Подари ей пару серег что это

ПА́РА, -ы, ж. 1. Два однородных или одинаковых предмета, употребляемые вместе и составляющие одно целое. Пара чулок. Две пары ботинок.

Все значения слова «пара»

СЕРЬГА́, -и, мн. се́рьги, серёг, серьга́м, ж. 1. Украшение в виде кольца, подвески и т. п., продеваемое в мочку уха.

Все значения слова «серьга»

• пара серёжек
• пара запонок
• бриллиантовые серьги
• крупный изумруд
• в обрамлении бриллиантов
• (ещё синонимы…)

• двое
• любовь
• пары
• лекции
• свиданье
• (ещё ассоциации…)

• ухо
• висюлька
• украшение
• Серёжка
• золото
• (ещё ассоциации…)

• Разбор по составу слова «пара»
• Разбор по составу слова «серьга»

• Как правильно пишется слово «пара»

И. Андроников пишет: «Событие не обязательно должно произойти в сюжете. Оно может произойти в диалоге». Выпишите из IV главы «Капитанской дочки» («Поединок») ту часть диалога, которая объясняет причину ссоры Гринёва со Швабриным. Составьте схему.

1. Береги честь смолоду. Да кто его отец? — zen.yandex.ru/media/arhkot/beregi-chest-smolodu…

читать дальше

«Береги честь смолоду»

1.«Да кто его отец?»

Над «Капитанской дочкой» А.С.Пушкин работал более трёх лет. До нас дошли планы романа, имеющие поначалу весьма отдалённое сходство с тем, что получилось в итоге. Менялся и образ героя. Когда-нибудь я ещё вернусь к этой теме, а пока хочу повести разговор о том, к кому в первую очередь относится знаменитый эпиграф «Береги честь смолоду».

Повествование ведётся от первого лица. Кто же он, рассказчик?

«Отец мой Андрей Петрович Гринёв в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина».

Что можно сказать сразу? Во-первых, интересна фамилия Гринёва. Она, появившаяся не сразу (об этом – позже), далеко не случайна: в сообщении правительства об окончании процесса над Пугачёвым от 10 января 1775 года упомянут некий подпоручик А.М.Гринёв среди тех, которые «находились под караулом, будучи сначала подозреваемы в сообщении с злодеями, но по следствию оказались невинными».

Во-вторых, упоминание графа Миниха. Бурхард Кристоф (он же Христофор Антонович) Миних – личность достаточно сложная и неоднозначная, но для Пушкина его имя всегда было синонимом человека чести.

Мой дед, когда мятеж поднялся

Средь петергофского двора,

Как Миних, верен оставался

Паденью третьего Петра.

(«Моя родословная»)

Многое здесь не так – и в том, что касается деда Пушкина (я о нём писала здесь), и в том, что касается самого Миниха. Престарелый фельдмаршал поначалу поддерживал Петра III (в частности, советовал ему бежать в Ревель и присоединиться к русской армии, воевавшей в Пруссии), но после переворота был прощён Екатериной и принёс ей присягу. Однако нам важнее отношение Пушкина к нему.

А Гринёв-отец, служивший при Минихе, когда вышел в отставку? Конечно, так и просится 1762 год. Но тут не сходятся другие обстоятельства.

В тетради, где записаны две программы «Капитанской дочки» (в том числе и самая первая), есть и ещё одна интересная запись, сделанная примерно в то же время:

1773

18

__________

55

Исследователи традиционно считают, что Пушкин вычисляет здесь год рождения Гринёва: по первоначальному замыслу, в 1773 году (год Пугачевщины) ему было восемнадцать. В окончательном варианте автор на год «омолодил» героя, но всё равно время его рождения не сходится с текстом произведения, если допустить, что именно в 1762 году вышел в отставку Андрей Петрович Гринёв. Может быть, отставка связана с осуждением Миниха после воцарения Елизаветы Петровны? Сколько лет было старшему Гринёву в момент отставки? Чин премьер-майора относится к VIII классу «Табели о рангах» — в каком возрасте мог он его получить? Интересно ещё одно – потрясённый известием об аресте сына, он скажет: «Отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущёвым». А они были казнены в 1740 году, при Анне Иоанновне. Мог ли тогда уцелеть «служивший при графе Минихе» Андрей Петрович? В отставке к началу романа он явно находится уже давно. Вспомним его реакцию при чтении Придворного календаря: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы…»

Так что точно сказать трудно. Однако несомненно одно: упоминание Миниха там, где речь идёт о дворянской чести, отнюдь не случайно.

Воспитание юного Гринёва… Здесь, кажется, всё ясно. Единственное выжившее дитя («Нас было девять человек детей. Все мои братья и сёстры умерли во младенчестве») не могло не быть балованным.

И вот тут на память, наверное, всем приходит знаменитое литературное произведение, которое Пушкин очень любил и многократно цитировал как в своих произведениях, так и в письмах, — комедия Д.И.Фонвизина «Недоросль». На него укажет сам автор – «Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками». О сходстве героев в начале жизненного пути будут писать и многочисленные исследователи. «Гоняя голубей», — пишет Пушкин. «Я уж лучше сам выздоровлю. Побегу-тка теперь на голубятню, так авось-либо…» — это уже фраза фонвизинского Митрофанушки.

Герои почти ровесники: Петруше «пошёл семнадцатый годок», Митрофану «шестнадцать лет исполнится около зимнего Николы».

Вспомним их «учителей». У Митрофана – Кутейкин, «семинарии здешния епархии. Ходил до риторики, да, Богу изволившу, назад воротился», «убоялся бездны премудрости», который ходит к нему «для грамоты», и отставной сержант Цыфиркин – он учит «арихметике». Дерзну предположить, что знания, коими они владеют, даже несколько превосходят то, чему мог обучить юного Гринёва бывший стремянной Савельич, «за трезвое поведение пожалованный в дядьки»: «Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля». Конечно, совсем другой вопрос, что Митрофан не перенял даже и того малого, что могли ему дать учителя.

Иллюстрация Т.Н.Кастериной

Очень похоже описан и учитель-иностранец. «По-французски и всем наукам обучает его немец Адам Адамыч Вральман», — хвалится г-жа Простакова, добавив: «Он ребёнка не неволит». Мосье Бопре принят в семью Гринёвых. «Хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам [цитата из «Недоросля!], но он предпочёл наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, — и потом каждый из нас занимался уже своим делом». Оба горе-учителя вовсе не являются таковыми: Вральман – бывший кучер Стародума, Бопре же «в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом». Это, видимо, типичная картина – вспомним Дефоржа (настоящего), который рассказывает: «Я готовился было не в учителя, а в кондиторы, но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее». Правда, в отличие от Вральмана, Бопре прогоняют со скандалом.

Но главное отличие двух юных героев – атмосфера семьи, отношение к чести и долгу. Что думают о службе фонвизинские герои, ясно говорит диалог:

«Г-жа Простакова. Да что за радость и выучиться? Мы это видим своими глазами и в нашем краю. Кто посмышлёнее, того свои же братья тотчас выберут еще в какую-нибудь должность.

Стародум. А кто посмышлёнее, тот и не откажет быть полезным своим согражданам.

Г-жа Простакова. Бог вас знает, как вы нынче судите. У нас, бывало, всякий того и смотрит, что на покой»

И, конечно же, прелестна её реплика о сыне: «А там лет через десяток, как войдёт, избави Боже, в службу, всего натерпится». Войдёт в службу «лет через десяток», то есть когда ему будет уже больше двадцати пяти… Даже для нашего времени поздновато!

И – знаменитая сцена из «Капитанской дочки»:

«Вдруг он обратился к матушке: “Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?”

— Да вот пошел семнадцатый годок, — отвечала матушка…

“Добро, — прервал батюшка, — пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни”».

Комментарии, как говорится, излишни. И ещё одно, очень важное. «Матушка была ещё мною брюхата, как уже я был записан в Семёновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя В., близкого нашего родственника». Наверное, нет нужды объяснять, насколько был, говоря современным языком, престижен Семёновский полк. Однако Гринёва-отца не привлекает перспектива службы сына там: «Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон». И отправляет сына в Оренбург с письмом к «старинному товарищу и другу» генералу Андрею Карловичу Р., где, как мы узнаем чуть позже, просит его «повесу» «держать в ежовых рукавицах» «и не давать ему воли».

Иллюстрация А.З.Иткина

И самое главное – завет, данный сыну при прощании: «Прощай, Пётр. Служи верно, кому присягнёшь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду».

Завет, который юный Гринёв пронесёт через всю жизнь…

2. Я хотел вырваться на волю — zen.yandex.ru/media/arhkot/beregi-chest-smolodu…

читать дальше

«Береги честь смолоду». 2 «Я хотел вырваться на волю»

Первые шаги Гринёва во взрослой жизни… То, что подчас вызывает у нас смех, а в принципе должно заставить задуматься.

Встреча с Зуриным, игра на бильярде, кутёж…

Думаю, удивляться не нужно: как может вести себя молодой человек, вырвавшись на свободу? Добавим ещё: молодой человек, безмерно огорчённый, что «вместо веселой петербургской жизни» его ждёт «скука в стороне глухой и отдалённой», и, наверное, стремящийся хоть немного пожить полной жизнью. Вспомним его слова – «я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребёнок».

Конечно, вызывает смех его явление домой уже за полночь: «Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. “Что это, сударь, с тобою сделалось? — сказал он жалким голосом, — где ты это нагрузился? Ахти Господи! отроду такого греха не бывало!” — “Молчи, хрыч! — отвечал я ему, запинаясь, — ты, верно, пьян, пошел спать… и уложи меня”». Смешно-то смешно, однако где-то мелькнёт мысль (кстати, в последний раз) о каком-то сходстве его с Митрофаном. Вспомним, как разговаривает тот с Еремеевной: «Ну, еще слово молви, стара хрычовка!» Конечно, Гринёв никогда не дойдёт до рукоприкладства (Митрофан же продолжит: «Уж я те отделаю; я опять нажалуюсь матушке, так она тебе изволит дать таску по-вчерашнему»), но всё же…

Правда, на другой день, выслушивая упрёки Савельича, он было устыдится своего поведения, но тут придёт новое испытание: записка Зурина с требованием отдать выигранные сто рублей. И на этом моменте следует остановиться подробнее.

Что стоили 100 рублей в те годы? Видимо, деньги весьма немалые (нашла сведения, что в 1769 году пуд ржаной муки стоил 8 копеек, пшеничной — 17-20). Выиграны явно нечестно: Гринёв играет первый раз, к тому же он только что попробовал пунш: «Шары поминутно летали у меня через борт; я горячился, бранил маркёра, который считал бог ведает как, час от часу умножал игру, словом — вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю. Между тем время прошло незаметно. Зурин взглянул на часы, положил кий и объявил мне, что я проиграл сто рублей».

Но тут нужно твёрдо помнить одно: для дворянина карточный долг (или долг в любой другой «благородной» игре) – долг чести. Вспомним описание объяснения супругов в «Пиковой даме»: «В первый раз в жизни она дошла с ним до рассуждений и объяснений; думала усовестить его, снисходительно доказывая, что долг долгу розь и что есть разница между принцем и каретником». Да, звучит дико, но это так: можно было иметь огромный долг в лавке, но долг игорный честь требовала выплатить незамедлительно…

И Гринёв действует вполне по понятиям того времени: «Я взял на себя вид равнодушный и, обратясь к Савельичу,.. приказал отдать мальчику сто рублей». И снова не будет стесняться в выражениях: «Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои. Я их проиграл, потому что так мне вздумалось. А тебе советую не умничать и делать то, что тебе приказывают». И даже: «Подавай сюда деньги или я тебя взашей прогоню».

Долг уплачен, правила дворянской чести соблюдены… Но вот дальше мы увидим не избалованного барчука, а хорошего и совестливого человека. «Я не мог не признаться в душе, что поведение моё в симбирском трактире было глупо, и чувствовал себя виноватым перед Савельичем. Всё это меня мучило. Старик угрюмо сидел на облучке, отворотясь от меня, и молчал, изредка только покрякивая. Я непременно хотел с ним помириться и не знал с чего начать. Наконец я сказал ему: “Ну, ну, Савельич! полно, помиримся, виноват; вижу сам, что виноват. Я вчера напроказил, а тебя напрасно обидел. Обещаюсь вперед вести себя умнее и слушаться тебя. Ну, не сердись; помиримся”».

Многие ли господа способны на такое? Вспомним опять «Недоросля», рассуждения мадам Простаковой: «Лежит! Ах, она бестия! Лежит! Как будто благородная!», «Бредит, бестия! Как будто благородная!» — её обращения к слугам: «Ты разве девка, собачья ты дочь? Разве у меня в доме, кроме твоей скверной хари, и служанок нет?» И это ведь не во гневе, а так, обычные слова…

Наверное, признать свою вину, попросить прощения у слуги, способен не всякий. Ведь с точки зрения тех же простаковых и скотининых виноват именно Савельич: не послушался барина, посмел с ним спорить, укорять его…

Следующий момент – первая встреча с Пугачёвым (когда Гринёв, разумеется, и не подозревает, с кем свела его судьба). И снова Петруша проявит чрезмерное легкомыслие, не послушав ни ямщика, ни Савельича: «Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран. Я слыхал о тамошних метелях и знал, что целые обозы бывали ими занесены. Савельич, согласно со мнением ямщика, советовал воротиться. Но ветер показался мне не силён; я понадеялся добраться заблаговременно до следующей станции и велел ехать скорее». Легкомыслие чуть не обошлось слишком дорого (кстати, каковы бураны в тех местах, мне довелось услышать от очевидца: во время войны моя мама, тогда ещё девочка, ехавшая в эвакуацию в Башкирию, попала в такую же ситуацию. По её словам, Пушкин описал всё удивительно точно).

Иллюстрация П.П.Щеглова

И обратим внимание, как Гринёв сейчас отреагирует на ворчание Савельича: «Я стал было его [ямщика] бранить. Савельич за него заступился. “И охота было не слушаться, — говорил он сердито, — воротился бы на постоялый двор, накушался бы чаю, почивал бы себе до утра, буря б утихла, отправились бы далее. И куда спешим? Добро бы на свадьбу!” Савельич был прав». Думается, урок усвоен.

И ещё одно столкновение с Савельичем – когда возникнет вопрос, как вознаградить за оказанную помощь «вожатого»: Гринёву ясно, что поднесённого накануне стакана вина («чай не наше казацкое питье») явно недостаточно.

Суровый дядька решительно отказывается дать «полтину на водку», и Гринёв уже не хочет настаивать («Я не мог спорить с Савельичем. Деньги, по моему обещанию, находились в полном его распоряжении»). Однако и не хочет он встать на точку зрения Савельича, вполне, вроде бы, подходящую для барина: «За что это? За то, что ты же изволил подвезти его к постоялому двору?» И вот здесь увидим мы ещё одно прекрасное качество Гринёва – чувство благодарности: «Мне было досадно, однако ж, что не мог отблагодарить человека, выручившего меня если не из беды, то по крайней мере из очень неприятного положения». И появится тот самый «заячий тулупчик», о котором так будет сокрушаться Савельич («Заячий тулупчик совсем новёшенький; а он, бестия, его так и распорол, напяливая на себя!») и который впоследствии спасёт жизнь Гринёву…

Иллюстрация С.В.Герасимова

Затем мы снова увидим проказливого мальчишку, который попытается схитрить, объясняя (правда, неудачно) плохо говорящему по-русски генералу, что означает «дершать в ешовых рукавицах»: «Это значит, — отвечал я ему с видом как можно более невинным, — обходиться ласково, не слишком строго, давать побольше воли, держать в ежовых рукавицах».

Но вот всё решено: «Ты будешь офицером переведён в *** полк» (сержанты гвардии переводились в армию офицерами). И назавтра наш герой должен отправиться «в глухую крепость на границу киргиз-кайсацких степей», ожидая всяческих неприятностей.

«Там ты будешь на службе настоящей, научишься дисциплине», — замечает генерал. И весьма недовольный Гринёв даже не представляет себе, чем обернётся для него это назначение.

3. Последняя моя мысль и последняя молитва будет о тебе — zen.yandex.ru/media/arhkot/beregi-chest-smolodu…

читать дальше

«Береги честь смолоду». 3 «Последняя моя мысль и последняя молитва будет о тебе»

Не один раз было отмечено исследователями, что пробным камнем для героев русской литературы было испытание любовью. Как же проходит его Гринёв?

И снова приходится говорить о самых лучших качествах героя. Я с удивлением прочитала в своё время у В.Г.Белинского о «ничтожном, бесчувственном характере героя повести и его возлюбленной». Один из моих комментаторов с восторгом эти слова повторил. А я не согласна — по-моему, уж о «бесчувственности» говорить никак нельзя.

О Маше Мироновой разговор впереди, а сейчас – о Гринёве.

Первая встреча с той, что станет для него единственной, отнюдь не предвещает будущей любви: «С первого взгляда она не очень мне понравилась. Я смотрел на неё с предубеждением: Швабрин описал мне Машу, капитанскую дочь, совершенною дурочкою». Почему описал именно так, поговорим позже, но, как видим, предубеждение уже есть. Однако в тот же день возникнет и жалость, и симпатия, после слов комендантши о безвыходности Машиной судьбы: «Я взглянул на Марью Ивановну; она вся покраснела, и даже слезы капнули на её тарелку. Мне стало жаль её, и я спешил переменить разговор».

Может быть, и не обратил бы внимания Гринёв на девушку, если бы не та атмосфера тепла, которая его, так недавно вылетевшего из родного гнезда, привлекала в дом коменданта. И постепенно происходит то, что и должно было произойти: «Марья Ивановна скоро перестала со мною дичиться. Мы познакомились. Я в ней нашел благоразумную и чувствительную девушку».

А дальше будет дуэль со Швабриным. Обратим внимание на важнейший, думаю, момент. Швабрин прямо намекает Гринёву на возможность купить любовь Маши: «Коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками… Ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серёг». И, к чести нашего героя, он ни на минуту не усомнится в чистоте Маши: возмущённый («кровь моя закипела»), он требует объяснений. А услышав циничное «знаю по опыту её нрав и обычай», отвечает решительно: «Ты лжёшь, мерзавец! — вскричал я в бешенстве, — ты лжёшь самым бесстыдным образом».

Дуэль становится неизбежной… И снова вернёмся к кодексу дворянской чести. Естественно, дуэли в то время были запрещены, но благородный дворянин обязан был вступиться за честь оскорблённой девушки. Что Гринёв и делает.

Дуэль в романе всегда тоже была одним из способов проверки благородства героя (я об этом много писала), но об этой, конкретной дуэли мы поговорим в другой раз. А пока снова о чувствах героя.

Как, я думаю, помнят все, первый поединок завершился, не успев и начаться, а перед выходом на дуэль во второй раз он уже понимает причину «упорного злоречия» Швабрина: «Слова, подавшие повод к нашей ссоре, показались мне ещё более гнусными, когда, вместо грубой и непристойной насмешки, увидел я в них обдуманную клевету». И, конечно, так понятно его «желание наказать дерзкого злоязычника»!

