Озон праздник непослушания

Этого нико­гда не было, хотя могло бы и быть, но если бы это на самом деле было, то… Одним сло­вом, по глав­ной улице боль­шого города шёл малень­кий маль­чик, вер­нее, он не шёл, а его тянули и тащили за руку, а он упи­рался, топал ногами, падал на коленки, рыдал в три ручья и вопил не своим голосом:

— Хочу ещё мороженого!

— Больше не куплю! — спо­кой­ным голо­сом повто­ряла его мама, крепко держа Малыша за руку. — Больше не куплю!

А Малыш про­дол­жал вопить на всю улицу:

— Хочу ещё! Хочу ещё!

Так они дошли до сво­его дома, под­ня­лись на верх­ний этаж и вошли в квар­тиру. Здесь мама про­вела Малыша в малень­кую ком­нату, поста­вила носом в угол и строго сказала:

— Будешь так сто­ять, пока я тебя не прощу!

— А что мне делать? — спро­сил Малыш, пере­став реветь.

— Думать!

— А о чём?

— О том, что ты ужас­ный ребё­нок! — отве­тила мама и вышла из ком­наты, запе­рев дверь на ключ.

Ужас­ный ребё­нок стал думать. Сна­чала он поду­мал о том, что шоко­лад­ное моро­же­ное вкус­нее фрук­то­вого, а потом он поду­мал и решил, что если сна­чала съесть фрук­то­вое и сразу заесть его шоко­лад­ным, то во рту оста­нется вкус шоко­лада, а в животе будут две пор­ции моро­же­ного… Соб­ственно говоря, как раз из-за этого между ним и мамой разыг­ра­лась на улице такая без­об­раз­ная сцена. Он понял, что сцена была без­об­раз­ной, потому что сквозь слезы видел, как обо­ра­чи­ва­лись про­хо­жие, гля­дели им вслед, качали голо­вами и тоже говорили:

— Какой ужас­ный ребёнок!..

И ещё Малыш стал думать о том, как плохо быть малень­ким и что надо обя­за­тельно поста­раться как можно ско­рее вырасти и стать боль­шим, потому что боль­шим всё можно, а малень­ким ничего нельзя. Но не успел он об этом поду­мать, как услы­шал за своей спи­ной стук в окон­ное стекло. Маль­чик не сразу обер­нулся. Только тогда, когда стук повто­рился, он осто­рожно повер­нул голову. Честно говоря, он поду­мал, что это посту­чал клю­вом зна­ко­мый голубь, кото­рого он ино­гда кор­мил хлеб­ными крош­ками. Но каково же было его удив­ле­ние, когда он уви­дел за окном не голубя, а насто­я­щего Бумаж­ного Змея. Тот за что-то заце­пился и теперь бился на ветру об окон­ную раму.

Маль­чик подо­шёл к окну, рас­пах­нул его и помог Змею отце­питься. Это был необы­чайно боль­шой и кра­си­вый Бумаж­ный Змей. Он был собран из проч­ных дере­вян­ных пла­нок и со всех своих четы­рёх боков обтя­нут плот­ной про­во­щён­ной бума­гой. У него были нари­со­ван­ные круг­лые синие глаза с корич­не­выми рес­ни­цами, фио­ле­то­вый нос и оран­же­вый рот. Но глав­ным его укра­ше­нием был длин­ню­щий хвост.

— Спа­сибо тебе, Малыш! — неожи­данно про­из­нёс Бумаж­ный Змей, почув­ство­вав себя на сво­боде. — Как тебя зовут?

— Меня зовут Ужас­ный ребёнок!

— А ты почему сидишь дома?

— Меня наказали.

— Что же ты натворил?

— Это долго рас­ска­зы­вать. А нака­зала меня мама.

— Веч­ная исто­рия! — сочув­ственно про­из­нёс Бумаж­ный Змей. — Я в своей жизни ещё не встре­чал малень­ких детей, кото­рых бы кто-нибудь не нака­зы­вал. Впро­чем, я знаю одно место, где с этим покон­чено. Я как раз сего­дня собрался туда лететь, да слу­чайно заце­пился хво­стом за эту про­тив­ную водо­сточ­ную трубу.

— Возьми меня с собой! — попро­сил Малыш.

— Почему бы тебя и не захва­тить? Вдвоём нам, пожа­луй, будет весе­лей! Цеп­ляйся за мой хвост, дер­жись за него покрепче и поста­райся не смот­реть вниз, чтобы не закру­жи­лась голова!

Недолго думая маль­чик схва­тился обе­ими руками за хвост Бумаж­ного Змея, оттолк­нулся обе­ими ногами от под­окон­ника и через мгно­ве­ние уже летел над кры­шей сво­его дома, а потом над целым горо­дом и над его окра­и­нами, а потом над полями и над лесами, реками и озёрами,—и с высоты он смело смот­рел вниз, на землю, и у него, чест­ное слово, совсем не кру­жи­лась голова…

* * *

Часы на город­ской башне про­били пол­ночь. Папа, мама, дедушка и бабушка сто­яли в ком­нате и молча смот­рели на спя­щих близ­не­цов — Репку и Тур­непку. Сладко поса­пы­вая, они крепко спали в своих кро­ват­ках и улы­ба­лись во сне.

— Смот­рите! — недо­воль­ным шёпо­том ска­зал папа. — Они ещё улы­ба­ются! Навер­ное, им снится та банка с варе­ньем, кото­рую они без спроса съели на про­шлой неделе…

— Или тюбик с уль­тра­ма­ри­ном, кото­рым они выкра­сили бед­ного кота! — про­вор­чал дедушка. Он был худож­ни­ком и очень не любил, когда дети тро­гали его краски.

— Пора! — реши­тельно ска­зал папа. — Нас не будут ждать!

Мама подо­шла к кро­ват­кам и накло­ни­лась над Реп­кой, чтобы поце­ло­вать его в лоб.

— Не надо! — тихо ска­зал папа. — Он может проснуться, и тогда нам никуда не уйти.

Бабушка подо­шла к кро­ватке внучки и попра­вила оде­яло. При этом она неза­метно смах­нула сле­зинку, катив­шу­юся по щеке.

— На этот раз мы должны про­явить харак­тер… — про­шеп­тал дедушка, взял в одну руку боль­шую дорож­ную сумку, а в дру­гую — ящик со сво­ими кистями и крас­ками и напра­вился к двери.

— Пошли, пошли! — тороп­ливо ска­зал папа и взва­лил на плечи тяжё­лый рюк­зак, наби­тый вся­кой всячиной.

Мама набро­сила на руку два клет­ча­тых пледа, бабушка взяла пле­тё­ную кор­зи­ночку с вяза­ньем, с кото­рой она нико­гда не рас­ста­ва­лась, и все чет­веро на цыпоч­ках вышли из ком­наты, плотно при­тво­рив за собой дверь.

…Город спал. Точ­нее говоря, в городе спали только дети. Рас­ки­нув­шись или свер­нув­шись кала­чи­ком на своих кро­ва­тях и кро­ват­ках, они спали глу­бо­ким сном мла­ден­цев — досыта набе­гав­ши­еся за день, напла­кав­ши­еся от дет­ских обид, нака­зан­ные роди­те­лями за капризы и непо­слу­ша­ние, за пло­хие отметки в днев­ни­ках, за помя­тые клумбы и раз­би­тые мячами окон­ные стёкла, за испор­чен­ные вещи и за про­чие шало­сти, — вес­нуш­ча­тые стёпки-рас­трёпки, похо­жие на рыжих дья­во­лят, и бело­ку­рые алё­нушки, напо­ми­на­ю­щие анге­лят, с цара­пи­нами и сса­ди­нами на худых колен­ках, поте­ряв­шие в драке свой послед­ний молоч­ный зуб, при­жи­ма­ю­щие во сне к груди игру­шеч­ные писто­леты и гово­ря­щих кукол.

Дети как дети… И во сне они сме­я­лись и пла­кали, потому что одним сни­лись доб­рые, весё­лые цвет­ные сны, а дру­гим — сны тре­вож­ные и печаль­ные, в зави­си­мо­сти от того, как они про­вели день. Но ни одному из них так и не при­сни­лось, что в это позд­нее ноч­ное время со всех кон­цов города по широ­ким ули­цам, по узким пере­ул­кам и кри­вым, бес­фо­нар­ным пере­улоч­кам в сто­рону город­ской пло­щади вере­ни­цей тяну­лись их папы и мамы, бабушки и дедушки…

На город­ской пло­щади имени Отваж­ного Путе­ше­ствен­ника к две­на­дцати часам ночи собра­лось всё взрос­лое насе­ле­ние города. Сюда при­шли те, кто ещё вчера выпе­кал в булоч­ных пыш­ные крен­дели и сдоб­ные булочки с маком и изю­мом, кто про­да­вал на ули­цах и в кон­ди­тер­ских раз­но­цвет­ные шарики моро­же­ного, кто делал детям при­вивки, плом­би­ро­вал зубы, испор­чен­ные сла­до­стями, и лечил от посто­ян­ного насморка. Яви­лись без опоз­да­ния стро­гие учи­теля, кото­рые крас­ными каран­да­шами ста­вили уче­ни­кам в днев­ни­ках жир­ные двойки за под­сказку на уроке, и души­стые парик­ма­херы, кото­рые стригли детей так, как им под­ска­зы­вали мамы.

