Карнавал праздник смерти

Представьте: приходит к вам гость и дарит коробочку. Вы её открываете — а в коробочке череп. На черепе — ваше имя, и сам он такой весёленький, разукрашен цветочками и звёздочками. А в это время ваши детишки вовсю уплетают сахарные гробики и шоколадных мертвецов… В этом нет ничего странного: наверное, ваш гость мексиканец или недавно вернулся из Мексики с целой кучей сувениров.

Смерть приручённая, смерть своя

В Европе со смертью не шутят. Это смерть шутит со всеми, пляшет на погостах, скалит зубы и машет костлявыми руками. Смерть в Европе неопрятна, ходит в истлевшем саване или, в лучшем случае, в чёрном балахоне. Она может разъезжать на коне или в телеге, стреляя в людей из лука. Она правит бал, она триумфатор. В руках у Смерти меч, коса, песочные часы, иногда гроб.

В каждой стране смерть представляют по-своему. Влияют на это и традиции, и язык. Так, в Англии и Германии смерть мужского рода — Мрачный Жнец, скелет, всадник, победитель. Он не прочь позаигрывать с красавицей-девицей, но шутки его грубы и холодны. Да и незачем мертвецу думать о делах амурных, у него другие интересы. Он пришёл из страны, где нет ни времени, ни любви, ни радости, ни покаяния — всё это остаётся на земле. Мрачный Жнец приходит внезапно — и скашивает людей, как колосья, вырывает их из привычной жизни, тащит плясать с собой, несмотря на слёзы, мольбы, отчаяние.

В России, Испании, Франции и Италии смерть женского рода. Впрочем, суть всё та же: форма черепа ничуть не смягчается, кости не становятся привлекательнее.

Ужас перед смертью давил на европейскую культуру не всегда. Когда-то смерть была неотъемлемой частью жизни. Всякий родившийся должен вырасти и умереть, это так же нормально, как зима после осени. Человек прощался с домашними, складывал с себя обязанности и засыпал до пробуждения в конце времён. Такую мирную кончину историк Филипп Арьес в своём труде «Человек перед лицом смерти» называет «приручённая смерть».

Всё меняется в XII веке. На могилах появляются эпитафии, заказываются заупокойные мессы, умирающий подробно объясняет, как и где его хоронить. Арьес называет этот период «смерть своя». Благодушие прежних веков подошло к концу, грешные души нуждаются в искуплении. Человек уже не покоится в ожидании воскресения, когда все, кроме отъявленных злодеев, отправятся в рай. Он со смертного одра приходит на неизбежный и справедливый суд к Богу. Есть от чего прийти в панику и заранее умолять о снисхождении, есть от чего просить помощи у живых. Пусть родные и друзья молятся усерднее за того, кто сам молить о милосердии уже не сможет.

Но настоящий смертный ужас Европа узнала в 1347 году, когда в средиземноморские порты прибыли с Востока заражённые чумой корабли. Эпидемия распространялась с огромной скоростью, люди умирали за считанные дни. Чума двинулась в победное шествие по Европе, а за ней следовали голод, война и смерть — всадники Апокалипсиса не ездят поодиночке. Истощённые люди были бессильны перед болезнью, масштабы бедствия росли. Деревни горели, города не вмещали всех нуждающихся в укрытии. Трупы по много дней валялись непогребёнными — некому было хоронить.

В живописи и словесности того времени царит один сюжет: пляска смерти. Её называли Totentanz в Германии, danse macabre во Франции, danza de la muerte в Испании. Вереницу людей ведут весёлые скелеты, некоторые из них играют на музыкальных инструментах, из гробов поднимаются всё новые жуткие плясуны в развевающихся саванах. За смертью следуют плачущие дети, женщины, короли, законники, кардиналы и сам папа, уличные музыканты, бродячие торговцы, благородные дамы и рыцари — никто не может избежать участия в мрачном карнавале.

