Погуляйте ратнички вам последние праздники лошади запряжены сундуки уложены

I

(На растянутый лад, под ливенку. Поют парни.)

Разлюбимый мой товарищ
С одной ложки ел и пил.
С одной ложки ел и пил,
У меня милку отбил.

*

Девки крали, девки крали,
Шестьдесят рублей украли.
А ребята короли
С завода лошадь увели.

*

Я свою симпатию
Узнаю по платию.
Как белая платия,
Так моя симпатия.

*

Под окошком следа нет,
Видно, кони вымели.
А моей милашки нет,
Видно, замуж выдали.

*

Не стругает мой рубанок,
Не пилит моя пила.
Нас священник не венчает,
Мать совету не дала.

*

Я не сам гармошку красил,
Не сам лаком наводил.
Я не сам милашку сватал —
Отец с матерью ходил.

*

Наши дома работа́ют.
А мы в Питере живем.
Дома денег ожидают,
Мы в опорочках придем.

*

Дуют ветры, дуют буйны
Из куста орехова.
Ты скажи, моя зазноба,
С кем вчера проехала?

*

Погуляйте, ратнички,
Вам последни празднички.
Лошади запряжены,
Сундуки улажены.

*

Не от зябели цветочки
В поле приувянули.
Девятнадцати годочков
На войну отправили.

*

Сядьте, пташки, на березку,
На густой зеленый клен.
Девятнадцати годочков
Здесь солдатик схоронен.

*

Ты не гладь мои кудерки,
Золоченый гребешок,
За Карпатскими горами
Их разгладил ветерок.

II

(Плясовой лад, под тальянку. Поют бабы и девки.)

Ах, Ванька, туз,
Потерял картуз.
А я пол мела —
Картуз подняла.

*

Мой муж арбуз,
А я его дыня.
Он вчера меня побил,
А я его ныня.

*

Мельник, мельник
Завел меня в ельник.
Меня мамка веником:
Не ходи по мельникам!

*

Хоть бы тучка накатила
Или дождичек пошел.
Хоть бы милый догадался,
На вечерушку пришел.

*

Гармонист, гармонист,
Рубаха бурдовая,
Чрез тебя я, гармонист,
Стала нездоровая.

*

Мой миленок в Питери
Поступил в учители,
За дубовыим столом
Пишет серебряным пером.

*

Проводила мужа,
Под ногами лужа.
Сердце бьется, коло́тится:
Боюсь, назад воро́тится,

*

А я нынче молода —
На лето невеста.
Ищи, мамка, жениха,
Хорошее место!

*

Пойду плясать,
Ногой топну.
Семерых люблю,
По одном сохну!

*

Рассыпься, горох,
На две половинки…
У попа жена помрет,
Пойду на поминки.

*

Опущу колечко в речку,
Что-нибудь да попадет.
Либо щука, либо лень,
Либо с милого ремень.

*

Дай бог снежку
Завалить стёжку,
Чтобы милый не ходил
К моему окошку.

*

Прокатился лимон*
По чистому полю.
Не взяла бы сто рублей
За девичью волю!

---

^* Лимон — образ солнца.

М. Горький назвал С. Есенина великим национальным поэтом. «Какой чистый и какой русский поэт!» — так определил М. Горький самобытность С. Есенина. В лирике поэта нашли отражение образы родной природы, черты национального характера. В его стихах звучат фольклорные интонации, в полной мере проявились в ней традиции народной поэзии.

В первых же стихах С. Есенина мы находим отголоски самых популярных фольклорных жанров песен и частушек, бытовавших в рязанской деревне. По словам самого поэта, он начал писать, «подражая частушкам». На протяжении всей жизни он собирал частушки, их у него было около четырех тысяч. В поэме «Русь», в стихотворениях «Узоры», «Молитва матери» С. Есенин с болью поведал о народном горе, о печали русской деревни. И его чувствам, его стихам были созвучны частушки о ненавистной солдатчине, о судьбе крестьянских парней на войне:

Погуляйте ратнички,

Вам последние праздники.

Лошади запряжены,

Сундуки уложены.

С. Есенин хорошо знал обрядовую поэзию. В его творчестве нашли отражение как календарные, так и семейные обряды. Широко показывая народный быт, поэт не мог пройти мимо этой формы народной культуры. Масленичные обряды, Фомина неделя, магия Ивана Купалы прочно вошли в поэтический мир С. Есенина:

Матушка в Купальницу по лесу ходила,

Босая, с подтыками, по росе бродила…

Родился я с песнями в травном одеяле,

Зори меня вешние в радугу свивали.

Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,

Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

Больше всего С. Есенин любил русские песни. За ними он проводил целые вечера, а иногда и дни. Многие его ранние стихи написаны в песенном жанре: им свойственны распевность, своеобразная мелодика, четкий ритм:

Выткался на озере алый свет зари,

На бору со звонами плачут глухари,

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.

Только мне не плачется — на душе светло.

В своей поэзии С. Есенин часто использует песенные сюжеты, мотивы, образы, видоизменяя и преобразуя их порой до неузнаваемости. Например, в основе раннего стихотворения «Хороша была Танюша, краше не было в селе…» — сюжет народной лирической песни об измене милого, так же, как и народная песня этого типа, стихотворение построено в форме диалога. Однако С. Есенин добавляет трагическую развязку, вводит мотив убийства из ревности, не характерный для народных песен.

Изучая фольклор, С. Есенин уловил не только многие формальные особенности народной поэзии, но и ее душевный настрой. Главный элемент этого настроя — одушевление природы:

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманной глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякши тишины.

В этом фрагменте стихотворения «О красном вечере задумалась дорога…», написанного молодым поэтом, ясно видно, какими путями идет освоение фольклорных приемов. Одушевление природных явлений рождает у поэта новый образ, гораздо более сложный и отражающий не только коллективное, но и индивидуальное поэтическое видение. Таких образов в поэзии С. Есенина множество. Черемуха у него «спит в белой накидке», вербы — плачут, тополя — шепчут, «туча кружево в роще связала», «пригорюнились девушки-ели», «улыбнулась солнцу сонная земля», «словно белою косынкой подвязалася сосна» и т. д.

Часто использовал С. Есенин прием психологического параллелизма, тоже характерный для народной поэзии. Но и здесь поэт стремился найти параллели, которые наиболее точно выражали бы его внутренний мир, его настроение:

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа,

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

Будучи главным образом лирическим поэтом, С. Есенин чаще обращался к лирическим народным песням и частушкам. Однако важную роль в его творчестве играли и эпические формы устной поэзии: былины, исторические песни, сказки, легенды. Поэма «Повесть о Евпатии Коловрате» представляет собой произведение, созданное на основе былин и исторических песен. То же самое можно сказать о поэме «Марфа Посадница». В основе стихотворения «Сиротка» — сюжет русской народной сказки о Морозко, в нем присутствуют стилистические особенности этого фольклорного жанра. Фольклор помог С. Есенину стать глубоко народным поэтом, отразить народный характер мировосприятия, передать образ мыслей народа, его чувства и настроения. Его стихи будут живы до тех пор, пока будет жив русской народ.

Озорной Есенин
Стихотворения, частушки, страдания

Частушки

Девичьи и полюбовные

 

Из колодца вода льется,
Вода волноватая.
Мил напьется, подерется,
А я виноватая.

* * *

 

– Дорогой, куда пошел?
– Дорогая, по воду.
– Дорогой, не простудись
По такому холоду.

* * *

 

Сидела на бочке.
Румяные щечки.
Люди скажут – «навелась».
Я ж такая родилась.

* * *

 

Милый ходит за сохой,
Машет мне косынкой.
Милый любит всей душой,
А я половинкой.

* * *

 

Рассыпься, горох,
По чистому блюду.
Я любила всех подряд,
Теперя не буду.

* * *

 

Полоскала я платочек,
Полоскала – вешала.
Не любила я милого,
Лишь словами тешила.

* * *

 

С гор потоки, с гор потоки,
С гор холодная вода.
Насмеялся дрянь-мальчишка,
А хороший никогда.

* * *

 

Ай, лед хрустит
И вода льется.
Ты не думай, не гадай —
Дело не сойдется.

* * *

 

Ах, платочек-летуночек,
Обучи меня летать.
Не высоко, не далеко —
Только милого видать.

* * *

 

Милый пишет письмецо:
«Не потеряла ли кольцо?»
А я на толево пишу —
На правой рученьке ношу.

* * *

 

Я калоши не ношу,
Поблюду их к лету.
А по совести скажу —
У меня их нету.

* * *

 

– Милая подруженька,
Чем ты набелилася?
– Я коровушку доила,
Молочком умылася.

* * *

 

Маменька ругается,
Куда платки деваются.
Сама не догадается,
Что милый утирается.

* * *

 

С крыши капала вода,
Милый спрашивал года.
– Скажи, милка, сколько лет,
Повенчают али нет?

* * *

 

Дайте ходу пароходу,
Натяните паруса.
Не за все дружка любила —
За кудрявы волоса.

* * *

 

Не тобой дорога мята,
Не тебе по ней ходить,
Не тобою я занята,
Не тебе меня любить.

* * *

 

На оконышке цветочек,
Словно бархатиночка.
Оттого милой не любит,
Что я сиротиночка.

* * *

 

Я свои перчаточки
Отдала Васяточке:
Я на то надеюся —
Пойду плясать, согреюся.

* * *

 

Я плясала, топала,
Я любила сокола,
Я такого сокола —
Ростом невысокого.

* * *

 

Скоро, скоро Троица,
Береза принакроется.
Скоро миленький приедет,
Сердце успокоится.

* * *

 

Милая сестрица,
Давай с тобой делиться:
Тебе соху, борону,
Мне чужую сторону.

* * *

Милая, духаная,

Соломой напиханная,

Ликом наведенная,

Скажи, в кого влюбленная?

* * *

 

Милый мой, хороший мой,
Мне с тобой не сговорить.
Отпусти меня пораньше,
Мне коровушку доить.

* * *

 

Плясала вприсядку,
Любила Васятку.
Теперя Васятку —
Под левую пятку.

Прибаски

I
(На растянутый лад, под ливенку. Поют парни.)

* * *

 

Разлюбимый мой товарищ
С одной ложки ел и пил.
С одной ложки ел и пил,
У меня милку отбил.

* * *

 

Девки крали, девки крали,
Шестьдесят рублей украли.
А ребята короли
С завода лошадь увели.

* * *

 

Я свою симпатию
Узнаю по платию.
Как белая платия,
Так моя симпатия.

* * *

 

Под окошком следа нет,
Видно, кони вымели.
А моей милашки нет,
Видно, замуж выдали.

