Чужие письма читать сценарий

Вера опять ждала его на остановке. Пропустила два автобуса. Это было унизительно. Она повторяла про себя: «Всё, конец, лето кончилось, и любви конец», но находила причины, чтобы еще секунду подождать. Это было унизительно обыкновенностью — случилось то, что можно было предвидеть, предчувствовать, и все знали, все предупреждали… Даже если он придет, догонит, — он весело извинится, а она будет смотреть диковатыми, непрощающими глазами, будет глупо кивать и не позволит себе ни расплакаться, ни прогнать его прочь.

История старая как мир.

Тяжелая сумка, тяжелые книги, да еще дыня. И ветер треплет волосы и слезит глаза. Скоро первое сентября. И то хорошо. Будет учебный год, все расставит по своим местам, лету конец, и всему конец. Законный распорядок, смена времен.

Он ворвался за ней в автобус, когда захлопывались двери.

— Прости, я опоздал?.. Ты обиделась? Ну скажи, что ты обиделась. Скажи что-нибудь.

Он сел рядом. Вера отвернулась, смотрела в окно. Он вертелся, оглядывался. Потом примолк. У нее слова застревали в горле.

— Я не обиделась, — наконец выдавила она.

— А куда мы едем?

Автобус, миновав кварталы новых домов и железнодорожный переезд, выполз на окраину, на крутую немощеную улицу. Тяжелые ветки яблонь свешивались из-за заборов. Золотые шары в палисадниках сияли в предзакатном солнце беспечно, великолепно, будто осени не будет, и всегда им так сиять.

Игорь, конечно, забыл, куда они едут. Он смотрел, как экскурсант, на открывшийся за холмом ослепленный закатом собор, нет, он смотрел умиленно, прощально на тихую улицу с водопроводной колонкой и козой, привязанной к колышку, он смотрел взглядом приезжего, москвича. А она тут живет. И смотрят они по-разному. И зачем она его тащит к старикам? Он, вероятно, думает, что она его как жениха везет показывать.

— Ты можешь не ехать. Это я обещала.

— А, вспомнил. Они тоже учителя?

— Нет, правда, ты можешь не ехать.

— Но мы уже едем!

Теперь они не ехали, а шли, спускались по деревянной лестнице и по кривому переулку к самой старой улице предместья, к Мельничной. Там жили старики.

— Да, тоже. Они тоже учителя, — сказала Вера, и вышло со значением, с обидой — непонятно на что. — Это наш бывший директор и учительница литературы. Анна Трофимовна. Мой друг. С этого года на пенсии. Ты можешь не идти, это совсем необязательно, правда…

— Но мы уже пришли.

У забора Вера остановилась и прислушалась. С террасы долетал звонкий знакомый голос:

…Тогда, не правда ли, в пустыне,
Вдали от суетной молвы
Я вам не нравилась… Что ж ныне
Меня преследуете вы?
Зачем у вас я на примете?..

Вера обошла дом и глянула в щелку забора. Ее ребята, ее девятиклассники, трясли яблони и тащили к дому тяжелые корзины. Двое пилили дрова. Один колол, и щепки летели в девочек, что отдыхали тут же на траве и подпевали магнитофону.

— Мои… Сами приехали. Даже мне не сказали…

Вера растерялась. Хотела взять у Игоря сумку и дыню, но он не отдал. Он с любопытством разглядывал ее взрослых учеников и не догадывался, что ему следует немедленно и тихо уйти. Он не хотел понимать, как это важно для нее — чтобы девятый «Б» класс не шептался о том, когда же наконец Вера Ивановна замуж выйдет или так и останется старой девой. Вдруг послышалось:

— Здравствуйте, Вера Ивановна! — девочки стояли у калитки и давно на них смотрели.

На террасе Анна Трофимовна внимательно слушала, как Зина Бегункова читает из «Евгения Онегина»:

…Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна?
Что я богата и знатна?
Что муж в сраженьях изувечен?
Что нас за то ласкает двор?
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всеми был замечен
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?..
Я плачу… —

Зина запнулась под взглядом Анны Трофимовны.