Первые картинки с вереницами плясунов пришли из немецкого города Вюрцбурга в 1350 году и с тех пор кружили по всем странам. Популярность этого сюжета связана с его универсальностью и некоторой садистской справедливостью: ты мог жить богато или бедно, быть красавцем или уродцем, но конец твой неотвратим. Картинки охотно раскупали, ими украшали рукописи, фрески с вереницами плясунов сохранились на зданиях. Иногда рисунки сопровождались стихами: покойники жаловались, что их надежды и мечты пошли прахом, им уже не исправиться, смерть подсекла их косой, и впереди только Страшный Суд. А Смерть либо дула в дудку и колотила в барабан, либо невозмутимо возглавляла процессию. Её посланники-скелеты смиряли сопротивляющихся, вовлекая их в строй.

Не вполне понятно, откуда пошло слово «макабр». Возводят его то к арабскому maqabir (гробы), то к ветхозаветным воинам Маккавеям. Крестоносцы завезли слово или ещё какими путями оно пришло в Европу — уже неважно. Оно прижилось — и понеслись сплошные «данс макабры». Кстати, слово danse в Средние века означало, помимо танца, ещё драку и бойню.

Итак, смерть перестала быть чистой и честной. На смену строгим каменным гробницам и благообразным статуям пришло отвратительное месиво обнажённых тел, вздутых, лопнувших, истекающих сукровицей и гноем, с разверстыми внутренностями, где кишат черви. Такова она, смерть, которой не избегнет никто.

Нельзя сказать, что средневековье прежде не видало трупов. На кладбищах в те времена было людно, тут жили, гуляли, торговали, в том числе собственным телом, и даже пекли хлеб. Никого не смущали груды костей из разрытых могил, тяжёлый запах и трупы, ожидающие погребенья. Но именно во времена чумных пандемий человечество по-новому увидело страшную картину пляшущей и хохочущей смерти — и с тех пор так и не оправилось от шока. Тут уж не до смеха — ты жалок и бессилен перед всесокрушающей поступью Смерти, и куда она поведёт грешников — это уж её дело.

Смерть перевёрнутая

Войны и катаклизмы ХХ века научили человека новому отношению к смерти. По выражению Арьеса, человечество вступило в новую фазу — «Смерть перевёрнутая», смерть, которую прячут, словно бы стыдясь. Ещё в XIX веке смерть была делом социальным, публичным, сопровождалась тщательно прописанными ритуалами типа посещения умирающего, похорон, поминок, траура. Теперь же общество старается скрыть факт смерти. Как пишет Арьес, «смерть больше не вносит в ритм жизни общества паузу. Человек исчезает мгновенно. В городах всё происходит так, словно никто больше не умирает».

Общество не желает помнить о смерти, она — грубая, грязная, безобразная и физиологичная — скрыта. Это проявляется даже на языковом уровне. Интересно, что в русском языке слова «покойник» и «мертвец» относятся к категории одушевлённых, а более новое слово «труп» — нет. Язык ставит чёткую границу: труп — это не «кто», даже не «бывший кто». Труп — это «что», это вещь. К жизни он не имеет никакого отношения. Смерть становится неприличной темой, как до недавнего прошлого — секс. Мир Запада отказывается иметь перед глазами назойливое свидетельство того, что все смертны. Если кончина известного человека хоть как-то удостаивается внимания общественности, то смерть обывателя касается лишь его родственников, коллег и знакомых, а соседи по подъезду могут и не узнать, что жилец 25-й квартиры переселился в мир иной. Носить траур уже не принято, избыточно предаваться скорби — тоже. Смерть в XIV веке бросалась в глаза, хватала людей за подол, напоминая о себе. Смерть в ХХ–ХХI веках решительно изгоняется из домов. Всё больше народу умирает не в своей постели, а в больницах и домах престарелых.

При этом мы живём в мире, где смерть повсюду. В кино и играх мы встречаем самые жуткие её облики — куда там средневековью против современных «живых мертвецов». Оживший труп — это враг, он приходит, чтобы убить тебя, ну или хотя бы внести разлад и хаос в нормальное течение жизни. Но реальной смерти при этом как будто не видно. Она спрятана, стёрта, табуирована. Её убрали, выгнали, как пытались выгонять из городов в Средние века, сжигая чучело Смерти.