* * *

 

Не стругает мой рубанок,
Не пилит моя пила.
Нас священник не венчает,
Мать совету не дала.

* * *

 

Я не сам гармошку красил,
Не сам лаком наводил.
Я не сам милашку сватал —
Отец с матерью ходил.

* * *

 

Наши дома работают,
А мы в Питере живем.
Дома денег ожидают,
Мы в опорочках придем.

* * *

 

Дуют ветры, дуют буйны
Из куста орехова.
Ты скажи, моя зазноба,
С кем вчера приехала?

* * *

 

Погуляйте, ратнички,
Вам последни празднички.
Лошади запряжены,
Сундуки улажены.

* * *

 

Не от зябели цветочки
В поле приувянули.
Девятнадцати годочков
На войну отправили.

* * *

 

Сядьте, пташки, на березку,
На густой зеленый клен.
Девятнадцати годочков
Здесь солдатик схоронен.

* * *

 

Ты не гладь мои кудерки,
Золоченый гребешок,
За Карпатскими горами
Их разгладит ветерок.

II
(Плясовой лад, под тальянку. Поют бабы и девки.)

* * *

 

Ах, Ванька туз,
Потерял картуз.
А я пол мела —
Картуз подняла.

* * *

 

Мой муж арбуз,
А я его дыня.
Он вчера меня побил,
А я его ныня.

* * *

 

Мельник, мельник
Завел меня в ельник.
Меня мамка веником:
Не ходи по мельникам!

* * *

 

Хоть бы тучка накатила
Или дождичек пошел.
Хоть бы милый догадался,
На вечерушку пришел.

* * *

 

Гармонист, гармонист,
Рубаха бурдовая,
Чрез тебя я, гармонист,
Стала нездоровая.

* * *

 

Мой миленок в Питери
Поступил в учители,
За дубовым столом
Пишет серебряным пером.

* * *

 

Проводила мужа,
Под ногами лужа.
Сердце бьется, колотится:
Боюсь, назад воротится.

* * *

 

А я нынче молода —
На лето невеста.
Ищи, мамка, жениха,
Хорошее место!

* * *

 

Пойду плясать,
Ногой топну.
Семерых люблю,
По одном сохну!

* * *

 

Рассыпься, горох,
На две половинки…
У попа жена помрет,
Пойду на поминки.

* * *

 

Опущу колечко в речку,
Что-нибудь да попадет.
Либо щука, либо лень,
Либо с милого ремень.

* * *

 

Дай бог снежку
Завалить стёжку,
Чтобы милый не ходил
К моему окошку.

* * *

 

Прокатился лимон[1]1

  Лимон – образ солнца. (Прим. С. Есенина.)

[Закрыть]

По чистому полю.
Не взяла бы сто рублей
За девичью волю!

Страданья

 

За страданье
Мамка бро́нит.
Побить хочет —
Не догонит.

* * *

 

Страдатель мой,
Страдай со мной.
Надоело
Страдать одной.

* * *

 

– Голубенок!
Возьми замуж.
– Голубушка,
Не расстанусь!

* * *

 

В небе звездам
Счету нету.
Всех любить
Расчету нету.

* * *

 

Ах, колечко
Мое сине.
На колечке
Твое имя.

* * *

 

Пострадала,
Ну, довольно…
От страданья
Сердцу больно.

* * *

 

Милый бросил,
А я рада:
Все равно
Расстаться надо.

* * *

 

Милый бросил,
А я – ево.
Ему стало
Тошней мово.

* * *

 

Ах, какая
Ночь темная,
До свиданья,
Знакомая!

* * *

 

Она моя,
Энта, энта.
Голубая
В косе лента.

* * *

 

Возьму карты —
Нет валета.
Мил уехал
На все лето.

* * *

 

Девки, стойте,
А я по́йду.
Примечайте
Мою хо́тьбу.

* * *

 

Не страдай,
Король бубновый,
У меня
Страдатель новый.

* * *

 

Не влюбляйся,
Красавица,
Он картежник
И пьяница.

* * *

 

По заре
Далеко слышно,
Что Парашка
Замуж вышла.

* * *

 

Не боюсь
Тюремных за́мок,
Я боюсь,
Наставят банок.

* * *

 

Товарищи,
За что бьете?
Без меня вы
Пропадете.

* * *

 

За рекою,
За быстрою,
Монастырь
Девкам построю.

* * *

 

В монастырь
Хотел спасаться,
Жалко с девками
Расстаться.

* * *

 

Пойдем, милый,
Стороною,
А то скажут:
Муж с женою.

* * *

 

Пролетела
Про нас слава
До самого
Ярослава.

* * *

 

Гуляй, милка,
Нам все равно,
Про нас слава
Идет давно.

* * *

 

Куда пошел?
Чего делать?
Я ищу
Красивых девок.

* * *

 

Твои глаза.
Мои тожа.
Что не женишься,
Сережа?

* * *

 

Твои глаза
Больше моих.
Я – невеста,
Ты – мой жених.

* * *

 

Неужели сад завянет,
В саду листья опадут?
Неужели не за Ваню
Меня замуж отдадут?!

Смешанные

 

Подруженька, идут двое.
Подруженька, твой да мой.
Твой в малиновой рубашке,
А мой в светло-голубой.

* * *

 

Висожары высоко,
А месяц-то низко.
Живет милый далеко,
А постылый близко.

* * *

 

Пойду плясать,
Весь пол хрястит.
Мое дело молодое,
Меня Бог простит.

* * *

 

Дайте, дайте мне пилу,
Я рябинушку спилю.
На рябине тонкий лист,
А мой милый гармонист.

* * *

 

Ах, што ж ты стоишь,
Посвистываешь?
Картуз потерял,
Не разыскиваешь!

* * *

 

Я ходила по полю,
Мимо кони топали.
Собирала планочки
Ваниной тальяночки.

* * *

 

Пали снеги, пали белы,
Пали да растаяли.
Всех хорошеньких забрили,
Шантрапу оставили.

* * *

 

Ах, щечки горят,
Алые полыщут.
Не меня ли, молодую,
В хороводе ищут?

* * *

 

Ай, мать бро́нится,
И отец бро́нится:
– За каким же непутевым
Наша девка гонится!

* * *

 

А я чаю накачаю,
Кофею нагрохаю.
Поведут дружка в солдаты,
Закричу, заохаю.

* * *

 

Ах, девки, беда —
Тальянка худа.
Надо денег накопить
Да тальяночку купить.

* * *

 

Ах, сад-виноград,
Зеленая роща.
Ах, кто ж виноват —
Жена или теща?

* * *

 

Ай, мать, ай, мать,
На кой меня женишь?
Я не буду с женой спать,
Куда ее денешь?

* * *

 

Молодой мельник
Завел меня в ельник.
Я думала – середа,
Ныне понедельник!

* * *

 

Не трожь меня, Ванька,
Я попова нянька.
В коротенькой баске,
Голубые глазки.

* * *

 

Ах, лапти свей
И оборки свей.
Меня милая не любит —
Лихоманка с ней.

* * *

 

Я ли не поповна.
Я ли не духовна.
А кто меня поцелует,
Благодарю покорно!

* * *

 

Пускай хают, нас ругают,
Что отчайные растем.
А мы чайные-отчайные
Нигде не пропадем!

* * *

 

В эту пору, на Миколу,
Я каталася на льду.
Приходили меня сватать,
Я сказала: не пойду!

* * *

 

Ах, темный лес,
Подвинься сюда.
Я по этому лесу
Свое горе разнесу.

* * *

 

Провожала Коленьку
За нову часовенку.
Провожала за ручей,
Я не знаю, Коля чей.

* * *

 

Чик, чик, чикалочки,
Едет мужик на палочке.
Жена на тележке
Щелкает орешки.

* * *

 

Уж я рожь веяла
И овес веяла.
Мне сказали – дружка взяли,
А я не поверила.

* * *

 

Никому так не досадно,
Как мне, горькой сироте:
Съел я рыбину живую,
Трепещется в животе!

Стихотворения

«Выткался на озере алый свет зари…»

 

Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.

 
 Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.

 
 Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.

 
 Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.

 
 Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.

 
 И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари.

1910

Подражанье песне

 

Ты поила коня из горстей в поводу,
Отражаясь, березы ломались в пруду.

 
 Я смотрел из окошка на синий платок,
Кудри черные змейно трепал ветерок.

 
 Мне хотелось в мерцании пенистых струй
С алых губ твоих с болью сорвать поцелуй.

 
 Но с лукавой улыбкой, брызнув на меня,
Унеслася ты вскачь, удилами звеня.

 
 В пряже солнечных дней время выткало нить…
Мимо окон тебя понесли хоронить.

 
 И под плач панихид, под кадильный канон,
Все мне чудился тихий раскованный звон.

1910

«Хороша была Танюша…»

 

Хороша была Танюша, краше не было
в селе,
Красной рюшкою по белу сарафан
на подоле.
У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.
Месяц в облачном тумане водит с тучами
игру.

 
 Вышел парень, поклонился кучерявой
головой:
«Ты прощай ли, моя радость, я женюся
на другой».
Побледнела, словно саван, схолодела,
как роса.
Душегубкою-змеею развилась ее коса.

 
 «Ой ты, парень синеглазый, не в обиду
я скажу,
Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу».
Не заутренние звоны, а венчальный
переклик,
Скачет свадьба на телегах, верховые
прячут лик.

 
 Не кукушки загрустили – плачет Танина
родня,
На виске у Тани рана от лихого кистеня.
Алым венчиком кровинки запеклися
на челе,
Хороша была Танюша, краше не было в селе.

1911

«Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха…»

 

Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Выходи встречать к околице, красотка,
жениха.

 
 Васильками сердце светится, горит в нем
бирюза.
Я играю на тальяночке про синие глаза.
То не зори в струях озера свой выткали узор,
Твой платок, шитьем украшенный,
мелькнул за косогор.

 
 Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Пусть послушает красавица прибаски
жениха.

1912

«Матушка в Купальницу по лесу ходила…»

 

Матушка в Купальницу по лесу ходила,
Босая, с подтыками, по росе бродила.

 
 Травы ворожбиные ноги ей кололи,
Плакала родимая в купырях от боли.

 
 Не дознамо печени судорга схватила,
Охнула кормилица, тут и породила.

 
 Родился я с песнями в травном одеяле,
Зори меня вешние в радугу свивали.

 
 Вырос я до зрелости, внук купальской
ночи,
Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

 
 Только не по совести счастье наготове,
Выбираю удалью и глаза и брови.

 
 Как снежинка белая, в просини я таю
Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю.

1912

«Зашумели над затоном тростники…»

 

Зашумели над затоном тростники.
Плачет девушка-царевна у реки.