— Не так, Зина, не то, не то, не то… Кричишь, не те слова выделяешь…

Николай Артемьевич сидел в кресле-каталке в уголке террасы и едва сдерживался, чтобы не засмеяться. Зина была крепкая, голубоглазая, загорелая, она так сжимала кулаки и с такой горячей мстительностью щурилась ему в лицо, что он подумал: «Бедный Онегин…».

— Анна Трофимовна, вот кроме вас никто правды не скажет… — они удалились в глубину дома. — Мне даже на конкурсе премию дали! — говорила Зина с такой же энергией, как читала. — Они же мне делают медвежью услугу, правда? — она заметила папиросы на подоконнике. — Николай Артемьевич опять покуривает? Ай-ай-ай! Ему же нельзя!

— Нет, Зина, это я. — Анна Трофимовна приняла у мальчиков корзину с яблоками и вздохнула. ‹…›

Зазвенел звонок. Все были наготове — сорваться и бежать.

— Вот так всегда! — Зина смотрела на Веру Ивановну. — Классный час кончается, а мы уходим от самых наболевших вопросов! — она вышла из-за парты и скомандовала: — Садитесь, садитесь, спешить некуда!

Класс нехотя повиновался.

— Зина, от каких же мы вопросов уходим? — Веру всегда удивляло, что Зину слушаются в классе. И не любят, и смеются над ней, а вот прикрикнула звонким голосом — и садятся за парты; вздыхают, поскольку знают заранее, что она скажет, а слушают…

— Ни для кого не секрет, как вели себя Антипов и Калязин летом в трудовом лагере…

— Да хватит уже об этом!

— Слышали!

— Они угнали учебный грузовик и катали по деревне каких-то девочек. Трезвые или выпивши — об этом история умалчивает.

— Да слышали уже!

— Девочки попадали, и одна даже сломала себе руку. А как они ведут себя сейчас? В городе, на танцах, например?

— Как мы ведем? — возмутился Антипов.

— Как мы себя ведем?

— Развязно, — спокойно пояснила Зина. — Я считаю, что таким не место учиться в девятом классе. Девятый класс — не для всех. И по каким таким причинам их оставили… Ведь ни для кого не секрет, что тройки по математике им натянули с больши-им трудом…

Вера съежилась и сделала усилие, чтобы встать.

— Ты, Зина, похоже, меня в чем-то подозреваешь…

Вдруг дверь приоткрылась:

— Засиделись, засиделись, Вера Ивановна, а мы вас ждем… — завуч Ангелина Григорьевна быстро оглядела притихший класс, заметила серьезные лица и вошла. — Что такое, почему не шумим, решаем важные вопросы? Пора вам закругляться, Вера Ивановна.

— Мы сейчас.

— А что случилось, ЧП?

— Ангелина Григорьевна, мы тут сами разберемся, — сказала Вера. Но она знала характер завуча. У Ангелины загорелись глаза. Это была ее стихия — помогать в трудную минуту.

— Бегункова поставила вопрос, что девятый класс не для всех, — объявила Светлана Егорова. (Она была дочерью Ангелины Григорьевны.)

Зина гордо выпрямилась. Сознание выполненного долга требовало одобрения.

— Бегункова?! — воскликнула Ангелина Григорьевна. Зина невольно вскочила из-за парты.

— Мы сами разберемся, — чуть слышно сказала Вера.

— Бегункова, сядь! И в другой раз думай, какие вопросы ставить!

— Я всегда говорю, что думаю, — отчеканила Зина и села.

— Вот и подумай! И вспомни, какой ты пришла из своего интерната! Вспоминаешь? Да Вера Ивановна из-за тебя ночей недосыпала! У девочки трудная судьба, к девочке нужен подход! Хотели тебя перевести в другую школу, нет — не дала! Хорошая девочка, очень хорошая, смотрите, как она подтянулась! Просто ангел! Вот и любуйтесь! А она за нас будет вопросы решать! — и Ангелина Григорьевна твердым шагом двинулась к двери. — Пора вам закругляться.