Объяснение с Машей состоится, когда Гринёв будет выздоравливать после ранения, любовь даст герою силы: «Счастие воскресило меня. Она будет моя! она меня любит! Эта мысль наполняла всё моё существование».

Иллюстрация А.Н.Бенуа

И он готов защищать свою любовь, даже получив, казалось бы, не оставляющий никаких надежд ответ отца. Он, нежно любящий родителей, готов пойти против их воли: «Этому не бывать! — вскричал я, схватив её за руку, — ты меня любишь; я готов на всё. Пойдём, кинемся в ноги к твоим родителям; они люди простые, не жестокосердые гордецы… Они нас благословят; мы обвенчаемся… а там, со временем, я уверен, мы умолим отца моего; матушка будет за нас; он меня простит…» И только отказ Маши («Без их благословения не будет тебе счастия. Покоримся воле Божией») удержит его, но не спасёт от отчаяния: «Жизнь моя сделалась мне несносна. Я впал в мрачную задумчивость, которую питали одиночество и бездействие. Любовь моя разгоралась в уединении и час от часу становилась мне тягостнее. Я потерял охоту к чтению и словесности. Дух мой упал. Я боялся или сойти с ума, или удариться в распутство».

Новое испытания для чувства героя – пугачёвщина. Трогательно прощание перед предполагаемым отъездом Маши в Оренбург: «Прощай, ангел мой, — сказал я, — прощай, моя милая, моя желанная! Что бы со мною ни было, верь, что последняя моя мысль и последняя молитва будет о тебе!» О ней спросит он, отравляясь отражать атаку крепости, и с ужасом услышит, что уехать она не успела. И ещё раз простится – уже без слов: «Комендантша с дочерью удалились. Я глядел вослед Марьи Ивановны; она оглянулась и кивнула мне головой».

О ней будет первая его мысль после неожиданного спасения. «Неизвестность о судьбе Марьи Ивановны пуще всего меня мучила. Где она? что с нею? успела ли спрятаться? надёжно ли её убежище?.. Сердце мое сжалось… Я горько, горько заплакал и громко произнёс имя моей любезной».

А когда узнает о спасении Маши, в первый раз окажется перед необходимостью выбирать между чувством и долгом. «Долг требовал, чтобы я явился туда, где служба моя могла ещё быть полезна отечеству в настоящих затруднительных обстоятельствах… Но любовь сильно советовала мне оставаться при Марье Ивановне и быть ей защитником и покровителем».

Иллюстрация П.П.Соколова

В этот раз победит долг, но Гринёв будет пытаться «торопить освобождение Белогорской крепости и по возможности тому содействовать». И настанет момент нового выбора – когда, получив отчаянное письмо Маши и не встретив понимания у генерала, помчится ей на помощь.

Именно этот поступок будет впоследствии поставлен ему в вину – «Оный прапорщик Гринёв находился на службе в Оренбурге от начала октября прошлого 1773 года до 24 февраля нынешнего года, в которое число он из города отлучился и с той поры уже в команду мою не являлся. А слышно от перебежчиков, что он был у Пугачёва в слободе и с ним вместе ездил в Белогорскую крепость, в коей прежде находился он на службе…»

Конечно, прегрешение Гринёва велико. Но, по понятиям чести того времени, мог ли офицер и дворянин отказать в помощи попавшей в беду девушке, тем более что командование осаждённого Оренбурга, решившись действовать «подкупательно», не предпринимает никаких действий и присутствие или отсутствие в городе Гринёва не меняет ничего? Вспомним точно сформулированный в романе совсем недавнего времени принцип «Жизнь – родине, честь – никому!» Гринёв и действует согласно с ним.

И, вспомним, вступит в отряд Зурина и расстанется с Машей, когда будет уверен в её безопасности. И здесь – новая деталь, показывающая, как изменился прежний избалованный недоросль, — то, как будет он убеждать верного дядьку ехать с Машей: «Друг ты мой, Архип Савельич! — сказал я ему. — Не откажи, будь мне благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не буду спокоен, если Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что я твёрдо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней». Особое внимание – на сверхуважительное обращение по имени и отчеству! И, конечно, убедит: «Ох, батюшка ты мой Петр Андреич! — отвечал он. — Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая барышня, что грех и пропустить оказию. Ин быть по-твоему! Провожу ее, ангела Божия, и рабски буду доносить твоим родителям, что такой невесте не надобно и приданого».

И последнее испытание, свалившееся, когда, казалось бы, все пути к счастью уже открыты, — арест и обвинение в сношениях с Пугачёвым. «Глубоко оскорблённый словами гвардейского офицера», он «с жаром начал свое оправдание» и, возможно, и убедил бы суд в своей невиновности, однако…

«Я хотел было продолжать, как начал, и объяснить мою связь с Марьей Ивановной так же искренно, как и всё прочее. Но вдруг почувствовал непреодолимое отвращение. Мне пришло в голову, что если назову её, то комиссия потребует её к ответу; и мысль впутать имя её между гнусными изветами злодеев и её самую привести на очную с ними ставку — эта ужасная мысль так меня поразила, что я замялся и спутался». И снова «честь – никому». А ведь свидетельство Маши могло бы оправдать его!

Иллюстрация Д.А.Шмаринова

Пушкин вознаградит своего героя и верной возлюбленной, и полным оправданием… И думается, это вполне справедливо (как хочется, чтобы подобное происходило почаще!): ведь свою честь герой пронесёт незапятнанной через все невзгоды.

4. Служи верно, кому присягнешь — zen.yandex.ru/media/arhkot/beregi-chest-smolodu…

читать дальше

«Береги честь смолоду». 4 «Служи верно, кому присягнёшь»

Наверное, важнейшее, что необходимо отметить, говоря о характере Гринёва, о его верности чести и долгу, — это его служба.

Сначала ничего не предвещает тревоги. Хотя и опасается Гринёв по пути в крепость: «Гарнизонная жизнь мало имела для меня привлекательности. Я старался вообразить себе капитана Миронова, моего будущего начальника, и представлял его строгим, сердитым стариком, не знающим ничего, кроме своей службы, и готовым за всякую безделицу сажать меня под арест на хлеб и на воду», — всё в действительности оказывается совсем иным, и уже совсем скоро новоиспечённый офицер, принятый как родной в семействе коменданта, заметит: «Служба меня не отягощала. В богоспасаемой крепости не было ни смотров, ни учений, ни караулов».

Даже дуэль, по тем временам, серьёзнейший проступок, будет ему прощена, комендант лишь скажет: «Эх, Петр Андреич! надлежало бы мне посадить тебя под арест, да ты уж и без того наказан». Герой и не подозревает, что совсем скоро всё изменится.

Обращали ли вы внимание, как описываются события, связанные с пугачёвским восстанием? Гринёв очень мало говорит о том, что не связано с историей его любви («Не стану описывать нашего похода и окончания войны»), однако даже из этого немногого мы можем сделать совершенно однозначный вывод, что завет отца «на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся» он выполняет безусловно.

И здесь мне на память снова приходит фонвизинский «Недоросль», но уже совсем другой герой:

«- Я слышал, что вы были в армии. Неустрашимость ваша…

— Я делал мою должность. Ни леты мои, ни чин, ни положение ещё не позволили мне показать прямой неустрашимости, буде есть во мне она.

— Как! Будучи в сражениях и подвергая жизнь свою…

— Я подвергал её, как прочие. Тут храбрость была такое качество сердца, какое солдату велит иметь начальник, а офицеру честь».

Помните этот диалог? Мы привыкли считать положительных героев комедии невыразительными, ходульными (хотя мне кажется, что рассуждения Стародума о государственной службе удивительно актуальны и сейчас, а уж его знаменитое «имей сердце, имей душу, и будешь человек во всякое время» вообще не может устареть). Но посмотрите! Молодой офицер Милон, «понимающий неустрашимость», «как понимать должно тому, у кого она в душе», не сродни ли Гринёву, который действует, наверное, меньше всего думая о себе?

«Послушайте, Иван Кузмич! — сказал я коменданту. — Долг наш защищать крепость до последнего нашего издыхания; об этом и говорить нечего». Фраза произнесена накануне штурма Белогорской крепости, продолжение её – тревога за судьбу женщин, о себе и речи нет. «Об этом и говорить нечего» — никаких сомнений в том, как надо вести себя. «С грустию разлуки сливались во мне и неясные, но сладостные надежды, и нетерпеливое ожидание опасностей, и чувства благородного честолюбия». Так опишет Гринёв своё состояние накануне решающих событий.

И останется верен себе: вместе с комендантом и Иваном Игнатьичем выйдет за крепостной вал, сбитый с ног, найдёт силы подняться и стоя принять свою судьбу. Не задумается ни на минуту, даже перед виселицей: «Очередь была за мною. Я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей». Уже помилованный, брошенный на колени перед Пугачёвым, плохо, видимо, осознавая свои чувства («в эту минуту не могу сказать, чтоб я обрадовался своему избавлению, не скажу, однако ж, чтоб я о нём и сожалел»), он снова рискует жизнью, не целуя руку «царя» («я предпочёл бы самую лютую казнь такому подлому унижению»), несмотря на дивные уговоры Савельича: «Батюшка Петр Андреич!.. Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод… (тьфу!) поцелуй у него ручку».

Иллюстрация С.В.Герасимова

И дальше – важнейшая сцена, когда после пирушки Пугачёв спросит его: «Чему ты усмехаешься? Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо».

Кажется, в первый раз Гринёв скажет, что «смутился»: «Признать бродягу государем был я не в состоянии: это казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком — было подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной хвастливостию. Я колебался».

Думаю, что осуждать героя за эти колебания невозможно, тем более что ответ его будет совершенно недвусмысленным: «Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышлёный: ты сам увидел бы, что я лукавствую». И, заметим, Пугачёв нимало не оскорбится, а предложит поступить к нему на службу. Казалось бы, выход есть: согласиться, а при первой же возможности покинуть мятежников и перейти на сторону властей (так, кстати, делали некоторые офицеры, и удивительно часто современные подростки не понимают, почему глупый Гринёв на это не пошёл). Но этот путь – не для Гринёва. Он верен завету отца, верен присяге, верен себе. «Нет, — отвечал я с твердостию. — Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург» (Не могу не сделать отступления: когда я писала о декабристах, прочитала множество комментариев о преступниках – нарушителях присяги. Так вот один вопрос: присяги КОМУ? На тот момент все присягнули Константину, на 14 декабря назначена была переприсяга новому императору. Так что никто из них данной присяге не изменил!). Не даёт Гринёв даже обещания не служить против Пугачёва: «Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — Бог тебе судья; а я сказал тебе правду».

И именно честность совсем молодого офицера поражает Пугачёва и спасает жизнь Петра. И не побоится он, отпущенный Пугачёвым, отдать последний долг товарищам: «Вышед на площадь, я остановился на минуту, взглянул на виселицу, поклонился ей, вышел из крепости и пошел по Оренбургской дороге».

Дальше мы увидим Гринёва во время осады Оренбурга, когда поначалу он предложит решительно выступить против самозванца, а затем, обречённый на бездействие, всё же не станет отсиживаться за городскими стенами, но «ежедневно выезжает за город перестреливаться с пугачевскими наездниками».

И – новая встреча с Пугачёвым.

Когда-то давно я была поражена, что в любимом мною фильме 1958 года после неудачной попытки получить помощь от генерала Гринёв едет прямо «к батюшке, разбойнику, защиты просить!» Позднее узнала, что именно так первоначально было у Пушкина. В варианте, который не так уж сложно найти, мы читаем: «Вдруг увидел я прямо перед собой передовой караул. Нас окликали, и человек пять мужиков, вооружённых дубинами, окружили нас. Я объявил им, что еду из Оренбурга к их начальнику». А приведённый к Пугачёву, Гринёв заявляет: «Я приехал сам от себя, прибегаю к твоему суду, жалуюсь на одного из твоих людей, и прошу тебя защитить сироту, которую он обижает».

Исследователи указывают, что первая редакция главы изменена из цензурных соображений. Но только ли из-за них? Может быть, просто не укладывалось в пушкинское понимание характера Гринёва стремление героя просить помощи у самозванца? Может быть, именно поэтому «странная мысль» взывать к справедливости придёт ему в голову не в Оренбурге, как поначалу, а лишь уже «в гостях» у Пугачёва?

Иллюстрация С.В.Герасимова

Однако и здесь, и там Гринёв будет держаться достойно («я спокойно отвечал, что я нахожусь в его власти и что он волен поступать со мною, как ему будет угодно») и ничего не скажет об истинном положении дел в Оренбурге («слава Богу, всё благополучно», «я по долгу присяги стал уверять, что всё это пустые слухи и что в Оренбурге довольно всяких запасов»).

И, что показательно, помогая Гринёву, Пугачёв на сей раз не предложит ему службу у себя – сам всё давно понял. Более того, даже заговорит с ним о своих планах (об этом – после), а Гринёв будет уговаривать его отступиться, напомнив печальный конец Гришки Отрепьева, на которого Пугачёв будет ссылаться.

Я уже писала о поведении Гринёва в дальнейшем – и в отряде Зурина, и на суде.

Необходимо лишь сказать, что, безукоризненно выполняя свой долг, он не забывает о том, кому обязан своим спасением. Именно это мешает ему быть до конца счастливым при известии о поимке Пугачёва. «Но между тем странное чувство отравляло мою радость: мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: “Емеля, Емеля! — думал я с досадою, — зачем не наткнулся ты на штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать”. Что прикажете делать? Мысль о нем неразлучна была во мне с мыслию о пощаде, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина».

И именно этим объясняется то, о чём Пушкин напишет очень кратко: «Из семейственных преданий известно, что он был освобождён от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу».

Уточним немного даты: казнь Пугачёва состоялась 10 января 1775 года, и приходится лишь гадать, сразу ли, освободившись из-под ареста, даже не заехав домой, отправился Гринёв в Москву или успел лишь заехать и обнять своих близких? Мне кажется, скорее первое. Понял, что должен отдать последний долг этому человеку, который был, видимо, рад видеть его…

Ну что ж, подведём итоги. Как прожил свою жизнь Гринёв? Пугачёву он скажет: «Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести». Эти два моральных критерия всегда были для него превыше всего.

Интересно: сожалея об участи Пугачёва, он упомянет «о пощаде, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни» Его жизни! А ведь для Пугачёва это минута триумфа! Почему же тогда «ужасная минута»? Да потому, наверное, что в этот момент меньше всего думает бунтовщик и о чести, и особенно о «христианской совести».Гринёв же не забудет о них ни на минуту…

«Жизнь – родине, честь – никому

5. Тип русской женщины — zen.yandex.ru/media/arhkot/tip-russkoi-jensciny…

читать дальше

«Тип русской женщины»

А ведь называется-то произведение «Капитанская дочка» И, значит, главная тут – героиня. И не пора ли нам поговорить о ней?

Я хочу сразу сказать о моём отношении к Маше.

В.Г.Белинский, на мой взгляд, совершенно несправедливо охарактеризовав Машу, как и Гринёва («ничтожный, бесчувственный характер»), очень высоко оценивал другую пушкинскую героиню – Татьяну Ларину: «Натура Татьяны не многосложна, но глубока и сильна. В Татьяне нет этих болезненных противоречий, которыми страдают слишком сложные натуры; Татьяна создана как будто вся из одного цельного куска, без всяких приделок и примесей. Вся жизнь её проникнута тою целостностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высочайшее достоинство художественного произведения». Читаю и диву даюсь… Нет, я вовсе не хочу сказать дурного слова о Татьяне (сама очень люблю эту героиню). Но ведь, по-моему, каждое слово в этой характеристике можно отнести и к Маше! За что же так обидел её критик?

Давайте получше присмотримся к Маше и поймём, почему её именем назван роман. Как и Татьяна, она не привлекает внимания ни красотой, ни «свежестью румяной»: «Тут вошла девушка лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светло-русыми волосами, гладко зачёсанными за уши, которые у ней так и горели». Самая обычная внешность, видимо, почти полное отсутствие образования (комендантша скажет о крепости: «Слава Богу, двадцать второй год в ней проживаем», — значит, здесь родилась и выросла, а разве найдёшь в крепости учителей?). Практически никаких надежд на замужество: «Одна беда: Маша; девка на выданье, а какое у ней приданое? частый гребень, да веник, да алтын денег (прости Бог!), с чем в баню сходить. Хорошо, коли найдётся добрый человек; а то сиди себе в девках вековечной невестою»…

Но вот ведь какая незадача: «добрый человек» вроде бы и находится: к ней сватался Швабрин.

Приостановимся ненадолго. Подробный разговор о Швабрине – впереди, но кое-что необходимо сказать прямо сейчас. Швабрин, переведённый из гвардии за убийство на поединке, служит в крепости уже пять лет, и трудно предположить, что должен остаться здесь навечно. Он, по словам Маши, «человек умный, и хорошей фамилии, и имеет состояние». Казалось бы, чего ещё желать? Перспектива для Маши открывается самая радужная. Но девушка не может преодолеть своего страха и отвращения: «Он очень мне противен; а странно: ни за что б я не хотела, чтоб и я ему так же не нравилась. Это меня беспокоило бы страх».

И ведь, судя по всему, внушила Швабрину любовь к себе нешуточную: вспомним, как настойчиво будет он её добиваться (что недостойными средствами – это уже другой разговор)! Она же поступить вопреки своим чувствам не может.

Потому что перед глазами у Маши нагляднейший пример – её родители. Не случайно, благословляя дочь в последний раз, капитан скажет: «Ну, Маша, будь счастлива. Молись Богу: он тебя не оставит. Коли найдётся добрый человек, дай Бог вам любовь да совет. Живите, как жили мы с Василисой Егоровной». В отличие от Татьяны, которая «в семье своей родной казалась девочкой чужой», Маша живёт с родителями, любящими друг друга и искренне любимыми ею. Трогательно описание её отъезда из Белогорской крепости: «Марья Ивановна пошла проститься с могилами своих родителей, похороненных за церковью. Я хотел её проводить, но она просила меня оставить её одну. Через несколько минут она воротилась, обливаясь молча тихими слезами».

И в последнюю минуту перед боем, где ему будет суждено погибнуть, капитан позаботится о дочери. «Коли успеешь, надень на Машу сарафан», — скажет он жене. Эта фраза часто вызывает недоумение, но всё становится ясно, когда лучше узнаёшь обычаи эпохи: дворянки сарафаны не носили, надеть на Машу сарафан – возможно, спасти ей жизнь.