 
 Погадала красна девица в семик.
Расплела волна венок из повилик.

 
 Ах, не выйти в жены девушке весной,
Запугал ее приметами лесной.

 
 На березке пообъедена кора —
Выживают мыши девушку с двора.

 
 Бьются кони, грозно машут головой, —
Ой, не любит черны косы домовой.

 
 Запах ладана от рощи ели льют,
Звонки ветры панихидную поют.

 
 Ходит девушка по бережку грустна,
Ткет ей саван нежнопенная волна.

1914

«Устал я жить в родном краю…»

 

Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам,
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.

 
 Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище.
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенище.

 
 Весной и солнцем на лугу
Обвита желтая дорога,
И та, чье имя берегу,
Меня прогонит от порога.

 
 И вновь вернусь я в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь.

 
 Седые вербы у плетня
Нежнее головы наклонят.
И необмытого меня
Под лай собачий похоронят.

 
 А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам…
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.

<1916>

«Не бродить, не мять в кустах багряных…»

 

Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.

 
 С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.

 
 Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук,
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.

 
 В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.

 
 Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Всё ж, кто выдумал твой гибкий стан
и плечи —
К светлой тайне приложил уста.

 
 Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.

<1916>

«Опять раскинулся узорно…»

 

Опять раскинулся узорно
Над белым полем багрянец,
И заливается задорно
Нижегородский бубенец.

 
 Под затуманенною дымкой
Ты кажешь девичью красу,
И треплет ветер под косынкой
Рыжеволосую косу.

 
 Дуга, раскалываясь, пляшет,
То выныряя, то пропав,
Не заворожит, не обмашет
Твой разукрашенный рукав.

 
 Уже давно мне стала сниться
Полей малиновая ширь,
Тебе – высокая светлица,
А мне – далекий монастырь.

 
 Там синь и полымя воздушней
И легкодымней пелена.
Я буду ласковый послушник,
А ты – разгульная жена.

 
 И знаю я, мы оба станем
Грустить в упругой тишине:
Я по тебе – в глухом тумане,
А ты заплачешь обо мне.

 
 Но и познав, я не приемлю
Ни тихих ласк, ни глубины.
Глаза, увидевшие землю,
В иную землю влюблены.

1916

«Весна на радость не похожа…»

 

Весна на радость не похожа,
И не от солнца желт песок.
Твоя обветренная кожа
Лучила гречневый пушок.

 
 У голубого водопоя
На шишкоперой лебеде
Мы поклялись, что будем двое
И не расстанемся нигде.

 
 Кадила темь, и вечер тощий
Свивался в огненной резьбе,
Я проводил тебя до рощи,
К твоей родительской избе.

 
 И долго-долго в дреме зыбкой
Я оторвать не мог лица,
Когда ты с ласковой улыбкой
Махал мне шапкою с крыльца.

1916

«Вот оно, глупое счастье…»

 

Вот оно, глупое счастье
С белыми окнами в сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихий закат.

 
 Здравствуй, златое затишье,
С тенью березы в воде!
Галочья стая на крыше
Служит вечерню звезде.

 
 Где-то за садом несмело,
Там, где калина цветет,
Нежная девушка в белом
Нежную песню поет.

 
 Стелется синею рясой
С поля ночной холодок…
Глупое, милое счастье,
Свежая розовость щек!

1918

Исповедь хулигана

 

Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.

 
 Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.

 
 Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа,
на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.

 
 Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.

 
 Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь Бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!

 
 Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних
макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Но живет в нем задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.

 
 Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!

 
 Все тот же ль он теперь, с верхушкою
зеленой?
По-прежнему ль крепка его кора?

 
 А ты, любимый,
Верный пегий пес?!
От старости ты стал визглив и слеп
И бродишь по двору, влача обвисший
хвост,
Забыв чутьем, где двери и где хлев.
О, как мне дороги все те проказы,
Когда, у матери стянув краюху хлеба,
Кусали мы с тобой ее по разу,
Ни капельки друг другом не погребав.

 
 Я все такой же.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злаченые рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.
Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса…
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обоссать.

 
 Синий свет, свет такой синий!
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришел, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс.
Башка моя, словно август,
Льется бурливых волос вином.

 
 Я хочу быть желтым парусом
В ту страну, куда мы плывем.

Ноябрь 1920

«Я обманывать себя не стану…»

 

Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?

 
 Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.

 
 Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.

 
 Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.

 
 Я хожу в цилиндре не для женщин.
В глупой страсти сердце жить не в силе.
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.

 
 Средь людей я дружбы не имею.
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.

 
 И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.

1922

«Да! Теперь решено. Без возврата…»

 

Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.

 
 Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог.

 
 Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.

 
 А когда ночью светит месяц,
Когда светит… черт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.

 
 Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.

 
 Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
«Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад».

 
 Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог.

1922

«Снова пьют здесь, дерутся и плачут…»

 

Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники желтую грусть.
Проклинают свои неудачи,
Вспоминают московскую Русь.

 
 И я сам, опустясь головою,
Заливаю глаза вином,
Чтоб не видеть в лицо роковое,
Чтоб подумать хоть миг об ином.

 
 Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой.

 
 Ах, сегодня так весело россам,
Самогонного спирта – река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поет и про Чека.

 
 Что-то злое во взорах безумных,
Непокорное в громких речах.
Жалко им тех дурашливых, юных,
Что сгубили свою жизнь сгоряча.

 
 Жалко им, что октябрь суровый
Обманул их в своей пурге.
И уж удалью точится новой
Крепко спрятанный нож в сапоге.

 
 Где ж вы те, что ушли далече?
Ярко ль светят вам наши лучи?
Гармонист спиртом сифилис лечит,
Что в киргизских степях получил.

 
 Нет! таких не подмять, не рассеять!
Бесшабашность им гнилью дана.
Ты, Рассея моя… Рас… сея…
Азиатская сторона!

1922

«Сыпь, гармоника! Скука… Скука…»

 

Сыпь, гармоника! Скука… Скука…
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной.

 
 Излюбили тебя, измызгали,
Невтерпеж!
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?

 
 В огород бы тебя, на чучело,
Пугать ворон.
До печенок меня замучила
Со всех сторон.

 
 Сыпь, гармоника! Сыпь, моя частая!
Пей, выдра! Пей!
Мне бы лучше вон ту, сисястую, —
Она глупей.

 
 Я средь женщин тебя не первую,
Немало вас,
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в первый раз.

 
 Чем больнее, тем звонче,
То здесь, то там.
Я с собой не покончу,
Иди к чертям.

 
 К вашей своре собачьей
Пора простыть.
Дорогая… я плачу,
Прости… прости…

<1922>

«Пой же, пой. На проклятой гитаре…»

 

Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои в полукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.

 
 Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.

 
 Я не знал, что любовь – зараза,
Я не знал, что любовь – чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.

 
 Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая красивая дрянь.

 
 Ах, постой. Я ее не ругаю.
Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.

 
 Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углах прижимал.

 
 Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.

 
 Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь – простыня да кровать.
Наша жизнь – поцелуй да в омут.

 
 Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хер…
Не умру я, мой друг, никогда.

<1922>

Доклад по литературе «Народно-песенная основа лирики С. Есенина»

М. Горький назвал С. Есенина великим национальным поэтом. «Какой чистый и какой русский поэт!» — так определил М. Горький самобытность С. Есенина. В лирике поэта нашли отражение образы родной природы, черты национального характера. В его стихах звучат фольклорные интонации, в полной мере проявились в ней традиции народной поэзии.

В первых же стихах С. Есенина мы находим отголоски самых популярных фольклорных жанров песен и частушек, бытовавших в рязанской деревне. По словам самого поэта, он начал писать, «подражая частушкам». На протяжении всей жизни он собирал частушки, их у него было около четырех тысяч. В поэме «Русь», в стихотворениях «Узоры», «Молитва матери» С. Есенин с болью поведал о народном горе, о печали русской деревни. И его чувствам, его стихам были созвучны частушки о ненавистной солдатчине, о судьбе крестьянских парней на войне:

                                               Погуляйте ратнички,

                                               Вам последние праздники.

                                               лошади запряжены,

                                               Сундуки уложены.

С. Есенин хорошо знал обрядовую поэзию. В его творчестве нашли отражение как календарные, так и семейные обряды. Широко показывая народный быт, поэт не мог пройти мимо этой формы народной культуры. Масленичные обряды, Фомина неделя, магия Ивана Купалы прочно вошли в поэтический мир С. Есенина:

Матушка в Купальницу по лесу ходила,

Босая, с подтыками, по росе бродила…

Родился я с песнями в травном одеяле,

Зори меня вешние в радугу свивали.

Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,

Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

Больше всего С. Есенин любил русские песни. За ними он проводил целые вечера, а иногда и дни. Многие его ранние стихи написаны в песенном жанре: им свойственны распевность, своеобразная мелодика, четкий ритм:

Выткался на озере алый свет зари,

На бору со звонами плачут глухари,

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.

Только мне не плачется — на душе светло.

В своей поэзии С. Есенин часто использует песенные сюжеты, мотивы, образы, видоизменяя и преобразуя их порой до неузнаваемости. Например, в основе раннего стихотворения «Хороша была Танюша, краше не было в селе…» — сюжет народной лирической песни об измене милого, так же, как и народная песня этого типа, стихотворение построено в форме диалога. Однако С. Есенин добавляет трагическую развязку, вводит мотив убийства из ревности, не характерный для народных песен.

Изучая фольклор, С. Есенин уловил не только многие формальные особенности народной поэзии, но и ее душевный настрой. Главный элемент этого настроя — одушевление природы:

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманной глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякши тишины.

В этом фрагменте стихотворения «О красном вечере задумалась дорога…», написанного молодым поэтом, ясно видно, какими путями идет освоение фольклорных приемов. Одушевление природных явлений рождает у поэта новый образ, гораздо более сложный и отражающий не только коллективное, но и индивидуальное поэтическое видение. Таких образов в поэзии С. Есенина множество. Черемуха у него «спит в белой накидке», вербы — плачут, тополя — шепчут, «туча кружево в роще связала», «пригорюнились девушки-ели», «улыбнулась солнцу сонная земля», «словно белою косынкой подвязалася сосна» и т. д.

       Часто использовал С. Есенин прием психологического параллелизма, тоже характерный для народной поэзии. Но и здесь поэт стремился найти параллели, которые наиболее точно выражали бы его внутренний мир, его настроение:

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа,

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.           

       Через семь лет Есенин возвращается к образу клена. Но теперь поэтом владеет не радость, а горькое чувство утраченной молодости, ощущение увядания. Яркий летний пейзаж сменяется картиной ледяной зимы

(«Клен ты мой опавший, клен заледенелый…»).