— Значит, мне теперь всем в ножки кланяться? — сказала Зина с места и стала собирать свой портфель. Вера медленно пошла к ней по классу.

— Просто Ангелина Григорьевна хотела тебе напомнить, Зина, что люди меняются, и мы должны верить в каждого, как когда-то верили в тебя…

— Я поняла, можете не волноваться. — Зина суетливо запихивала в портфель тетрадки.

— Что ты поняла? Во-первых, встань!

— Что у вас все хорошие, одна я плохая! — она всхлипнула и побежала из класса.

— Зина… Что с тобой?!

Зина толкнула дверь, но на пороге обернулась:

— Потому что… кто правду говорит, того никто не любит! ‹…›

Игорь расписывал стену в клубе. Ему оставался последний угол наверху. Он сидел на стремянке и тщательно — он все делал тщательно — оттенял шлем витязя. Спина устала и ссутулилась, глаза устали от очков. Он давно уже работал вечерами, иногда ночами.

Из зала доносилась музыка. Мимо Игоря пробегали разгоряченные танцами девочки. Парни покуривали в вестибюле.

Оркестр из пяти юных меланхоличных музыкантов играл переделанную на новый лад быструю «Катюшу».

Зина танцевала самозабвенно. Глаза сияли, коса скакала по плечам. Она была самой красивой в этом зале, и она танцевала с Пряхиным. В первый раз. Он не ходил на танцы, он давно вышел из этого возраста и вообще чужой у них в городе. Но он пришел к ней, он хочет увести ее из клуба и о чем-то серьезно поговорить.

Пряхин слегка топтался перед Зиной и только головой покачивал — любовался.

— Ой, Зинка, Зинка! Ведь на руках тебя носил! А глядишь — невеста вылупилась! — Зина щурилась и плясала еще быстрее. — Вот погожу, пока вырастешь, и женюсь, ей-богу!

Светлана стояла, набычившись, у стенки и держала кожаную куртку и летчицкую фуражку Пряхина.

— Смотри, косу береги, — сказал Пряхин, когда музыка кончилась, и тронул Зину за косу. — Твое золото. Отрежешь — я обижусь. …Эх, когда ты, Зиночка, вырастешь, я буду — кто? Старый хрыч. И вы, вы, девушки, будете смотреть на меня пустыми глазами…

— Ой, Женя, какой вы пессимист, — сказала Зина.

Светлана поднесла Пряхину куртку и фуражку и пошла за ним.

Зина сделала ей знак, чтобы отвязалась. Но Светлана как будто не видела. Уставилась на Женю бестактно и спросила:

— Жень, а почему вы из авиации уволились? По собственному желанию или по состоянию здоровья?

— По собственному. По собственному желанию одного… — Пряхин отвернулся — мол, не при дамах будет сказано, вздохнул и произнес: — Люди, девочки, не любят, когда им правду в глаза говорят…

— А говорят, вас за драку уволили…

Пряхин горько усмехнулся, а Зина метнула такой взгляд, что Светлана вмиг исчезла.

— Да, надо нам с тобой побеседовать, — сказал Женя. Зина напряглась и потупилась. Он неторопливо закуривал.

— А… А что?

— Брат просил поговорить. Сам не решается.

— А что?

— Видно, сильно тебя уважает…

— А… — разочарованно протянула Зина и оглянулась — кто-то на нее смотрел. — Здравствуйте, Вера Ивановна! Добрый вечер!

Вера решительным шагом шла через вестибюль.

Она шла проститься с Игорем. Знала, что сейчас отовсюду будут выскакивать ее ученики, но все равно шла.

Нет, она просто искала встречи. Он это сейчас поймет. Вот книга у нее в руках. Это повод. Она пришла вернуть ему книгу. Смешно. Но уже поздно отступать. В смятении она едва успела отметить про себя, что Бегункова опять с этим взрослым парнем, и так горда, так и старается попасться на глаза.