Даже вспоминая о трагических страницах истории — например, о Великой Отечественной войне, — на первый план выносят подвиги героев. О жертвах войны говорят редко, среди радостного праздника предаваться скорби как-то неловко. Смерть как бы остаётся за кадром. Этому способствуют и её масштабы — человеку просто не под силу осмыслить чудовищность потерь, а раз так, то и осмыслять нечего. Это не политика, а недопущение смерти в свой мир. Её смакуют в фильмах, играх, книгах — где угодно, но вне обыденности.

Наши любимые мертвецы

Мексика — не Европа. Это другое духовное пространство из совсем иного мира. И хотя мексиканцы говорят по-испански, культура Мексики питается не от испанских корней. Европа тут словно бы и ни при чём: перед нами Мезоамерика. Стоит ли удивляться, что мы настолько не схожи?

Все, кто был в Мексике или знаком с мексиканцами, в один голос говорят: это очень весёлый и открытый народ. Несколько непунктуальный, шумный, яркий. Но при этом мексиканец может быть очень чопорным, особенно с иностранцем. Мексиканцы страстно преданы семье, мать для мексиканца — святое. Привилегированным классом в Мексике считаются дети — с точки зрения европейца они здесь очень избалованы. Детей в семьях много — это католическая страна, где аборты и гормональная контрацепция запрещены. Жизнь в Мексике привольная, радушная, в Международном индексе счастья Мексика находится на 23-м месте (для справки: Россия, увы, на 172-м).

При этом смерть в Мексике не постыдная семейная проблема, не болезнь, которую прячут от посторонних глаз. Филологи насчитали в мексиканском испанском 20 000 слов и выражений, обозначающих смерть. Со смертью мексиканец давно свыкся, идея смерти накрепко прописана в языковой картине его мира, и никакого дискомфорта он по этому поводу не испытывает.

Особенно это видно во время традиционного мексиканского праздника — Дня мёртвых (Dia de los Muertos). 1 и 2 ноября вся Мексика расцветает и вскипает бесчисленными процессиями, жутковатыми и едва ли не шокирующими на вкус заезжего гринго. Красотки в пышных платьях кокетливо выглядывают из-под огромных шляп; всюду рассыпаны ярко-оранжевые цветы — бархатцы (да-да, они родом из Мексики); продают лакомства; играет музыка; прямо на мостовых создаются чудесные насыпные картины из фасоли, крашеного песка, цветных опилок, гороха и соли. Столики уличных торговцев буквально ломятся от сластей, сувениров и разнообразной праздничной символики. Продаётся всё, что только может понадобиться на весёлом карнавале. Горят свечи — целые вереницы свечей. Гуляют нарядные дамы и щеголеватые кабальеро. Всё это посвящено мертвецам. Лица красоток загримированы: белые, с чёрными впадинами вокруг глаз. Сласти тоже весьма характерны — сахарные черепа, сладкие гробики из цветной помадки и могилки с марципановыми цветочками и червячками, особый круглый «хлеб мёртвых». А музыканты — весёлые скелеты в национальной одежде. И все хохочут, веселятся, лакомятся, танцуют. А что до бархатцев — то это признанные цветы мёртвых: их высаживают на кладбищах, ими украшают памятные алтари в честь умерших членов семьи. Интересно, думают ли об этом наши садовники, высаживая их где попало?..

Первый день этого праздника, 1 ноября, — День Ангелочков. Поминают мёртвых детей. Для нас словосочетание «мёртвый ребёнок» буквально кричит, это что-то кощунственное, неправильное, невозможная трагедия. А в Мексике города и села в этот день засыпают игрушками, сластями, одеждой-обувью — всем, что может порадовать малыша (мы же помним: радовать детей в Мексике умеют). День Ангелочков — это и вправду праздник для детей, и не так уж важно, на том или на этом свете они пребывают. Что с того, что эти дети умерли? Им тоже полагаются вкусности и маленькие детские радости. А на следующий день приходит черёд взрослых — и тут карнавал бушует вовсю.

