Фрина на празднике посейдона размер

Семирадский Г.И.

Фрина на празднике Посейдона в Элевзине. 1889

Я хотел запечатлеть восторг народа-художника при виде красивейшей женщины своего времени.

Сюжет картины заимствован художником из древнегреческой истории. Изображенное событие переносит нас в 364 год до нашей эры. Знаменитая своей красотой гетера Фрина, излюбленная модель скульптора Праксителя, изображает на одном из элевзинских празднеств богиню любви и красоты Афродиту.

Сцена, построенная наподобие театральной, разворачивается на фоне пышной южной природы, напоенной солнцем. Разноликая яркая толпа, многочисленные предметы «античной роскоши» сливаются на полотне в огромный натюрморт, где каждый предмет занимает строго определенное ему место.

Выстраивая композицию, Семирадский стремился создать видимость реальности происходящего события. Тем не менее картина содержит в себе все типичные черты живописной системы позднего академизма. 

Последние слова, видимо, намекали на работу Жан-Леона Жерома «Фрина перед судьями» (1861), которую критика обвинила именно в смаковании наготы, трактованной слишком современно. Семирадский хотел дистанцироваться от салонной слащавой продукции, заполонившей жанр ню в европейском искусстве второй половины ХIХ столетия.

Сюжет картины Семирадского «Фрина на празднике Посейдона в Элевзине» весьма показателен для атмосферы 1880-х годов. Выбран сюжет, исключающий морализирование, что встречается в ранних произведениях художника. Античная гетера Фрина (в переводе с греческого «белокожая»), с которой по преданию Пракситель изваял статую Афродиты Книдской, а живописец Апеллес изобразил Афродиту Андиомену, жила в IV веке до н. э. в городе Мегары. Во время одной из элевсинских мистерий, посвященных богу моря Посейдону, Фрина сняла с себя одежды и вошла в море, изображая богиню любви Афродиту. Тем самым она хотела совершить акт благочестия, но красавицу-гетеру обвинили в кощунстве, в «оскорблении богов». На суде Фрина была оправдана. Судебное разбирательство только способствовало прославлению красоты Фрины. Сюжет «Фрины» был взят Семирадским из «Пира софистов» древнегреческого автора Афинея Навкратийского. Фрина Семирадского этически не нагружена, горда совершенной красотой своего тела, спокойно позволяет восхищаться и любоваться собой толпе.

Говоря о симптоматичности появления такого программного холста, как «Фрина» Семирадского, именно в 1880-е годы, имеет смысл вспомнить и о тяготении к «языческим» ценностям образованного общества этого времени. «Язычником, не чуждым добродетели» стал называть себя в эти годы Репин.² Причем репинское «язычество» в его размышлениях всегда выступает как антитеза аскетизма, самоотречения, добровольного смирения, насилия над природой человека. В письмах к Т.Л. Толстой, В.Г. Черткову, В.В. Стасову Репин постоянно возвращается к теме своего «язычества»: «В природе все индивидуально, эгоистично, альтруизм она допускает только в отживших формах… Жизнь так прекрасна, широка, разнообразна, меня так восхищает природа и дела человеческие, и искусство, и наука…»³; «Я, как язычник, как обожатель природы и жизни в ней, глубоко возмущаюсь всякими добровольными аскетическими мудрствованиями… Из-за чего же человек ломает себя?! Сама природа не прощает ему уклонений и грозно карает его за аскетизм, как и за излишество… Я обожаю природу всю, как она есть. Радуюсь ее культуре во всем. Все должно улучшаться? облагораживаться, но ничего не должно атрофироваться».⁴