При­шли порт­ные и сапож­ники, поч­та­льоны и водо­про­вод­чики, води­тели всех видов город­ского транс­порта, про­давцы всех мага­зи­нов, все сто­рожа и все двор­ники. При­шли, оста­вив дома своих спя­щих детей.

Папа, мама, бабушка и дедушка Репки и Тур­непки появи­лись на пло­щади в тот момент, когда самый мно­го­дет­ный отец города, худой, как палка, док­тор Ухо-гор­ло­нос, взо­брав­шись на пье­де­стал исто­ри­че­ского памят­ника и обхва­тив одной рукой брон­зо­вую ногу Отваж­ного Путе­ше­ствен­ника, обра­щался к собрав­шимся с речью. От вол­не­ния голос его пре­ры­вался, и он то и дело под­но­сил к гла­зам носо­вой платок.

— Всем нам тяжело, но мы должны найти в себе силы и выпол­нить наше реше­ние, раз уж мы его с вами при­няли! — гово­рил док­тор. — Пусть наши доро­гие, но гру­бые и лени­вые, каприз­ные и упря­мые дети проснутся без нас! У меня три­на­дцать детей, — про­дол­жал он. — Я не вижу ника­кой бла­го­дар­но­сти, я только слышу от них: «Хочу!», «Не хочу!», «А я буду!», «А я не буду!» Я устал с ними бороться и вое­вать! Все мы нахо­димся в одном поло­же­нии — мы поте­ряли тер­пе­ние. У нас есть только один выход: сдать город детям. Нашим ужас­ным детям! Не будем им мешать. Пусть живут как хотят и делают что хотят! А там посмот­рим… Спа­сибо за внимание!

Гло­тая слезы и муже­ственно сдер­жи­вая рыда­ния, док­тор слез с пье­де­стала и зате­рялся в толпе. Жен­щины всхли­пы­вали. По лицам мно­гих муж­чин было заметно, что им тоже нелегко.

Часы на город­ской башне про­били два часа ночи, когда в городе не оста­лось ни одного взрос­лого человека…

* * *

Пер­вым проснулся Репка. Он про­тёр глаза и уви­дел, что Тур­непка ещё спит. Тогда он одним рыв­ком сорвал с неё оде­яло, потя­нул за голую ножку, ущип­нул за пятку и пока­зал ей язык.

— Нас никто не раз­бу­дил, я сам проснулся! — ска­зал Репка сестре. — Вста­вай! А не то мы можем опоз­дать в школу.

— Разве сего­дня не вос­кре­се­нье? — спро­сила Тур­непка и сладко зевнула.

— Вос­кре­се­нье было вчера. Сего­дня, к сожа­ле­нию, обык­но­вен­ный понедельник.

— Вот если бы все­гда было: вос­кре­се­нье, вос­кре­се­нье, вос­кре­се­нье… Так нет, при­ду­мали: поне­дель­ник, втор­ник… — ска­зала Тур­непка, грустно вздох­нула, потя­ну­лась и стала лениво одеваться.

Ни папы, ни мамы, ни бабушки, ни дедушки дома не было. Сна­чала дети поду­мали, что папа ушёл уже на работу, а мама спу­сти­лась в булоч­ную за хле­бом. Но куда могли деться бабушка и дедушка? Они нико­гда так рано не вставали!

— И почему никто нас не раз­бу­дил? — встре­во­жился Репка.

«И почему нам не при­го­то­вили зав­трак?» — поду­мала Турнепка.

И тут вдруг дети уви­дели на кухон­ном сто­лике боль­шой лист бумаги, на кото­ром твёр­дым папи­ным почер­ком было написано:

Дети! Когда вы будете читать это письмо, мы будем уже далеко. Не ищите нас. Мы решили оста­вить вас одних. Больше вам никто не будет делать заме­ча­ний, от вас ничего не будут тре­бо­вать. Мы устали от вашего непослушания,

Папа.

А ниже тонень­ким мами­ным почер­ком было приписано:

Будьте осто­рожны с газом и водой — закры­вайте краны! Не зале­зайте с ногами на под­окон­ник. Еда в холодильнике.

Ваша мама.

А ещё ниже печат­ными буков­ками была сде­лана малень­кая при­писка от бабушки и дедушки:

ВСЁ-ТАКИ ПОЛИВАЙТЕ ЦВЕТЫ В НАШЕЙ КОМНАТЕ.

Репка про­чи­тал записку вслух, поче­сал заты­лок и рас­те­рянно посмот­рел на Турнепку.

Тур­непка при­села на кра­е­шек стула и рас­те­рянно посмот­рела на Репку.

— Пом­нишь, Репка, что мама нам говорила?

— А что она говорила?

— «Если вы не пере­ста­нете, мы уйдём и не вер­нёмся!» Вот они и ушли.

Под­бо­ро­док у Тур­непки задро­жал, но она не заплакала.

— Они решили нас попу­гать! Вот уви­дишь, мы вер­нёмся из школы, а они уже опять все дома! — уве­ренно ска­зал Репка и открыл холо­диль­ник. В нём было полно вся­кой еды. Репка выта­щил из цел­ло­фа­но­вого пакета кольцо варё­ной кол­басы, раз­ло­мил его попо­лам и про­тя­нул поло­вину сестрёнке.

— Мы же ещё не умы­ва­лись и не чистили зубы, — робко ска­зала Турнепка.

— А я чистый! — про­мы­чал Репка с пол­ным ртом.

— Что, если они не вер­нутся? — с тре­во­гой в голосе спро­сила Тур­непка. — Как мы будем без них жить?

— Никуда они не денутся! — мах­нув рукой, ска­зал Репка. — Бежим ско­рей в школу! У нас пер­вый урок — рисо­ва­ние, и я хочу нари­со­вать синего кота.

Репка чуть не пода­вился от смеха. Тур­непка тоже рас­сме­я­лась. Они вспом­нили кота Пуп­сика, кото­рого при­шлось отне­сти в чистку, после того как он был покра­шен в синий цвет.

— Ты пом­нишь, как назы­ва­лась дедуш­кина краска?

— Помню, — ска­зала Тур­непка. — Ультрамарин!..

* * *

Это был далеко не обык­но­вен­ный понедельник!

По буль­ва­рам и ули­цам, мимо вит­рин игру­шеч­ных, кон­ди­тер­ских и про­чих мага­зи­нов, по узким пере­ул­кам и кри­вым, бес­фо­нар­ным пере­улоч­кам с порт­фе­лями в руках и ран­цами за пле­чами, как попало пере­се­кая пере­крёстки, бегом и впри­прыжку спе­шили в школу дети. Никто их не оста­нав­ли­вал, когда они нару­шали пра­вила улич­ного дви­же­ния, и не сви­стел им вслед: во всём городе, в домах и на улице, кроме них, никого не было!

По пути они пере­да­вали друг другу потря­са­ю­щую новость, но она сразу пере­ста­вала быть ново­стью, потому что, как нам уже известно, все дети в городе в это пре­крас­ное утро обна­ру­жили пого­лов­ное исчез­но­ве­ние своих родителей.

Репка и Тур­непка, запы­хав­шись, с тру­дом про­тис­ну­лись сквозь толпу гал­дя­щих уче­ни­ков во дворе школы, горячо обсуж­да­ю­щих сверху­ди­ви­тель­ное собы­тие, и вбе­жали в свой класс.

В классе стоял неопи­су­е­мый шум и гам. Такого ещё нико­гда не было! Маль­чишки ска­кали с парты на парту, гоня­лись друг за друж­кой и ста­ра­лись хлоп­нуть один дру­гого учеб­ни­ком по спине. Дев­чонки виз­жали от необъ­яс­ни­мого вос­торга. Аква­риум был уже пере­вёр­нут, и малень­кие крас­ные рыбки время от вре­мени весело под­пры­ги­вали в луже на полу. На класс­ной доске мелом было напи­сано: „ВСЕ УРОКИ ОТМЕНЯЮТСЯ!”

Во всех клас­сах тво­ри­лось то же самое. На всех класс­ных дос­ках было напи­сано: „ВСЕ УРОКИ ОТМЕНЯЮТСЯ!”

Учи­тель­ская ком­ната была пуста. На две­рях каби­нета дирек­тора школы висел замок. В гар­де­робе никто не дежурил.

— Вот это да-а‑а! — ска­зал Репка. — Теперь можно будет как сле­дует отдохнуть!

— Выхо­дит, они все про­тив нас сго­во­ри­лись? Даже учи­теля… — про­пи­щала Турнепка.

— Они решили нас про­учить и даже нака­зать. Посмот­рим, что из этого полу­чится! — само­уве­ренно отве­тил ей брат.

Репка и Тур­непка при­бли­зи­лись к наскоро соору­жён­ной из пере­вёр­ну­той бочки три­буне, с кото­рой высту­пал маль­чик по про­звищу Таракан.