Надо сказать, что в Мексике отношение к смерти не просто будничное. Мексиканец с ней запанибрата. Его можно понять — он слишком часто с ней сталкивался в прошлом, он сделан из другого теста, его не пугает скелет, стучащий в окошко. Мексиканцы, народ приветливый и вежливый, скорее всего, спросят, чем они могут помочь уважаемому костлявому кабальеро. Ну или спровадят гостя восвояси, если тот окажется слишком уж назойлив.

В городе Гуанахуато, например, есть музей мумий. Вход в него недорогой — около 50 песо. История этого музея показательна: в XIX веке власти города ввели налог на захоронения. Власти можно понять: в это время в Мексике шла ожесточённая гражданская война, мятежников массово расстреливали. Умирали люди и от голода, и от болезней. Место на кладбище стоило дорого, и старые заброшенные могилы огорчали городское руководство. Родственники умерших, конечно, в эти времена существенно пополнили казну города, но, как всегда, нашлись злостные неплательщики. Часть мертвецов оказалась не востребована, а за кого-то родня не пожелала платить. Так что отцы города распорядились очистить кладбище от должников и передать их могилы платёжеспособным мертвецам. И тут выяснилась интересная деталь. Вместо праха, остатков костей и волос на поверхность из могил подняли почти нетленные останки. Поверить, что все эти люди при жизни поголовно были святыми, горожане не могли. А уничтожать отлично сохранившиеся трупы рука ни у кого не поднялась. Их просто сложили в помещение при кладбище, и туда, прознав про это чудо, потянулись любопытные. За несколько песо зевак стали пускать осмотреть коллекцию и насладиться необычным зрелищем. Так родился музей мумий, одна из видных городских достопримечательностей.

Разгадка чуда оказалась проста: химический состав почвы Гуанахуато и особенности местного климата способствовали мумификации покойников. Не разлагались даже одежда и обувь. Налог на похороны действовал почти 100 лет, с 1865 по 1958 год, и за это время в коллекции музея собралось 111 мумий. Здесь есть дети, люди, умершие насильственной смертью, есть даже одна женщина, похороненная заживо во время летаргического сна, и одна беременная. Она умерла на позднем сроке, и её нерожденный ребёнок стал самой маленькой мумией в мире — он выставлен в одной витрине с мамой. Дети одеты в свои лучшие одежды, по моде сентиментального XIX века: девочки — в белых платьицах, мальчики — в костюмчиках. Их тоже называют «Ангелочками», и мексиканцы считают, что малыши выглядят очень трогательно. Там же на стенах развешаны фотографии: члены семьи фотографировались со своими покойниками. На снимках братья и сёстры окружают мёртвого младенчика. Что делать, жизнь такова. Никто не падает в обморок перед входом в этот музей. Ну мумии, ну мёртвые… Все там будем.

Не стоит искать в этом ожесточение души, цинизм, пренебрежение к смерти. Уникальность мексиканского подхода в том, что, несмотря на горечь разлуки с дорогим и любимым существом, несмотря на скорбь, которую испытывает каждый человек, смерть не считается чем-то конечным, навсегда отрезающим покойного от живых. Семья любит своего мёртвого брата, сына, отца так же, как любила его живым. Удивительным образом для мексиканцев не существует ужаса и позора «перевёрнутой смерти». Покойный остаётся родственником, а не врагом, не кошмарным выходцем с того света.

Так как же не устроить праздник родным, как не порадовать их вкусной едой, цветами и подарками, алтарём, на котором лежат их тщательно сохранённые любимые вещи? Как не провести дорожку из свечей от кладбища до дома, чтобы они не заблудились? Так же почитают мексиканцы и тех, кем они по праву гордятся. Великие мексиканские художники Фрида Кало и Диего Ривера — почётные гости на празднике мёртвых. Да и не только они. Порой здесь можно встретить самых неожиданных гостей.