Мы от души смеёмся, читая, как Василиса Егоровна распоряжается в крепости, как распекает она Гринёва и Швабрина, застигнутых на месте поединка. И вот, кажется, ещё комичная деталь: замечание Швабрина. «При всём моём уважении к вам, — сказал он ей хладнокровно, — не могу не заметить, что напрасно вы изволите беспокоиться, подвергая нас вашему суду. Предоставьте это Ивану Кузмичу: это его дело». — «Ах! мой батюшка! — возразила комендантша, — да разве муж и жена не един дух и едина плоть?» Дело-то в том, что супруги Мироновы действительно за прожитые годы стали «единым духом и единой плотью». Они не умеют говорить красивых слов о своей любви, но она чувствуется постоянно: и в ворчливой заботе, и в желании не волновать вторую половину попусту, и, конечно, в том, что они, как говорится, умерли в один день, причём комендантша сознательно отказывается от возможности спастись: «А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобою да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать». По-настоящему трагична сцена её гибели: «”Батюшки мои! — кричала бедная старушка. — Отпустите душу на покаяние. Отцы родные, отведите меня к Ивану Кузмичу”. Вдруг она взглянула на виселицу и узнала своего мужа. “Злодеи! — закричала она в исступлении. — Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!” — “Унять старую ведьму!” — сказал Пугачёв. Тут молодой казак ударил её саблею по голове, и она упала мёртвая на ступени крыльца».

… А вот Гринёв сразу завоёвывает сердце Маши. Причём так, что она даже готова радоваться его счастью, если он сумеет найти его и с другой: «Коли найдёшь себе суженую, коли полюбишь другую — Бог с тобою, Петр Андреич; а я за вас обоих…» Наверное, не случайно эпиграфом к этой главе Пушкин поставит «песню народную»:

Буде лучше меня найдёшь, позабудешь.

Если хуже меня найдёшь, воспомянешь.

Первое признание Гринёва она прервёт, хотя перед этим сама, первая, поцелует его, только-только приходящего в себя после ранения: «Я схватил её руку и прильнул к ней, обливая слезами умиления. Маша не отрывала её… и вдруг ее губки коснулись моей щеки, и я почувствовал их жаркий и свежий поцелуй». Но это не то, что Пушкин, осуждая, опишет в Евгении Онегине»:

…отложим —

Любви мы цену тем умножим,

Вернее в сети заведём.

Её беспокоит лишь состояние любимого: «Ради Бога успокойтесь, — сказала она, отняв у меня свою руку. — Вы ещё в опасности: рана может открыться. Поберегите себя хоть для меня». Но когда Гринёв позднее возобновит объяснение, «выслушает его терпеливее. Она безо всякого жеманства призналась мне в сердечной склонности и сказала, что её родители, конечно, рады будут её счастию». «Безо всякого жеманства», так ненавистного Пушкину…

И.А.Арепина и О.А.Стриженов в фильме «Капитанская дочка»

Конечно, союз с Гринёвым, хоть и не самым богатым и родовитым, — прекрасная партия для бесприданницы Маши, но поражает её удивительная деликатность: «Но подумай хорошенько, — прибавила она, — со стороны твоих родных не будет ли препятствия?»

И даже после чудесного спасения она будет вести себя с Гринёвым по-прежнему: «Она чувствовала, что судьба её соединена была с моею. Но она повторила, что не иначе будет моею женою, как с согласия моих родителей. Я ей и не противуречил. Мы поцеловались горячо, искренно — и таким образом всё было между нами решено».

Думаю, что и к ней в полной мере могут быть отнесены слова о той, что

…любит не шутя

И предается безусловно

Любви, как милое дитя,

и

…любит без искусства,

Послушная влеченью чувства.

Иллюстрация С.В.Герасимова

И, по-моему, как и Татьяна, заслуживает Маша того, чтобы быть названной «типом русской женщины» — любящей, верной, смелой.

А о смелости её – в следующий раз.

6. Ты один останешься в моем сердце — zen.yandex.ru/media/arhkot/ty-odin-ostaneshsia-…

читать дальше

«Ты один останешься в моём сердце»

«Смела ли Маша? — отвечала её мать. — Нет, Маша трусиха. До сих пор не может слышать выстрела из ружья: так и затрепещется. А как тому два года Иван Кузмич выдумал в мои именины палить из нашей пушки, так она, моя голубушка, чуть со страха на тот свет не отправилась. С тех пор уж и не палим из проклятой пушки».

Так заявлено о героине с самого начала. Но чем дальше мы читаем роман, тем больше убеждаемся в том, что истинный характер человека проявляется в минуту испытаний. А их на долю Маши выпало предостаточно.

Пугачёв подступает к крепости. Мать пытается хоть как-то успокоить дочь, уводит её, когда собираются «с пристрастием» допрашивать пленного («Дай уведу Машу куда-нибудь из дому; а то услышит крик, перепугается»).

А потом начинается самое страшное. Маша приходит на вал вместе с матерью и старается пересилить свой страх: «Что, Маша, страшно тебе?» — «Нет, папенька, — отвечала Марья Ивановна, — дома одной страшнее». Она даже находит в себе силы улыбнуться Гринёву, придавая тем самым бодрости и ему – «Я невольно стиснул рукоять моей шпаги, вспомня, что накануне получил её из её рук, как бы на защиту моей любезной. Сердце моё горело. Я воображал себя её рыцарем. Я жаждал доказать, что был достоин её доверенности, и с нетерпением стал ожидать решительной минуты».

Она остаётся на валу достаточно долго, хотя «поражённая видом окровавленной головы Юлая, оглушённая залпом, она казалась без памяти». Её уведёт мать только по приказу отца, когда «пули начали свистать около наших ушей, и несколько стрел воткнулись около нас в землю и в частокол»: «Василиса Егоровна! — сказал комендант. — Здесь не бабье дело; уведи Машу; видишь: девка ни жива ни мертва».

Попадье удастся спасти Машу, но она попадает во власть к Швабрину, назначенному «новым командиром».

И вот здесь «трусиха», потрясённая гибелью родителей, едва оправившись от сильной горячки, проявляет немалое мужество. Её письмо Гринёву говорит само за себя. «Алексей Иванович принуждает меня выйти за него замуж. Он говорит, что спас мне жизнь, потому что прикрыл обман Акулины Памфиловны, которая сказала злодеям, будто бы я её племянница. А мне легче было бы умереть, нежели сделаться женою такого человека, каков Алексей Иванович». Швабрин не останавливается перед страшными угрозами: «Он обходится со мною очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезёт меня в лагерь к злодею, и с вами-де то же будет, что с Лизаветой Харловой».

Лизавета Харлова – жена коменданта Нижнеозерской крепости, той самой, известие о взятии которой приносит Василиса Егоровна. После гибели мужа она вместе с семилетним братом попала в руки пугачёвцам (по некоторым сведениям, даже была взята Пугачёвым в наложницы), а потом погибла. Пушкин записал в «Истории Пугачёва»: «Харлова и семилетний брат её были расстреляны. Раненые, они сползлись друг с другом и обнялись. Тела их, брошенные в кусты, оставались долго в том же положении»…

Но Маша верна себе и своему чувству. Она просит Гринёва о помощи («Упросите генерала и всех командиров прислать к нам поскорее сикурсу да приезжайте сами, если можете»), но не приходится сомневаться, как поведёт себя, если помощь не поспеет вовремя. Меня поразил комментарий одного из читателей к статье о любви Гринёва – «Я вот думаю, Швабрин был прав: Этой Маше надо было подарить что-нибудь существенное». По-моему, так написать мог лишь человек, ничего не понявший в характере героини. Что может быть «существеннее», чем жизнь? А ведь и под страхом позорной смерти Маша не уступает!

Гринёв описывает, в каком виде застаёт её: «Я взглянул и обмер. На полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрёпанными волосами. Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба. Увидя меня, она вздрогнула и закричала. Что тогда со мною стало — не помню».

Иллюстрация М.В.Нестерова

Но и в эту минуту она не сломлена. На вопрос Пугачёва (ещё не зная, кто он, но, несомненно, понимая, что это кто-то из руководителей его войска) «Скажи мне, голубушка, за что твой муж тебя наказывает? в чём ты перед ним провинилась?» — она ответит: «Он мне не муж. Я никогда не буду его женою! Я лучше решилась умереть, и умру, если меня не избавят». И это явно не пустые слова.

Спасение пришло вовремя. «Я предложил ей ехать в деревню к моим родителям. Она сначала колебалась: известное ей неблагорасположение отца моего её пугало. Я её успокоил. Я знал, что отец почтёт за счастие и вменит себе в обязанность принять дочь заслуженного воина, погибшего за отечество. “Милая Марья Ивановна! — сказал я наконец. — Я почитаю тебя своею женою. Чудные обстоятельства соединили нас неразрывно: ничто на свете не может нас разлучить”. Марья Ивановна выслушала меня просто, без притворной застенчивости, без затейливых отговорок». И снова Пушкин подчёркивает искренность и естественность героини!

И последнее испытание. Казалось бы, всё складывается как нельзя лучше: «Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать Божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было её узнать и не полюбить. Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб её Петруша женился на милой капитанской дочке».

Однако, подчеркнёт автор, героиню не оставляет тревога за любимого. Эта тревога, кстати, была с ней всегда. Ещё в письме она пеняла ему: «Палаша слышала также от Максимыча, что вас он часто издали видит на вылазках и что вы совсем себя не бережёте и не думаете о тех, которые за вас со слезами Бога молят». Вот и сейчас – «Марья Ивановна сильно была встревожена, но молчала, ибо в высшей степени была одарена скромностию и осторожностию». Но роковое известие получено: Гринёв арестован. «Марья Ивановна мучилась более всех. Будучи уверена, что я мог оправдаться, когда бы только захотел, она догадывалась об истине и почитала себя виновницею моего несчастия. Она скрывала от всех свои слёзы и страдания и между тем непрестанно думала о средствах, как бы меня спасти».

И средство найдено: Маша отправляется в Петербург. Даже отец Гринёва не понимает, что она собирается делать. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать не хотим. Дай Бог тебе в женихи доброго человека, не ошельмованного изменника». Но она не забыла слов, сказанных Гринёву при последнем расставании: «Прощайте, Петр Андреич! Придётся ли нам увидаться, или нет, Бог один это знает; но век не забуду вас; до могилы ты один останешься в моём сердце».

Наверное, все помнят её объяснение с императрицей, но все ли помнят, как была поражена собеседница Маши, узнав, что та приехала в Петербург одна: по тем временам, путешествовать девушке одной (то, что «с верной Палашей и с верным Савельичем», — не в счёт!) было не только небезопасно, но и неприлично. Однако Машу это беспокоит меньше всего.

Да, конечно, Маша не знает, что разговаривает с императрицей, однако вспомним, что жена смотрителя, у которой она остановилась, «посвятила её во все таинства придворной жизни», а в саду «рассказала историю каждой аллеи и каждого мостика».

И вот она встречает в садике около дворца даму, гуляющую с собачкой: «Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке». Я думаю, любому человеку станет ясно, что если это не сама Екатерина II (Пушкин явно имел в виду знаменитый портрет её работы В.Л.Боровиковского), то кто-нибудь из её ближайшего окружения. Но Маша, не смущаясь, не только передаёт свою просьбу, но даже горячо спорит с собеседницей:

«— Вы просите за Гринёва? — сказала дама с холодным видом. — Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй.

— Ах, неправда! — вскрикнула Марья Ивановна.

— Как неправда! — возразила дама, вся вспыхнув.

— Неправда, ей-богу неправда! Я знаю всё, я всё вам расскажу. Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел запутать меня. — Тут она с жаром рассказала всё, что уже известно моему читателю».

Как мы все знаем, заступничество Маши приносит свои плоды: Гринёв прощён, Маша обласкана императрицей: «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».

Картина И.О.Миодушевского

А все ли обратили внимание на последнюю фразу? «В тот же день Марья Ивановна, не полюбопытствовав взглянуть на Петербург, обратно поехала в деревню…» До Петербурга ли ей, если в деревне её ждут так волнующиеся за неё и за сына старики Гринёвы?!

И вот скажите теперь – можно ли счесть характер Маши «ничтожным и бесчувственным»? Или всё-таки стоит присоединить её к тем чудесным русским женщинам, которые «коня на скаку остановят, в горящую избу войдут»? Нет, коня, пожалуй, остановить сил не хватит, а вот в огонь за любимого пойдёт не задумываясь…

7. Любезный дядька мой, наставник и учитель — zen.yandex.ru/media/arhkot/liubeznyi-diadka-moi…

читать дальше

«Любезный дядька мой, наставник и учитель»

Среди самых симпатичных героев «Капитанской дочки» (для меня, во всяком случае) -верный слуга Гринёва Савельич.

Он появляется в романе с первых почти строк – «с пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки». В руки гувернёра-француза Гринёв попадёт «на двенадцатом году», и практически сразу мы узнаём, что Савельич очень недоволен приездом нового воспитателя: «Слава Богу, — ворчал он про себя, — кажется, дитя умыт, причёсан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Не раз и не два помянет Савельич месье Бопре, обвиняя его во всех провинностях и бедах великовозрастного «дитяти». «А кто всему виноват? проклятый мусье. То и дело, бывало, к Антипьевне забежит: “Мадам, же ву при, водкю”. Вот тебе и же ву при! Нечего сказать: добру наставил, собачий сын. И нужно было нанимать в дядьки басурмана, как будто у барина не стало и своих людей!» Так будет он рассуждать после кутежа Гринёва с Зуриным. «Проклятый мусье всему виноват: он научил тебя тыкаться железными вертелами да притопывать, как будто тыканием да топанием убережёшься от злого человека! Нужно было нанимать мусье да тратить лишние деньги!» А это уже после дуэли…

Но за комичными подчас высказываниями скрывается прекрасный русский человек, искренне привязанный к своему воспитаннику. Он переживает за его здоровье. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется. Человек пьющий ни на что не годен… Выпей-ка огуречного рассолу с мёдом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки. Не прикажешь ли?» -будет поучать он Гринёва, проснувшегося «с головною болью, смутно припоминая себе вчерашние происшествия», после попойки. «Господи владыко! ничего кушать не изволит! Что скажет барыня, коли дитя занеможет?» — переживает он, когда, приехав в крепость, Гринёв затоскует и ляжет спать без ужина.

Савельич станет невольной причиной ранения Гринёва – «вдруг услышал я своё имя, громко произнесённое. Я оглянулся и увидел Савельича, сбегающего ко мне по нагорной тропинке… В это самое время меня сильно кольнуло в грудь пониже правого плеча; я упал и лишился чувств». Сам он позднее будет сокрушаться: «Я причина, что ты был ранен! Бог видит, бежал я заслонить тебя своею грудью от шпаги Алексея Иваныча! Старость проклятая помешала». Может быть, кто-нибудь (только не я) и увидит здесь рисовку, но ведь старый дядька будет готов пожертвовать собой ради воспитанника и позднее: «Вдруг услышал я крик: “Постойте, окаянные! погодите!..” Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Пугачёва. “Отец родной! — говорил бедный дядька. — Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!”» И действительно, в этот раз только его вмешательство спасает жизнь Гринёву. «А покачался бы на перекладине, если бы не твой слуга. Я тотчас узнал старого хрыча», — заметит Пугачёв.

Иллюстрация Г.С.Дмитриевой

Верный старый слуга всюду будет следовать за своим господином. Он отправится вместе с ним выручать Машу: «Что ты это, сударь? — прервал меня Савельич. — Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты уж решился ехать, то я хоть пешком да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтобы я стал без тебя сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а я от тебя не отстану», — и, не поспевая за хозяином будет кричать ему: «Потише, сударь, ради Бога потише. Проклятая клячонка моя не успевает за твоим долгоногим бесом. Куда спешишь? Добро бы на пир, а то под обух, того и гляди… Петр Андреич… батюшка Петр Андреич!.. Не погуби!.. Господи владыко, пропадёт барское дитя!»

И вот тут – ещё одна черта, возвышающая Гринёва: ведь он сам сумел миновать посты пугачёвцев около Бердской слободы, но «бедный старик на свой хромой лошади не мог ускакать от разбойников. Что было делать? Подождав его несколько минут и удостоверясь в том, что он задержан, я поворотил лошадь и отправился его выручать». Гринёв в этот момент, конечно, не мог и предположить, что именно это происшествие и поможет ему.

Я уже писала, как Гринёв сумеет убедить Савельича оставить его в отряде, чтобы отвезти Машу к его родителям. Но последнее упоминание о верном слуге – он сопровождает Машу в Петербург: «насильственно разлучённый со мною, утешался по крайней мере мыслию, что служит наречённой моей невесте»

Гринёв, говоря о Савельиче, процитирует снова так любимого Пушкиным Фонвизина, который писал:

Любезный дядька мой, наставник и учитель,

И денег, и белья, и дел моих рачитель!

В романе использована лишь вторая строка, но думаю, что для характеристики Савельича цитата нужна полностью. Савельич действительно «рачитель»: он зорко следит за барским добром. Он будет (по-своему, конечно) уговаривать Петрушу не платить Зурину: «Свет ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутил, что у нас и денег-то таких не водится. Сто рублей! Боже ты милостивый! Скажи, что тебе родители крепко-накрепко заказали не играть, окроме как в орехи…» Он будет упорно сопротивляться стремлению Гринёва вознаградить «вожатого», а потом не раз и не два горестно вздохнёт: «Заячий тулупчик совсем новёшенький; а он, бестия, его так и распорол, напяливая на себя!» И смягчится только, уезжая с Гринёвым и спасённой Машей из Белогорской крепости, когда скажет Пугачёву: «Спасибо, государь, спасибо, отец родной! Дай Бог тебе сто лет здравствовать за то, что меня старика призрил и успокоил. Век за тебя буду Бога молить, а о заячьем тулупе и упоминать уж не стану».

А раньше не побоится предъявить «реестр барскому добру, раскраденному злодеями», куда включит и пресловутый «заячий тулупчик, пожалованный твоей милости на постоялом дворе, 15 рублей», объясняя всё очень просто: «Я человек подневольный и за барское добро должен отвечать».

Иллюстрация П.П.Соколова

И вместе с тем Пушкин показывает и чувство собственного достоинства этого крепостного человека. Привыкший повиноваться во всём, он, получив гневное письмо от старшего Гринёва, возмущённого, «что посторонние принуждены уведомлять» его о «проказах» сына, с угрозой «Я тебя, старого пса! пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство к молодому человеку», — ответит даже с достоинством: «А я, не старый пёс, а верный ваш слуга, господских приказаний слушаюсь и усердно вам всегда служил и дожил до седых волос». И хотя в письме будет и «кланяюсь рабски», и «верный холоп ваш Архип Савельев», но будет и попытка вступиться на Гринёва: «А что с ним случилась такая оказия, то быль молодцу не укора: конь и о четырёх ногах, да спотыкается».

И cнова Гринёв, подозревавший, что именно Савельич сообщил родителям о его ране, будет вынужден просить прощения у старого слуги: «Очевидно было, что Савельич передо мною был прав и что я напрасно оскорбил его упрёком и подозрением. Я просил у него прощения; но старик был неутешен. “Вот до чего я дожил, — повторял он, — вот каких милостей дослужился от своих господ! Я и старый пес, и свинопас, да я ж и причина твоей раны?”»