— Нако­нец-то нами никто не будет коман­до­вать!— кри­чал Тара­кан, крас­ный от воз­буж­де­ния. — Никто не будет нас застав­лять делать то, что нам не нра­вится! Да здрав­ствует Празд­ник Непо­слу­ша­ния! Стойте на голове, ходите на чет­ве­рень­ках! Никто вам ничего не скажет!

— И не нака­жет! — раз­дался чей-то звон­кий голос в толпе.

— И не нака­жет! — под­твер­дил Тара­кан и для боль­шей убе­ди­тель­но­сти постоял немного на голове, а потом спрыг­нул с бочки и пошёл на четвереньках.

Его дру­зья-одно­класс­ники, кото­рых назы­вали Тара­каш­ками, дружно захло­пали в ладоши, все, как один, встали на голову и тоже пошли на чет­ве­рень­ках. Они, как обе­зьянки, во всём под­ра­жали Таракану.

На бочку влез кур­но­сый, вих­ра­стый маль­чишка. Это был один из три­на­дцати детей док­тора Ухо­горло-носа. Его школь­ное про­звище было Пистолетик.

Когда-то он сма­сте­рил себе само­дель­ный писто­лет, заря­дил его насто­я­щим поро­хом, при­щу­рился, при­це­лился, выстре­лил и чуть-чуть не остался без пра­вого глаза.

— Послу­шайте, что я вам сей­час скажу! — обра­тился Писто­ле­тик к обсту­пив­шим его ребя­там. — У меня шесть бра­тьев и шесть сестёр, и теперь мы тоже оста­лись одни! Нам всё время угро­жали, что нас бро­сят, и вот нако­нец они нас бро­сили! Вот что они напи­сали… — Писто­ле­тик порылся в кар­мане своих выцвет­ших джин­сов, достал смя­тый кло­чок бумаги, раз­гла­дил его на коленке и начал читать вслух: — «Ужас­ные дети!..»

Но его уже никто не слу­шал. Все куда-то заспешили…

— Пой­дём отсюда! — ска­зал Репка Тур­непке. — А то нам ничего не достанется.

— Чего не достанется?

— Сама увидишь.

Репка взял сест­рёнку за руку и реши­тельно потя­нул её за собой.

Под ста­рый каш­тан посреди школь­ного двора летели в кучу и глухо шлё­па­лись друг на друга школь­ные ранцы, порт­фели и порт­фель­чики. Про­бе­гая мимо дерева, Репка и Тур­непка после­до­вали при­меру дру­гих, и, осво­бо­див­шись от лиш­него груза, выбе­жали за ворота опу­стев­шей школы…

* * *

В кон­ди­тер­ской «СЛАДКОЕЖКА» шёл небы­ва­лый пир — уни­что­жа­лись запасы мороженого!

Это было какое-то наше­ствие слад­ко­е­жек, кото­рые за какие-нибудь чет­верть часа заняли в кон­ди­тер­ской все места за сто­ли­ками и рас­по­ло­жи­лись не только на под­окон­ни­ках, но и прямо на полу.

Трудно себе пред­ста­вить, сколько пор­ций сли­воч­ного, шоко­лад­ного, ваниль­ного, мали­но­вого, клуб­нич­ного, ана­нас­ного, абри­ко­со­вого или лимон­ного моро­же­ного может съесть одна слад­ко­ежка, если её вовремя не остановить!

Слад­ко­ежки ели моро­же­ное не малень­кими ложеч­ками из вазо­чек и не выли­зы­вали его язы­ком из вафель­ных ста­кан­чи­ков, а чер­пали прямо сто­ло­выми лож­ками из глу­бо­ких таре­лок. Они не дер­жали его тер­пе­ливо во рту и не ждали, чтобы оно там рас­та­яло, а торо­пи­лись поско­рей его про­гло­тить, отчего неко­то­рые сразу охрипли, а Тара­кан и вовсе поте­рял голос.

Про­гло­тив всё, что было у них в тарелке, слад­ко­ежки тот­час бежали и ста­но­ви­лись в оче­редь за новой пор­цией моро­же­ного. Под ногами у них хру­стели рас­сы­пан­ные вафель­ные ста­кан­чики, кото­рые никто не подбирал.

— Я больше не могу. Я, кажется, при­мёрзла к стулу! — про­сту­жен­ным голо­сом ска­зала Тур­непка. Носик у неё поси­нел, и на рес­ни­цах высту­пил иней.

— Может быть, возь­мём с собой то, что мы не доели? — пред­ло­жил Репка. Он тоже дро­жал от холода после деся­той пор­ции шоко­лад­ного пломбира.

Не успел он это про­из­не­сти, как мок­рый розо­вый шарик фрук­то­вого моро­же­ного, пущен­ный кем-то, попал ему прямо в нос и плюх­нулся перед ним на стол. Вто­рой такой же шарик попал в заты­лок Турнепке.

Близ­нецы огля­ну­лись и уви­дели Ухо­гор­ло­но­си­ков, кото­рые, нагло­тав­шись моро­же­ного, начали без­об­раз­ни­чать и зате­яли игру «в шарики». Из дру­гого конца зала им начали отве­чать Тара­кашки во главе с самим Тара­ка­ном, и если бы Репка и Тур­непка не поспе­шили выбраться за дверь кон­ди­тер­ской, то им волей-нево­лей при­шлось бы при­нять уча­стие в разыг­рав­шемся сражении.

Когда они шли по улице, часы на город­ской башне про­били пол­день пер­вого дня Празд­ника Непослушания…

* * *

Лили­пута звали Фан­ти­ком. И это была его самая насто­я­щая фами­лия, а не прозвище.

Жил Фан­тик на окра­ине города в малень­ком-пре­ма­лень­ком и милень­ком-пре­ми­лень­ком домике под крас­ной чере­пич­ной кры­шей и с рез­ными дере­вян­ными ставенками.

Спал он на дет­ской желез­ной кро­ватке и оде­вался в мага­зине «Дет­ский мир». Никто не знал точно, сколько Фан­тику лет, хотя всем было ясно, что он уже давно не ребёнок.

Фан­тик был оди­нок, и ему нико­гда не при­хо­ди­лось вос­пи­ты­вать детей, а уж тем более их нака­зы­вать. Он при­вык видеть в них доб­рых, весё­лых дру­зей и был убеж­дён, что дети при­но­сят только радость, потому что встре­чался с ними только по вос­кре­се­ньям в цирке. Во время пред­став­ле­ния они громко сме­я­лись, топали ногами от нетер­пе­ния и вос­торга и дружно отби­вали себе ладо­шки, когда хло­пали малень­ким лили­пу­там, среди кото­рых Фан­тик был самым высоким.

За несколько дней до собы­тия, кото­рое про­изо­шло в городе, цирк уехал на гастроли. А Фан­тик остался, так как во время репе­ти­ции под­вер­нул на манеже ножку и захромал.

В ту ночь все о нём забыли, пола­гая, что он давно уже уехал со своей груп­пой лили­пу­тов и дру­гими артистами.

В это утро Фан­тик проснулся в отлич­ном рас­по­ло­же­нии духа. Ножка уже почти не болела, и он решил сразу же после зав­трака поехать в город и купить себе тросточку.

Акку­ратно засте­лив кро­ватку, он вклю­чил радио, чтобы, как обычно, сде­лать утрен­нюю гим­на­стику под музыку. Радио почему-то молчало.

Фан­тик уди­вился, однако гим­на­стику всё же сде­лал, мыс­ленно напе­вая свою люби­мую «Песенку Гномов».

Потом он помылся под душем, кото­рый сам сма­сте­рил из садо­вой лейки, почи­стил зубы, при­че­сался, сва­рил себе на зав­трак одно яичко всмятку, выпил кру­жечку молока с ваниль­ным суха­ри­ком и, не забыв полить неболь­шую клум­бочку возле домика, на кото­рой росли аню­тины глазки и неза­будки, вывел за калитку свой дет­ский двух­ко­лёс­ный вело­си­пед и пока­тил вниз по улице.

Пер­вое, что его пора­зило, — это то, что никто его не обго­нял. Никто не ехал ему навстречу. Све­то­форы на пере­крёст­ках не мигали. Пеше­хо­дов на улице не было, если не счи­тать детей.

То тут, то там груп­пами и в оди­ночку они сто­яли, шли или куда-то бежали.

По мере того как Фан­тик при­бли­жался к цен­тру, детей ста­но­ви­лось всё больше и больше. Теперь уже неко­то­рые из них катили на вело­си­пе­дах и само­ка­тах рядом с ним и, обго­няя, не обра­щали на него ника­кого внимания.

При въезде на пло­щадь имени Отваж­ного Путе­ше­ствен­ника Фан­тику при­шлось резко затор­мо­зить, и он чуть было не сва­лился с вело­си­педа: два маль­чика перед самым его носом решили пере­бе­жать дорогу. В руках у них были ведёрки с красками.

— Как вам не стыдно! — рас­сер­дился Фан­тик. — Я же мог на вас нале­теть! Почему вы не соблю­да­ете пра­вила улич­ного дви­же­ния? Вы хотите, чтобы ваших роди­те­лей оштрафовали?