Жертвы великому солнцу

Если посмотреть повнимательнее, то мы увидим: начало ноября практически во всём католическом мире — время памяти об умерших, и здесь католическая Мексика не выделяется среди прочих стран. Но именно Мексика поминает своих мертвецов настолько уникальным способом, что в 2003 году ЮНЕСКО включило его в список нематериального культурного наследия человечества. Это вам не превращённый в детский утренник Хэллоуин с его традиционными ведьмами и тыквами. Но это и не кельтский Самайн — когда накануне зимы мир мёртвых проносится через мир живых, и не дай бог оказаться у него на пути. На самом деле этот день не имеет отношения к христианству — он намного древнее, чем первый миссионер на мексиканской земле, — и к европейской мифологии (в самом деле, с чего бы?). Только под влиянием церкви День Мёртвых перенесли на 1 ноября, как и во всём католическом мире.

Изначально праздник отмечался в девятый месяц ацтекского календаря, с 24 июля по 12 августа. Смерть сопровождала ацтеков постоянно, поэтому с ней надо было поддерживать хорошие отношения. Праздники продолжались весь месяц, сопровождались играми, множеством ритуалов и, конечно, жертвоприношениями. Кровь была необходима богам, чтобы двигаться дальше; таким образом, жертва поддерживала жизнь Вселенной. В жертву приносили животных, птиц, насекомых. Иногда ацтек добровольно жертвовал богам свою кровь, нанося себе раны, или свои страдания, уязвляя тело шипами.

Но высшей формой жертвоприношения было человеческое. Кожу жертвы красили синим мелом. На верхней площадке огромной пирамиды располагалась каменная плита, на которую укладывали жертву, и начинался ритуал. Живот жертвы разрезали ритуальным ножом из обсидиана (грудную клетку сложно вскрыть каменным ножом, а мягкие ткани живота — вполне), после чего жрец погружал руки внутрь ещё живого человека, вынимал его сердце и показывал Солнцу. Сердце клали в особый каменный сосуд, а тело сбрасывали на лестницу. Череп, отполированный до блеска, занимал своё место в цомпантле — «башне черепов».

В жертву могли приносить и другими способами: пытать до смерти, топить, расстреливать. Всё зависело от того, кому из богов предназначалась энергетическая помощь. Правда, учёные не могут поверить в заявленный размах этих обрядов: очевидно, число жертв завышали ради пропаганды. Но даже если их были не сотни тысяч, а тысячи, кровавые обряды не становятся менее кошмарными.

В жертву обычно приносили военнопленных, но случалось, что ацтек предлагал себя в жертву добровольно. Как это объяснить? Лучшее посмертие в суровом мире ацтеков ожидало воина, павшего на поле брани, и человека, который окончил жизнь на алтаре под ножом жреца. Ещё бы, ведь его кровью напитались боги! Даже враг, принесённый в жертву, на равных входил в это боевое братство.

В Восточном Раю, в Доме Солнца, эти счастливцы жили в садах, наполненных цветами, состязаясь друг с другом в силе и ловкости. На них была возложена почётная обязанность: они сопровождали Солнце в его пути по небу, от рассвета и до середины пути, несли его на носилках из драгоценных перьев птицы кетцаль. В зените их встречали женщины, умершие при родах. Они окружались не меньшим почтением, чем жертвы и воины. Женщины эти жили в Западном Раю, в Доме Зерна, и сопровождали Солнце от середины пути до горизонта. Там Солнце отправлялось в подземный мир, а на следующий день всё повторялось. Таких женщин называли сиуапипилътин. Их изображали с черепом вместо головы и с когтями на руках и ногах. Прядь волос и средний палец левой руки женщины, умершей при родах, делали воина непобедимым — достаточно было прикрепить их к щиту.

Южный Рай находился под юрисдикцией бога дождя, грома, воды и сельского хозяйства. Бога звали Тлалок, а его страну — Тлалокан. Он забирал к себе убитых молнией, утопленников, самоубийц, а также умерших от водянки, ревматизма или проказы. Ему приносили в жертву рабов и детей, которых для этого топили. Южный Рай был страной вечной весны. Там всегда цвели цветы, там всегда можно было есть досыта, что при жизни удавалось далеко не всем. Судя по сохранившимся кодексам, души в Тлалокане веселились и предавались развлечениям: плавали в реке, ловили бабочек и пели песни.