**************

Многие годы живёт предположение, что, создавая образ Савельича, Пушкин вспоминал своего верного дядьку Никиту Козлова. Так это или нет, мы, наверное, не узнаем никогда. А вот о самом Никите ещё поговорим…

8. Старинные люди, мой батюшка — zen.yandex.ru/media/arhkot/starinnye-liudi-moi-…

читать дальше

«Старинные люди, мой батюшка»

Пушкин поставил эти слова (чуть изменённую реплику г-жи Простаковой из «Недоросля») эпиграфом к главе, где познакомил нас с семейством капитана Миронова. Однако же ни в коем случае нельзя отождествлять тех, о ком эти слова сказаны, с пушкинскими героями. Господа Скотинины, которых так характеризует их дочь, из старины взяли только принцип «прокляну робёнка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет». В семье Мироновых мы можем увидеть сходство с ними в отсутствии образования, но вовсе не потому, что члены её «доказывают, что ученье вздор», а просто не имели возможности учиться: «Иван Кузмич, вышедший в офицеры из солдатских детей, был человек необразованный и простой, но самый честный и добрый». Вся его жизнь, видимо, пошла в битвах. Не случайно Василиса Егоровна станет сетовать: «Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!»

Когда Гринёв станет описывать «чистенькую комнатку, убранную по-старинному», то упомянет: «На стене висел диплом офицерский за стеклом и в рамке; около него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова, также выбор невесты и погребение кота». Две последние картинки – явно стремление украсить комнату, диплом в объяснениях не нуждается, а вот две первые любопытны. Штурм Кистрина – это эпизод Семилетней войны, относящийся к 1758 году. Взятие Очакова кое у кого может вызвать вопросы: ведь оно произошло в 1788 году! Однако Пушкин, как всегда, точен: первый раз Очаков был взят в 1737 году (кстати, фельдмаршалом Минихом), но год спустя возвращён Турции.

Мог ли капитан Миронов участвовать в этих сражениях? Трудно сказать. Комендантша упомянет, что прошло «лет двадцать как нас из полка перевели сюда», так что, кажется, в Семилетней войне 1756-63 г.г. Миронов не участвовал (хотя, конечно, мог быть и вызван отсюда), а вот Очаков, возможно, и штурмовал совсем молодым, ведь, по словам опять же Василисы Егоровны, «мы уже сорок лет в службе».

Кстати, встаёт вопрос о возрасте супругов. Я уже как-то писала, что, в отличие от нашего времени (сейчас ведь, насколько мне известно, даже юношеский возраст «продлили» до 30 лет!), стариками считались, по нашим понятиям, и совсем молодые люди. Не далее как сегодня я получила комментарий о комендантше: «Прожили они в крепости 22 года. Приехали молодыми, ну относительно. То есть «старушке» лет 45!!!!» Мне совершенно понятна какая-то растерянность комментатора. И сама я считаю, что Василисе Егоровне не больше пятидесяти лет, однако для тех времён она, конечно же, старуха. А сколько лет коменданту? Наверное, он несколько старше. «Сорок лет в службе» явно он (ведь для Василисы Егоровны «разве муж и жена не един дух и едина плоть?»), а воевал он, несомненно, как говорится, «с младых ногтей» и, видимо, участвовал и в походах Миниха, и «турецкие пули» помянуты не для красного словца. Так что родился комендант, видимо, где-то около 1715 года.

Они, конечно, «старинные люди» — потому что в семье Мироновых Гринёв находит явно дорогие автору «привычки милой старины», и в первую очередь — радушие и ласку. «Доброе семейство», где он «принят как родной» становится очень дорогим для него, и, думаю, для читателей тоже.

Направляя Гринёва в Белогорскую крепость, генерал представит ему капитана Миронова как «доброго и честного человека». Так оно и есть. Даже сейчас, командуя малочисленным гарнизоном («у нас всего сто тридцать человек, не считая казаков, на которых плоха надежда»), он пытается поддерживать в нём порядок: «Подходя к комендантскому дому, мы увидели на площадке человек двадцать стареньких инвалидов с длинными косами и в треугольных шляпах. Они выстроены были во фрунт. Впереди стоял комендант, старик бодрый и высокого росту, в колпаке и в китайчатом халате. Увидя нас, он к нам подошёл, сказал мне несколько ласковых слов и стал опять командовать».

Иллюстрация П.П.Соколова

Немного отвлекусь, считаю, что это важно, — о значении слова «инвалид» в описываемые времена. В XVIII веке в российской армии существовала категория служащих под названием «военные инвалиды», где слово «инвалид» означало примерно то же, что наше современное «ветеран»; из служащих инвалидов (чаще всего участников боевых действий) формировали инвалидные роты и инвалидные команды. Пушкин это слова употреблял именно в таком значении (вспомним, «В любви считаясь инвалидом, Онегин слушал с важным видом…»). Так что гарнизон Белогорской крепости состоит именно из ветеранов, а отнюдь не из калек («одноглазый поручик» Иван Игнатьич калекой из-за отсутствия глаза не считался).

Истинный командир крепости – Василиса Егоровна. «Жена его им управляла, что согласовалось с его беспечностию. Василиса Егоровна и на дела службы смотрела, как на свои хозяйские, и управляла крепостию так точно, как и своим домком». Она невысокого мнения о пользе учений: «А слышь ты, Василиса Егоровна, — отвечал Иван Кузмич, — я был занят службой: солдатушек учил». — «И, полно! — возразила капитанша. — Только слава, что солдат учишь: ни им служба не даётся, ни ты в ней толку не ведаешь. Сидел бы дома да Богу молился; так было бы лучше».

Управляет всем она весьма патриархально:

«— Ну, что, Максимыч, все ли благополучно?

— Все, слава Богу, тихо, — отвечал казак, — только капрал Прохоров подрался в бане с Устиньей Негулиной за шайку горячей воды.

— Иван Игнатьич! — сказала капитанша кривому старичку. — Разбери Прохорова с Устиньей, кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи».

Очень выразительно её решение, где разместить Гринёва: «Слушаю, Василиса Егоровна, — отвечал урядник. — Не поместить ли его благородие к Ивану Полежаеву?» — «Врешь, Максимыч, — сказала капитанша, — у Полежаева и так тесно; он же мне кум и помнит, что мы его начальники. Отведи господина офицера… как ваше имя и отчество, мой батюшка? Пётр Андреич?.. Отведи Петра Андреича к Семёну Кузову. Он, мошенник, лошадь свою пустил ко мне в огород».

Но показательно другое: распоряжаясь в крепости, как у себя дома, Мироновы не нажили никакого состояния (вспомним описание «приданого» Маши).

Иллюстрация П.П.Соколова

Конечно, можно посмеиваться над комендантским семейством – и это делает злоязычный Швабрин: «Он с большой весёлостию описал мне семейство коменданта, его общество и край, куда завела меня судьба. Я смеялся от чистого сердца». Однако смеяться Гринёв будет лишь поначалу – и не только любовь к Маше заставит его переменить своё отношение к Швабрину: «час от часу беседа его становилась для меня менее приятною. Всегдашние шутки его насчет семьи коменданта мне очень не нравились». Ведь ещё раньше было упомянуто, что Швабрин выдумал, будто бы Иван Игнатьич «был в непозволительной связи с Василисой Егоровной, что не имело и тени правдоподобия; но Швабрин о том не беспокоился».

Можно смеяться и над сценой «наказания» провинившихся дуэлянтов: «Ах, мои батюшки!. На что это похоже? как? что? в нашей крепости заводить смертоубийство! Иван Кузмич, сейчас их под арест! Пётр Андреич! Алексей Иваныч! подавайте сюда ваши шпаги, подавайте, подавайте. Палашка, отнеси эти шпаги в чулан… Иван Кузмич! Что ты зеваешь? Сейчас рассади их по разным углам на хлеб да на воду, чтоб у них дурь-то прошла; да пусть отец Герасим наложит на них эпитимию, чтоб молили у бога прощения да каялись перед людьми». Да и наказание Швабрина после дуэли тоже не весьма серьёзно: «А Алексей Иваныч у меня таки сидит в хлебном магазине под караулом, и шпага его под замком у Василисы Егоровны. Пускай он себе надумается да раскается».

Но ведь это смех не сатирический, не осуждающий…

И совсем другими предстанут перед ними супруги Мироновы в самые страшные часы своей жизни. Получено распоряжение «немедленно принять надлежащие меры к отражению помянутого злодея и самозванца, а буде можно и к совершенному уничтожению оного, если он обратится на крепость, вверенную вашему попечению», а ведь крепость — это «деревушка, окружённая бревенчатым забором», со «старой чугунной пушкой» у ворот (перед появлением пугачёвцев из неё будут вытаскивать «тряпички, камушки, щепки, бабки и сор всякого рода, запиханный в нее ребятишками»). Наверное, последнее комическое замечание автора – рассказ, как комендантша выполнила обещание молчать: «Василиса Егоровна сдержала свое обещание и никому не сказала ни одного слова, кроме как попадье, и то потому только, что корова её ходила ещё в степи и могла быть захвачена злодеями».

Прекрасно понимая обречённость крепости и свою, Иван Кузмич не сдаётся. Я ещё вернусь к сцене допроса башкирца, схваченного с «возмутительными листами», а пока вспомним момент взятия крепости.

«Комендант расхаживал перед своим малочисленным строем. Близость опасности одушевляла старого воина бодростию необыкновенной.. Комендант обошёл свое войско, говоря солдатам: “Ну, детушки, постоим сегодня за матушку государыню и докажем всему свету, что мы люди бравые и присяжные!”»

Он будет командовать стрельбой (и ведь достаточно удачной) по неприятелю, откажется принимать условия бунтовщиков («Капрал… вручил коменданту письмо. Иван Кузмич прочёл его про себя и разорвал потом в клочки»), а в решающую минуту («Мятежники отхлынули в обе стороны и попятились. Предводитель их остался один впереди… Он махал саблею и, казалось, с жаром их уговаривал») пойдёт на вылазку, однако… «Комендант, Иван Игнатьич и я мигом очутились за крепостным валом; но обробелый гарнизон не тронулся. “Что ж вы, детушки, стоите? — закричал Иван Кузмич. — Умирать так умирать: дело служивое!” В эту минуту мятежники набежали на нас и ворвались в крепость. Барабан умолк; гарнизон бросил ружья».

Верным присяге останется старый комендант и в последние минуты жизни. “Пугачёв грозно взглянул на старика и сказал ему: «Как ты смел противиться мне, своему государю?” Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твёрдым голосом: “Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!” Пугачёв мрачно нахмурился и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице». Так же, как командир, поступит и Иван Игнатьич…

А потом будет страшная сцена убийства Василисы Егоровны, доказавшей свои слова: «Нечего мне под старость лет расставаться с тобою да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать».

Немножко смешные, немножко даже нелепые, «старинные люди» оказываются настоящими героями…

9. Предпочитая гнусную жизнь честной смерти — zen.yandex.ru/media/arhkot/predpochitaia-gnusnu…

читать дальше

«Предпочитая гнусную жизнь честной смерти»

Всё-таки «Капитанская дочка» — удивительный роман! Такой, что не только увлекает своими перипетиями, но и заставляет интересоваться историей создания и биографиями героев. А подчас, наверное, даже толкает на «подвиги». Знаменитый портрет Пугачёва был якобы написан поверх портрета императрицы. А совсем недавно установили, что это подделка второй половины XIX века и весьма вероятно, что не императрица там изображена, а просто одна из дам-современниц… Прочитала об этом, и не оставляет мысль: а может быть, свою роль в появлении этой подделки сыграл Пушкин? Это ведь он пробудил интерес и к эпохе, и к Пугачёву…

И очень много вопросов — о личности главного героя. Ведь первоначально это были не Гринёв и Швабрин, а один человек.

«Шванвич за буйство сослан в гарнизон. Степная крепость — подступает Пуг. — Шв. предает ему крепость — взятие крепости. — Шв. делается сообщником Пуг. — Ведет свое отделение в Нижний. — Спасает соседа отца своего. — Чика между тем чуть было не повесил старого Шванвича. Шванвич привозит сына в Петербург. Орлов выпрашивает его прощение». Этот план романа был записан Пушкиным 31 января 1833 года. Действие происходит во время пугачёвского бунта. Герой романа – Шванвич. Замысел так увлекает поэта, что он прекращает работу над «Дубровским».

Итак, поначалу героем романа был дворянин, перешедший на сторону Пугачёва.

Михаил Александрович Шванвич – лицо реальное, сведения о котором найти несложно (только вот портрет его разыскать не смогла). Сам Пушкин писал о нём: «Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один дворянин не был замешан в Пугачёвском бунте, совершенно несправедливо. Множество офицеров (по чину своему сделавшиеся дворянами) служили в рядах Пугачёва, не считая тех, которые из робости пристали к нему. Из хороших фамилий был Шванвич; он был сын кронштадтского коменданта, разрубившего палашом щёку графа Алексея Орлова».

В черновых вариантах «Истории Пугачёва» «анекдот о разрубленной щеке» рассказан подробно: речь идёт о противоборстве «силачей» братьев Орловых и «такого же повесы и силача, как и они», Шванвича, в конце концов договорившихся: «один Орлов уступает Шванвичу и, где бы его ни встретил, повинуется ему беспрекословно. Двое же Орловых, встретя Шванвича, берут перед ним перёд, и Шванвич им повинуется». Однако однажды Шванвич, оскорблённый «вытолкавшими» его за дверь Орловыми, «в бешенстве стал дожидаться их выхода, притаясь за воротами. Через несколько минут вышел Алексей Орлов, Шванвич обнажил палаш, разрубил ему щёку и ушёл». Кстати, рассказ подчёркивает благородство Орловых: «Через несколько времени произошёл переворот, возведший Екатерину на престол, а Орловых на первую степень государства. Шванвич почитал себя погибшим. Орлов пришёл к нему, обнял его и остался с ним приятелем. Сын Шванвича, находившийся в команде Чернышёва, имел малодушие пристать к Пугачёву и глупость служить ему со всеусердием. Г[раф] А.Орлов выпросил у государыни смягчение приговора»(правда, кое-кто из историков указывает, что Орлова в то время не было в Петербурге).

А если посмотреть документы? Дату рождения Михаила Шванвича указывают по-разному: иногда – 1755 год, чаще – 1749. Был крестником императрицы Елизаветы Петровны, подпоручиком 2-го гренадерского полка. Попал в плен 8 ноября 1773 года, присягнул Пугачёву и состоял в его штабе в должности переводчика. Сохранился рассказ, как Шванвич, «пришедши в робость, падши пред Емелькою на колена, обещался ему, вору, верно служить, за что он, Шванович, прощён Емелькою, и, пожаловавши того ж часу его атаманом, Емелька, остришти ему, Швановичу, косу… велел ему дать к его атаманству принадлежащую мужичью и разного звания толпу», после чего «и самым делом он, Шванович, ему, Емельке, верно служил, так что не только русские, но и немецкие в Оренбург присылал на Емелькино имя с большим титулом письма и манифесты варварские». То есть служил при Пугачёве в его Военной коллегии переводчиком. Сохранился автограф; рукой Шванвича на французском и немецком языке написано: «Ваше Величество Пётр Третий». А сверху – какие-то каракули, «написанные» Пугачёвым (по его словам, «писанные на латыни»).

О службе Шванвича существуют разные свидетельства. Пугачёв на допросах говорил, что Шванвич «служил ему охотно, бывал в сражениях под Оренбургом». Другие пленные говорили, что Шванвич «по большей части имел себя больным и лежал в земляной бане, где и никакова свету не было».

В марте 1774 года, после первого крупного поражения войск Пугачёва, Шванвич бежал в Оренбург, где после дачи показаний о пребывании в лагере Пугачёва был повторно приведён к присяге. Вскоре он был арестован. На допросах показал: «Служил у него [Пугачёва] из страху, боясь смерти, а уйти не посмел, ибо если-бы поймали, то повесили». В правительственном сообщении от 10 января 1775 года сказано и о нём: «Подпоручика Михаила Швановича за учинённое им преступление, что он, будучи в толпе злодейской, забыв долг присяги, слепо повиновался самозванцевым приказам, предпочитая гнусную жизнь честной смерти, — лишив чинов и дворянства, ошельмовать, переломя над ним шпагу». Видимо, приговор действительно был несколько смягчён: другие офицеры, служившие Пугачёву, были прогнаны сквозь строй. Шванвич был сослан в Туруханск. На его деле поставили резолюцию: казённых денег на содержание не выдавать, то есть Шванвич должен был сам зарабатывать себе на жизнь. Видимо, вёл дела и торговые расчёты, так как сохранилось несколько документов, написанных им. После вступления на престол Александра I комиссия, направленная в Сибирь, изучила дела пугачёвцев и рекомендовала императору не предпринимать никаких мер в отношении их. В ноябре 1802 года ссыльный Михаил Шванвич скончался в Туруханске.

Вот какого человека Пушкин первоначально хотел сделать героем своего романа, но затем намерение изменил. Некоторые пушкиноведы считают, что по цензурным соображениям. Другие с этим не соглашаются, полагая, что более близкое знакомство с документами, относящимися к Шванвичу, не внушило автору симпатии к герою. Пожалуй, я соглашусь со вторыми.

Кадр из кинофильма 1958 г. Швабрин – В.А.Шалевич, Гринёв – О.А.Стриженов

Вследствие всех изменений герой «раздвоился» и рядом со Швабриным-Шванвичем в романе появился совершенно другой персонаж. Сначала Пушкин назвал его Башариным, затем — Буланиным, Валуевым и, наконец, Гринёвым.

«Башарин отцом своим привезён в П.б. и записан в гвардию — за шалость сослан в гарнизон — пощажён Пугач. при взятии крепости, [произведён им в капитаны и отряжён] с отдельной партией в Синбирск под начальством одного из полковников Пугач. Он спасает отца своего, который его не узнаёт. Является к Михельсону, который принимает его к себе; отличается против Пугач. — принят опять в гвардию. Является к отцу в Москву — идёт с ним к Пугач.»

Башарин – тоже историческое лицо, но тут использованы лишь имя и один факт биографии. Иван (даже отчество не знаем!) Башарин происходил «из солдатских детей», с 12 лет служил -солдатом, затем капралом. Был произведён в офицеры по итогам Семилетней войны. Когда был захвачен в плен Пугачёвым… Впрочем, лучше почитаем пушкинскую же «Историю Пугачёва»: «Ему [Пугачёву] представили капитана Камешкова и прапорщика Воронова. История должна сохранить сии смиренные имена. “Зачем вы шли на меня, на вашего государя?“ — спросил победитель. — “Ты нам не государь, — отвечали пленники, — у нас в России государыня императрица Екатерина Алексеевна и государь цесаревич Павел Петрович, а ты вор и самозванец“. Они тут же были повешены. Потом привели капитана Башарина. Пугачёв, не сказав уже ему ни слова, велел было вешать и его. Но взятые в плен солдаты стали за него просить. “Коли он был до вас добр, — сказал самозванец, — то я его прощаю“. И велел его, так же, как и солдат, остричь по-казацки, а раненых отвезти в крепость». Сцена, конечно, легко узнаваема…

Добавлю, что Башарин, в отличие от героя романа, воевал в рядах пугачёвских войск и, видимо, погиб в бою. Родился он в 1735 году, то есть в дни восстания был уже, по понятиям того времени, немолодым человеком.

Я уже писала, как в результате использования реальных биографий в романе Пушкина появился практически идеальный герой, не запятнавший себя ни ложью, ни нарушением присяги.