Как видим, и здесь «пейзаж» дан не сам по себе, он целиком соответствует внутреннему настроению поэта. Клен как бы живет теми же чувствами, что и автор. Пейзаж у Есенина это не просто иллюстрация чувств, которые им владеют. Природа для поэта — это тот друг, чье настроение совпадает с его собственным. Так, например, прошлое, настоящее, грустные думы о будущем — все это сливается в единую картину осени («Отговорила роща золотая…») «На душе лимонный свет заката И сирени шелест голубой», — писал Есенин в минуту тихого успокоения. «Языком залижет непогода Прожитой мой путь», — говорил он в час горьких раздумий. Выражение глубоких человеческих чувств через картины природы — самая характерная особенность есенинской лирики. И даже тогда, когда поэт, живя в каменном городе, непосредственно не наблюдает природу, не видит родного пейзажа, все же именно картины природы

целиком выражают его внутреннее состояние: («Низкий дом с голубыми ставнями»).              И когда поэт жил за рубежом, где ничто вокруг не напоминало привычного и родного, он оставался самим собой, на всю жизнь влюбленным в русскую природу. Вот, например, что писал он, живя в шумном и веселом Париже:

Не искал я ни славы, ни покоя,

Я с тщетой этой славы знаком.

А сейчас, как глаза закрою,

Вижу только родительский дом.

       Однако картины русской природы далеко не всегда окрашены у Есенина в унылые тона. В его поэзии родной край предстает расцвеченным в яркие и разнообразные краски. Он видит «синь и полымя», «полей малиновую ширь», «алый свет зари», «зелень озер», «синий вечер», «золото травы», «голубеющую воду», на деревьях «огонь зеленый», «синий май», «июнь голубой», «черемуховую вьюгу» весной, «багряную метель» осенью и т.д. Изображение собственных переживаний через картины родной природы естественно приводило поэта к тому, что мы называем очеловечиванием природы. Этот прием издавна известен народному творчеству. Но и здесь Есенин пошел по пути оригинального развития этой поэтической особенности. Если в народном творчестве, как правило, олицетворяются стихийные силы природы (вьюга злится, ветер гуляет, солнце улыбается и т.п.), то в поэзии Есенина мы находим дальнейшую конкретизацию этого поэтического приема: «Отговорила роща золотая Березовым веселым языком», «Спит черемуха в белой накидке», она «машет рукавом», «где-то на поляне клен танцует пьяный». Природа способна поступать, как человек. О деревьях перед окнами родной избы говорится:

Там теперь такая ж осень…

Клен и липы в окна комнат,

Ветки лапами забросив,

Ищут тех, которых помнят.

       Особенно часто возвращается поэт к образу, который олицетворяет собой русскую природу — образу березы. В народном творчестве часто встречаются условно-символическое обозначение деревьев: дуб — долголетие, сосенка — прямота, осина — горе, береза — девичья чистота и т.п.

Есенин углубляет этот принцип. у него береза — «девушка», «невеста», она олицетворение всего чистого и красивого. Поэт говорит о ней, как можно говорить только о человеке, наделяет ее конкретными человеческими приметами:

«Зеленокосая, в юбченке белой стоит береза над прудом».

В некоторых стихах Есенина мы встречаемся даже с фактами «биографии», с «переживаниями» березы:

Зеленая прическа

Девическая грудь,

О тонкая березка,

Что загляделась в пруд? [1918]

       Такой принцип изображения необычайно приближает природу к человеку. В этом одна из сильнейших сторон лирики Есенина — он влюбляет человека в природу.

       В народном творчестве мы встречаемся и с обратным перенесением тех или иных явлений природы на человека. И этот признак весьма ощутим в поэзии Есенина и также приобретает своеобразное выражение. «Все мы яблони и вишни голубого сада», — говорит Есенин о людях. Поэтому так естественно звучат в его стихах слова о том, что у его подруги «глаз осенняя усталость». Но особенно сильно этот поэтический прием звучит там, где поэт говорит о себе. «Ах,увял головы моей куст», — пишет он об утраченной молодости и вскоре снова возвращается к подобному сравнению: «головы моей желтый лист». «Был я весь, как запущенный сад», — сожалеет он о прошлом. Варьируя этот прием, он все более углубляет его, создает ряд образов, внутренне связанных между собой: «Я хотел бы стоять, как дерево, При дороге на одной ноге»; «Как дерево роняет тихо листья, Так я роняю грустные слова». И, наконец, даже не упоминая слова «дерево», он вызывает этот образ словами: «Скоро мне без листвы холодеть».

       Одна из характерных особенностей лирики Есенина — ее монологичность. Эта особенность встречается и у других поэтов, но в творчестве каждого из них она приобретает свою особую окраску. Поэтический монолог Есенина — это доверительная беседа со слушателем. Поэт делится своими самыми сокровенными думами и чувствами, заведомо предполагая в собеседнике друга, на понимание которого он может вполне рассчитывать. Умению Есенина вести задушевный разговор с читателем, воздействовать на него в большой мере способствует афористичность языка поэта. Как и другие особенности поэзии Есенина, она внутренне связана с художественными принципами народного творчества. Творчески осваивая это богатство национальной культуры, каждый из писателей обнаруживает свой собственный подход к нему. Использование афористичности языка приобретает у каждого автора свои особенности, обусловленные общим характером его творчества.

Есенин иногда открыто декларирует свой интерес к афористичности русской народной речи:

Ведь недаром с давних пор

Поговорка есть в народе:

Даже пес в хозяйский двор

Издыхать всегда приходит.

       Лиризм, эмоциональность стиха Есенина, богатая гамма настроений и чувств в его произведениях отразились и на своеобразном использовании поэтом афористического склада русской речи. Формула чувства _ так можно определить афоризмы Есенина столь присущие его лирике. Они богато используются поэтом, скрепляя весь стих, делая его легко запоминающимся, придавая ему большую силу. Таковы многие афористические выражения Есенина, краткие, веские по своему содержанию, легкие для восприятия: «Так мало пройдено дорог, Так много сделано ошибок»; «Коль не цветов среди зимы, То и грустить о них не надо»; «Ведь разлюбить не можешь ты, Как полюбить ты не сумела»; «Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь» и т.п. В подобных формулах чувств у Есенина не нужно искать прямых параллелей с русскими поговорками и пословицами. Речь идет о принципиальной их близости, близости конструкций и интонаций. Но в есенинских стихах можно обнаружить и иную близость к народным афоризмам, близость по смыслу. К примеру, в основе таких строк Есенина, как «В саду горит огонь рябины красной, Но никого не может он согреть», лежит выражение «Светит, да не греет». И уже совсем откровенно близок Есенин к загадке «Крыльями машет, а улететь не может» в таких строках: «Так мельница, крылом махая, С земли не может улететь». Есенин говорил о том, что он всегда избегал в своих стихах переносов и разносок, а любил естественное течение стиха, совпадение фразы и строки. Такое совпадение, действительно, характерно для есенинского стиха и это во многом способствовало его афористичности.

       До конца дней Есенин сохранил свою силу в создании поэтических формул. И его предсмертные стихи тоже оказались формулой, трагической и особенно опасной по своей отточенной поэтической лаконичности: «В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей…».

       В творчестве Есенина обильно представлена народная лексика. И дело здесь не в рязанских диалектизмах, которые часто встречаются в его раннем творчестве: «жамкать» (жевать),»булдыжник» (буян), «корогод» (хоровод), «плакида» (плакальщица), «сутемень» (сумерки), «еланка» (поляна), «бластился» (мерещился), и т.п. И. Розанов вспоминает сказанное Есениным: «В первом издании у меня много местных, рязанских слов.

       Слушатели часто недоумевали, а мне это сначала нравилось. Потом я решил, что это ни к чему. Надо писать так, чтобы тебя понимали. Зрелый Есенин почти не употребляет диалектных выражений, они встречаются у него чрезвычайно редко и употреблены к месту: обращаясь к матери, он представляет ее в «шушуне» (шубейка).

Язык Есенина целиком уходит своими корнями в русскую национальную почву, но это не приводит его к увлечению архаикой, хотя язык поэм он насыщал архаизмами («вежды», «небесные дщери», «отче» и т.п.). Скорее, это была стилизация под архаику, продиктованная условно-символическим замыслом этих поэм. Позже Есенин решительно отказывается от церковно-славянской архаики.

Вместе с тем Есенин не отказывается от исконно русских слов, дошедших до нас из глубокой древности: «благословенное страданье», «сонм чувств», «златой родник», «хладная планета», «мирные глаголы», «душой своей опальной» и т.п. Использование подобной лексики было подчинено все той же задаче усиления эмоционального воздействия стиха, о чем говорит такая, например, строфа:

Любимая!

Меня вы не любили.

Не знали вы, что в сонмище людском

Я был как лошадь, загнанная в мыле,

Пришпоренная смелым ездоком.

Весьма характерно, что как в этой строфе, так и в ряде других случаев рядом с высокоторжественными словами («сонмище людском») Есенин употребляет выражения обиходного просторечия (лошадь, загнанная в мыле»). Таким путем, избегая чуждого ему ложнопатетического стиля, Есенин вместе с тем сообщает поэтическую величественность простому человеческому чувству, не лишая его простоты.

Одна черта есенинской лексики особенно прочно связывает ее с древнейшими формами русского языка — это употребление кратких существительных типа «конский топ», «людская молвь». Стихи Есенина богаты такими словами, как «темь», «морозь и слизь», «синь и сонь», «гладь», «водь», и т.п. Развивая эту особенность русской речи поэт вводит такие слова, как «солнь и стынь», «безгладь», «бредь», «звень», «трясь», «березь да цветь» и т.п.

Подражая частушкам.

        Устная народная поэзия и непосредственные впечатления об окружающем мире становятся основным источниками раннего творчества Сергея Есенина, помогая ему обрести свое поэтическое «я». И в первых же его стихах мы находим отзвуки самых популярных фольклорных жанров – песен и частушек, широко бытовавших в рязанской деревне. «Поющее слово», услышанное с детства, пробуждало сочинять свои припевки и «прибаски», вроде тех, что пелись в народе. Позднее воздействие фольклора на его творчество было осознано поэтом как начальный толчок и «точка отпоры», от которых оттолкнулось и на которые опиралось его «песенное слово»: «К стихам расположили песни, которые я слышал кругом себя», «Влияние на мое творчество в самом начале имели деревенские частушки».