_______________________

В 1885 году был написан очерк Глеба Успенского «Выпрямила», в котором луврская статуя Венеры Милосской оказывает целительное, «выпрямляющее» воздействие на душу сельского учителя Тяпушкина «…До сих пор я был похож… вот на эту скомканную в руке перчатку… Что-то, чего я понять не мог, дунуло в глубину моего скомканного существа и выпрямило меня… наполнило… весь… организм свежестью и светом». Жгучая потребность припасть к античному памятнику как к источнику спасения своей души возникает после удручающих картин как российской, так и западной действительности с их социальными язвами, пороками, нищетой, казнями, проституцией, грубостью: «…я ощущал, что в результате всей виденной мною “правды” получилось ощущение какой-то холодной… промозглой дряни. Что-то горькое, что-то страшное и в то же время, несомненно, подлое угнетало мою душу». Статуя Венеры Милосской подарила «радость сознания себя человеком».

Создателю Венеры Милосской «нужно было… вековечно и нерушимо запечатлеть в сердцах и умах огромную красоту человеческого существа, ознакомить человека… с ощущением счастья быть человеком, показать всем нам и обрадовать нас видимой для всех нас возможностью быть прекрасными — вот какая огромная цель владела его душой и руководила рукой». Статуя дарила надежду на светлое будущее: «И желание выпрямить теперешнего человека для этого светлого будущего, даже и очертаний уже определенных не имеющего, радостно возникает в душе».⁵

___________________

⁵ Успенский Г.И. «Выпрямила» (Отрывок из записок Тяпушкина) // Нравы Растеряевой улицы. Рассказы. М., 1984.

Пейзаж, для написания которого Семирадский хотел специально поехать в Грецию, в Элефсис, где некогда устраивались знаменитые мистерии, — одно из несомненных достоинств картины. Семирадскому удалось передать ощущение самого воздуха Греции, дыхание морского бриза, развевающего волосы юношей и девушек, наполняющего складки хитонов, сражающегося с пламенем жертвенника. Семирадский оживляет античную историю, а через нее и античный миф. Тем не менее статичность поз, выделение отдельных замкнутых групп фигур возвращает к общим местам академической рецептуры.

Искусство античной Греции и ее природа — не единственные источники вдохновения для Семирадского. Сама фигура Фрины с каскадом распущенных золотых волос кажется живым воспоминанием о женщинах Тициана, Рубенса, Тьеполо. В искусстве салонного академизма страны, не имевшие предыстории классического европейского искусства, проживают отсутствующие этапы мировой истории и культуры.

История продажи «Фрины» сложилась намного более благополучно, чем «Светочей христианства», которые так и не были приобретены в России и затем демонстративно подарены Семирадским Кракову в основание будущего художественного музея. Семирадский наконец-то получил возможность реванша. «Фрина» была приобретена с персональной выставки художника Александром III. При покупке этого полотна император впервые публично высказал желание создать в Петербурге музей русского искусства. Заявление Александра III вновь всколыхнуло старую ревность к Семирадскому в стане передвижников. Но оказать какое-либо влияние на решение императора эти мнения уже не могли. Император выступал за объединение лучших художественных сил в стенах Академии художеств, куда пригласил преподавать крупнейших передвижников, и на стенах будущего Русского музея, в основу которого была положена личная коллекция императора. «Борьба воззрений, самолюбий, кошельков — все отступало перед главной идеей алексадровского царствования — идеей единства России, где русское, польское и какое угодно другое должно было сложиться в “общий” букет. В этом смысле “русское” не являлось для императора определением национальным, а скорее обозначением государственной принадлежности. Именно поэтому справедливо предположить, что Александр III, покупая “Фрину” и делая заявление о необходимости создании музея, тем самым ненавязчиво декларировал приоритет государственного над национальным».⁹

_____________________

⁹ Климов П. Г.И. Семирадский и Александр III // Творча постать Г. Семирадського у контекстi вiтчизняноi та свiтовоi культури. Збiрник наукових праць Мiжнародноi науково-практичноi конференцii. Вiсник Харкiвськоi Державноi Академii дизайну i мистецтв. Харкiв. 2002. № 9. С. 73.