А вот антипод главного героя, в фамилии которого слышится отголосок имени реально существовавшего Шванвича, — лицо, не вызывающее никаких симпатий. Когда-то мне довелось получить вложенную в школьное сочинение (о Швабрине, разумеется) записку: «Он такой гад, этот Швабрин, что даже и писать не хочется!» С оценкой согласна полностью, но вот писать о нём, я думаю, надо. Ведь фигура достаточно интересная и, наверное, вызывающая вопрос: почему же он так распорядился своей судьбой, что оказался в восприятии читателей несомненным «гадом»?

В первоначальном плане было «спасает соседа отца своего» Были и ещё планы, не всегда ясно читаемые, например: «Метель — кабак — разбойн. вожатый — Шванвич ст. Молод. Чел. едет к соседу, бывш. воеводой, — Марья Ал. сосватана за плем., кот. не люб. М. Шв. встречает разб. вожат. — вступает к Пугачёву. Он предвод. шайкой — является к Марье Ал. — спасает семейство и всех». Чётко виден снова благородный разбойник, спасающий людей от беды. Но в окончательном варианте ничего этого нет, и Швабрин не спасает людей, а сознательно толкает их на гибель.

И всё же говорить об этом человеке надо. До следующего раза!

10. Офицер, выписанный из гвардии за поединок — zen.yandex.ru/media/arhkot/oficer-vypisannyi-iz…

читать дальше

«Офицер, выписанный из гвардии за поединок»

«Молодой офицер невысокого роста, с лицом смуглым и отменно некрасивым, но чрезвычайно живым» — таким впервые увидит Швабрина Гринёв, однако он (как и мы) уже слышал о нём. Немного раньше Василиса Егоровна, почувствовавшая тоску Гринёва, попавшего вместо Петербурга в степную глушь, скажет: «Не печалься, что тебя упекли в наше захолустье. Не ты первый, не ты последний. Стерпится, слюбится. Швабрин Алексей Иваныч вот уж пятый год как к нам переведён за смертоубийство. Бог знает, какой грех его попутал; он, изволишь видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да ещё при двух свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет».

«Мы тотчас познакомились. Швабрин был очень не глуп. Разговор его был остёр и занимателен. Он с большой весёлостию описал мне семейство коменданта, его общество и край, куда завела меня судьба». Это первое впечатление Гринёва. Не знаю, как у других читателей, а у меня первое впечатление (помню до сих пор, хотя лет прошло…) было несколько иным. Меня неприятно поразила первая же его фраза. «Извините меня, — сказал он мне по-французски, — что я без церемонии прихожу с вами познакомиться. Вчера узнал я о вашем приезде; желание увидеть наконец человеческое лицо так овладело мною, что я не вытерпел. Вы это поймёте, когда проживёте здесь ещё несколько времени». Не кажется ли вам, что это упоминание «человеческого лица» характеризует не столько обитателей крепости, сколько самого Алексея Ивановича?

Мы только что видели приём, оказанный Гринёву комендантшей, – по-моему, очень тёплый и душевный. Во время разговора Гринёва и Швабрина «вошёл ко мне тот самый инвалид, который чинил мундир в передней коменданта, и от имени Василисы Егоровны позвал меня к ним обедать. Швабрин вызвался идти со мною вместе». «Вызвался идти» — а ведь его никто не приглашал. И тем не менее, и сам комендант («Мы остановились было смотреть на учение; но он просил нас идти к Василисе Егоровне, обещаясь быть вслед за нами»), и его жена принимают это как должное — «Василиса Егоровна приняла нас запросто и радушно и обошлась со мною как бы век была знакома». У кого же истинно «человеческое лицо»?

Кто-то из моих комментаторов очень резонно заметил, что наверняка Швабрин в своё время был принят Мироновыми столь же радушно, как и Гринёв сейчас, только вот не смог или не захотел этого оценить. Мне это кажется несомненным, и причина, конечно, — в самом Швабрине.

Что же он за человек? «Алексей Иваныч, конечно, человек умный, и хорошей фамилии, и имеет состояние», скажет Маша. Некоторые исследователи считают, что ей «любой дворянин мог представляться человеком хорошей фамилии». Возможно, и так, хотя служба в гвардии говорит сама за себя. Во всяком случае, Швабрин, как говорили в ту пору, порядочно образован. К Гринёву он сразу же обращается по-французски. Мне сразу вспоминаются строки из «Юности честного зерцала»: «Младые отроки должны всегда между собою говорить иностранными языками.., чтоб можно их от других незнающих болванов распознать». Французский язык – нечто выделяющее человека. Он не только говорит, но и читает по-французски: «У Швабрина было несколько французских книг». Знаком он, видимо, и с русской литературой. Очень любопытна его оценка «песенки» Гринёва: «Такие стихи достойны учителя моего, Василья Кирилыча Тредьяковского, и очень напоминают мне его любовные куплетцы».В этих словах – явное оскорбление. Имя Тредьяковского на долгие годы стало синонимом бездарного стихотворца, сам Пушкин в лицейские годы в эпиграмме на Кюхельбекера назвал того «внуком Тредьяковского». И, в общем-то, что бы ни говорили о заслугах Василия Кирилловича (а они несомненны), читать его стихи… Впрочем, судите сами:

Без любви и без страсти

Все дни суть неприятны:

Вздыхать надо, чтоб сласти

Любовны были знатны.

Чем день всякой провождать,

Ежели без любви жить?

Буде престать угождать,

То что ж надлежит чинить?

Мне, кажется, гринёвские вирши на этом фоне явно выигрывают.

Иллюстрация П.П.Соколова

Нам неизвестно, «какой грех его попутал» и привёл на дуэль в Петербурге, всегда ли он вёл себя так пренебрежительно к другим или озлобили его приговор и жизнь «в захолустье», но совершенно ясно, что к появлению Швабрина в романе характер его сложился, и характер без сомнения, неприятный.

Любопытно, что обитатели крепости Швабрина недолюбливают. Распекая героев за попытку дуэли, Василиса Егоровна воскликнет: «Пётр Андреич! Этого я от тебя не ожидала. Как тебе не совестно? Добро Алексей Иваныч: он за душегубство и из гвардии выписан, он и в Господа Бога не верует; а ты-то что? туда же лезешь?»А Иван Игнатьич, отказываясь быть секундантом, заметит: «И добро б уж закололи вы его: Бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник». Очевидно, «колкие замечания» Швабрина делают своё дело.

Маша же его явно боится: «Я не люблю Алексея Иваныча. Он очень мне противен; а странно: ни за что б я не хотела, чтоб и я ему так же не нравилась. Это меня беспокоило бы страх».

Чуть позднее, когда Гринёв уже успеет узнать и оценить семью коменданта, он поймёт, что Швабрин попросту упражняется в злоречии, «не беспокоясь», что его рассказы не имеют «и тени правдоподобия», и для него беседа Швабрина «час от часу становилась менее приятною». Мне вспоминается пушкинский же «Демон» с характеристикой «злобного гения»:

Неистощимой клеветою

Он провиденье искушал;

Он звал прекрасное мечтою;

Он вдохновенье презирал;

Не верил он любви, свободе;

На жизнь насмешливо глядел —

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

Почему так ведёт себя Швабрин, мы узнаем несколько позже, когда Маша чистосердечно признается Гринёву: «Он за меня сватался… В прошлом году. Месяца два до вашего приезда».

Злоречие Швабрина преследует одну цель – помешать сближению Гринёва и Маши, не дать вспыхнуть любви между ними. А когда он убеждается, что усилия его тщетны, то идёт на всё, чтобы не дать им соединиться. В дело пошло и оскорбление стихотворца, и клевета на Машу (я уже писала об этой сцене), и разжигание ненависти Гринёва. Он станет объяснять причину «спора» с Гринёвым: «Да вот как: Петр Андреич сочинил недавно песню и сегодня запел ее при мне, а я затянул мою любимую:

Капитанская дочь,

Не ходи гулять в полночь…

Вышла разладица. Пётр Андреич было и рассердился; но потом рассудил, что всяк волен петь, что кому угодно. Тем и дело кончилось».

«Бесстыдство Швабрина чуть меня не взбесило»,- скажет Гринёв.

Мне удалось отыскать текст упомянутой песни и даже прослушать её. В ней героиня просит:

Капитанская дочь, не ходи гулять в полночь,

Не ходи гулять в полночь, не прокладывай следов,

Не прокладывай следов мимо моего двора!

Судя по всему, прогулки «капитанской дочери» толкают героиню выйти гулять и подзывать к себе «купчика молодого»…

Вернёмся, однако, к роману. Уже убивший человека на дуэли и хорошо фехтующий Швабрин явно рассчитывает легко справиться с противником, однако он ошибается: «Швабрин был искуснее меня, но я сильнее и смелее, и monsieur Бопре, бывший некогда солдатом, дал мне несколько уроков в фехтовании, которыми я и воспользовался. Швабрин не ожидал найти во мне столь опасного противника». Но в тот момент, когда Гринёв «стал с живостию на него наступать и загнал его почти в самую реку», его спасает случай: Савельич, стремящийся спасти барина, окликает его и Гринёв отвлекается. И Швабрин, не задумываясь, наносит подлый удар. Гринёв ранен в грудь, но, по существу, это то же самое, что удар в спину…

Иллюстрация П.П.Соколова

Но и здесь расчёты Швабрина не сбылись: рана, хотя и тяжела («всё без памяти вот уже пятые сутки»), но не смертельна, а во время болезни Гринёв ещё больше сближается с Машей. И новая подлость – письмо отцу Гринёва с сообщением о поединке: «Он один имел выгоду в доносе, коего следствием могло быть удаление моё из крепости и разрыв с комендантским семейством». И хотя Гринёв и остаётся в крепости, на какое-то время Швабрин добивается своего: «С той поры положение моё переменилось. Марья Ивановна почти со мною не говорила и всячески старалась избегать меня. Дом коменданта стал для меня постыл. Мало-помалу приучился я сидеть один у себя дома… Жизнь моя сделалась мне несносна. Я впал в мрачную задумчивость, которую питали одиночество и бездействие. Любовь моя разгоралась в уединении и час от часу становилась мне тягостнее. Я потерял охоту к чтению и словесности. Дух мой упал. Я боялся или сойти с ума, или удариться в распутство».

И только последующие «неожиданные происшествия» изменят всё.

11. Главный доноситель — zen.yandex.ru/media/arhkot/glavnyi-donositel-5f…

читать дальше

«Главный доноситель»

Давно уже было замечено, что истинный характер человека проявляется в минуту опасности. И вот оно, испытание, — пугачёвщина! Каким показал себя Гринёв, мы уже видели. А что же Швабрин?

Про его измену помнят, конечно же, все. Но так ли уж она случайна?

Комендант собирает офицеров, чтобы прочитать письмо о Пугачёве, отдаёт распоряжения… «Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая о том, что мы слышали. “Как ты думаешь, чем это кончится?” — спросил я его. “Бог знает, — отвечал он, — посмотрим. Важного покамест ещё ничего не вижу. Если же…” Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию». Эту сцену, говоря о Швабрине, вспоминают не всегда, а между тем, думаю, это многозначительное «если же…» очень важно: Швабрин уже обдумывает пути спасения для себя.

Очень любопытно, что позже, принимая в крепости Гринёва с Пугачёвым, он «вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: “И ты наш? Давно бы так!”» Для него измена во имя спасения жизни – поступок вполне правильный и логичный.

В сцене обороны крепости Гринёв упомянет его лишь один раз: «Швабрин стоял подле меня и пристально глядел на неприятеля», — и не будет Алексея Ивановича рядом с офицерами, когда пойдут они на врага.

Но зато посмотрите на его описание в тот момент, когда пытаются привести к присяге Гринёва! «Я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей. Тогда, к неописанному моему изумлению, увидел я среди мятежных старшин Швабрина, обстриженного в кружок и в казацком кафтане». Сколько времени прошло с тех пор, как Пугачёв вошёл в крепость?! И ведь успел уже и переодеться, и остричься… И, конечно, не упускает случая разделаться окончательно с соперником: «Он подошел к Пугачёву и сказал ему на ухо несколько слов. “Вешать его!” — сказал Пугачёв, не взглянув уже на меня».

Сейчас надежды Швабрина не оправдались. Но начинается его игра, игра кошки с мышью, с Машей (недаром же она его боялась!) Попадья возмущается его поведением: «А каков Швабрин, Алексей Иваныч? Ведь остригся в кружок и теперь у нас тут же с ними пирует! Проворен, нечего сказать. А как сказала я про больную племянницу, так он, веришь ли, так взглянул на меня, как бы ножом насквозь; однако не выдал, спасибо ему и за то». Не выдал – а ведь потому, что пугачёвцы, без сомнения, с ней расправились бы, а он хочет приберечь её для себя. Ведь уже завтра он получит над ней и над крепостью полную власть.

Пугачёв представит его народу: «Вот вам, детушки, новый командир: слушайтесь его во всем, а он отвечает мне за вас и за крепость». Неудивительна реакция Гринёва: «С ужасом услышал я сии слова: Швабрин делался начальником крепости; Марья Ивановна оставалась в его власти! Боже, что с нею будет!»

Мне часто пишут, что я стремлюсь найти в героях своих статей положительные черты, облагородить их. Пожалуй, Швабрин — единственный персонаж, в котором я при всём старании не могу найти ничего благородного. Может быть, только то, что не взял Машу силой, пытался заставить её «добровольно» стать его женой? Но как он действовал? Угрозы и самой Маше (об этом я уже писала), и попадье с семьёй («Алексей Иванович, который командует у нас на месте покойного батюшки, принудил отца Герасима выдать меня ему, застращав Пугачёвым»).

Его поведение в сцене приезда Гринёва с Пугачёвым (вот уж чего, без сомнения, он никак не ожидал!), мне кажется, — предел падения. Здесь и стремление хотя бы внешне слиться с мятежниками («Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду»), и низкопоклонство («Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие»), и обычная трусость («При обыкновенной своей сметливости он, конечно, догадался, что Пугачев был им недоволен. Он трусил перед ним, а на меня поглядывал с недоверчивостию»).

Иллюстрация А.Иткина

А вот дальше мы увидим, какова любовь Швабрина. Попытавшись как-то оправдаться, назвав Машу своей женой, повалявшись в ногах у Пугачёва («Швабрин упал на колени… В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в ногах беглого казака»), он выйдет из себя, услышав предложение сейчас же сыграть свадьбу («Что, ваше благородие? — сказал, смеясь, Пугачев. — Выручили красную девицу! Как думаешь, не послать ли за попом, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду посажёным отцом, Швабрин дружкою; закутим, запьём — и ворота запрём!»)

И мы ясно увидим, что любовь Швабрина – это не пушкинское

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам Бог любимой быть другим.

Это, скорее, мелко собственническое «Так не доставайся ж ты никому!»

«— Государь! — закричал он в исступлении. — Я виноват, я вам солгал; но и Гринёв вас обманывает. Эта девушка не племянница здешнего попа: она дочь Ивана Миронова, который казнён при взятии здешней крепости».

Его расчёт снова не сработает, Пугачёв откликнется на мольбу Гринёва. «Ин быть по-твоему! — сказал он. — Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези её куда хочешь, и дай вам Бог любовь да совет!»

Зловеще его последнее появление в этом эпизоде: «У окошка комендантского дома я увидел стоящего Швабрина. Лицо его изображало мрачную злобу».

Нет, я не права: то был ещё не предел падения. Предел – это его донос на Гринёва уже на следствии. Ведь именно Швабрин назван «главным доносителем».

Мы понимаем, что испытать Швабрину пришлось много: «Он был ужасно худ и бледен. Волоса его, недавно чёрные как смоль, совершенно поседели; длинная борода была всклокочена». Однако сочувствия Швабрин не вызывает. Стоя сам на краю могилы, он «слабым, но смелым голосом» продолжает обвинять Гринёва, возводя на него все возможные и невозможные поклёпы: «По его словам, я отряжён был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки, дабы передавать письменные известия о всём, что делалось в городе; что наконец явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца» (смешно сказать, но последнее обвинение мне очень напоминает утверждения некоторых «исследователей», стремящихся опорочить тех, кто не может им возразить).

Иллюстрация В.Токарева

Гринёв доволен тем, что «имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем, оттого ли, что самолюбие его страдало при мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли, что в сердце его таилась искра того же чувства, которое и меня заставляло молчать», — однако мне кажется, что благородный Пётр Андреевич приписывает другим отсутствующие у них лучшие качества. Представим себе на минуту, что́ изменилось бы, назови один из них имя Маши. Естественно, Гринёв был бы оправдан, а вот вину Швабрина подобное отношение к дворянке и дочери погибшего героя это ещё больше усугубило бы… Так что решайте сами, у кого истинное благородство!

Мы ничего не знаем о дальнейшей судьбе Швабрина. Был ли он казнён? Вряд ли: известно, что к казни, кроме самого «императора», приговорили семерых. Умер в тюрьме? Возможно. Но скорее всего, был сослан, подобно Шванвичу. Но так ли интересно нам, что с ним сталось? Мне – нет. Ведь как человек он погиб уже давно…

****************

К моей предыдущей статье я получила интереснейший комментарий (автору – глубочайшая благодарность!) о значении фамилии Швабрина: «В ряде губерний Российской Империи (пензенской, курской и т.д.) «шваброй» называли дрянного, презренного человека. Вполне вероятно, что Александр Сергеевич это знал, и мы имеем дело с «говорящей фамилией»». Поскольку меня эта тема тоже интересовала, начала поиски. И обнаружила именно такое значение слова в Словаре В.И.Даля. А хорошо известно, что Пушкин встречался с Далем по время путешествия по местам Пугачёвского восстания и впоследствии послал ему свою «Историю Пугачёва». Так что, думаю, мог это слово от него слышать и использовать, учитывая к тому же совпадение первого слога с фамилией Шванвича.

12. От зла лишь зло родится — zen.yandex.ru/media/arhkot/ot-zla-lish-zlo-rodi…

читать дальше

«От зла лишь зло родится»

О Пугачёве в «Капитанской дочке» писать необходимо, хотя и очень трудно. Необходимо – потому что он здесь один из центральных персонажей. Трудно – потому что очень уж неоднозначная фигура.

Меня уже упрекнули, что я идеализирую Пугачёва. Нет, конечно. Пушкин, очень увлечённый этой темой, в «Истории Пугачёва» описывает страшные его действия (простите, но я, в отличие от комментатора-мужчины, приводить эти описания не буду, у меня нервы послабее). Я пишу только по роману, а здесь перед нами картина, как выражались в старину, прелюбопытная.

Первый раз мы встречаемся с Пугачёвым как с «дорожным», сумевшим в буран вывести кибитку Гринёва к постоялому двору и уже в этот момент изумившим Петрушу «сметливостью и тонкостью чутья».

А вот дальше будет излюбленный приём художественной литературы. Гринёв, «задремав, убаюканный пением бури и качкою тихой езды», видит, по его словам, «сон, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни».