Вера остановилась у стремянки.

— Привет! — обрадовался Игорь. — Я сейчас. А который час? — он хотел спуститься.

— Не надо. Вот. Я книгу принесла. Вот, я прочитала…

— Подожди! Ты домой?

Она положила книгу на ступеньку.

— Мне очень понравилась эта пьеса. Наверно, получится чудесный спектакль. До свидания!

Она взглянула вверх, на маленький незакрашенный уголок стены, помахала рукой и пошла.

— Подожди!

Она шла через вестибюль, прямая, серьезная, без оглядки.

— …Так вот, Зинаида, — сказал Пряхин, когда они вышли на улицу. — Шурик хочет на свадьбу мать вызвать. Как ты смотришь?

— Это его личное дело.

— Ну мать все же, — осторожно сказал Пряхин.

— Именно «все же». Лично я ее матерью не считаю. Я завтра паспорт пойду получать.

— При чем тут паспорт? — протянул Женя. — Ну при чем тут паспорт?

Зина всхлипнула. Он отвернулся. Не верил он Зинкиным слезам.

— Почему это я все узнаю последняя? И вообще — женится на какой-то чумичке из деревни! И она тоже — педагог! Смех один! ‹…›

Рязанцева Н. Чужие письма: Киносценарий. М.: Искусство, 1978.

Побывала сегодня в «Авроре» на ретроспективном показе «Чужих писем» Авербаха-Рязанцевой. В зале присутствовали Рязанцева и Долинин (оператор фильма), вступительное слово говорил Дмитрий Быков. После показа Рязанцева и Долинин отвечали на вопросы.

Фильм 1976 года, снятый Ильей Авербахом по сценарию его жены Натальи Рязанцевой. У Авербаха 9 фильмов, из которых я безусловно причисляю к классике как минимум два: «Чужие письма» и «Фантазии Фарятьева». Остальные фильмы тоже очень хороши. Авербах умер в 52 года от лейкоза. Один из лучших режиссеров своего поколения, он не был, по мнению Быкова, в первых рядах, отчасти и потому, что обладал хорошим вкусом, что в кино чревато. Обычно добиваются успеха, по мнению Быкова, те, кто умеет «поддать жару» или просто не обладают хорошим вкусом, например, Тарковский. В отношении Тарковского не соглашусь, мне кажется, его вкус не плох, а просто  довольно беден, а эстетика сродни журналу «Польша» за 70-й год, но не важно… Оператор Долинин рассказал, что Авербах не любил сцену с книгами — в доме старых учителей, после того как произнесены главные слова: «чужие письма читать нельзя», валятся один на другой тома Толстого, Пушкина, Чехова. Авербаху эта метафора, видимо, казалась слишкм прямолинейной, примитивной. К тому же он был реалистом, не принимал  подмен и мистических совпадений.

Наталья Рязанцева. Замужем первым браком за Геннадием Шпаликовым, вторым — за Авербахом. Тесные отношения связывали ее с Мерабом Мамардашвили. Сценарист 17 фильмов, среди которых, кроме вышеупомянутого, «Крылья», «Долгие проводы», «Открытая книга»,  и др. Ну, в общем,  к ней вообще нет вопросов,

но я все-таки спросила: чем был навеян этот сценарий? Реальной историей? личностью героини? Ответ меня удивил. Оказывается,  Рязанцева работала над сценарием по заказу кого-то там, где школьники с экскурсией должны были куда-то ехать. То ли тема была такая задана, то ли у нее как-то так выходило. И вот постепенно у нее стал вырисовываться образ главной героини, такой вот девочки трудной судьбы, из интерната, которая командует другими, ревунет, завидует, интригует, занимает чужую территорию, всех виноватит, стыдит, и тд итп, но при этом ей и самой по лбу достается, мама не горюй.

Рязанцева сказала, что такой образ встречался и до нее в литературе и в кино, но своим вкладом в его развитие она видит то, что ее Зиночку, несмотря на то, что та сирота, из интерната, но старается, хорошо учится,  помогает по хозяйству, НЕ ЖАЛКО. Потому что таких людей НЕ ЖАЛКО. Рязанцева так и сказала, и я-то конечно с ней согласна.