        Любовь к фольклору, знатоком и собирателем которого он был, Есенин пронес через всю жизнь. Об этом рассказывают его сестры, сами большие любительницы песен и прекрасные песенницы: «Приезжая в деревню, Сергей очень любил слушать, как пела мать, а мы с сестрой ей подпевали. А то и он запоет с нами… Чаще всего русские народные песни – их Сергей любил до самозабвения» (Из воспоминаний А.А. Есениной «Брат мой – Сергей Есенин»).

        И в своей поэзии С. Есенин часто использует песенные и частушечные сюжеты, мотивы, образы, видоизменяя и преобразовывая их порою до неузнаваемости. Так, в стихотворении «Хороша была Танюша, краше не было в селе» сюжет сначала развертывается, как в народных лирических песнях об измене милого.

        У Есенина: «Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой».

   В песне:

Я не гость пришел, не гостить к тебе,

Пришел, любушка, распроститеся,

За твою любовь поклонитеся,

Ты дозволь мне женитеся.

При всем трагизме этого стихотворения есть в нем черты, роднящие его с частушками, например обрисовка внешнего облика героев: «поклонился кучерявой головой» (ср. «белокурого любила», «чернобровая зазноба»), «красной рюшкою по белу сарафан на подоле» (ср. «сарафанчик короток, его не наставишь», «в красной кофточке – красива ребят гулять пригласила»). И по своей ритмической организации «Хороша была Танюша» близка к частушкам, в которых преобладают хореические ритмы и обязательна рифмовка смежных или четных строк.

Не заутренние звоны,

А венчальный переклик,

Скачет свадьба на телегах,

Верховые прячут лик.

Ср.

В нашей церкви зазвонили,

Повезли дружка к венцу.

Дай, подружка, сонных капель,

Я с досадушки умру.

         Первые фольклорные подражания Есенина были далеки от совершенства, им недоставало цельности и безыскусности народных песен. Но, ошибаясь в частностях, греша стилистическими просчетами, начинающий поэт уловил не только многие формальные признаки народной поэзии, но и ее душевный настрой и такие ее характерные особенности, как одушевление природы, психологический параллелизм, «повествовательность». И самого себя юноша рисует сквозь призму фольклорных представлений: «внук купальской ночи», «выбираю удалью и глаза и брови», «не спугнуть соколика на словах и в деле» (ср. «Нельзя, нельзя ясному соколику по чисту полю летать… Отращу я свои быстры крылышки, взовьюсь выше облака»).

        Из частушечных стилизаций раннего Есенина наиболее интересна «Заиграй, сыграй, тальяночка…». Это «литературный вариант» многострочной частушки, в котором слились воедино фольклорные и индивидуальные художественные средства.

        Некоторые приемы и образы, воспринятые Есениным из частушек, станут частью его поэтического арсенала. Например, символика одежды: «Я надену красное монисто, Сарафан запетлю синей рюшкой. Позовите, девки, гармониста, Попрощайтесь с ласковой подружкой» («Девичник», 1915), «Голубая кофта, Синие глаза. Никакой я правды милой не сказал»(1925). Или образ тальянки – гармоники, то задорной, то тоскующей, то потерявшей голос.

         Родимый голос тальянки слышится поэту и в завывании метели, и в зеленом шуме весны («гармоника снежная», «тальянка веселого мая»). Так частушечный образ впитывает в себя личные чувства и настроения автора и входит в круг излюбленных есенинских образов.

         А ритмы частушки войдут в поэму зрелого Есенина «Песнь о великом походе» и будут звучать в его стихах, написанных 6 и 8-стопными хореями в форме двустиший парной рифмовки. Есенинские двустишие – это в сущности частушечные четверостишия.

        Таким образом, первым шагом в приобщении Сергея Есенина к истокам народного творчества и в поэтическом самоопределении было обращение к русской лирической песне и частушке и создание на их основе собственных произведений.

Влияние фольклора на лирику Б.Корнилова и С.Есенина

Ритмика каждого крупного поэта также многолика, как и его образность. И мы различаем поэтов не только по их излюбленным мотивам и образам, но и по звучанию их стихов. Связь поэзии Б. Корнилова и С. Есенина с фольклором очевидна. На протяжении всего творчества поэтов, связь эта всячески видоизменялась.

В дореволюционной лирике Есенина заметны элементы стиха, характерные для народного творчества. Например, постоянные эпитеты («темна ноченька», «кудри русые»), краткие прилагательные («алы зори», «белы снега»), зачины («Гой ты, Русь моя родная…»), частушечные ритмы («хороша была Танюша, краше не было в селе…»). Это было первым обращением поэта к народному творчеству. После революции 1917 года народность отразилась на метафорическом строе стихов Есенина. Характерной особенностью русского фольклора является то, сто в нем почти не встречаются самостоятельные описания природы, она соотнесена с мыслями и чувствами человека, разделяет с ним радость и горе, сочувствует ему.

В устной поэзии издавна существует один из приемов усиления эмоциональности стиха — повторение. Эта черта в высшей степени присуща есенинскому творчеству. Афористичность стиха – одна из ярчайших особенностей фольклора.

Лиризм, эмоциональность стиха Есенина, богатая гамма настроений и чувств в его произведениях отразились на своеобразном использовании поэтом афористического склада русской речи. Пословицы и поговорки богато используются им, скрепляя весь стих, делая его легко запоминающимся, придавая ему большую силу («Кто любил, уж тот любить не может./Кто сгорел, того не подожжешь…», «Так мало пройдено дорог,/Так много сделано ошибок…»). Речь идет о принципиальной близости конструкций и интонаций.

В творчестве Есенина обильно представлена народная лексика. Поэт не отказывается от исконно русских слов, дошедших из глубокой древности («хладная планета, «Сонм чувств»), употребляет краткие существительные («конский топ», «людская молвь»).

В народном творчестве довольно часто встречаются полные рифмы («дрова – голова», «платок – цветок»), но более характерными для народного стиха являются рифмы, образованные по созвучию, а не по полному совпадению («велик делить», «назад – сказать»). Такая особенность рифмы присуща и творчеству Есенина.

Напевность – еще одна особенность есенинской лирики. Его стихи написаны как песни и легко положены на музыку. Популярности стихотворений – песен Есенина способствовало их главное ритмическое течение, простой язык, отсутствие словесной и образной затрудненности. Музыкальность – главное, что унаследовал Есенин у фольклора. В своей поэзии он часто использует песенные и частушечные сюжеты и мотивы, видоизменяя их порой до неузнаваемости. Очень важная для поэта ритмическая организация стихотворения. Они близки к частушкам, в которых преобладают хореические ритмы и обязательна рифмовка смежных или четных строк («Заиграй, сыграй, тальяночка…»). От народного стиха Есенин берет прибаутки, припевки («Сыграй, тальяночка, эхая, Сыграй-ка, черномехая», «Выйди, выйди ты, милашка, на полчасика сюда…»), форму выражения чувств («почернело мое сердце черней камня, горчей перца»), детали внешности героев («глаза черны, брови тоже, на цыганочку похожа»). От книжной поэзии – кольцевая композиция, но не буквальное повторение строк в конце; усложнение обратного параллелизма: «струи озера ткут узор, платок, «шитьем украшенный».

В поэзии Есенина нас покоряет и захватывает в «песенный плен удивительная гармония чувства и слова, мысли и образа, единство внешнего рисунка стиха с внутренней эмоциональностью, душевностью.

Ритмы частушки войдут в поэму зрелого Есенина «Песнь о великом походе» и будут звучать в некоторых его стихах – от «Заиграй, сыграй, тальяночка …» до «Клен ты мой опавший, клен заледенелый». Песенная композиция наблюдается в стихотворениях «Этой грусти нам теперь не рассыпать..», «Низкий дом с голубыми ставными…», «Никогда я не был на Босфоре…» и др. важно заметить не только родство формы произведений Есенина с фольклором, но и духовную близость его лирического героя к герою народных песен. Близок прежде всего ощущением нерасторжимой связи с родной природой и с те жизненным укладом деревни, который нашел свое отражение в фольклоре.

Позднее Есенина привлекут в фольклоре еще и былины, духовные стихи, сказки, легенды.… И народная песенность сделает его стихи узнаваемыми с полувзгляда.

Какова же связь поэзии Б. Корнилова с устным творчеством?

Корнилов вырос на стихах Есенина, хотя они и были современниками. Он взял у своего кумира не только задушевность, тонкую метафоризацию, он уловил есенинскую нежность к народным мотивам и невольно подражал им в начале своего творческого пути. Корнилов часто использует в ранних стихах те же эпитеты, символы, сто и Сергей Александрович (ветер-конь, «руки белые», «синие очи», «забытая краса»).

Появляются сквозные образы: березка, клен, ива, месяц, колокольчик и бубенец, тройка; постоянные цвета: белый, синий, голубой, красный, с которыми связаны в сознании поэтов образы любимой девушки, Родины, ночи, реки, метели т.д. Поэт часто прибегает к олицетворениям, излюбленному приему фольклора («солнце висит, стучит лебеда», «звезды падают», «волна ударяет»). Даже ритмический строй корниловских стихов не отходит ни от народности, ни от Есенина. Он пишет 6 и 8-стопным хореями в форме четверостиший парной рифмовки, используя при этом традиционные образы, связанные с деревней (рубаха, гумно, стоги сена и т.д.). Но постепенно приходит к собственному индивидуальному стилю. Он не теряет милого частушечного, напевного звучания стихов, между строк иногда еще сквозят есенинские нотки, но его поэзия вышла на новый уровень. Поэт вырос духовно, влился в литературную среду Ленинграда. Разрыв с малой Родиной внес в его произведения мотив щемящей тоски, образы природы стали теперь не нарочито подражательными, а идущими от сердца … Корнилов употребляет теперь собственные эпитеты, пусть и сходные по конструкции с народной поэзии. Творчество семеновского поэта утратило размашистость, ученическое начало и превратилось в самостоятельное, полное необыкновенного лиризма и музыкальной плавности.

Оба поэта используют кольцевые формы (совпадения и переклички начал и концовок). А кольцевая композиция свойственна именно народной поэзии. Поэты соединяют фольклорную и литературную традиции, воспринимая у фольклора ощущение родственной близости человека с природой.

Озорной Есенин

Стихотворения, частушки, страдания

Частушки

Девичьи и полюбовные

Из колодца вода льется,Вода волноватая.Мил напьется, подерется,А я виноватая.

* * *

– Дорогой, куда пошел?– Дорогая, по воду.– Дорогой, не простудисьПо такому холоду.

* * *

Сидела на бочке.Румяные щечки.Люди скажут – «навелась».Я ж такая родилась.

* * *

Милый ходит за сохой,Машет мне косынкой.Милый любит всей душой,А я половинкой.