Давайте перечитаем его сон вместе. Гринёв вдруг оказывается около отчего дома. «С беспокойством я выпрыгнул из кибитки и вижу: матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. “Тише, — говорит она мне, — отец болен при смерти и желает с тобою проститься”… Я тихонько подхожу к постеле; матушка приподымает полог и говорит: “Андрей Петрович, Петруша приехал; он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его”. Я стал на колени и устремил глаза мои на больного. Что ж?.. Вместо отца моего вижу в постеле лежит мужик с чёрной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: “Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика?” — “Всё равно, Петруша, — отвечала мне матушка, — это твой посажёный отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит…” Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать… и не мог; комната наполнилась мёртвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах… Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: “Не бойсь, подойди под моё благословение…”»

Чуть позже Гринёв рассмотрит своего вожатого и в первую очередь увидит «чёрную бороду и два сверкающие глаза». Тот, кто читает роман не в первый раз, конечно же, вспомнит предложение Пугачёва «Пожалуй, я буду посажёным отцом» и поймёт пророческий характер сна. Мне кажется важным здесь и другое (может быть опять «чёрт знает что кажется»?): слова матушки «отец болен при смерти и желает с тобою проститься» и «он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его» — не намёк ли это на появление Гринёва на казни мятежника, когда тот «узнал его в толпе и кивнул ему головою»? Впрочем, благословение прозвучит и раньше: «Возьми себе свою красавицу; вези её куда хочешь, и дай вам Бог любовь да совет!» «Страшный мужик ласково меня кликал» — удивительная фраза: страшен для всех и ласков к Гринёву…

Иллюстрация П.П.Соколова

Снова вопрос комментатора — зачем Пушкин написал «Капитанскую дочку» после страшно правдивой «Истории Пугачёва»? Вопрос, конечно, очень интересный, и трудно дать на него однозначный ответ.

Во всяком случае, судя по сохранившимся рукописям, Пушкин поначалу работал именно над романом, к которому собирался дать историческое вступление -«Между недовольными Яицкими казаками в конце 1771-го года явился Емельян Пугачёв…» Затем, увлечённый темой, начал поиски в архивах, затем – знаменитое путешествие по местам Пугачёвского бунта, затем – Болдинская осень 1833 года и работа над «Историей…», которая вышла в свет в конце 1834 года и успеха не имела. Пушкина упрекали в выборе темы, так как «бунт обольщённой и пьяной черни в отдалённой провинции, не имевший никакого влияния на общую судьбу государства, ни в чём не изменивший ни внешней, ни внутренней политики, не может быть предметом настоящей истории». А в самой первой рецензии, написанной В.Б.Броневским, было сожаление, что «История Пугачёва» не написана «кистию Байрона». Считали, что написана «История…» слишком сухо, не передавая весь ужас событий: автору «не рассудилось осветить свои труды надлежащим светом,… не угодно было взглянуть на своё творение с надлежащей точки зрения и покрыть его колоритом пугачёвщины и всех ужасов сего страшного периода времени».

Сыграли ли эти упрёки свою роль в том, что Пушкин возобновляет работу над романом? Бог весть! Однако именно после «Истории Пугачёва» возникает новый план повести, появляется новый герой… Думаю, что именно поездка по местам событий не позволила Пушкину сделать пугачёвца положительным героем.

Очень интересно отозвался о романе В.О.Ключевский: «”Капитанская дочка” была написана между делом, среди работ над пугачёвщиной, но в ней больше истории, чем в “Истории пугачёвского бунта”, которая кажется длинным объяснительным примечанием к роману». Конечно, каждый может судить по-своему, но мне думается, что именно художественное произведение позволяет читателям не только увидеть исторические события, но и, через восприятие его героев, прочувствовать их (конечно, это относится к качественной художественной литературе).

Итак, говорим не столько о Пугачёве, сколько о его изображении в романе.

Кстати, к вопросу о жестокости. Да, зверства пугачёвцев хорошо известны (повторюсь, что описывать их не буду, и комментаторов прошу их не приводить), но ведь Пушкин в своих «Замечаниях о бунте» напишет о расправе с участниками башкирских восстаний в 1740 году: «Казни, произведённые в Башкирии генералом князем Урусовым, невероятны. Около 130 человек были умерщвлены посреди всевозможных мучений! “Остальных человек до тысячи (пишет Рычков) простили, отрезав им носы и уши”. Многие из сих прощённых должны были быть живы во время Пугачёвского бунта». А теперь вспомните старого башкирца, которого допрашивал капитан Миронов: «У него не было ни носа, ни ушей… башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок». А затем – сцена казни офицеров: «Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице. На её перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне. Он держал в руке верёвку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича, вздёрнутого на воздух».

Ни в коей мере не оправдываю зверства ни одной, ни другой стороны, хочу только напомнить слова другого замечательного русского писателя:

От зла лишь зло родится — всё едино:

Себе ль мы им служить хотим иль царству —

Оно ни нам, ни царству впрок нейдёт!

По-моему, ни убавить ни прибавить!

И ещё хочу «присовокупить» (ну никак не доберусь до конкретного материала романа!). Снова пушкинская запись: «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачёва. “Грех сказать, — говорила мне 80-летняя казачка, — на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал”. — “Расскажи мне, — говорил я Д. Пьянову, — как Пугачёв был у тебя посажённым отцом”. — Он для тебя Пугачёв, — отвечал мне сердито старик, — а для меня он был великий государь Пётр Фёдорович”. Когда упоминал я о его скотской жестокости, старики оправдывали его, говоря: “Не его воля была; наши пьяницы его мутили”». Конечно, вера в «доброго царя» у народа была всегда, но…

«Взглянем на трагедию взглядом Шекспира», — писал Пушкин Дельвигу в феврале 1826 года, говоря о недавнем восстании декабристов. Этому принципу он был верен всегда. «Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры» — это уже запись из «Table-talk». Верен этому принципу он и в изображении Пугачёва и пугачёвцев. Вспомним хотя бы спор «господ енаралов»о том, как поступить с попасшим к ним Гринёвым, и особенно слова Хлопуши «Конечно, и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье, да в тёмном лесу, не дома, сидя за печью; кистенём и обухом, а не бабьим наговором».

Иллюстрация С.В.Герасимова

*************

Наверное, конкретнее об изображении Пугачёва в романе мы поговорим в следующий раз, а пока ещё два слова.

В некоторых комментариях я с изумлением прочитала, что Пугачёв был, может быть, более законным претендентом на престол, чем Екатерина II. Конечно, Екатерина – узурпаторша, но не мешает вспомнить, что определение «Великий» к имени имеют лишь она да Пётр I. Сейчас подробнее писать о ней не могу, но и с безграмотным казаком сравнивать её не хочу. Недавно, впрочем, получила ещё один комментарий, где каждое слово – шедевр: «Пугачев был из Рюриков, поэтому все тогда выбирали- или с Рюриками или с оккупантами Романовыми. Так что не судите, может и вам скоро выбирать придется». Выбирайте, господа!

А ещё с горечью убедилась, что кое-кто выступает заступником Швабрина (некрасив, бедолага, был, отсюда и все его несчастья!), кто-то вообще написал, что в романе нет ни одного положительного героя, и многие упорно повторяют, что Гринёв изменил присяге. Вспоминаю рьяных защитников Скалозуба и Молчалина – и совсем грустно!

Да, слишком уж размяукался Кот… До следующего раза!

13. Емелька Пугачев оброчный мой мужик — zen.yandex.ru/media/arhkot/emelka-pugachev-obro…

читать дальше

«Емелька Пугачёв оброчный мой мужик!»

Итак, каков же Пугачёв в романе Пушкина (ещё раз подчёркиваю – именно в романе)?

«Каково время? Пугачёв сделался добрым исправным плательщиком оброка, Емелька Пугачёв оброчный мой мужик!» — так писал Пушкин П.В.Нащокину после выхода «Истории Пугачёва»: увы, триумфом «Капитанской дочки» Александр Сергеевич как следует не насладился. Чем же интересен образ «Емельки» в пушкинской интерпретации? Давайте посмотрим на предшествовавшее воплощение его в литературе.

Вот фрагменты из стихотворения современника событий, А.П.Сумарокова (упомянутого, кстати, в романе), «Станс граду Синбирску на Пугачёва»:

Сей варвар не щадил ни возраста, ни пола,

Пес тако бешеный что встретит, то грызёт.

Подобно так на луг из блатистого дола

Дракон, шипя, ползёт.

…Он тигра превозшел и аспида, ярясь:

Не тако Фурии во преисподней злятся,

Во исступленьи зрясь.

Убийца сей, разив, тираня благородных,

Колико погубил отцов и матерей!

В замужество даёт за ратников негодных

Почтенных дочерей.

Таков ли Пугачёв у Пушкина? Вот каким увидел его Гринёв при первой встрече: «Наружность его показалась мне замечательна: он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В чёрной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское». Конечно, сейчас это только «вожатый», сумевший вывести заблудившихся из метели. Но вот другой портрет, уже после взятия Белогорской крепости и расправы с комендантом: «Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого»… А сам он много позже скажет Гринёву: «Ты видишь, что я не такой ещё кровопийца, как говорит обо мне ваша братья».

Нет, Пушкин отнюдь не делает Пугачёва положительным героем, как пытались представить многие интерпретаторы повести (даже в очень неплохом фильме 1958 года его образ сильно смягчён, особенно в сцене, когда он пытается доказать Гринёву паразитизм дворян). Просто автор рассматривает события «взглядом Шекспира» и рисует живого человека, а не то исчадие ада, которое выводит Сумароков:

Рожденна тварь сия на свет бессильной выдрой,

Но, ядом напоясь, который рыжет Нил,

Сравняться он хотел со баснословной гидрой, —

Явился крокодил.

… Первое появление в романе – и странный диалог с хозяином постоялого двора: «”Эхе, — сказал он, — опять ты в нашем краю! Отколе Бог принес?” Вожатый мой мигнул значительно и отвечал поговоркою: “В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком — да мимо. Ну, а что ваши?”

— Да что наши! — отвечал хозяин, продолжая иносказательный разговор. — Стали было к вечерне звонить, да попадья не велит: поп в гостях, черти на погосте.

“Молчи, дядя, — возразил мой бродяга, — будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов. А теперь (тут он мигнул опять) заткни топор за спину: лесничий ходит”».

«Я ничего не мог тогда понять из этого воровского разговора; но после уж догадался, что дело шло о делах Яицкого войска, в то время только что усмирённого после бунта 1772 года», — заметит Гринёв (напомню: «воровского» в ту пору значило «разбойничьего»). По существу, мы видим Пугачёва, готовящего восстание. Сам он чуть раньше скажет: «Сторона мне знакомая, слава Богу, исхожена и изъезжена вдоль и поперёк». И «исхожена и изъезжена», думается, не только по кабакам (хотя, возможно, именно там и можно было собираться)…

К сожалению, не знаю, кто автор иллюстрации

Эпизод, значение которого Гринёв оценит уже позднее, — «пожалование» «заячьего тулупчика». «Детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли», — изумляется Гринёв. Сам Пугачёв скажет: «Ты крепко передо мною виноват, но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов». Так ли важна для него эта услуга? Думаю, нет. Важно то, что, казалось бы, избалованный барчук, прекрасно понимал, что на добро надо ответить добром, и совершенно неважно, кто это самое добро сделал.

Может быть, не самое корректное сравнение, но вспомните знаменитую сказку М.Е.Салтыкова-Щедрина: «Под деревом, брюхом кверху и подложив под голову кулак, спал громаднейший мужичина и самым нахальным образом уклонялся от работы. Негодованию генералов предела не было.

— Спишь, лежебок! — накинулись они на него, — небось и ухом не ведёшь, что тут два генерала вторые сутки с голода умирают! сейчас марш работать!»

Вот оно, понимание генеральское! «Самым нахальным образом уклонялся от работы», которую делать вовсе не обязан. Однако ведь примерно так же размышляет и Савельич: «Полтину на водку! — сказал он, — за что это? За то, что ты же изволил подвезти его к постоялому двору?» Савельич, но не Гринёв.

Видимо, вот это практически полное отсутствие дворянской спеси и оценил Пугачёв, а никак не ценность «тулупчика». Оценил и то, что, казалось бы, должно было погубить Гринёва, — «ручку» не поцеловал, на верность не присягнул. Ещё выразительнейшая деталь: Гринёв вызван к нему («великий государь требует тебя к себе») – и вот что видит на пиру: «за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачёв и человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгорячённые вином, с красными рожами и блистающими глазами. Между ими не было ни Швабрина, ни нашего урядника, новобранных изменников». Им за «государевым столом» не место, а Гринёв приглашён: «”А, ваше благородие! — сказал Пугачев, увидя меня. — Добро пожаловать; честь и место, милости просим”. Собеседники потеснились. Я молча сел на краю стола».

Иллюстрация П.П.Соколова

Почему так? Мне думается, что, интуитивно или же исходя из своего опыта, но Пугачёв ясно видит разницу между действительно порядочным человеком и теми, кто перешёл на его сторону явно не из идейных соображений.

Кое-кто в комментариях писал мне, что, дескать, Гринёв, трус и предатель, не посмел сказать в лицо Пугачёву, что тот самозванец. Но помилуйте, неужели Пушкин такое написал?

Поначалу Пугачёв уверен, что Гринёв последует за ним: «То ли ещё увидишь! Так ли ещё тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?» Затем видит не ту реакцию, на которую рассчитывал: «Чему ты усмехаешься? — спросил он меня нахмурясь. — Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо». И вот ответ Гринёва: «Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышлёный: ты сам увидел бы, что я лукавствую». И диалог дальше:

«— Кто же я таков, по твоему разумению?

— Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку».

Да, слово «самозванец» не произнесено, но ведь и так всё понятно, и Пугачёв снова предлагает «послужить верою и правдою», аргументируя очень просто: «А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька».

И снова получает отказ – даже на требование не служить против него. Что спасает Гринёва? Думаю, что его честность: «Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — Бог тебе судья; а я сказал тебе правду». И не гневается: «Так и быть, — сказал он, ударя меня по плечу. — Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрёма клонит».

Да, назавтра Гринёв не откажется передать его приказ «Ступай сей же час в Оренбург и объяви от меня губернатору и всем генералам, чтоб ожидали меня к себе через неделю. Присоветуй им встретить меня с детской любовию и послушанием; не то не избежать им лютой казни. Счастливый путь, ваше благородие!» Конечно же, Пётр Андреевич не даст подобного совета, напротив, посоветует наступать, сказав, что «самозванцу способа не было устоять противу правильного оружия». Но и рассчитывал ли Пугачёв на что-либо другое? Во всяком случае, это не помешает ему отблагодарить Гринёва: «Отец наш вам жалует лошадь и шубу с своего плеча». И даже присвоенная урядником «полтина денег»- явно в память о той, на которую поскупился Савельич…

А дальше будет новая встреча. Но о ней – позже.

14. Странное чувство отравляло мою радость — zen.yandex.ru/media/arhkot/strannoe-chuvstvo-ot…

читать дальше

«Странное чувство отравляло мою радость»

Новая встреча Гринёва с Пугачёвым – в Бердской слободе. Повторюсь: в первоначальном варианте Гринёв ехал туда по собственной инициативе: «Я отвечал, что имею лично до него дело и что прошу его принять меня наедине», «Я приехал сам от себя, прибегаю к твоему суду». Это внушает к нему уважение даже у Хлопуши: «Офицер к нам волею приехал».

В окончательном тексте романа этого нет. Не будем сейчас рассуждать, цензуры ли опасался Пушкин или же посчитал более достойным для Гринёва всё-таки прибегнуть к помощи самозванца, лишь попав в его руки (я считаю более правильным второе. И, кстати, скажу ещё, в ответ на указание, что в своих первых статьях я слишком идеализировала Гринёва, а сейчас пишу по-другому: я и сейчас не изменю ни одного слова в тех самых первых статьях. Если кто-то считает иначе, как говорится, его дело). Нам важнее всего, что в обоих вариантах реакция Пугачёва, узнавшего о самоуправстве Швабрина, одна и та же: «Глаза у Пугачёва засверкали. “Кто из моих людей смеет обижать сироту? — закричал он. — Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдёт. Говори: кто виноватый?”

— Швабрин виноватый, — отвечал я. — Он держит в неволе ту девушку, которую ты видел, больную, у попадьи, и насильно хочет на ней жениться.

— Я проучу Швабрина, — сказал грозно Пугачёв. — Он узнает, каково у меня своевольничать и обижать народ. Я его повешу».

И несмотря на все уговоры своего «фельдмаршала» («старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить»), он сумел оценить поступок Гринёва и повёл себя по-человечески, восстановив справедливость.

Однако в этом эпизоде мы видим и другое – видим обречённость Пугачёва, его трагическое одиночество. Горько звучат его слова, адресованные Гринёву (а больше ведь и пожаловаться некому!): «Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою».

То, что Пугачёв во многом зависит от своих людей, автор будет подчёркивать не раз. Ещё раньше, в Белогорской крепости, Гринёв отметит необычное поведение на «военном совете» во время застолья: «Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю. Разговор шел об утреннем приступе, об успехе возмущения и о будущих действиях. Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспоривал Пугачёва». Кстати, и в «Истории Пугачёва» Пушкин отметит: «Яицкие казаки… действовали без его ведома, а иногда и вопреки его воле. Они оказывали ему наружное почтение, при народе ходили за ним без шапок и били ему челом; но наедине обходились с ним как с товарищем и вместе пьянствовали, сидя при нем в шапках и в одних рубахах и распевая бурлацкие песни. Пугачёв скучал их опекою. “Улица моя тесна”, — говорил он Денису Пьянову, пируя на свадьбе младшего его сына». Да и в романе Гринёв заметит: «Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне». Предводитель же боится разлада в своём войске: «Господа енаралы! — провозгласил важно Пугачёв. — Полно вам ссориться. Не беда, если б и все оренбургские собаки дрыгали ногами под одной перекладиной: беда, если наши кобели меж собою перегрызутся». И обречённость его тоже будет отмечена в романе — вспомним «любимую песенку»:

…Что заутра мне доброму молодцу в допрос идти

Перед грозного судью, самого царя.

И приговор «грозного судьи»:

Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,

Что умел ты воровать, умел ответ держать!

Я за то тебя, детинушка, пожалую

Середи поля хоромами высокими,

Что двумя ли столбами с перекладиной.

Поразительно впечатление Гринёва: «Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обречёнными виселице. [А вспомним, что эту же песню поют и люди Дубровского!] Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом».

Однако же, сознавая опасность своего положения, Пугачёв отвергает совет «прибегнуть к милосердию государыни»: «Нет, — отвечал он, — поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удастся!» И в ответ на напоминание о судьбе самозванца Отрепьева расскажет знаменитую «калмыцкую сказку»: «Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!» По-разному можно её оценивать, но нельзя не увидеть стремления к воле, свободе…

Пугачёв – С.В.Лукьянов, Гринёв – О.А.Стриженов (фильм «Капитанская дочка», 1958 г.)