— У нас нет роди­те­лей! — хрип­лым голо­сом отве­тил пер­вый Ухо­гор­ло­но­сик и чихнул.

— Они нас бро­сили! — под­твер­дил вто­рой Ухо­гор­ло­но­сик и тоже чихнул.

— А почему вы не в школе?

— Все же разбежались!

— То есть как это «раз­бе­жа­лись»? — не понял Фантик.

— Что ты к нам при­стал? С луны сва­лился? Как будто ничего не зна­ешь! — рас­сер­ди­лись Ухо­гор­ло­но­сики. — Катишь на своих колё­сах, чистюля, и кати дальше!

Нико­гда ещё с Фан­ти­ком так не раз­го­ва­ри­вали. От обиды у него пере­хва­тило дыха­ние и на гла­зах высту­пили слезы.

Он хотел что-то ска­зать, что-то объ­яс­нить маль­чиш­кам, но они были уже далеко.

* * *

В классе надо рисо­вать чаще всего не то, что хочется, а сри­со­вы­вать в аль­бом какую-нибудь вазу с цве­тами, или гли­ня­ный гор­шок, или, в луч­шем слу­чае, яблоко, кото­рое можно после урока неза­метно стя­нуть и поти­хоньку съесть в туалете.

Совсем дру­гое дело—орудовать мелом, углем и крас­ками на улице, рисуя где попало всё что взбре­дёт в голову!

Ухо­гор­ло­но­сики захва­тили пра­вую сто­рону улицы Муш­ке­тё­ров, а Тара­каш­кам доста­лась левая сто­рона, кото­рую они теперь дружно раз­ри­со­вы­вали, изо всех сил ста­ра­ясь пере­ри­со­вать Писто­ле­тика с его семей­ной командой.

На сто­роне Ухо­гор­ло­но­си­ков было больше забо­ров, на кото­рых легче рисо­вать, чем на сте­нах домов, где попа­да­ются окна и двери. Но зато на сто­роне Тара­ка­шек было много вит­рин, и Тара­кашки вовсю мале­вали по стеклу вся­кие смеш­ные рожицы с высу­ну­тыми язы­ками, паро­ходы и паро­возы, из труб кото­рых валил чёр­ный густой дым.

И всё-таки у Писто­ле­тика ока­за­лось больше фан­та­зии и выдумки. Его папа, док­тор Ухо­гор­ло­нос, был самым мир­ным чело­ве­ком в городе — лечил взрос­лых и детей от ангины и вос­па­ле­ния сред­него уха, — но сам Писто­ле­тик хотел стать офи­це­ром, и поэтому он, коман­дуя сво­ими бра­тьями и сест­рами, на всех забо­рах изоб­ра­зил бой: танки шли в наступ­ле­ние, само­лёты сбра­сы­вали бомбы, пушки стре­ляли, ракеты летели, ране­ные падали, корабли взры­ва­лись и раз­ла­мы­ва­лись на две половинки…

И всё это было сперва нари­со­вано углем, а потом рас­кра­шено крас­ками, синей и зелё­ной, кото­рые Ухо­гор­ло­но­сики откуда-то при­та­щили в ведёр­ках и жестя­ных банках.

Репка и Тур­непка появи­лись на улице как раз в тот момент, когда Писто­ле­тик, заку­сив губу, дори­со­вы­вал горя­щий танк противника.

— Можно и нам где-нибудь пори­со­вать? — веж­ливо попро­сил Репка.

— На дру­гой улице! — сухо отве­тил Писто­ле­тик и, обмак­нув кисть в банку с крас­ной крас­кой, изоб­ра­зил огонь, охва­тив­ший башню танка.

— Жадина-говя­дина! — про­шеп­тала Турнепка.

И они пере­шли на дру­гую сто­рону улицы. Тара­кашки ока­за­лись более госте­при­им­ными. Они знали, что дедушка у близ­не­цов насто­я­щий худож­ник, и потому потес­ни­лись и дали Репке место у вит­рины мебель­ного магазина.

Вся вит­рина была уже раз­ри­со­вана. Остался лишь неболь­шой чистый кусо­чек стекла в пра­вом ниж­нем углу.

Репка оку­нул кисточку в ведёрко с синей крас­кой и очень быстро нари­со­вал на стекле синего кота.

— Сде­лай ему зелё­ные глаза! — попро­сила Турнепка.

Одна из Тара­ка­шек про­тя­нула Репке тюбик с крас­кой, и синий кот тут же блес­нул зелё­ными зрачками.

— Репка, смотри! Смотри! Пуп­сик! — неожи­данно закри­чала Тур­непка и схва­тила брата за руку.

Пре­сле­ду­е­мый запа­хом нена­вист­ной ему мас­ля­ной краски, по улице боль­шими прыж­ками уди­рал подальше от детей кот Пуп­сик, один раз уже побы­вав­ший в хими­че­ской чистке, чудом вер­нув­шей ему пер­во­на­чаль­ный цвет.

* * *

Фан­тик свер­нул за угол и ока­зался на улице Муш­ке­тё­ров. То, что он уви­дел, оше­ло­мило его. Это была уже не улица, а самая насто­я­щая Выставка дет­ских рисун­ков. Только эту выставку нельзя было послать ни в одну страну, потому что рисунки можно было только смыть водой со стё­кол вит­рин, со стен домов и заборов.

Вдоль боль­шого забора, во всю длину кото­рого неиз­вест­ными худож­ни­ками была нари­со­вана битва, ходила девочка и, время от вре­мени ковы­ряя в носу, вни­ма­тельно рас­смат­ри­вала кар­тину сражения.

Фан­тик подъехал.

— А ты можешь так нари­со­вать? — спро­сила вдруг у Фан­тика девочка.

— Нет! — чисто­сер­дечно при­знался Фантик.

— Я тоже так думаю. Пой­дём посмотрим!

— Что? Куда? — не понял Фантик.

— На дру­гую улицу. Они теперь там рисуют… Я сяду к тебе на багаж­ник. Меня зовут Косточ­кой, потому что я одна­жды пода­ви­лась сли­во­вой косточ­кой, и если бы не Писто­ле­ти­кин папа, то ой-ой-ой что бы случилось…

Не успел Фан­тик открыть рот, как девочка вска­раб­ка­лась на багаж­ник вело­си­педа, и они уже ехали.

На дру­гой улице никого не было. На тре­тьей — тоже.

— Фан­тики…

Фан­тику послы­ша­лось, что его окликнули.

— Фан­тики! — повто­рила девочка за его спи­ной и пока­зала на раз­но­цвет­ные кон­фет­ные бумажки, усти­ла­ю­щие улицу. — Зна­ешь, лучше поехали к ним домой! Сей­час налево, потом прямо, потом немножко вбок, а там уже совсем неда­леко, в конце буль­вара, за вто­рым углом…

Фан­тик опять ничего не отве­тил и нажал на педали. Хорошо, что его ножка совсем пере­стала болеть!..

«Самое уди­ви­тель­ное, — думал Фан­тик, крутя педа­лями, — то, что никто меня не узнаёт! Впро­чем, на манеже цирка я появ­ля­юсь в костюме, рас­ши­том сереб­ря­ными блёст­ками, и в гриме. Но если бы эта Косточка знала, что её везёт не какой-то маль­чишка, а взрос­лый чело­век, да ещё к тому же артист цирка она бы от удив­ле­ния сле­тела с багаж­ника!» А пока Фан­тик решил попо­дроб­нее рас­спро­сить девочку о том, что про­изо­шло в городе.

Косточка совсем по-воен­ному доло­жила обстановку.

— А тебя разве никто не бро­сил? Ты что, сирота? И почему ты меня рас­спра­ши­ва­ешь, как будто ты из дру­гого города? Стой! Стой! Мы уже приехали!..

Косточка спрыг­нула с багажника.

— Здесь! Они живут в этом доме! Из окна вто­рого этажа валил дым. «Пожар!» — мельк­нуло в голове у Фан­тика. Косточка была совер­шенно спокойна.

— Это их окно. Они дома. Пошли… Я не знаю, как тебя зовут!..

«При­дёт время — узна­ешь», — поду­мал Фан­тик. И они под­ня­лись на вто­рой этаж, где на двери висела мед­ная табличка:

Док­тор Ухогорлонос

Приём взрос­лых только по поне­дель­ни­кам от двух до пяти часов дня. Приём детей в любое время дня и ночи.

В квар­тире царил пол­ный ералаш.

Разу­кра­сив с обеих сто­рон улицу Муш­ке­тё­ров, Ухо­гор­ло­но­сики и Тара­кашки при­шли к обо­юд­ному согла­сию: если Писто­ле­тик заме­ча­тельно изоб­ра­зил войну, то Тара­кашки про­явили боль­шую изоб­ре­та­тель­ность в изоб­ра­же­нии живот­ных. Кроме того, они нари­со­вали паро­воз, кото­рый тащил за собой пят­на­дцать ваго­нов, и ещё допол­ни­тельно одного синего кота с зелё­ными глазами.