* * *

Рассыпься, горох,По чистому блюду.Я любила всех подряд,Теперя не буду.

* * *

Полоскала я платочек,Полоскала – вешала.Не любила я милого,Лишь словами тешила.

* * *

С гор потоки, с гор потоки,С гор холодная вода.Насмеялся дрянь-мальчишка,А хороший никогда.

* * *

Ай, лед хруститИ вода льется.Ты не думай, не гадай —Дело не сойдется.

* * *

Ах, платочек-летуночек,Обучи меня летать.Не высоко, не далеко —Только милого видать.

* * *

Милый пишет письмецо:«Не потеряла ли кольцо?»А я на толево пишу —На правой рученьке ношу.

* * *

Я калоши не ношу,Поблюду их к лету.А по совести скажу —У меня их нету.

* * *

– Милая подруженька,Чем ты набелилася?– Я коровушку доила,Молочком умылася.

* * *

Маменька ругается,Куда платки деваются.Сама не догадается,Что милый утирается.

* * *

С крыши капала вода,Милый спрашивал года.– Скажи, милка, сколько лет,Повенчают али нет?

* * *

Дайте ходу пароходу,Натяните паруса.Не за все дружка любила —За кудрявы волоса.

* * *

Не тобой дорога мята,Не тебе по ней ходить,Не тобою я занята,Не тебе меня любить.

* * *

На оконышке цветочек,Словно бархатиночка.Оттого милой не любит,Что я сиротиночка.

* * *

Я свои перчаточкиОтдала Васяточке:Я на то надеюся —Пойду плясать, согреюся.

* * *

Я плясала, топала,Я любила сокола,Я такого сокола —Ростом невысокого.

* * *

Скоро, скоро Троица,Береза принакроется.Скоро миленький приедет,Сердце успокоится.

* * *

Милая сестрица,Давай с тобой делиться:Тебе соху, борону,Мне чужую сторону.

* * *

Милая, духаная,

Соломой напиханная,

Ликом наведенная,

Скажи, в кого влюбленная?

* * *

Милый мой, хороший мой,Мне с тобой не сговорить.Отпусти меня пораньше,Мне коровушку доить.

* * *

Плясала вприсядку,Любила Васятку.Теперя Васятку —Под левую пятку.

Прибаски

I

(На растянутый лад, под ливенку. Поют парни.)

* * *

Разлюбимый мой товарищС одной ложки ел и пил.С одной ложки ел и пил,У меня милку отбил.

* * *

Девки крали, девки крали,Шестьдесят рублей украли.А ребята королиС завода лошадь увели.

* * *

Я свою симпатиюУзнаю по платию.Как белая платия,Так моя симпатия.

* * *

Под окошком следа нет,Видно, кони вымели.А моей милашки нет,Видно, замуж выдали.

* * *

Не стругает мой рубанок,Не пилит моя пила.Нас священник не венчает,Мать совету не дала.

* * *

Я не сам гармошку красил,Не сам лаком наводил.Я не сам милашку сватал —Отец с матерью ходил.

* * *

Наши дома работают,А мы в Питере живем.Дома денег ожидают,Мы в опорочках придем.

* * *

Дуют ветры, дуют буйныИз куста орехова.Ты скажи, моя зазноба,С кем вчера приехала?

* * *

Погуляйте, ратнички,Вам последни празднички.Лошади запряжены,Сундуки улажены.

* * *

Не от зябели цветочкиВ поле приувянули.Девятнадцати годочковНа войну отправили.

* * *

Сядьте, пташки, на березку,На густой зеленый клен.Девятнадцати годочковЗдесь солдатик схоронен.

М. Горький назвал С. Есенина великим национальным поэтом. «Какой чистый и какой русский поэт!» — так определил М. Горький самобытность С. Есенина. В лирике поэта нашли отражение образы родной природы, черты национального характера. В его стихах звучат фольклорные интонации, в полной мере проявились в ней традиции народной поэзии.

В первых же стихах С. Есенина мы находим отголоски самых популярных фольклорных жанров песен и частушек, бытовавших в рязанской деревне. По словам самого поэта, он начал писать, «подражая частушкам». На протяжении всей жизни он собирал частушки, их у него было около четырех тысяч. В поэме «Русь», в стихотворениях «Узоры», «Молитва матери» С. Есенин с болью поведал о народном горе, о печали русской деревни. И его чувствам, его стихам были созвучны частушки о ненавистной солдатчине, о судьбе крестьянских парней на войне:

Погуляйте ратнички,

Вам последние праздники.

лошади запряжены,

Сундуки уложены.

С. Есенин хорошо знал обрядовую поэзию. В его творчестве нашли отражение как календарные, так и семейные обряды. Широко показывая народный быт, поэт не мог пройти мимо этой формы народной культуры. Масленичные обряды, Фомина неделя, магия Ивана Купалы прочно вошли в поэтический мир С. Есенина:

Матушка в Купальницу по лесу ходила,

Босая, с подтыками, по росе бродила.

Родился я с песнями в травном одеяле,

Зори меня вешние в радугу свивали.

Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,

Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

Больше всего С. Есенин любил русские песни. За ними он проводил целые вечера, а иногда и дни. Многие его ранние стихи написаны в песенном жанре: им свойственны распевность, своеобразная мелодика, четкий ритм:

Выткался на озере алый свет зари,

На бору со звонами плачут глухари,

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.

Только мне не плачется — на душе светло.

В своей поэзии С. Есенин часто использует песенные сюжеты, мотивы, образы, видоизменяя и преобразуя их порой до неузнаваемости. Например, в основе раннего стихотворения «Хороша была Танюша, краше не было в селе. » — сюжет народной лирической песни об измене милого, так же, как и народная песня этого типа, стихотворение построено в форме диалога. Однако С. Есенин добавляет трагическую развязку, вводит мотив убийства из ревности, не характерный для народных песен.

Изучая фольклор, С. Есенин уловил не только многие формальные особенности народной поэзии, но и ее душевный настрой. Главный элемент этого настроя — одушевление природы:

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманной глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякши тишины.

В этом фрагменте стихотворения «О красном вечере задумалась дорога. », написанного молодым поэтом, ясно видно, какими путями идет освоение фольклорных приемов. Одушевление природных явлений рождает у поэта новый образ, гораздо более сложный и отражающий не только коллективное, но и индивидуальное поэтическое видение. Таких образов в поэзии С. Есенина множество. Черемуха у него «спит в белой накидке», вербы — плачут, тополя — шепчут, «туча кружево в роще связала», «пригорюнились девушки-ели», «улыбнулась солнцу сонная земля», «словно белою косынкой подвязалася сосна» и т. д.

Часто использовал С. Есенин прием психологического параллелизма, тоже характерный для народной поэзии. Но и здесь поэт стремился найти параллели, которые наиболее точно выражали бы его внутренний мир, его настроение:

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа,

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

Через семь лет Есенин возвращается к образу клена. Но теперь поэтом владеет не радость, а горькое чувство утраченной молодости, ощущение увядания. Яркий летний пейзаж сменяется картиной ледяной зимы

(«Клен ты мой опавший, клен заледенелый. «).

Как видим, и здесь «пейзаж» дан не сам по себе, он целиком соответствует внутреннему настроению поэта. Клен как бы живет теми же чувствами, что и автор. Пейзаж у Есенина это не просто иллюстрация чувств, которые им владеют. Природа для поэта — это тот друг, чье настроение совпадает с его собственным. Так, например, прошлое, настоящее, грустные думы о будущем — все это сливается в единую картину осени («Отговорила роща золотая. «) «На душе лимонный свет заката И сирени шелест голубой», — писал Есенин в минуту тихого успокоения. «Языком залижет непогода Прожитой мой путь», — говорил он в час горьких раздумий. Выражение глубоких человеческих чувств через картины природы — самая характерная особенность есенинской лирики. И даже тогда, когда поэт, живя в каменном городе, непосредственно не наблюдает природу, не видит родного пейзажа, все же именно картины природы целиком выражают его внутреннее состояние: («Низкий дом с голубыми ставнями»). И когда поэт жил за рубежом, где ничто вокруг не напоминало привычного и родного, он оставался самим собой, на всю жизнь влюбленным в русскую природу. Вот, например, что писал он, живя в шумном и веселом Париже:

Не искал я ни славы, ни покоя,

Я с тщетой этой славы знаком.

А сейчас, как глаза закрою,

Вижу только родительский дом.

Однако картины русской природы далеко не всегда окрашены у Есенина в унылые тона. В его поэзии родной край предстает расцвеченным в яркие и разнообразные краски. Он видит «синь и полымя», «полей малиновую ширь», «алый свет зари», «зелень озер», «синий вечер», «золото травы», «голубеющую воду», на деревьях «огонь зеленый», «синий май», «июнь голубой», «черемуховую вьюгу» весной, «багряную метель» осенью и т. д. Изображение собственных переживаний через картины родной природы естественно приводило поэта к тому, что мы называем очеловечиванием природы. Этот прием издавна известен народному творчеству. Но и здесь Есенин пошел по пути оригинального развития этой поэтической особенности. Если в народном творчестве, как правило, олицетворяются стихийные силы природы (вьюга злится, ветер гуляет, солнце улыбается и т. п. ), то в поэзии Есенина мы находим дальнейшую конкретизацию этого поэтического приема: «Отговорила роща золотая Березовым веселым языком», «Спит черемуха в белой накидке», она «машет рукавом», «где-то на поляне клен танцует пьяный». Природа способна поступать, как человек. О деревьях перед окнами родной избы говорится:

Там теперь такая ж осень.

Клен и липы в окна комнат,

Ветки лапами забросив,

Ищут тех, которых помнят.

Особенно часто возвращается поэт к образу, который олицетворяет собой русскую природу — образу березы. В народном творчестве часто встречаются условно-символическое обозначение деревьев: дуб — долголетие, сосенка — прямота, осина — горе, береза — девичья чистота и т. п.

Есенин углубляет этот принцип. у него береза — «девушка», «невеста», она олицетворение всего чистого и красивого. Поэт говорит о ней, как можно говорить только о человеке, наделяет ее конкретными человеческими приметами:

«Зеленокосая, в юбченке белой стоит береза над прудом».

В некоторых стихах Есенина мы встречаемся даже с фактами «биографии», с «переживаниями» березы:

Зеленая прическа

Девическая грудь,

О тонкая березка,

Что загляделась в пруд? [1918]

Такой принцип изображения необычайно приближает природу к человеку. В этом одна из сильнейших сторон лирики Есенина — он влюбляет человека в природу.