Гринёву эта точка зрения непонятна: «Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину». И, наверное, он прав. Однако он видит не просто злодея, его чувства куда сложнее: «Не могу изъяснить то, что я чувствовал, расставаясь с этим ужасным человеком, извергом, злодеем для всех, кроме одного меня. Зачем не сказать истины? В эту минуту сильное сочувствие влекло меня к нему. Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев, которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока ещё было время».

И – чувства его при известии о пленении Пугачёва. С одной стороны, огромная радость – ведь теперь он может увидеться с близкими: «Мысль их обнять, увидеть Марью Ивановну, от которой не имел я никакого известия, одушевляла меня восторгом. Я прыгал как ребёнок».

«Но между тем странное чувство отравляло мою радость: мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: “Емеля, Емеля! — думал я с досадою, — зачем не наткнулся ты на штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать”. Что прикажете делать? Мысль о нем неразлучна была во мне с мыслию о пощаде, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина». Сравним всё с той же одой Сумарокова:

Страдай теперь и ты!

Уже геенна вся на варвара зияет,

И тартар на тебя разверз уже уста.

А Панин на горах вод Волгиных сияет,

Очистив те места.

Ликует под венцем Российская Астрея,

Скончав несчастье чад державы своея

И злое пиршество свирепого Атрея

В местах страны тоя.

Радость Сумарокова не омрачает ничто. Сохранился ещё один отклик из той эпохи. В рукописном сборнике «Книга, называемая когда что попалось, собрана на Руси, в Крыму, в Молдавии, в Валахии, в Польше, на Волыни и Литве, как бы сказать с не малыми хлопотами. 1792 года декабря 23 дня» есть «Стихи на злодея Пугачёва» неизвестного автора:

Возможно ль сие легко снесть,

Какая получена вредная весть;

Донской казак Емелька Пугачев

В такое зло употребить себя смев,

Общество народно оскорбя,

Неповинных людей губя,

Божественный закон преступил,

Государю своему изменил.

Как его злодея земля не пожрёт

И злой его дух судьба во ад не сведёт?

Чем его за такую вину карать?

Тело его по суставам рвать,

Разорвавши тело, ввергнуть в пламень,

Собрав пепел, положить под камень.

На нем все злое его дело написать,

А имя его проклятию предать,

Чтоб видя все читали,

В веки веков проклинали,

За то ему скверному сверчку,

Такому надобно быть и щелчку.

А вот Гринёв, понимая, конечно, что лютой казни Пугачёву не избежать, жалеет, что тот не погиб в бою… И, я думаю, каждый поймёт, почему «он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу».

Иллюстрация Д.А.Шмаринова

**************

В последних строках романа Пушкин–«издатель» сообщит, что «рукопись Петра Андреевича Гринёва доставлена была нам от одного из его внуков… Мы решились, с разрешения родственников, издать её особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф». «Приличный» в языке Пушкина – «подобающий». К главе «Мятежная слобода» Пушкин напишет эпиграф сам, стилизуя его под Сумарокова:

В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.

«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?» —

Спросил он ласково.

Мне кажется, что сравнение с царём зверей говорит о многом…

15. Ты сам свой высший суд — zen.yandex.ru/media/arhkot/ty-sam-svoi-vysshii-…

читать дальше

«Ты сам свой высший суд»

Не один и не два раза у моих комментаторов промелькнуло упоминание о так называемой «Пропущенной главе» романа. Наверное, всем известно, что она, не войдя в окончательную редакцию повести, сохранилась как черновая рукопись (в ней даже фамилии персонажей сохранились первоначальные: Гринёв зовётся Буланиным, а Зурин — Гринёвым).

Кто-то жалеет, что эта глава пропущена автором, но почти все стараются понять, почему Пушкин так поступил, и с давних времён высказывается мысль, что из цензурных соображений: ведь в ней дана страшная картина «плавучих виселиц».

«Я увидел в сумраке что-то плывшее вниз по Волге. Незнакомый предмет приближался. Я велел гребцам остановиться и дождаться его. Луна зашла за облако. Плывучий призрак сделался еще неяснее. Он был от меня уже близко, и я все еще не мог различить. “Что бы это было, — говорили гребцы. — Парус не парус, мачты не мачты…” — Вдруг луна вышла из-за облака и озарила зрелище ужасное. К нам навстречу плыла виселица, утвержденная на плоту, три тела висели на перекладине».

Иллюстрация Н.Н.Каразина

Да, зрелище, конечно, страшное, тем более что Гринёв узнаёт в одном из повешенных своего бывшего «человека», «по глупости своей приставшего к Пугачёву». Однако мне что-то в цензурные соображения не очень верится. Ведь наряду с этим описанием (кстати, очень любопытно отмечено: «Гребцы смотрели равнодушно и ожидали меня, удерживая плот багром»), в главе после замечания о «русском бунте — бессмысленном и беспощадном» было рассуждение: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка». Мне думается, подобные слова прошли бы через цензуру без всяких препон. Но Пушкин их исключил – может быть, памятуя о декабристах, которых задеть никак не хотел?

Очень трудно пытаться решить, почему что-либо сделал гений, но всё же давайте вместе посмотрим эту главу. В ней Гринёв (позвольте мне именовать его так, как в окончательном тексте) переправляется через Волгу, опережая свой отряд, стремясь скорее попасть в родительское имение и увидеться с дорогими людьми. Однако в имении бунтуют. «Я увидел рогатку и караульного с дубиною. Мужик подошел ко мне и снял шляпу, спрашивая пашпорту. “Что это значит? — спросил я его, — зачем здесь рогатка? Кого ты караулишь?” — “Да мы, батюшка, бунтуем”, — отвечал он, почёсываясь.

— А где ваши господа? — спросил я с сердечным замиранием…

— Господа-то наши где? — повторил мужик. — Господа наши в хлебном анбаре.

— Как в анбаре?

— Да Андрюха, земский, посадил, вишь, их в колодки и хочет везти к батюшке-государю».

Прорваться к своим Пётр Андреевич сумел достаточно легко: «треснул его (виноват) в ухо», «схватил его за ворот» — вот его методы. Однако же в результате и сам оказался запертым. Поначалу он спокойно ожидает развития событий: с одной стороны, скоро должны подъехать гусары, а он хорошо вооружён, с другой – «матушка была обожаема крестьянами и дворовыми людьми, батюшка, несмотря на свою строгость, был также любим, ибо был справедлив и знал истинные нужды подвластных ему людей. Бунт их был заблуждение, мгновенное пьянство, а не изъявление их негодования». Но верный Савельич приносит страшное известие: «Злодеи вошли в село. И знаешь ли, Пётр Андреич, кто их привёл? Швабрин, Алексей Иваныч, нелёгкое его побери!» И Швабрин, естественно, грозит сжечь «анбар» вместе со всеми, если Маша добровольно не выйдет к нему. Пушкин снова подчеркнёт и самоотверженность Маши, готовой на смерть («Бесчестия я не переживу»)ради тех, кого любит, и решимость старика-отца («Полно врать, Марья Ивановна, — сказал мой отец. — Кто тебя пустит одну к разбойникам! Сиди здесь и молчи. Умирать, так умирать уж вместе»), который решается выйти и вступить в бой и даже ранит Швабрина.

Указывают, что автор рисунка – П.П.Соколов, но, по-моему, тут другая подпись

Отчаянная вылазка не спасает их, но тут, как некий «deus ex machina», приходит избавление: «целый эскадрон с саблями наголо» (солдат привёл сумевший уехать из деревни Савельич).

Но интереснее всего развязка бунта: «На другой день доложили батюшке, что крестьяне явились на барский двор с повинною. Батюшка вышел к ним на крыльцо. При его появлении мужики стали на колени.

— Ну что, дураки, — сказал он им, — зачем вы вздумали бунтовать?

— Виноваты, государь ты наш, — отвечали они в голос.

— То-то, виноваты. Напроказят, да и сами не рады. Прощаю вас для радости, что Бог привёл мне свидеться с сыном Петром Андреичем. Ну, добро: повинную голову меч не сечёт. — Виноваты! Конечно, виноваты. Бог дал вёдро, пора бы сено убрать; а вы, дурачьё, целые три дня что делали? Староста! Нарядить поголовно на сенокос; да смотри, рыжая бестия, чтоб у меня к Ильину дню все сено было в копнах. Убирайтесь.

Мужики поклонились и пошли на барщину как ни в чём не бывало».

Швабрина «с конвоем отправили в Казань». А Гринёв с Машей получают долгожданное родительское благословение: «Накануне похода я пришёл к моим родителям и по тогдашнему обыкновению поклонился им в ноги, прося их благословения на брак с Марьей Ивановной. Старики меня подняли и в радостных слезах изъявили свое согласие. Я привел к ним Марью Ивановну бледную и трепещущую. Нас благословили…»

Иллюстрация С.В.Герасимова

Поход продолжается… Дальше будет известие о поимке Пугачёва, и действие продолжится уже как в окончательной редакции (одно отличие: «Савельич опять за мною последовал»).

Так почему же Пушкин убрал из окончательного варианта эту главу? Мне представляется, что перед нами ярчайший пример самоцензуры. Добавляет ли глава что-нибудь к характеристике героев? Конечно, нет. Каждый из персонажей проявляет те же качества, что и прежде (разве что Маша готова к жертве во имя ближних). Но в то же время, меня не оставляет ощущение какой-то, простите, водевильности в изображении бунта: и великолепное «“Да мы, батюшка, бунтуем”, — отвечал он, почёсываясь», и отеческое наставление «батюшки»: «Конечно, виноваты. Бог дал вёдро, пора бы сено убрать; а вы, дурачьё, целые три дня что делали?» И, самое главное, вся глава какая-то слишком уж «вальтерскоттовская»: бунт, любовь, самопожертвование, неожиданное избавление… Всего этого слишком уж много. И, наверное, именно поэтому Александр Сергеевич ею пожертвовал: что́ ему стоило просто убрать несколько строк с описанием виселицы, не о ней здесь речь, в основном.

«Ты сам свой высший суд», — обращался к поэту Пушкин. И «взыскательный художник» не захотел скатиться в откровенную мелодраму…

16. Заслужив и почтение моих ближних — zen.yandex.ru/media/arhkot/zaslujiv-i-pochtenie…

читать дальше

«Заслужив и почтение моих ближних»

Наверное, пришло время подводить итоги.

Прежде всего, я поняла, что резко разделились мнения (действительно партии образовались, как писала одна из комментаторов) вокруг очень любимого мною (да-да, ещё раз это повторю!) Гринёва. Я не буду сейчас касаться обвинения Петруши в том, что не кинулся с саблей в руках на Пугачёва, стоя перед виселицей (наверное, при этом, как Гудини, должен был от всех пут освободиться).

Обвиняют его ещё и в предательстве или в невозвращении к месту службы в Оренбург. Но вспомним, что здесь Гринёв и не очень-то виноват. Зурин заявляет ему: «Оставайся у меня в отряде. В Оренбург возвращаться тебе незачем. Попадёшься опять в руки бунтовщикам, так вряд ли от них ещё раз отделаешься». По всей вероятности, подобные переходы из отряда в отряд были в ту пору распространены, поэтому так ли уж велика вина Гринёва (тем более, что послушался старшего по званию)? Скорее, здесь оплошность Зурина, который должен бы был доложить о зачислении Гринёва в свой отряд, но, видимо, по своей безалаберности этого не сделал (не случайно Пётр Андреевич будет потом читать «секретный приказ ко всем отдельным начальникам арестовать меня, где бы ни попался»).

Нет, речь идёт о характере героя. И если кто-то из читателей и комментаторов в оценке этого персонажа очень близок мне, то для других это недотёпа, неумный и неинтересный человек. Читаю, например, что Гринёв «не перестаёт быть никем! Или вернее остаётся необразованным, эгоистичным простачком, которому сильно повезло в жизни».

Кто-то, похоже, судит о Гринёве по фильму А.А.Прошкина «Русский бунт». Я не хочу сейчас анализировать эту экранизацию. Но поскольку речь зашла о Гринёве, сказать своё «мяу» обязана. Мне был задан вопрос: «А как вам Маковецкий в роли Швабрина? Гринёв на его фоне, по-моему, проигрывает». В вопросе о «проигрыше» Гринёва в данном фильме согласна на сто процентов. Но виноват ли в этом пушкинский герой? Тот же комментатор отметил «странное решение Прошкина взять на главные роли не самых талантливых польских актёров, которые после этого фильма себя никак не проявили». По-моему, более чем странное. Когда я увидела Гринёва с каким-то, по-моему, кукольным личиком в фильме, вспомнила определение Молчалина: «услужлив, скромненький, в лице румянец есть» — и только.

М.Даменцкий в роли Гринёва

Сейчас мне трудно писать подробно (фильм видела давно и, честно скажу, пересматривать не хочется), но помнится, что там Гринёв как раз и был изображён таким, как представляется некоторым читателям: приятным, милым и… никаким. И, конечно же, рядом с актёром такого масштаба, как С.В.Маковецкий (хотя, мне кажется, староват он для Швабрина), его персонаж не может не потеряться. Но таков ли герой у Пушкина?

Кстати, если речь уж зашла о воплощениях образа на экране, наверное, нужно вспомнить, что в фильме 1958 года Гринёва сыграл О.А.Стриженов; среди образов, воплощённых им (а я имела счастье неоднократно видеть его и на сцене), бывали всякие персонажи, но «никаких» я что-то не припомню, к тому же, учитывая постоянно упоминаемую разборчивость актёра в выборе ролей, думаю, что он просто не согласился бы играть безликого персонажа. И его Гринёв – личность.

О.А.Стриженов в роли Гринёва

А через двадцать лет после фильма, в телеспектакле, появился другой Гринёв – тогда только становящийся знаменитым, ещё не сыгравший своего Медведя А.Г.Абдулов, тоже, согласитесь, безликих персонажей не игравший

А.Г.Абдулов в роли Гринёва

Кстати, вспомним, кто был в этих фильмах Швабриным: В.А.Шалевич и Л.А.Филатов – актёры, на фоне которых менее талантливый исполнитель тоже вполне мог бы затеряться…

Исходя из этого, думаю, речь идёт о режиссёрской трактовке, а никак не о характере героя.

Так неужели Гринёв действительно, как написал один из комментаторов, «такой простачок, как Иванушка дурачок»? Рискуя вызвать гнев одной из «партий» моих читателей, всё же скажу: по-моему, ни в коем случае! «Простачок» плывёт по течению, а здесь… В той самой «Пропущенной главе» есть фраза о встрече Петра Андреевича с родителями: «Оба смотрели на меня с изумлением, — три года военной жизни так изменили меня, что они не могли меня узнать». А отец тут же скажет: «Надеюсь, что теперь ты исправился и перебесился. Знаю, что ты служил, как надлежит честному офицеру. Спасибо. Утешил меня, старика».

Да, перед родителями уже взрослый офицер, а из дома уехало «дитя», избалованный недоросль… А не вернуться ли нам к этому слову, которое так охотно применяют к Гринёву многие исследователи? Что оно означает?

Своё современное значение оно получило благодаря бессмертной комедии Д.И.Фонвизина (кстати, этот автор так умел «припечатать словом», что не только значение понятия «недоросль» изменил, но и бригадирский чин вскоре после выхода другой его комедии был упразднён, и многие говорят, что не без участия Фонвизина в этом). В словарях мы найдём исконное значение слова: «истор. в XVIII веке в России — молодой дворянин, не достигший совершеннолетия и не поступивший на государственную службу», то есть, говоря современным языком – подросток, а более «продвинутым» — тинейджер. Но Фонвизин так изобразил своего Митрофанушку, что мы и имя-то его теперь произносим, имея в виду нечто совершенно определённое.

В начале романа Гринёв – «недоросль», возможно, не только в историческом, но и в нашем понимании, но в конце его перед нами человек, не раз смотревший смерти в лицо, и назвать его «простачком» или «недалёким» я никак не могу (и уж тем более «эгоистичным»!).

Очень интересно, что в рукописях Пушкина сохранилось введение к роману, написанное от лица Гринёва:

«Любезный внук мой Петруша!

Часто рассказывал я тебе некоторые происшествия моей жизни и замечал, что ты всегда слушал меня со вниманием, несмотря на то, что случалось мне, может быть, в сотый раз пересказывать одно. На некоторые вопросы я никогда тебе не отвечал, обещая со временем удовлетворить твоему любопытству. Ныне решился я исполнить моё обещание. Начинаю для тебя свои записки, или лучше искреннюю исповедь, с полным уверением, что признания мои послужат к пользе твоей. Ты знаешь, что, несмотря на твои проказы, я всё полагаю, что в тебе прок будет, и главным тому доказательством почитаю сходство твоей молодости с моею. Конечно, твой батюшка никогда не причинял мне таких огорчений, какие терпели от тебя твои родители. Он всегда вёл себя порядочно и добронравно, и всего бы лучше было, если б ты на него походил. Но ты уродился не в него, а в дедушку, и по-моему это ещё не беда. Ты увидишь, что, завлечённый пылкостию моих страстей во многие заблуждения, находясь несколько раз в самых затруднительных обстоятельствах, я выплыл наконец и, слава богу, дожил до старости, заслужив и почтение моих ближних и добрых знакомых. То же пророчу и тебе, любезный Петруша, если сохранишь в сердце твоём два прекрасные качества, мною в тебе замеченные: доброту и благородство.

5 августа 1833. Чёрная речка».

Из него мы ясно видим, что Пушкин наградил своего героя долголетием, хорошим сыном и, будем надеяться, достойным внуком. И, думаю, заслуженно. А что касается разговоров о «пресности» и «безликости» героя… Когда-то сам Александр Сергеевич заметил:

А нынче все умы в тумане,

Мораль на нас наводит сон,

Порок любезен — и в романе,

И там уж торжествует он…

Издавна отрицательные герои казались интереснее положительных, но всё же считаю, что Гринёв заслуживает не только внимания, но и уважения.

************

И ещё одно – в связи со словом «недоросль» не могу не привести отрывок из воспоминаний Е.П.Рудыковского, штаб-лекаря, сопровождавшего семью Раевских в их путешествии на Кавказ и в Крым и лечившего заболевшего в Екатеринославе Пушкина: «В Горячеводск мы приехали все здоровы и веселы. По прибытии генерала в город тамошний комендант к нему явился и вскоре прислал книгу, в которую вписывались имена посетителей вод. Все читали, любопытствовали. После нужно было книгу возвратить и вместе с тем послать список свиты генерала. За исполнение этого взялся Пушкин. Я видел, как он, сидя на куче брёвен, на дворе, с хохотом что-то писал, но ничего и не подозревал. Книгу и список отослали к коменданту.

На другой день, во всей форме, отправляюсь к доктору Ц., который был при минеральных водах.

— Вы лейб-медик? приехали с генералом Раевским?

— Последнее справедливо, но я не лейб-медик.

— Как не лейб-медик? Вы так записаны в книге коменданта; бегите к нему, из этого могут выйти дурные последствия [Лейб-медик — придворное звание, каждый лейб-медик состоял врачом или консультантом у одной из особ царствующего дома].