Придя к выводу, что никто никого не пере­ри­со­вал, а зна­чит, не побе­дил, обе сто­роны решили отпразд­но­вать необыч­ный урок рисо­ва­ния на квар­тире Ухо­гор­ло­но­си­ков, где они и собра­лись, пере­ма­зан­ные крас­ками всех цве­тов радуги, весё­лые и доволь­ные: с самого ран­него утра они тво­рили что хотели и никто не сде­лал им ни одного замечания.

Теперь они сидели кто на чём в каби­нете самого док­тора и… курили! Да, да! Совер­шенно точно: курили!..

Тара­кан, кото­рый после про­гло­чен­ного моро­же­ного окон­ча­тельно поте­рял голос, раз­до­был где-то папи­росы и ящик сигар и поровну рас­пре­де­лил их между всеми. Себе он взял самую боль­шую и тол­стую сигару, чтобы как сле­дует «про­чи­стить горло». Писто­ле­тик набил таба­ком ста­рую трубку отца и, лёжа на полу, дымил из неё, как паровоз.

Несмотря на рас­кры­тое окно, дети в ком­нате так наку­рили, что с тру­дом раз­ли­чали друг друга. Девочки, кото­рые сами не курили, каш­ляли, зады­ха­ясь в табач­ном дыму, но тер­пели. Репка с отвра­ще­нием доку­рил папи­росу и, поша­ты­ва­ясь, пошёл к двери.

— Куда ты? — спро­сил Писто­ле­тик. — Никто ещё не ухо­дит. Кури дальше!

— У меня кру­жится голова! — отве­тил Репка, едва успев схва­титься за спинку стула, чтобы не упасть.

У неку­ря­щего Фан­тика сразу потем­нело в гла­зах, когда он пере­шаг­нул порог ком­наты. Он не выно­сил табач­ного дыма, но он ведь не мог повер­нуться и уйти. Как можно бро­сить детей в беде? А если что-нибудь слу­чится? И вот ведь уже слу­чи­лось: возле двери на полу лежит без созна­ния малень­кая девочка!

Фан­тик собрал все свои силы и выта­щил Тур­непку на лест­нич­ную площадку.

Вдох­нув све­жего воз­духа, Тур­непка при­шла в себя.

— Я не умерла? — спро­сила она тихо, уви­дев над собой мор­щи­ни­стое личико Фан­тика. — Фан­тик! — про­шеп­тала она и улыб­ну­лась. — Фан­тик! Я тебя знаю. Я тебя видела в цирке — ты выле­зал из ящика с голу­бями… Ты меня спас? Ты добрый…

Фан­тик помог Тур­непке подняться.

— Репка, где ты? — позвала она сла­бым голосом.

— Я тут, — послы­шался ещё более сла­бый голос.

— Ты живой? Не знаю.

— А здесь Фантик!

Услы­шав зна­ко­мое имя, куря­щие дети под­ня­лись со своих мест. Кто из ребят не знал этого арти­ста из группы лили­пу­тов! Все знали! Это он появ­лялся вер­хом на малень­ком пони и потом вдруг куда-то исче­зал для того, чтобы ока­заться под купо­лом цирка в ящике с белыми голу­бями. Фан­тик! Зна­чит, он один не ушёл из города! И остался с Ужас­ными детьми!

Косточка выта­ра­щен­ными гла­зами смот­рела на Фантика.

Тара­кан попро­бо­вал закри­чать «ура!», но горло у него так и не про­чи­сти­лось после сигары, и он смог только издать звук, похо­жий на шипе­ние водо­про­вод­ного крана, когда нет воды.

— Дети! — обра­тился Фан­тик к ребя­там и закаш­лялся. — Пожа­луй­ста, не думайте, что я при­шёл рас­ска­зы­вать вам о вреде куре­ния! Я ока­зался здесь совер­шенно слу­чайно: мы с Косточ­кой ехали мимо и уви­дели дым из окна. Мне пока­за­лось, что вы уже горите. Я не буду вам мешать. Но на вся­кий пожар­ный слу­чай запом­ните мой адрес: улица Цир­ка­чей, дом номер семь.

Каш­ляя и при­кла­ды­вая к гла­зам пла­ток, Фан­тик вышел из ком­наты. Нет, он не пла­кал, хотя было от чего прослезиться!

Тара­кан, Писто­ле­тик и ещё несколько Ухо­гор­ло­но­си­ков и Тара­ка­шек выползли из ком­наты на лест­нич­ную пло­щадку, чтобы посмот­реть на Фан­тика и про­во­дить его, но их почему-то стош­нило. Навер­ное, от чистого воздуха…

А Фан­тик уже катил на своём дет­ском вело­си­педе по городу, и на душе у него было тре­вожно и неуютно.

Тро­сточку себе он так и не купил: все мага­зины были закрыты…

* * *

Под вечер дети раз­бре­лись по домам. Тара­кашки оста­лись ноче­вать у Ухо­гор­ло­но­си­ков. С голов­ной болью, про­сту­жен­ные и обку­рен­ные, лежали они где попало и как попало: кто на крес­лах, кто на сту­льях, а Тара­кан и вовсе под роя­лем на полу.

Репка и Тур­непка ушли к себе домой. Ухо­гор­ло­но­сики пред­ло­жили и им пере­но­че­вать, но сво­бод­ные места оста­ва­лись только в ванне.

— У меня болит горло. Я не могу гло­тать, — по­жаловалась Тур­непка перед сном.

— А у меня болит голова. Что мы будем делать, если заболеем?

— Лечиться. Лекарствами.

— Какими?

— Вся­кими.

— Вся­кими нельзя. От вся­ких можно ещё хуже заболеть.

— Правда жаль, что Фан­тик не док­тор?.. Тур­непка тяжело вздохнула.

— Мне жарко. Достань мне из холо­диль­ника леды­шечку пососать…

* * *

Часы на город­ской башне про­били пол­ночь, потом час, потом два и три часа ночи, а Фан­тик всё воро­чался и воро­чался на своей желез­ной кро­ватке. Только под самое утро он забылся корот­ким, бес­по­кой­ным сном. Во сне он спа­сал детей от пожара, вытас­ки­вал из воды, сни­мал с крыш и отни­мал у них спички и папи­росы. Его раз­бу­дил тре­вож­ный стук в дверь.

На пороге стоял Репка.

— Что слу­чи­лось? — спро­сил Фан­тик, про­ти­рая глаза и ёжась от утрен­него холода.

— Тур­непке плохо, она уми­рает! — отве­тил Репка и заплакал.

— Что с ней?

— Не знаю. Она забо­лела. Ночью она звала маму, а теперь она мол­чит и ничего не отве­чает, когда я её спрашиваю.

— Хорошо, — ска­зал Фан­тик. — Я сей­час оденусь…

Тур­непка лежала с закры­тыми гла­зами, когда Фан­тик дотро­нулся до её лобика. Лобик был горя­чим. Тур­непка открыла глаза и замор­гала ресницами.

— Фан­тик! Ты при­шёл меня спа­сать? Полечи меня немножко, чтобы я не умерла!

Фан­тик при­сел на кра­е­шек кровати.

— Я ведь не док­тор. Я только могу попробовать…

— Попро­буй, пожалуйста!

Фан­тик заду­мался. Он нико­гда не лечил детей. Может быть, дать Тур­непке выпить ста­кан горя­чего молока с мёдом? При про­студе Фан­тик все­гда пил горя­чее молоко.

— Не хочу молока! — помор­щи­лась Тур­непка. — Я не буду его пить!

— Если ты не будешь слу­шаться, я не буду тебя лечить!

— Я буду послуш­ной, — согла­си­лась Тур­непка. — А то ты уйдёшь, как они все ушли.

— Молока нет, — ска­зал Репка. — Мы его вчера выпили…

* * *

Всё, что можно было перед ухо­дом закрыть и запе­реть, взрос­лые наглухо закрыли и заперли, оста­вив для детей откры­тым доступ лишь к тому, из-за чего в семьях чаще всего про­ли­ва­лись потоки слез. Не было молока в Молоч­ной, хлеба в Булоч­ной, ово­щей в Зелен­ной и мяса в Мяс­ной лавке. Только в кон­ди­тер­ской «СЛАДКОЕЖКА» и в табач­ном киоске «АРОМАТ» оста­ва­лись ещё нетро­ну­тыми неко­то­рые сорта кон­ди­тер­ских и табач­ных изде­лий. Зато всё моро­же­ное, все пирож­ные, а также шоко­лад­ные батон­чики были съе­дены, и вся фрук­то­вая вода выпита в пер­вый день Празд­ника Непослушания.

Зайдя со двора, Фан­тик нашёл окно, кото­рое было неплотно при­крыто, и, отво­рив его, забрался в Молоч­ную. Он знал, что никому нет дела до того, что какой-то малыш зачем-то лезет в какое-то окно, но всё же Фан­тик чув­ство­вал себя как-то неловко. В дру­гое время он бы нико­гда себе этого не поз­во­лил. Но на что не пой­дёшь ради боль­ного ребёнка!