Быков выразился еще определенней: впервые он посмотрел этот фильм , когда служил в армии под Ленинградом, и в момент, когда героиня Купченко учительница Вера Ивановна дает пощечину Зине, зал стал аплодировать. Потому что иначе такому человеку ничего объяснить невозможно. Это, по словам Быкова, непотопляемый человеческий тип, агрессивный, властный  и злобный, который понимает только грубую силу. Мы таких, сказал Быков, сегодня видим с экранов телевизора, они нас учат, как жить. Ниже я поделюсь своим мнением об этом человеческом типе. Оно отличается от мнения Быкова, возможно, кому-то оно покажется необычным.

Зину великолепно сыграла Светлана Смирнова, такое вот попадание в образ, что кажется, будто бы она и есть эта Зина. Образ ее визави, учительницы Веры Ивановны (Ирина Купченко), конечно, очень деформирован, принесен в жертву образу Зины. Во-первых, у ее героини что-то не так с инстинктами — половыми и социальными. Вместо того, чтобы выйти замуж за красивого, любящего ее художника, которого приглашают работать в Москву, в театр, она остается в Калуге, селит у себя эту злосчастную Зину и вынуждена пробираться на свидания к дрожащему от страсти художнику тайком.

Зина же влюблена в Янковского, и у нее с инстинктами как раз все в порядке. Но первая же их прогулка  оборачивается ее позором, и вся дальнейшая интрига рассказа (возможно, бессознательно для Зины) как раз завязана на ее зависти  к учительнице, к тому, что ту любит и добивается мужчина. В общем, как бы нормальная такая, обычная девушка.

Теперь что я о ней думаю. Я не думаю, что она психически нормальна. Я думаю, что она классическая психопатка, в том смысле, как это принято считать в психиатрии.

Психопатия – совокупность таких черт личности как бессердечие по отношению к окружающим, неспособность к сопереживанию и искреннему раскаянию, эгоцентричность, лживость, безэмоциональность.

Похоже на Зину Бегункову? о да. Человек с глубоким нравственым пороком, лишенный морали и совести. Человек, не знающий сочувствия.  Болезнь без болезни, называют это психиатры, и это не лечится. Она получает удовольствие, доставляя боль и страдания окружающим, всем без исключения. Она старается держать всех на крючке. Она манипулирует каждую минуту.  Она постоянно строит из себя жертву, (в данном случае, это не так трудно, она же сирота) и заставляет других чувствовать себя виноватыми ровно тогда, когда сама только что совершила подлость.

Так что я с Дмитрием Быковым не согласна в том, что пощечина решит проблему. Любое слово или действие в адрес такого человека — шаг в болото. Все будет использовано против вас. Просто бежать подальше, без разговоров. Такие люди и правда непотопляемы:  оказавшись в тюрьме ( с ними это случается, заигрываются), симулируют психоз, чтобы из тюрьмы перебраться в психиатрическую клинику, а из нее, «выздоровев»  — на волю. Такие случаи описаны в психиатрии. В общем, я бы эту героиню рассматривала  не в социальном, и не в морально-нравстенном аспекте, ибо она вне этих категорий,  а под призмой одного из наиболее опасных для общества и не подлежащих, увы, никакой коррекции отклонений — психопатии, вот так.  «Raising awareness», не знаю как лучше перевести — «люди должны знать», наверное.

Теперь о музыке. Музыка Каравайчука. Многозначительное дребезжанье в такт трамваю, мучительные повторы. На четверку с минусом. Сравните с мастерством Шнитке в «Фантазиях Фарятьева», если не верите. Вообще музыкальный ряд неудачен — Марш из Гибели богов, который ставит Вера Ивановна своему художнику, извините, это как?  Что у нее в голове? — вообще это большой вопрос фильма. Да и Концерт Шумана там ИМХО не нужен.

?