Души возвращались на землю через четыре года. Они могли стать колибри или яркими бабочками. Те же, кто не умер героической смертью и не попал в руки Тлалока, обречены были отправляться на Север, в Миктлан, где их ждали Миктлантекутли (Хозяин Миктлана) и его супруга Миктлансиуатль с лицом-черепом и в юбке из гремучих змей. Дорога в Миктлан занимала четыре дня, была трудна и опасна, да и жить в Северной Преисподней было далеко не так весело и почётно, как в Домах Солнца и Зерна и в Тлалокане. Души в Миктлане проводили дни в отчаянии, скуке, холоде и голоде. В течение четырёх лет в праздник Мёртвых душам приносились дары: табак, куропатки, благовония, лепёшки — всё, что могло бы их порадовать и поддержать. Через четыре года душа должна была окончательно упокоиться в Миктлане — и жертвоприношения прекращались.

Когда испанские солдаты Кортеса увидели статуи богов и осознали, как именно поклоняются этим чудовищам, то признали их дьяволами, чем глубоко оскорбили ацтекского правителя Монтесуму. В 2006 году на раскопках в селении Текуак, недалеко от Мехико, были найдены кости одного из последних ацтекских массовых жертвоприношений — 550 человек из каравана Кортеса. В караван входили как конкистадоры, так и дружественные им индейцы, в том числе женщины и дети. Их приносили в жертву, вспарывая грудную клетку и вырывая сердце (по крайней мере, именно такие повреждения были у найденных скелетов). При этом на оставшихся костях есть следы зубов и ножей. Эти находки — ещё одно подтверждение, что ацтеки практиковали ритуальный каннибализм.

Да, белым людям, пришедшим из-за моря, приведшим с собой страшных невиданных животных — собак и лошадей, — многое в размеренной и упорядоченной жизни ацтеков могло показаться невыносимым и отвратительным. Два мира оказались столь несхожими, что на полюбовное согласие рассчитывать не приходилось. На стороне конкистадоров были ружья, пули, пушки и невиданная пассионарность. Победа осталась за ними. Но через несколько веков в огромном плавильном котле, именуемом Мексикой, образовалась новая культура, соединившая ацтеков и европейцев.

Святая Смерть

Культ Святой Смерти (Санта-Муэрте) в последнее время набирает популярность как в Мексике, так и за её пределами. В этом образе слились Дева Мария Гваделупская, покровительница Мексики и всей Латинской Америки, и древние ацтекские божества мёртвых — персонификации Смерти, помогающей живым. Католическая церковь этот культ не одобряет: поклонников Санта Муэрте обвиняют в чёрной магии или причисляют к сатанистам. Сами же они считают себя добрыми христианами: разве может Святая Смерть нарушить волю Господа, её создавшего?

Культ зародился в середине ХХ века в самых тёмных низах общества. К Святой Смерти обращаются с теми просьбами, с которыми не пойдёшь в церковь. В самом деле, неловко просить Деву Марию об устранении конкурента, благополучной продаже партии наркотиков или успехе в работе на панели. А Святая Смерть поможет: ей не привыкать, для неё все равны — и проститутка, и наркобарон, и подросток-оборванец, удравший из дома. Святая Смерть не спросит, как тебе не стыдно просить о таких нехороших вещах. Святая Смерть не поставит никаких условий, не потребует от тебя исправиться. У Святой Смерти множество имён — от Тощей до Невесты. Подарить ей можно что угодно — яблоко, конфеты, пулю, деньги или сигары. Любая жертва будет милостиво принята. По всей Латинской Америке можно встретить фигурку скелета в просторном одеянии. В руках у скелета глобус, песочные часы или коса. Наряд Святой Смерти может быть самых разных цветов — в зависимости от того, что ты просишь.