На при­лавке сто­яло несколько буты­лок с моло­ком. Фан­тик отку­по­рил одну и отпил гло­то­чек. Молоко прокисло.

Уже во дворе Фан­тик встре­тил кота Пуп­сика: тот, видно, тоже искал лазейку в мага­зин, чтобы чем-нибудь поживиться.

— Там ничего нет! — ска­зал Фан­тик. — Лови мышей!

Кот пони­ма­юще мяук­нул и ныр­нул в подворотню…

Конечно, проще всего было бы дать Тур­непке при­нять какую-нибудь микс­туру, но не было док­тора, чтобы её про­пи­сать, и апте­каря, чтобы приготовить.

Вер­нув­шись без молока, Фан­тик вски­пя­тил ведро воды и, накрыв над ним голову Тур­непки мох­на­тым поло­тен­цем, дал ей поды­шать горя­чим паром. Ей сразу стало легче, и она повеселела.

— Фан­тик! Оста­вайся у нас жить! — пред­ло­жила она. — Мы с Реп­кой поме­стимся на одной кро­ватке, а он тебе усту­пит свою. Она тебе как раз по росту.

— Я лучше буду вас наве­щать. А сей­час я пойду и посмотрю, не нужна ли кому-нибудь ещё моя помощь, — отве­тил Фан­тик и в две­рях пома­хал Тур­непке ручкой.

А со двора уже доно­сился чей-то голос:

— Репка! Тур­непка! Фан­тик, слу­чайно, не у вас?

* * *

Насту­пил вто­рой день Празд­ника Непо­слу­ша­ния. Однако в городе не чув­ство­ва­лось празд­нич­ного настроения.

По ули­цам сло­ня­лись блед­ные, неумы­тые, нечё­са­ные и невы­спав­ши­еся дети. У одних болел живот, дру­гие каш­ляли и чихали. На буль­варе можно было встре­тить груст­ных малы­шей с отцов­скими труб­ками в зубах и печаль­ных дев­чу­шек, пере­ма­зан­ных мами­ной губ­ной пома­дой и бабуш­ки­ными румянами.

Кана­рейки в клет­ках нахох­ли­лись и пере­стали петь, цветы на окнах завяли и опу­стили головки, потому что никто больше не напо­ми­нал детям, что пти­чек надо вовремя кор­мить, а цветы поли­вать. Голод­ные коты и кошки начали нако­нец-то ловить мышей…

* * *

Взрос­лые ушли в неиз­вест­ном направ­ле­нии и не оста­вили детям адреса, где их искать. Свой пала­точ­ный лагерь они раз­били на месте, отме­чен­ном на карте учи­те­лем гео­гра­фии по про­звищу Глобус.

Сперва далеко не все роди­тели раз­де­ляли точку зре­ния док­тора Ухо­гор­ло­носа. Это ему пер­вому при­шла в голову мысль на какое-то время оста­вить детей одних, без при­смотра стар­ших, но, посо­ве­щав­шись, с ним в конце кон­цов согла­си­лись, хотя рас­ста­ваться с Ужас­ными детьми всем было невы­но­симо тяжело.

Пер­вый день в роди­тель­ском лагере про­шёл в вос­по­ми­на­ниях: Сидя у костра, папы, мамы, бабушки и дедушки до позд­ней ночи рас­ска­зы­вали обо всех извест­ных им дет­ских шало­стях, про­ка­зах и дур­ных поступ­ках. При­во­ди­лись яркие при­меры дет­ского эго­изма, упрям­ства, лени, лжи, гру­бо­сти и непо­слу­ша­ния. Пре­дав­шись вос­по­ми­на­ниям, мно­гие роди­тели сде­лали при этом откры­тие, что сами когда-то были Ужас­ными детьми. Ночью в палат­ках слы­ша­лись при­глу­шён­ный шёпот и всхлипывания.

— Они могут уто­нуть! — шеп­тала чья-то мама.

— Там же нет ни реки, ни озера! — успо­ка­и­вал её чей-то папа.

— Они могут уто­нуть в ванне! — наста­и­вала чья-то бабушка.

— Они не любят мыться! — успо­ка­и­вал её чей-то дедушка.

* * *

А Бумаж­ный Змей с Малы­шом на хво­сте всё летел и летел.

— Ты пра­вильно летишь? — спро­сил Малыш, когда они выныр­нули из одного облака и ныр­нули в дру­гое.— А то я уже устал за тебя держаться!

— Потерпи. Скоро прилетим.

— Откуда ты зна­ешь про это место?

— Под­слу­шал ребят, кото­рые меня сего­дня запу­стили в небо. Постой, не отвле­кай меня! Нам нужно обойти гро­зо­вую тучу, а не то в нас может попасть молния!..

Под­хва­чен­ный силь­ным поры­вом ветра, Бумаж­ный Змей рва­нулся ввысь, накре­нился на пра­вый бок и, едва кос­нув­шись края обык­но­вен­ного дож­де­вого облака, начал обхо­дить тём­ную гро­зо­вую тучу, наби­тую гро­мами и молниями.

От страха Малыш зажму­рился и ещё крепче вце­пился в хвост Бумаж­ного Змея.

* * *

Устав­ший и обес­си­лен­ный вер­нулся Фан­тик домой. Он долго не мог заснуть — перед его гла­зами в мель­чай­ших подроб­но­стях вста­вал про­шед­ший день. С утра и до позд­него вечера он был занят тем, что ока­зы­вал кому-то помощь. Его про­сто раз­ры­вали на части! Одним он ста­вил при­мочки под­би­тому глазу и при­кла­ды­вал монету к синя­кам. Дру­гим клал грелки на живот и рас­ска­зы­вал сказки, чтобы они не пла­кали и не звали маму. Тре­тьих раз­де­вал и мыл, потому что они зава­ли­ва­лись на кро­ватку оде­тыми и не желали мыть перед сном гряз­ные ноги. Чет­вёр­тым… Трудно пере­чис­лить всё, что ему при­шлось про­де­лать за этот безум­ный день. Но как он ни ста­рался, что только ни изоб­ре­тал, он никому не мог заме­нить ни маму, ни папу, ни бабушку, ни дедушку.

«Сколько же это ещё может про­дол­жаться?» — думал Фан­тик, воро­ча­ясь с боку на бок.

Тре­вож­ная ночь опу­сти­лась над горо­дом. Малыши во сне пла­кали: «Хочу к маме!» Тем, кто был постарше, сни­лись кош­мары — будто кто-то их уго­щает моро­же­ным! — они в ужасе про­сы­па­лись и потом долго лежали с откры­тыми гла­зами, думая о том, что хорошо бы опять заснуть, а утром проснуться от лас­ко­вого при­кос­но­ве­ния руки и зна­ко­мого голоса:

«Пора вста­вать!» И они засы­пали, остав­ляя на подуш­ках мок­рые следы сво­его раскаяния.

* * *

Репка проснулся от боя часов на город­ской башне. Тур­непка уже попра­ви­лась, и у неё ничего не болело.

— Пой­дём в школу! — неожи­данно ска­зал Репка.

— Зачем?

— Про­сто так. Посмотрим…

Они под­ня­лись и побе­жали в школу.

На школь­ном дворе несколько Ухо­гор­ло­но­си­ков молча и дело­вито раз­би­рали под каш­та­ном своё имущество.

Репка сразу узнал свой порт­фель­чик по ото­рван­ной ручке и Тур­неп­кин ранец с крас­ными застёж­ками. Всё было цело: и учеб­ники, и тет­радки, и пенал с ласти­ками и каран­да­шами, и аль­бом для рисо­ва­ния, и даже два яблока. Это было осо­бенно кстати, потому что очень хоте­лось что-нибудь пожевать.

В пустом классе на чужой парте сидел Тара­кан и, под­пе­рев рукой голову, мрачно смот­рел на класс­ную доску. На ней всё ещё было напи­сано: „ВСЕ УРОКИ ОТМЕНЯЮТСЯ!”

Репка и Тур­непка сели за свою парту.

— Ты почему не в своём классе? — спро­сил Репка.

— А не всё ли равно! — про­хри­пел про­сту­жен­ный Таракан.

— Это наш класс, — ска­зала тихо Тур­непка. — Иди в свой!

Тара­кан не стал воз­ра­жать. Он молча под­нялся и поплёлся к двери. Когда она за ним закры­лась, Репка поло­жил руку на плечо Тур­непке и грустно сказал:

— Учи­теля всё-таки могли бы остаться…

* * *

Высоко в небе прямо над пло­ща­дью имени Отваж­ного Путе­ше­ствен­ника кру­жил боль­шой Бумаж­ный Змей. На хво­сте у него что-то висело. Змей то сни­жался, то взмы­вал снова вверх, то уда­лялся в сто­рону, чтобы через мгно­ве­ние вновь ока­заться на преж­нем месте. По тому, как он себя вёл, было ясно, что он хочет при­зем­литься и выбрал местом для своей посадки город­скую площадь.

Пер­выми его заме­тили Ухо­гор­ло­но­сики. Потом к ним при­со­еди­ни­лись Тара­кашки. И вскоре вся пло­щадь была запру­жена детьми. Задрав головы и рази­нув рты, они сто­яли и смот­рели на при­бли­жа­ю­ще­гося Бумаж­ного Змея.