В народном творчестве мы встречаемся и с обратным перенесением тех или иных явлений природы на человека. И этот признак весьма ощутим в поэзии Есенина и также приобретает своеобразное выражение. «Все мы яблони и вишни голубого сада», — говорит Есенин о людях. Поэтому так естественно звучат в его стихах слова о том, что у его подруги «глаз осенняя усталость». Но особенно сильно этот поэтический прием звучит там, где поэт говорит о себе. «Ах,увял головы моей куст», — пишет он об утраченной молодости и вскоре снова возвращается к подобному сравнению: «головы моей желтый лист». «Был я весь, как запущенный сад», — сожалеет он о прошлом. Варьируя этот прием, он все более углубляет его, создает ряд образов, внутренне связанных между собой: «Я хотел бы стоять, как дерево, При дороге на одной ноге»; «Как дерево роняет тихо листья, Так я роняю грустные слова». И, наконец, даже не упоминая слова «дерево», он вызывает этот образ словами: «Скоро мне без листвы холодеть».

Одна из характерных особенностей лирики Есенина — ее монологичность. Эта особенность встречается и у других поэтов, но в творчестве каждого из них она приобретает свою особую окраску. Поэтический монолог Есенина — это доверительная беседа со слушателем. Поэт делится своими самыми сокровенными думами и чувствами, заведомо предполагая в собеседнике друга, на понимание которого он может вполне рассчитывать. Умению Есенина вести задушевный разговор с читателем, воздействовать на него в большой мере способствует афористичность языка поэта. Как и другие особенности поэзии Есенина, она внутренне связана с художественными принципами народного творчества. Творчески осваивая это богатство национальной культуры, каждый из писателей обнаруживает свой собственный подход к нему. Использование афористичности языка приобретает у каждого автора свои особенности, обусловленные общим характером его творчества.

Есенин иногда открыто декларирует свой интерес к афористичности русской народной речи:

Ведь недаром с давних пор

Поговорка есть в народе:

Даже пес в хозяйский двор

Издыхать всегда приходит.

Лиризм, эмоциональность стиха Есенина, богатая гамма настроений и чувств в его произведениях отразились и на своеобразном использовании поэтом афористического склада русской речи. Формула чувства _ так можно определить афоризмы Есенина столь присущие его лирике. Они богато используются поэтом, скрепляя весь стих, делая его легко запоминающимся, придавая ему большую силу. Таковы многие афористические выражения Есенина, краткие, веские по своему содержанию, легкие для восприятия: «Так мало пройдено дорог, Так много сделано ошибок»; «Коль не цветов среди зимы, То и грустить о них не надо»; «Ведь разлюбить не можешь ты, Как полюбить ты не сумела»; «Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь» и т. п. В подобных формулах чувств у Есенина не нужно искать прямых параллелей с русскими поговорками и пословицами. Речь идет о принципиальной их близости, близости конструкций и интонаций. Но в есенинских стихах можно обнаружить и иную близость к народным афоризмам, близость по смыслу. К примеру, в основе таких строк Есенина, как «В саду горит огонь рябины красной, Но никого не может он согреть», лежит выражение «Светит, да не греет». И уже совсем откровенно близок Есенин к загадке «Крыльями машет, а улететь не может» в таких строках: «Так мельница, крылом махая, С земли не может улететь». Есенин говорил о том, что он всегда избегал в своих стихах переносов и разносок, а любил естественное течение стиха, совпадение фразы и строки. Такое совпадение, действительно, характерно для есенинского стиха и это во многом способствовало его афористичности.

До конца дней Есенин сохранил свою силу в создании поэтических формул. И его предсмертные стихи тоже оказались формулой, трагической и особенно опасной по своей отточенной поэтической лаконичности: «В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей. «.

В творчестве Есенина обильно представлена народная лексика. И дело здесь не в рязанских диалектизмах, которые часто встречаются в его раннем творчестве: «жамкать»

(жевать),»булдыжник» (буян), «корогод» (хоровод), «плакида»

(плакальщица), «сутемень» (сумерки), «еланка» (поляна),

«бластился» (мерещился), и т. п. И. Розанов вспоминает сказанное

Есениным: «В первом издании у меня много местных, рязанских слов.

Слушатели часто недоумевали, а мне это сначала нравилось. Потом я решил, что это ни к чему. Надо писать так, чтобы тебя понимали. Зрелый Есенин почти не употребляет диалектных выражений, они встречаются у него чрезвычайно редко и употреблены к месту: обращаясь к матери, он представляет ее в «шушуне» (шубейка).

Язык Есенина целиком уходит своими корнями в русскую национальную почву, но это не приводит его к увлечению архаикой, хотя язык поэм он насыщал архаизмами («вежды», «небесные дщери»,

«отче» и т. п. ). Скорее, это была стилизация под архаику, продиктованная условно-символическим замыслом этих поэм. Позже

Есенин решительно отказывается от церковно-славянской архаики.

Вместе с тем Есенин не отказывается от исконно русских слов, дошедших до нас из глубокой древности: «благословенное страданье», «сонм чувств», «златой родник», «хладная планета»,

«мирные глаголы», «душой своей опальной» и т. п. Использование подобной лексики было подчинено все той же задаче усиления эмоционального воздействия стиха, о чем говорит такая, например, строфа:

Любимая!

Меня вы не любили.

Не знали вы, что в сонмище людском

Я был как лошадь, загнанная в мыле,

Пришпоренная смелым ездоком.

Весьма характерно, что как в этой строфе, так и в ряде других случаев рядом с высокоторжественными словами («сонмище людском») Есенин употребляет выражения обиходного просторечия (лошадь, загнанная в мыле»). Таким путем, избегая чуждого ему ложнопатетического стиля, Есенин вместе с тем сообщает поэтическую величественность простому человеческому чувству, не лишая его простоты.

Одна черта есенинской лексики особенно прочно связывает ее с древнейшими формами русского языка — это употребление кратких существительных типа «конский топ», «людская молвь». Стихи Есенина богаты такими словами, как «темь», «морозь и слизь», «синь и сонь», «гладь», «водь», и т. п. Развивая эту особенность русской речи поэт вводит такие слова, как «солнь и стынь», «безгладь», «бредь», «звень», «трясь», «березь да цветь» и т. п.

Подражая частушкам.

Устная народная поэзия и непосредственные впечатления об окружающем мире становятся основным источниками раннего творчества Сергея Есенина, помогая ему обрести свое поэтическое «я». И в первых же его стихах мы находим отзвуки самых популярных фольклорных жанров – песен и частушек, широко бытовавших в рязанской деревне. «Поющее слово», услышанное с детства, пробуждало сочинять свои припевки и «прибаски», вроде тех, что пелись в народе. Позднее воздействие фольклора на его творчество было осознано поэтом как начальный толчок и «точка отпоры», от которых оттолкнулось и на которые опиралось его «песенное слово»: «К стихам расположили песни, которые я слышал кругом себя», «Влияние на мое творчество в самом начале имели деревенские частушки».

Любовь к фольклору, знатоком и собирателем которого он был, Есенин пронес через всю жизнь. Об этом рассказывают его сестры, сами большие любительницы песен и прекрасные песенницы: «Приезжая в деревню, Сергей очень любил слушать, как пела мать, а мы с сестрой ей подпевали. А то и он запоет с нами Чаще всего русские народные песни – их Сергей любил до самозабвения» (Из воспоминаний А. А. Есениной «Брат мой – Сергей Есенин»).

И в своей поэзии С. Есенин часто использует песенные и частушечные сюжеты, мотивы, образы, видоизменяя и преобразовывая их порою до неузнаваемости. Так, в стихотворении «Хороша была Танюша, краше не было в селе» сюжет сначала развертывается, как в народных лирических песнях об измене милого.

У Есенина: «Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой».

В песне:

Я не гость пришел, не гостить к тебе,

Пришел, любушка, распроститеся,

За твою любовь поклонитеся,

Ты дозволь мне женитеся.

При всем трагизме этого стихотворения есть в нем черты, роднящие его с частушками, например обрисовка внешнего облика героев : «поклонился кучерявой головой» (ср. «белокурого любила», «чернобровая зазноба»), «красной рюшкою по белу сарафан на подоле» (ср. «сарафанчик короток, его не наставишь», «в красной кофточке – красива ребят гулять пригласила»). И по своей ритмической организации «Хороша была Танюша» близка к частушкам, в которых преобладают хореические ритмы и обязательна рифмовка смежных или четных строк.

Первые фольклорные подражания Есенина были далеки от совершенства, им недоставало цельности и безыскусности народных песен. Но, ошибаясь в частностях, греша стилистическими просчетами, начинающий поэт уловил не только многие формальные признаки народной поэзии, но и ее душевный настрой и такие ее характерные особенности, как одушевление природы, психологический параллелизм, «повествовательность». И самого себя юноша рисует сквозь призму фольклорных представлений: «внук купальской ночи», «выбираю удалью и глаза и брови», «не спугнуть соколика на словах и в деле» (ср. «Нельзя, нельзя ясному соколику по чисту полю летать Отращу я свои быстры крылышки, взовьюсь выше облака»).

Из частушечных стилизаций раннего Есенина наиболее интересна «Заиграй, сыграй, тальяночка». Это «литературный вариант» многострочной частушки, в котором слились воедино фольклорные и индивидуальные художественные средства.

Некоторые приемы и образы, воспринятые Есениным из частушек, станут частью его поэтического арсенала. Например, символика одежды: «Я надену красное монисто, Сарафан запетлю синей рюшкой. Позовите, девки, гармониста, Попрощайтесь с ласковой подружкой» («Девичник», 1915), «Голубая кофта, Синие глаза. Никакой я правды милой не сказал»(1925). Или образ тальянки – гармоники, то задорной, то тоскующей, то потерявшей голос.

Родимый голос тальянки слышится поэту и в завывании метели, и в зеленом шуме весны («гармоника снежная», «тальянка веселого мая»). Так частушечный образ впитывает в себя личные чувства и настроения автора и входит в круг излюбленных есенинских образов.

А ритмы частушки войдут в поэму зрелого Есенина «Песнь о великом походе» и будут звучать в его стихах, написанных 6 и 8-стопными хореями в форме двустиший парной рифмовки. Есенинские двустишие – это в сущности частушечные четверостишия.

Таким образом, первым шагом в приобщении Сергея Есенина к истокам народного творчества и в поэтическом самоопределении было обращение к русской лирической песне и частушке и создание на их основе собственных произведений.

Влияние фольклора на лирику Б. Корнилова и С. Есенина

Ритмика каждого крупного поэта также многолика, как и его образность. И мы различаем поэтов не только по их излюбленным мотивам и образам, но и по звучанию их стихов. Связь поэзии Б. Корнилова и С. Есенина с фольклором очевидна. На протяжении всего творчества поэтов, связь эта всячески видоизменялась.