Традиционный цвет накидки — белый, ведь самые популярные имена Святой Смерти — Белая Девочка и Белая Сестра. Но накидка может быть и красной, и золотой, и зелёной — в зависимости от просьбы, с которой пришёл почитатель. Медальоны с изображением Святой Смерти, картинки, специальные листочки с молитвами и самое главное — цветные обетные свечи — продаются повсюду. Обетные свечи покупают особенно охотно: они бывают любого размера, на них может быть написана просьба к Крёстной (ещё одно имя Святой Смерти), а может быть украшение из черепов. Самая распространённая свеча — белая, это угодная жертва Белой Девочке, она означает чистоту, обещание, защиту и покровительство. В проведении публичных ритуалов белые свечи используют чаще всего. Ну а для каждого конкретного случая пользуются особенными свечами. Символика цветов, как правило, понятна, но опытный продавец всегда даст подсказку начинающему адепту. Если надо помочь в делах сердечных, свечи для Сантиссимы (так её тоже называют) выбирают цвета крови — чем красней, тем лучше. Фиолетовые (лавандовые) свечи помогают исцелиться, свечи кофейного цвета служат для обретения нового знания (их используют студенты, желающие преуспеть во время экзамена). Зелёный уладит проблемы с законом, восстановит справедливость, золотой или жёлтый принесёт финансовое благополучие, а чёрный поможет в трудных жизненных ситуациях, особенно таких, что относятся к «тёмной стороне» культа. Сантиссима в радужной накидке — её ещё называют «Санта Муэрте Семи Королевств» — означает «хочу всё сразу». В радужной свече отражены все аспекты — и любовь, и справедливость, и исцеление, и богатство. Но семицветная свеча, кроме того, зачастую носит название «На погибель моим врагам» — и это очень сильное колдовство. На время Чемпионатов мира по футболу Святую Смерть наряжают в зелёный, белый и красный — цвета мексиканского флага, а в руки ей вкладывают футбольный мяч: пусть Белая Девочка принесёт удачу сборной.

Алтарь для Святой Смерти делается очень просто: в середине ставят фигурку Санта Муэрте, вокруг раскладывают дары для неё, зажигают свечи нужных цветов — и готово, можно приступать. Впрочем, стоит помнить: Санта Муэрте ревнива, ничьих изображений, кроме её собственного, рядом быть не должно. Ну разве что икона апостола Иуды Фаддея, которому молятся во всех сложных случаях, — он тоже крайне популярен в Мексике.

Статуэтки Санта Муэрте — от крохотных, в ладонь величиной, и до огромных, которые и не поднимешь, — продаются в «недобрых» кварталах практически везде. Ведь чем хуже живётся, тем больше нужна надежда. И Святая Смерть охотно выручает своих почитателей.

* * *

Поэт, писатель, нобелевский лауреат Октавио Пас недаром писал: «Слово “смерть” непроизносимо в Нью-Йорке, Париже, Лондоне; оно обжигает губы. А мексиканец со смертью знаком близко; он шутит о ней, ласкает её, прославляет, спит с ней; это одна из его любимых игрушек и самых крепких привязанностей». Современные мексиканцы — наследники испанских конкистадоров и индейцев. Их отношение к смерти, шокирующее европейцев, во многом обусловлено слиянием воззрений ацтеков и католиков. Весёлый праздник мёртвых с его особым хлебом и дорожками из свечей, «скелетные святые», помогающие живым из-за незримой черты во всех делах, не различая доброго и недоброго, обетные свечи на алтаре и молитвы к Святой Смерти, прямо повторяющие формы католических новенн (молитв, читающихся в течение девяти дней подряд), — всё это очень похоже на обрядовую сторону католического христианства, по крайней мере, на его «народную» разновидность. Но ведь и у нас, навещая мёртвых в урочные дни Радоницы, православные христиане оставляют на могилах не только цветы, но и крашеные яйца, конфеты, различную снедь, чтобы побаловать своих покойников. В России память о дохристианских богах забылась, стёрлась, а в Мексике — жива. И ацтекские боги до сих пор нет-нет, да и промелькнут на общем празднике жизни, то есть смерти.

Что и говорить — смерть для мексиканцев и вправду своя. Не приручённая, не спрятанная за семью засовами, не конец всех путей — но родная, привычная, как порог собственного дома. Там, где мы скажем «я — тёртый калач», мексиканец улыбнётся: «Я уже умирал и теперь знаю, что такое вечность».

Если вы нашли опечатку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.