Не найдя сво­бод­ного местечка, Бумаж­ный Змей сел прямо на брон­зо­вую голову Отваж­ного Путе­ше­ствен­ника. При­чём его хвост, соскольз­нув по пье­де­сталу памят­ника, кос­нулся земли так, что Малыш, при­ле­тев­ший на нём, сразу ока­зался в гуще детей.

— Ты кто? — спро­сил Писто­ле­тик, осто­рожно тро­нув Малыша за плечо и желая удо­сто­ве­риться, что перед ним насто­я­щий ребёнок.

Малыш не рас­те­рялся. Он стоял на земле, всё ещё не выпус­кая из рук кон­чик хво­ста Бумаж­ного Змея, и с любо­пыт­ством раз­гля­ды­вал обсту­пив­ших его детей.

— Ты кто? — повто­рил свой вопрос Пистолетик.

— Я — Ужас­ный ребё­нок! — громко заявил Малыш. По толпе про­шёл одоб­ри­тель­ный гул.

— Зачем ты сюда прилетел?

— Как — зачем? Мне надо­ело слу­шаться маму, и я от неё улетел!

— А у нас всё наобо­рот, — ска­зал Писто­ле­тик. — Мы не слу­ша­лись, и от нас все сбежали.

— Зна­чит, теперь вам всё можно? И никто вас не наказывает?

— Нам всё можно, но нам почему-то уже ничего не хочется!

— А мне так хочется! — при­знался Малыш. — Шоко­лад­ного мороженого!

Писто­ле­тик поблед­нел, и его стошнило…

— А я ведь опять зацепился!—послышался сверху голос Бумаж­ного Змея. — Отце­пите меня, пожа­луй­ста! Только поосто­рож­нее, не порвите мне бока!

Тара­кан и два Ухо­гор­ло­но­сика забра­лись на памят­ник и сняли с макушки Отваж­ного Путе­ше­ствен­ника Бумаж­ного Змея. Под­хва­чен­ный поры­вом ветра, Бумаж­ный Змей вырвал кон­чик хво­ста из рук Малыша.

— Я немножко отдохну, полежу на одной из крыш! — крик­нул он и мед­ленно поплыл над голо­вами детей.

* * *

Репка при­вёл Малыша к Фантику.

— Этого маль­чика нака­зала мама, и он от неё улетел!

— То есть как это «уле­тел»?

— Очень про­сто. На Бумаж­ном Змее!

— А где Змей?

— Отды­хает на крыше. Они сей­час поле­тят обратно.

— Они не хотят у нас погостить?

— Мне у вас что-то не нра­вится! Я лучше полечу домой. К маме, — насу­пив­шись, ска­зал Малыш.

Фан­тик заду­мался. Он не сразу обра­тил вни­ма­ние на то, что Репка всё время пода­вал ему какие-то зага­доч­ные знаки и мор­гал то одним, то дру­гим гла­зом. Когда он это заме­тил, то дога­дался, зачем Репка при­вёл к нему Малыша.

— Ну что ж, — ска­зал Фан­тик, — если маль­чику у нас не нра­вится, мы не будем его задер­жи­вать. Это его право. Но может быть, он одол­жит нам сво­его Змея на часок-дру­гой? Мы вер­нём его в цело­сти и сохран­но­сти. Что ска­жешь, Малыш?

— Это не мой Змей! — про­бур­чал Малыш. — Он самостоятельный!

— Тем лучше! — вос­клик­нул Фан­тик и тоже под­миг­нул Репке. — Тогда мы его сами как сле­дует попро­сим об одном одолжении!..

* * *

Несмотря на свою уста­лость, Бумаж­ный Змей согла­сился выпол­нить просьбу Фан­тика: разыс­кать место, где укры­лись роди­тели, и пере­дать им письмо, под­пи­сан­ное всеми детьми.

Письмо сочи­нил сам Фан­тик. Теперь надо было только его подписать.

Пер­вым под­пи­сал письмо Писто­ле­тик, а за ним и все Ухо­гор­ло­но­сики. Тара­кан даже не стал читать письмо. Он только спро­сил, кто его уже под­пи­сал, и тут же поста­вил под ним какую-то зако­рючку. Тара­кашки, уви­дев эту зако­рючку, недолго думая поста­вили под ней трид­цать своих зако­рю­чек, а там под­пи­са­лись и все осталь­ные. Те, кто не умел ещё ни писать, ни читать, ста­вили крестики.

Когда письмо было готово, его на вся­кий слу­чай запе­ча­тали в кон­верт из непро­мо­ка­е­мой бумаги и надёжно закре­пили на хво­сте Бумаж­ного Змея.

— Счаст­ли­вого пути! Воз­вра­щай­тесь с доб­рыми вестями! — крик­нул Фан­тик, когда Змей взле­тел над его головой.

— Я их несо­мненно обна­ружу! Насколько я пони­маю в рас­сто­я­ниях, они не могли уйти далеко, — донёсся уже изда­лека голос Бумаж­ного Змея.

Он сде­лал круг над горо­дом и скрылся из виду.

Фан­тик вер­нулся домой, где застал Малыша сладко спя­щим на желез­ной кроватке.

Ужас­ные дети в томи­тель­ном ожи­да­нии сидели по домам…

* * *

Письмо закан­чи­ва­лось стихами:

Мамы! Папы! Нам без вас —

Всё равно, что вам без нас!

Доб­рый док­тор Ухо­гор­ло­нос дошёл до этих строк и запнулся. Он про­тёр очки, но и это не помогло, — дальше читать он не мог. От вол­не­ния у него пере­сохло в горле и пере­стало биться сердце. Он взял себя в руки, сердце опять засту­чало, но письмо всё же при­шлось дочи­ты­вать учи­телю Глобусу.

С боль­шим выра­же­нием про­чи­тал он послед­ние строки послания:

Мамы! Папы! Нам без вас —

Всё равно, что вам без нас!

— Что я гово­рил?! — радостно закри­чал док­тор. — Я это пред­ви­дел! Они всё поняли, и теперь у нас нач­нётся новая жизнь! Всё пой­дёт по-иному, вот уви­дите! А какие заме­ча­тель­ные стихи и как легко они запоминаются!

И тут нача­лось общее весе­лье. Папы, мамы, бабушки и дедушки взя­лись за руки, закру­жи­лись в хоро­воде и на все голоса запели:

Мамы! Папы! Нам без вас —

Всё равно, что вам без нас!

Они так раз­ве­се­ли­лись, что сами почув­ство­вали себя детьми — стали кувыр­каться в траве, играть в пят­нашки, а учи­тель Гло­бус так рас­ша­лился, что совсем забыл, что он учи­тель, и, дого­няя док­тора, под­ста­вил ему под­ножку, да так удачно, что тот пере­ле­тел через голову и сшиб с ног бабушку Репки и Тур­непки, кото­рая, в свою оче­редь, падая, схва­ти­лась за дедушку, и они вме­сте куба­рем пока­ти­лись с горки.

Всё это видел Бумаж­ный Змей. Он не стал дожи­даться ответа на письмо: ему и так было ясно, чем всё это кон­чится. Он неза­метно под­нялся над палат­ками и полетел.

Пору­че­ние Фан­тика было выполнено.

* * *

И снова на город­ской пло­щади собра­лись дети. Писто­ле­тик и Тара­кан сидели на широ­ких пле­чах Отваж­ного Путе­ше­ствен­ника, дер­жась за его брон­зо­вые уши. Даже Фан­тик с теат­раль­ным бинок­лем в руках при­стро­ился на макушке памятника.

Все с нетер­пе­нием и надеж­дой смот­рели в без­об­лач­ное небо.

— Летит! Летит! — заво­пил Писто­ле­тик. — Летит! Фан­тик под­нёс к гла­зам бинокль:

— Это галка!

Потом про­ле­тела ворона, кото­рую тоже изда­лека не за того при­няли. Потом про­ле­тела ещё одна галка.

Нако­нец появился дол­го­ждан­ный поч­та­льон. Он появился неожи­данно и совсем не с той сто­роны, откуда его ждали. Его отнесло вет­ром, и он выле­тел на пло­щадь из-за город­ской башни, чуть-чуть не заце­пив­шись хво­стом за стрелки часов.

— Они воз­вра­ща­ются! Готовь­тесь к встрече! — про­кри­чал он, опус­ка­ясь на крышу башни.

— Ура-а‑а!.. Ура-а‑а!.. Ура-а‑а!.. Этот радост­ный клич воз­ник у под­но­жия памят­ника и, нарас­тая, трое­кратно про­ка­тился по всей площади.

— Дай я тебя рас­це­лую! — кри­чал Фан­тик Бумаж­ному Змею, хло­пая в ладоши. Теат­раль­ный бинокль упал на землю, но почему-то не разбился.

* * *

— Змей! Змей! — позвал Малыш. Пло­щадь была пуста: всех, кто на ней только что был, как вет­ром сдуло…

Бумаж­ный Змей взмах­нул хвостом:

— Лови кончик!