Бегу к коменданту, спрашиваю книгу, смотрю: там, в свите генерала, вписаны — две его дочери, два сына, лейб-медик Рудыковский и недоросль Пушкин.

Насилу я убедил коменданта всё это исправить, доказывая, что я не лейб-медик и что Пушкин не недоросль, а титулярный советник, выпущенный с этим чином из Царскосельского лицея. Генерал порядочно пожурил Пушкина за эту шутку. Пушкин немного на меня подулся, и вскоре мы расстались. Возвратясь в Киев, я прочитал «Руслана и Людмилу» и охотно простил Пушкину его шалость».

Вот так шутил Александр Сергеевич!

Да, Кот увлёкся, а темы для разговоров ещё остались. До следующего раза!

16. Магический кристалл — zen.yandex.ru/media/arhkot/magicheskii-kristall…

читать дальше

«Магический кристалл»

А теперь о героине романа.

И тут тоже, разумеется, возникают вопросы. И прежде всего – почему роман назван именно так. А ещё недоумённо спросил один из комментаторов, тоже о названии: ведь в упомянутой Швабриным песне «капитанская дочь» — отнюдь не пример для подражания. Что тут сказать? Попробую ответить (конечно, не на издевательские вопросы плана «Так и непонятно, почему роман называется «Капитанская дочка». Назвали бы «Летопись временных лет». Ах, уже было»).

Сначала о песне, которая Пушкину, видимо, нравилась. Ещё до написания романа Пушкин упомянул её в черновом варианте «Барышни-крестьянки»:

«Пастух обещал принести их [лапти] к завтрашнему утру, и Настя побежала прочь, распевая свою любимую песню.

Капитанская дочь,

Не ходи гулять в полночь».

Надо признаться, что в той повести, с её, по понятиям пушкинского времени, довольно смелыми поступками героини, песня, пожалуй, прозвучала бы более уместно. А здесь… Если говорить об упоминании песни Швабриным, то, конечно, можно увидеть скрытое оскорбление. А в названии Александр Сергеевич не случайно, наверное, заменит «дочь» на более ласковое «дочка», тем самым удаляясь от характера героини песни. Ведь сам он на вопросы, можно ли давать книгу барышням, отвечал: «Давайте, давайте читать!»

Мне кажется, что Пушкин, как и в «Онегине», хотел вывести в романе свой «милый идеал». Достаточно странно звучат некоторые обвинения, адресуемые Маше читателями. В первую очередь, конечно, «необразованная». Да, образование Маша, разумеется, получила очень небольшое (вероятнее всего, грамоте обучил её отец Герасим), однако для того времени уметь читать и писать было не так уж мало, особенно для девушки, живущей в такой глуши.

Я уже писала о лучших душевных качествах, которые Маша почерпнула от родителей. Но самое главное – это, если можно так выразиться, ум сердца, духовное богатство, которое не зависит ни от образования, ни от воспитания.

Иллюстрация В.Токарева

Кстати, обратили ли вы внимание: вот уже много лет читатели и критики называют героиню повести Машей, однако в тексте она именуется практически везде Марьей Ивановной. Это, конечно, и отражение этикета того времени, но и кое-какие выводы сделать можно. Гринёв, помимо обращения в стихах «Ты, узнав мои напасти, сжалься, Маша, надо мной», — назовёт её по имени лишь трижды, в минуты сильнейшего волнения: во время признания в любви («Я схватил её руку и прильнул к ней, обливая слезами умиления. Маша не отрывала её…»), при другом, более тяжёлом объяснении, когда получен отказ от отца («Нет, Пётр Андреич, — отвечала Маша, — я не выйду за тебя без благословения твоих родителей»), и в минуты прощания её с отцом («Маша, бледная и трепещущая, подошла к Ивану Кузмичу, стала на колени и поклонилась ему в землю», «Маша кинулась ему на шею и зарыдала»). Мне кажется, что это отражает его трепетно-уважительное отношение к ней.

А вот Швабрин не слишком церемонится: «Швабрин описал мне Машу, капитанскую дочь, совершенною дурочкою». И в сцене ссоры издевательски заметит: «Это значит, что ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серёг»).

В своё время В.Г.Белинский написал о «Евгении Онегине»: «Несмотря на то, что роман носит на себе имя своего героя, – в романе не один, а два героя: Онегин и Татьяна. В обоих их должно видеть представителей обоих полов русского общества в ту эпоху».

«Капитанская дочка» названа по главной героине. Да, в романе есть ещё два героя-антагониста, но ведь личность каждого из них определяется во многом и отношением к Маше. Вполне можно допустить, что Гринёв искренне полюбил Машу, потому что просто не встречал на своём пути никого, подобного ей. Но ведь Швабрин, переведённый из гвардии, почему-то упорно добивается Маши – и хочет не просто получить её, но сделать женой. Значит, есть в этой простенькой девушке что-то, привлекающее его. Многие мои читатели задавались вопросом, почему Швабрин так упорно добивается Маши, почему его влечёт к ней? Мне кажется (и я писала об этом в своих ответах), что подчас даже самого страшного злодея манит к себе то, что стоит на недосягаемой для него высоте, и приводила в пример Свидригайлова из романа Ф.М.Достоевского, стремящегося заполучить Дуню Раскольникову. Правда, Свидригайлов, на мой взгляд, благороднее: его любовь в конце концов не даст причинить зла любимой. Помните его отчаянные вопросы: «Так не любишь? И… не можешь?.. Никогда?» Швабрин же готов в своей гнусности идти до конца. Правда, в «Пропущенной главе», захватив всё семейство, раненый, он отдаст приказ: «Вешать его… и всех… кроме её…» Но я уже писала, что и в любви он остаётся эгоистом, думающим лишь о себе.

Автора иллюстрации узнать не смогла

А вот Маша готова ради дорогих людей на всё. Она не боялась своей смерти, решительно отказывая Швабрину, но, всё в той же «Пропущенной главе», поначалу «с ангельским спокойствием ожидая решения судьбы», затем пытается, жертвуя собой, спасти других: «Выпустите меня. Швабрин меня послушает… Бесчестия я не переживу… Но, может быть, я спасу моего избавителя и семью, которая так великодушно призрела мое бедное сиротство». И её прощание с любимым: «Простите же и вы, Пётр Андреич. Будьте уверены, что… что…», — только подчеркнёт силу её чувства.

…И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал, — напишет Пушкин в последней главе «Онегина».

«Магический кристалл» (шар из прозрачного кристаллического материала) издавна использовался для гаданий, ви́дения «прошлого, настоящего и будущего». Может быть, и здесь Пушкин смотрел через такой волшебный шар?

Но мне этим «магическим кристаллом» представляется Маша – только не судьбу она людям предсказывает, а позволяет увидеть истинную цену человека.

А в конце романа она из пассивной героини, за которую борются, начнёт сама борьбу с судьбой – и победит! Может быть, когда Пушкин создавал этот образ, он вспоминал тех прекрасных русских женщин,

Которые, отчизну покидая,

Шли умирать в пустынях снеговых…

Ведь, воспитанная Василисой Егоровной, она ни на минуту не задумалась бы, если бы получила возможность разделить судьбу любимого.

Кто-то из комментаторов мне написал: «Лучший герой в повести один — то есть одна», — и я с этим полностью согласна.

***************

Осталось добавить лишь одно. Роман Пушкина был опубликован в издаваемом им журнале «Современник», в четвёртом номере (последнем, вышедшем при жизни Александра Сергеевича), и встречен читателями восторженно, о чём свидетельствует запись А.И.Тургенева о вечере у Фикельмонов от 9 января 1837 года: «Два дня тому назад мы провели восхитительный вечер у австрийского посланника… Образовался маленький кружок, состоявший из французского посла Баранта, Пушкина, Вяземского, прусского посла и вашего покорного слуги… Разговор был разнообразный, блестящий и полный большого интереса… Пушкин рассказывал нам анекдоты, черты из жизни Петра I, Екатерины… Повесть Пушкина “Капитанская дочь» так прославилась, что Барант, не шутя, предлагал автору, при мне, перевести её на французский с его помощью».

… Ну вот, кажется, пока всё о романе…

Смысл заглавия «Капитанской дочки»

 Появление капитанской дочки в произведении

Ка­пи­тан­ской доч­кой в од­но­имен­ном про­из­ве­де­нии А.С. Пуш­ки­на яв­ля­ет­ся Маша Ми­ро­но­ва. При ее пер­вом по­яв­ле­нии в тре­тьей главе она не про­из­во­дит осо­бо­го впе­чат­ле­ния:

«Тут вошла де­вуш­ка лет во­сем­на­дца­ти, круг­ло­ли­цая, ру­мя­ная, с свет­ло-ру­сы­ми во­ло­са­ми, глад­ко за­че­сан­ны­ми за уши, ко­то­рые у ней так и го­ре­ли. С пер­во­го взгля­да она не очень мне по­нра­ви­лась. Я смот­рел на нее с предубеж­де­ни­ем: Шваб­рин опи­сал мне Машу, ка­пи­тан­скую дочь, со­вер­шен­ною ду­роч­кою».

Очень важно для А.С. Пуш­ки­на, что пер­вое впе­чат­ле­ние за­уряд­но, неброс­ко и не вы­зы­ва­ю­ще.

 Гринев и Маша

В сле­ду­ю­щей главе Петр Гри­нев видит в Маше Ми­ро­но­вой чув­стви­тель­ную и бла­го­ра­зум­ную де­вуш­ку. В раз­го­во­ре со Шваб­ри­ным, ко­то­рый со­ве­ту­ет не пи­сать лю­бов­ных сти­хов Маше, а по­да­рить ей пару серег, Гри­нев вос­при­ни­ма­ет это как оскорб­ле­ние и резко от­ве­ча­ет. После этого про­ис­хо­дит по­еди­нок. Маша вы­ха­жи­ва­ет Петра, Гри­нев пред­ла­га­ет ей стать его женой. Ан­дрей Пет­ро­вич Гри­нев в ответ на прось­бу сына бла­го­сло­вить его брак с Машей пишет рез­кое пись­мо. Маша го­во­рит Гри­не­ву, что будет его пом­нить, же­ла­ет сча­стья с дру­гой и ка­те­го­ри­че­ски от­ка­зы­ва­ет­ся вы­хо­дить замуж за него без бла­го­сло­ве­ния его отца. В это время на­чи­на­ет­ся пу­га­чев­ское вос­ста­ние.

 Пугачевщина

Ка­пи­тан про­ща­ет­ся со своей до­че­рью, он про­сит ее на­деть са­ра­фан, чтобы она была неот­ли­чи­ма от дво­ро­вых де­ву­шек. Важ­ным мо­мен­том яв­ля­ет­ся то, что Маша – дочь че­ло­ве­ка чести и долга. А.С. Пуш­ки­ну очень важно все, что свя­за­но с пред­ка­ми, от­ца­ми.

При этом ни Ми­ро­но­вы, ни Гри­не­вы не яв­ля­ют­ся знат­ны­ми фа­ми­ли­я­ми.

Спасение Маши

Перед Пет­ром Ан­дре­еви­чем вста­ет выбор. Кре­пость за­хва­че­на вос­став­ши­ми, в кре­по­сти на­хо­дит­ся си­ро­та Маша Ми­ро­но­ва:

«Оста­вать­ся в кре­по­сти, под­власт­ной зло­дею, или сле­до­вать за его шай­кою было непри­лич­но офи­це­ру. Долг тре­бо­вал, чтобы я явил­ся туда, где служ­ба моя могла еще быть по­лез­на оте­че­ству в на­сто­я­щих за­труд­ни­тель­ных об­сто­я­тель­ствах… Но лю­бовь силь­но со­ве­то­ва­ла мне оста­вать­ся при Марье Ива­новне и быть ей за­щит­ни­ком и по­кро­ви­те­лем».

Гри­нев от­прав­ля­ет­ся в Орен­бург. Через уряд­ни­ка Мак­си­мы­ча Маша пе­ре­да­ет пись­мо, в ко­то­ром про­сит за­щи­ты. Шваб­рин угро­жа­ет все от­крыть Пу­га­че­ву, если она не ста­нет его женой. По­нят­но, что могут сде­лать пу­га­чев­цы с до­че­рью каз­нен­но­го ка­пи­та­на. В про­из­ве­де­нии упо­ми­на­ет­ся Ели­за­ве­та Хар­ло­ва, жена ко­мен­дан­та кре­по­сти, ко­то­ро­го убили при штур­ме. Пу­га­чев ее сде­лал своей на­лож­ни­цей, потом отдал своей шайке, и в конце кон­цов Хар­ло­ву с се­ми­лет­ним бра­том рас­стре­ля­ли.

Гри­нев идет на на­ру­ше­ние во­ин­ско­го долга и по­ки­да­ет Орен­бург, при этом про­сит у ге­не­ра­ла отряд для очист­ки Бе­ло­гор­ской кре­по­сти и по­лу­ча­ет отказ. От­прав­ля­ет­ся с Са­ве­льи­чем в Бе­ло­гор­скую кре­пость, по до­ро­ге его хва­та­ют пу­га­чев­цы и от­во­дят к Пу­га­че­ву, с ним он от­прав­ля­ет­ся в кре­пость, где спа­са­ет Марию Ива­нов­ну от Шваб­ри­на. После этого оста­ет­ся в от­ря­де Зу­ри­на. Неожи­дан­но Зурин по­лу­ча­ет при­каз аре­сто­вать Гри­не­ва. Из-за фор­маль­но­го под­хо­да к делу на суде ему не уда­ет­ся оправ­дать­ся, си­ту­а­ция ста­но­вит­ся смер­тель­но опас­ной, а на­зы­вать имя Марьи Ива­нов­ны и вме­ши­вать ее в су­деб­ные тяжбы он не хочет.

Марья Ива­нов­на Ми­ро­но­ва едет в Пе­тер­бург к им­пе­ра­три­це, чтобы про­сить ее по­ми­ло­вать Гри­не­ва, и спа­са­ет его.

 Роль Марьи Ивановны в повести

Роль Маши Ми­ро­но­вой очень ве­ли­ка. Герой, по­лю­бив ее, всту­па­ет в по­еди­нок за честь дамы. Ради нее он по­ки­да­ет свое место служ­бы, по­па­да­ет к Пу­га­че­ву, рис­ку­ет жиз­нью. В конце кон­цов он осуж­ден, и имен­но Маша Ми­ро­но­ва его спа­са­ет.

П.А. Вя­зем­ский, от­зы­ва­ясь о «Ка­пи­тан­ской дочке» после смер­ти А.С. Пуш­ки­на, пишет, что это дру­гая Та­тья­на, т. е. вто­рая. Вер­ность таким пат­ри­ар­халь­ным нрав­ствен­ным цен­но­стям, как честь и до­сто­ин­ство, – это то, что объ­еди­ня­ет Та­тья­ну и Машу, то, что при­вле­ка­ет ав­то­ра в ге­ро­ях по­ве­сти. Для А.С. Пуш­ки­на Маша Ми­ро­но­ва – ге­ро­и­ня, во­пло­ща­ю­щая самые цен­ные и до­ро­гие черты ха­рак­те­ра рус­ской жен­щи­ны. Таким об­ра­зом, в по­ве­сти глав­ная ге­ро­и­ня за­ни­ма­ет важ­ное место не толь­ко в сю­же­те, но и как во­пло­ще­ние самых важ­ных и до­ро­гих нрав­ствен­ных ка­честв рус­ско­го че­ло­ве­ка. 

Вопросы к конспектам

Как вы ду­ма­е­те, по­че­му А.С. Пуш­ки­ну было так важно, чтобы пер­вое впе­чат­ле­ние о Маше Ми­ро­но­вой при ее по­яв­ле­нии в по­ве­сти было неброс­ким и не вы­зы­ва­ю­щим?

По­че­му автор на­звал свой роман «Ка­пи­тан­ская дочка», а не, пред­по­ло­жим, «Пу­га­чев», «Гри­нев», «Шваб­рин» или «Маша Ми­ро­но­ва»?

Ка­ко­ва роль Маши Ми­ро­но­вой в по­ве­сти?

мне на службу.

— Держите руки прямее…, Пётр Андреич.

— Мы то с матушкой думали, что я в Петербург поеду.
Я уже воображал себя офицером гвардии. Мечтал об удовольствиях
Петербургской жизни, а батюшка сказали:
» Нет! Петруша в Петербург не поедет. Пускай послужит он
в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет
солдат, а не шаматон.
Тут служба мне показалась тяжким несчастьем.

— А вот прошло несколько месяцев и жизнь моя здесь в крепости
сделалась не только сносной.., но даже приятной.

— Что ж приятного?

— Мы познакомились.
Я привязался к вашему семейству.
Ту узнав мои напасти Сжалься Маша надо мной
Зря меня в сей лютой части, И что я пленён тобой.
Что я пленён тобой.

— Песня твоя не хороша. Кто эта Маша пред которой ты
изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти.
Уж не Марья ль Ивановна?

— Не твоё дело, кто бы не была эта Маша.

— Послушай дружеского совета. Коли ты хочешь успеть, то
советую действовать ни песенками.

— Что это сударь значит? Изволь объясниться.

— С охотою. Это значит, что ежели ты хочешь, чтобы
Марья Ивановна ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных
стишков, подари ей… пару серёг.

— Почему ты о ней такого мнения?

— А потому что по опыту знаю её нрав и обычай.

— Ты лжешь, мерзавец! Ты лжешь самым бестыдным образом

— Вот ты как! Это тебе так не пройдёт.
Вы своей кровью будете отвечать мне за вашу дерзость.

— Стойте, комендант требует вас, господа офицеры.

— Я просил вас быть моим секундантом. Вы отказались.
Зачем же было доносить Ивану Кузьмичу?

— Как бог свят. Я Ивану Кузьмичу того не говорил.
Василиса Егоровна выведала всё от меня.

— Ах, мои батюшки, на что это пожоже?

— Как что? В нашей крепости заводить смертоубийство.
Иван Кузьмич, сейчас же их под арест.
Пётр Андреич, Алексей Иваныч, подавайте сюда ваши шпаги, подавайте.
Палашка, отнеси эти шпаги в чулан.
Пётр Андреевич, этого я от тебя не ожидала.
Добро Алексей Иванович он за душегубство из гвардии выписан,
он и в господа бога не верует, а ты то что же туда же лезешь.

— При всём моём уважении к вам, не могу не заметить, что напрасно
вы изволите беспокоиться, подвергая нас вашему суду.
Предоставьте это Ивану Кузьмичу это его дело.

— Ах, мой батюшка, да разве муж и жена не един дух и не едина плоть?

— Надлежало бы мне посадить вас под арест.

— Развоевался! Под арест!
Будет.
Ну, помиритесь и поцелуйтесь.
Палашка, отдай им шпаги.

— Наше дело этим кончиться не может.

— Завтра поутру у реки.

— Вы забыли вашу шпагу. Я так обмерла, когда сказали нам,
что вы намерены биться на шпагах. Я уверена, что не вы зачинщик ссоры.
Верно виноват Алексей Иваныч.

— Почему же вы так думаете, Марья Ивановна.

— Да так, он такой насмешник. Он мне противен: а странно,
ни за чтобы я не