Для Семирадского, прошедшего через гимназическое образование, античная культура была доступна в подлиннике. Его зрители в России — это в том числе и выпускники классических гимназий, которые владели двумя языками — латынью и греческим, ставили в школах на сцене трагедии и комедии древних авторов, сами участвовали в написании декораций, изображающих улицы древних Афин.
«За древними языками стоит целый исторический мир, который лежит в основе цивилизации»,¹¹ — писал последовательный защитник классического образования М.Н. Катков. Классическое образование давало возможность через язык проникнуть в мир античной культуры. Читая классиков, ученики гимназий учились стилю. Неслучайно все поэты, определившие лицо поэзии русского Серебряного века, будут иметь за плечами учебу в классической гимназии.
Творчество Семирадского, столь ценимое и поощряемое Императорской Академией художеств и двором, можно рассматривать и как часть программы «педагогического классицизма», культивируемого в России второй половины ХIХ столетия. Семирадский, как и его «коллеги» — живописцы-историки, работавшие в стиле неогрек (С.В. Бакалович, Ф.А. Бронников, В.С. Смирнов, В.А. Котарбинский, братья А.А. и П.А. Сведомские), иллюстрирует античных авторов, инкрустируя полотна древними памятниками, знакомит публику с реалиями истории и быта времени поздней Античности, популяризирует открытия археологии и исторической науки, сооружает своеобразный мост между современностью и далеким прошлым, развлекая, поучает и просвещает зрителя.

__________________

¹¹ Цит. по: Носов А.А. Указ. соч. С. 203–229.

Главной темой творчества Семирадского на протяжении всей жизни оставались история и быт Античности — эпохи с VIII века до н. э. до III–IV веков н. э., сосредоточенной вокруг исторических событий и судеб Древней Греции и Древнего Рима, объединившихся в I–II веках н. э. в составе Римской империи — колоссальном государственном образовании. Античная традиция воспринималась Семирадским, как и многими его современниками, как исток, основание европейской цивилизации («Западную Европу по своему образу и подобию создал Рим» (Ф.И. Тютчев)). Выбор Семирадским античной тематики позволил ему быть наднациональным, ощущать себя не поляком или русским, но европейцем в широком смысле слова, пить из источника всей европейской цивилизации, выращивать свое искусство из «корня западного мира».

Эта тема олицетворяла для него не только понятие красоты, но и понятие свободы. Безусловно, идея античной гражданской общины, чьи члены не подчинялись чьей-либо личной власти, но в сознании которых понятие свободы сочеталось с чувством долга перед полисом, была близка Семирадскому. Люди на его полотнах не только красивы, они ведут себя и чувствуют как свободные люди. В этом смысле красота Фрины — это красота не только ее тела, или лица, или роскошных волос, это красота свободного, естественного и прекрасного прежде всего своей естественностью человека.

Творчество Семирадского, казавшееся Стасову и передвижникам пыльной академической рутиной, примером скудоумия и равнодушия к реальной боли жизни, воспроизведением штампов академического образования, на рубеже ХIХ и ХХ веков оказывается востребованным молодым поколением живописцев. Так, Врубель к числу художников (из русских) относил только Иванова, Куинджи, Семирадского, с оговорками Репина. На заре организации «Мира искусства» Лев Бакст читал своим друзьям лекции по русской живописи и качестве первых тем выбрал творчество Г.И. Семирадского, Ю.Ю. Клевера и К.Е. Маковского. Этому нетрудно найти объяснение, так как в эпоху противопоставления и конфронтации академизма и передвижнического реализма, красоты внутренней и красоты внешней, этики и эстетики, академизм и его глава в 1870–1890-е годы Генрих Семирадский воплощали программу панэстетизма, побуждали публику к восприятию эстетики формы. Салонно-академическая живопись в искусстве ХIХ века в лице наиболее талантливых своих представителей была хранительницей заветов мастерства, внимания к формальным свойствам искусства.