Малыш под­прыг­нул, излов­чился и пой­мал кон­чик хвоста.

— А теперь подтягивайся!

Малыш полез вверх по хво­сту, рабо­тая руками и ногами.

— Моло­дец! А теперь дер­жись за меня, как дер­жался, и — поле­тим! И они поле­тели. Когда они были уже высоко, Малыш спросил:

— Послу­шай, Змей! Тебе тут тоже не понравилось?

— По правде говоря, такая сво­бода не по мне! — отве­тил Бумаж­ный Змей. — Всё-таки дол­жен же быть какой-то порядок…

* * *

Фан­тик носился на своём вело­си­пе­дике из одного конца города в дру­гой — рас­по­ря­жался, коман­до­вал, сове­то­вал и про­ве­рял. Ужас­ные дети гото­ви­лись к тор­же­ствен­ной встрече роди­те­лей. Никто точно не знал, когда они появятся, поэтому надо было как можно ско­рей под­ме­сти улицы, накор­мить птиц в клет­ках и полить цветы в горш­ках, засте­лить постели, пере­мыть гряз­ную посуду, отмыться как сле­дует самим — сло­вом, успеть сде­лать тысячу дел, из кото­рых каж­дое было самым важным.

Пол в кон­ди­тер­ской «СЛАДКОЕЖКА» бле­стел как зеркало.

На сто­ли­ках, на сту­льях, на сте­нах и на под­окон­ни­ках не оста­лись и следа от недав­него сра­же­ния сладкоежек.

В школь­ных клас­сах было чисто и уютно, как в пер­вый день школь­ных заня­тия. На всех класс­ных дос­ках было кра­си­вым почер­ком напи­сано: “Добро пожа­ло­вать!” Такая же над­пись кра­со­ва­лась на воро­тах школы.

Писто­ле­тик со своей коман­дой ору­до­вал на улице Мушкетёров.

Воору­жив­шись несколь­кими пожар­ными шлан­гами, они смы­вали со стен домов, вит­рин и забо­ров то, что они с таким вдох­но­ве­нием создали в пер­вый день Празд­ника Непослушания.

— Долой войну! — кри­чал Писто­ле­тик и направ­лял тугую водя­ную струю на танки, иду­щие в наступ­ле­ние. И танки зелё­ными ручей­ками сте­кали по забору на тро­туар, и пушки исче­зали, будто их и не было, и ракеты пре­ры­вали свой полёт, раз­мы­тые водой…

Что гово­рить, Ухо­гор­ло­но­си­кам было, конечно, жалко самим уни­что­жать плоды своей фан­та­зии, но Фан­тик реши­тельно ска­зал им:

— Если уж при­во­дить город в поря­док, то начать надо с улицы Муш­ке­тё­ров. В про­тив­ном слу­чае, вас никто не поймёт!..

«Почему не пой­мёт? — думал Писто­ле­тик, кото­рый больше всех вло­жил сил в рас­кра­ши­ва­ние улицы. — Почему не пой­мёт? Война нари­со­вана по-насто­я­щему. Всё понятно… Война!» Но спо­рить с Фан­ти­ком он не стал: дети дого­во­ри­лись во всём бес­пре­ко­словно слу­шаться Фан­тика — вре­мен­ного комен­данта города.

* * *

Ровно в пол­день пер­вые колонны роди­те­лей орга­ни­зо­ванно всту­пили на пло­щадь имени Отваж­ного Путешественника.

Выстро­ив­шись, как на параде, сто­яли перед ними их дети и внуки. При­чё­сан­ные, вымы­тые маль­чики в гла­же­ных костюм­чи­ках и начи­щен­ных ботин­ках. Наряд­ные девочки с бан­тами в чистых, рас­чё­сан­ных воло­сах. Тихие и послуш­ные. Гото­вые выпол­нить любое пору­че­ние, зада­ние или просьбу. Образ­цово-пока­за­тель­ные дети!..

— Какие-то они не такие!.. — Док­тор Ухо­гор­ло­нос смот­рел на малень­кого маль­чика с мор­щи­ни­стым лицом, похо­жим на печё­ное яблоко, сто­яв­шего на несколько шагов впе­реди осталь­ных детей.

В руках он дер­жал буке­тик аню­ти­ных глазок.

Папы, мамы, бабушки и дедушки рас­те­ря­лись. Они ожи­дали совсем дру­гой встречи: бур­ных объ­я­тий, слез радо­сти, кри­ков восторга…

— Какие ужас­ные дети!.. — про­шеп­тал док­тор. — Неужели они могли так изме­ниться за три дня! Что с ними слу­чи­лось? Это же про­сто какие-то малень­кие старички!..

И тут вдруг малень­кий ста­ри­чок взмах­нул буке­ти­ком аню­ти­ных гла­зок, и по его сиг­налу строй образ­цо­вых детей дрог­нул и рас­сы­пался с неве­ро­ят­ным поро­ся­чьим визгом.

Все дети, как один, бро­си­лись раз­би­рать взрослых…

— Отпу­стите меня! Я не ваш, я не ваш! — кри­чал чей-то дедушка, отби­ва­ясь от напав­ших на него чужих внуков.

— Это не ваша мама! Это наша мама! — вопил Тара­кан, отни­мая у близ­не­цов свою пере­пу­ган­ную маму.

— Это не я! Это не я! Я здесь! Я здесь! — кри­чал не своим голо­сом док­тор Ухо­гор­ло­нос, взо­брав­шись на пье­де­стал памят­ника и махая соло­мен­ной шля­пой, чтобы при­влечь вни­ма­ние своих Ухо­гор­ло­но­си­ков, бро­сив­шихся в погоню за чьим-то чужим отцом…

С ото­рван­ными пуго­ви­цами, в измя­том пла­тье, вскло­ко­чен­ные и поте­ряв­шие в улич­ной возне не одну пару очков, счаст­ли­вые папы, мамы, бабушки и дедушки, разо­бран­ные сво­ими детьми и вну­ками, разо­шлись нако­нец по домам. Только Фан­тик вер­нулся домой один. Он лёг на свою желез­ную кро­ватку и заснул спо­кой­ным сном чело­века с чистой сове­стью. Во сне ему при­сни­лось, будто он пре­под­но­сит Тур­непке буке­тик аню­ти­ных глазок…

* * *

Насту­пило утро.

Пере­жив трёх­днев­ный Празд­ник Непо­слу­ша­ния, город зажил нор­маль­ной жиз­нью: на улич­ных пере­крёст­ках замор­гали све­то­форы, пока­за­лись пеше­ходы, зара­бо­тал улич­ный транс­порт. В Булоч­ной появился души­стый хлеб, в Молоч­ной — све­жее молоко и кефир, в Зелен­ной — овощи и фрукты, в Мяс­ной — пар­ное мясо, в кон­ди­тер­ской «СЛАДКОЕЖКА» — моро­же­ное всех сор­тов и пломбир.

Парик­ма­херы надели белые халаты и встали у своих кре­сел. Док­тора поло­жили в свои чемо­дан­чики шприцы, трубки и моло­точки. Апте­карь открыл запер­тый на два ключа шкаф­чик с ядами. Учи­теля отто­чили свои крас­ные каран­даши, а повара — боль­шие кухон­ные ножи.

— С доб­рым утром! Давайте сде­лаем гим­на­стику! — ска­зало радио.

Насту­пил новый день…

На пер­вом уроке в пер­вом классе «А» в десять часов утра в днев­ник уче­ника, сидев­шего на пер­вой парте, вле­тела пер­вая двойка: блям‑с!!!

В пер­вом часу дня пер­вый фут­боль­ный мяч выса­дил стекло в окне пер­вого этажа дома номер один по улице Муш­ке­тё­ров: бенп!!!

— Послу­шай, Тур­непка, что я тебе скажу, только слу­шай вни­ма­тельно! — с зага­доч­ным видом про­шеп­тал на ушко сестре Репка. — Я нашёл у дедушки в ящике лиш­ний тюбик с жёл­той крас­кой. Не покра­сить ли нам ещё раз Пупсика?

Всё нача­лось сначала…

* * *

В две­рях щёлк­нул ключ, и мама вошла в ком­нату. Малыш всё ещё стоял в углу.

— Я тебя про­щаю! — доб­рым голо­сом ска­зала мама.

— Теперь ты купишь мне шоко­лад­ное моро­же­ное? — спро­сил Малыш и поко­сился на рас­кры­тое окно.

— Если ты обе­ща­ешь мне хорошо себя вести, — ска­зала мама.

А за окном, над кры­шами домов, сво­бодно парил боль­шой кра­си­вый Змей. Вре­ме­нами порывы ветра бро­сали его в сто­рону, и каза­лось, что он вот-вот поте­ряет устой­чи­вость и бес­по­мощно нач­нёт падать. Но за ним зорко наблю­дал маль­чу­ган во дворе. Не давая Змею поте­рять рав­но­ве­сие, он то осто­рожно отпус­кал длин­ную нить, то снова нама­ты­вал её на катушку. И ника­кие ветры не были страшны Бумаж­ному Змею, потому что маль­чик умело руко­во­дил его полётом…