В дореволюционной лирике Есенина заметны элементы стиха, характерные для народного творчества. Например, постоянные эпитеты («темна ноченька», «кудри русые»), краткие прилагательные («алы зори», «белы снега»), зачины («Гой ты, Русь моя родная»), частушечные ритмы («хороша была Танюша, краше не было в селе»). Это было первым обращением поэта к народному творчеству. После революции 1917 года народность отразилась на метафорическом строе стихов Есенина. Характерной особенностью русского фольклора является то, сто в нем почти не встречаются самостоятельные описания природы, она соотнесена с мыслями и чувствами человека, разделяет с ним радость и горе, сочувствует ему.

В устной поэзии издавна существует один из приемов усиления эмоциональности стиха — повторение. Эта черта в высшей степени присуща есенинскому творчеству. Афористичность стиха – одна из ярчайших особенностей фольклора.

Лиризм, эмоциональность стиха Есенина, богатая гамма настроений и чувств в его произведениях отразились на своеобразном использовании поэтом афористического склада русской речи. Пословицы и поговорки богато используются им, скрепляя весь стих, делая его легко запоминающимся, придавая ему большую силу («Кто любил, уж тот любить не может. /Кто сгорел, того не подожжешь», «Так мало пройдено дорог,/Так много сделано ошибок»). Речь идет о принципиальной близости конструкций и интонаций.

В творчестве Есенина обильно представлена народная лексика. Поэт не отказывается от исконно русских слов, дошедших из глубокой древности («хладная планета, «Сонм чувств»), употребляет краткие существительные («конский топ», «людская молвь»).

В народном творчестве довольно часто встречаются полные рифмы («дрова – голова», «платок – цветок»), но более характерными для народного стиха являются рифмы, образованные по созвучию, а не по полному совпадению («велик делить», «назад – сказать»). Такая особенность рифмы присуща и творчеству Есенина.

Напевность – еще одна особенность есенинской лирики. Его стихи написаны как песни и легко положены на музыку. Популярности стихотворений – песен Есенина способствовало их главное ритмическое течение, простой язык, отсутствие словесной и образной затрудненности. Музыкальность – главное, что унаследовал Есенин у фольклора. В своей поэзии он часто использует песенные и частушечные сюжеты и мотивы, видоизменяя их порой до неузнаваемости. Очень важная для поэта ритмическая организация стихотворения. Они близки к частушкам, в которых преобладают хореические ритмы и обязательна рифмовка смежных или четных строк («Заиграй, сыграй, тальяночка»). От народного стиха Есенин берет прибаутки, припевки («Сыграй, тальяночка, эхая, Сыграй-ка, черномехая», «Выйди, выйди ты, милашка, на полчасика сюда»), форму выражения чувств («почернело мое сердце черней камня, горчей перца»), детали внешности героев («глаза черны, брови тоже, на цыганочку похожа»). От книжной поэзии – кольцевая композиция, но не буквальное повторение строк в конце; усложнение обратного параллелизма: «струи озера ткут узор, платок, «шитьем украшенный».

В поэзии Есенина нас покоряет и захватывает в «песенный плен удивительная гармония чувства и слова, мысли и образа, единство внешнего рисунка стиха с внутренней эмоциональностью, душевностью.

Ритмы частушки войдут в поэму зрелого Есенина «Песнь о великом походе» и будут звучать в некоторых его стихах – от «Заиграй, сыграй, тальяночка » до «Клен ты мой опавший, клен заледенелый». Песенная композиция наблюдается в стихотворениях «Этой грусти нам теперь не рассыпать. », «Низкий дом с голубыми ставными», «Никогда я не был на Босфоре» и др. важно заметить не только родство формы произведений Есенина с фольклором, но и духовную близость его лирического героя к герою народных песен. Близок прежде всего ощущением нерасторжимой связи с родной природой и с те жизненным укладом деревни, который нашел свое отражение в фольклоре.

Позднее Есенина привлекут в фольклоре еще и былины, духовные стихи, сказки, легенды. И народная песенность сделает его стихи узнаваемыми с полувзгляда.

Какова же связь поэзии Б. Корнилова с устным творчеством?

Корнилов вырос на стихах Есенина, хотя они и были современниками. Он взял у своего кумира не только задушевность, тонкую метафоризацию, он уловил есенинскую нежность к народным мотивам и невольно подражал им в начале своего творческого пути. Корнилов часто использует в ранних стихах те же эпитеты, символы, сто и Сергей Александрович (ветер-конь, «руки белые», «синие очи», «забытая краса»).

Появляются сквозные образы: березка, клен, ива, месяц, колокольчик и бубенец, тройка; постоянные цвета: белый, синий, голубой, красный, с которыми связаны в сознании поэтов образы любимой девушки, Родины, ночи, реки, метели т. д. Поэт часто прибегает к олицетворениям, излюбленному приему фольклора («солнце висит, стучит лебеда», «звезды падают», «волна ударяет»). Даже ритмический строй корниловских стихов не отходит ни от народности, ни от Есенина. Он пишет 6 и 8-стопным хореями в форме четверостиший парной рифмовки, используя при этом традиционные образы, связанные с деревней (рубаха, гумно, стоги сена и т. д. ). Но постепенно приходит к собственному индивидуальному стилю. Он не теряет милого частушечного, напевного звучания стихов, между строк иногда еще сквозят есенинские нотки, но его поэзия вышла на новый уровень. Поэт вырос духовно, влился в литературную среду Ленинграда. Разрыв с малой Родиной внес в его произведения мотив щемящей тоски, образы природы стали теперь не нарочито подражательными, а идущими от сердца Корнилов употребляет теперь собственные эпитеты, пусть и сходные по конструкции с народной поэзии. Творчество семеновского поэта утратило размашистость, ученическое начало и превратилось в самостоятельное, полное необыкновенного лиризма и музыкальной плавности.

Оба поэта используют кольцевые формы ( совпадения и переклички начал и концовок). А кольцевая композиция свойственна именно народной поэзии. Поэты соединяют фольклорную и литературную традиции, воспринимая у фольклора ощущение родственной близости человека с природой.

Народно-песенная основа лирики Б. Корнилова

Корнилов всегда с огромной любовью писал о «сини семеновских лесов», и я бродил по их тропам с таким чувством, что я здесь не в первый раз. Когда – то в чащах дымились скиты староверов, но и сейчас природа полна таинственной красоты – неподалеку от Семенова течет красивейшая река Керженец, подальше Светлояр – озеро в чьи воды ушел всеми маковками церквей Китеж – град, да можно найти и ту колдобину, куда оступилась лошадь Батыя, заставив седока поворотить свои полки назад. Эта необычная, сказочная красота дикого края во многом сформировала Корнилова – поэта. И сам городок со своим укладом, с ложкарями, ковшечниками, любителями гусиных боёв и городошных баталий, со светёлками и неповторяющимся рисунком наличников немало дал Корнилову, научив его, может быть, неприязни ко всякого рода серости, неоригинальности, подражательству. А главное, конечно, люди, которых нельзя не любить – благожелательные, отзывчивые, общительные в этом суровом краю.

Есть у Корнилова такая стихотворная сказка: «Как от мёда у медведя зубы начали болеть». Она в свое время была помещена в «Известиях». Он читал её на моих глазах перед многими аудиториями с неизменным успехом. В чём секрет обаяния этой сказки, не уснувшего с годами? В естественной народности и в естественном, а не вымученном юморе; в том, что она равно интересна и детям и взрослым.

В своем предисловии к сборнику Ольга Берггольц пишет: « Если бы не бессмысленная гибель, настигшая Бориса Корнилова в то время, когда он начал по-настоящему набирать высоту, вероятно, он стал бы очень крупным поэтом Но будем благодарны ему и за то, что он успел сделать: то что им сделано, несомненно, идёт на духовное вооружение народа. »

Его поэзия изначально лирична и задушевна. Она связана с разными песенными жанрами и мелодиями. Корнилов со вниманием и сердечной широтой прислушивался к всевозможным напевам. В его стихах звучат ритмы «Марсельезы» и «Интернационала», встречается лихая частушка и скромная «песня-девица». Он способен оценить краковяк, сыгранный слепым гармонистом, еще недавно ходившим на Варшаву. Любил Корнилов и «походным маршем оскаленный оркестр», и удаль цыганской пляски, и теплую грусть гитары:

За эту задушевность

Благодарю, струна!

Песни , боевые и грустные, надрывные и веселые, стремительные и протяжные, пела послереволюционная Россия. Из пестрой и разноголосой музыкально-песенной стихии рождалась новая эстетика, новые жанры и языковые формулы.

« Я вырос в деревне, — писал Корнилов, — где по вечерам после работы парни ходят толпой по улице и под гармонику поют песни. Они поют о любви. Об измене девушки, о драках.

Часто песни сочинялись тут же на ходу. Парней они бодрили и волновали, нас – мелочь – они переполняли гордостью: мы имели право петь о таких взрослых вещах. Мы были неравнодушны к этим песням – воздействие стихов удивляло меня. Я с благоговением смотрел на идущего впереди всех, даже впереди гармониста, парня. Это шёл сочинитель. Он был выше гармониста. Он задумывался, гармоника замолкала, он встряхивал кудрями – получалась песня»

Его «сосновая страна» была «глубинкой», «периферией», «провинцией». Вокруг – леса и болота, глухомань, бездорожье. Новь сюда проникала, но медленно. Все это «сдерживало» возможности таланта.

Но изображал ли кто-нибудь «непонятную родину», как он со знанием дела, со своей яркостью неповторимого поэтического видения?

При всем том, что старина ему ненавистна, он, до мельчайших подробностей зная ее приметы, все время тянется к ее изображению. Стихотворение «Терем». Это – «спор со стариной». Но с какой-то красочностью и с какими подробностями описывается «похищение». Все так, как и бывало в старину!

И вот —

Через сад,

Где белеет окно, я прыгаю, как от погони,

И нам для побега готовы давно лихие и верные кони.

Чтоб девушку эту никто не сберег — ни терем и ни охрана,

Ее положу на седло поперек, к кургану помчусь от кургана, и будет вода по озерам дрожать от конского грубого топота.

Медвежьею силой и сталью ножа любимая девушка добыта.

Знает Корнилов и приметы родного края, современный ему быт в деревеньках керженских лесов.

Все это ему дорого и близко: он вырос здесь, привык ко всему этому. И, естественно, что рядом со стихами о старине есть и просто лирические стихи. В них – неизбывная любовь к отчим местам; они овеяны почти есенинской легкой дымкой тоски и грусти.

стихотворение «Лирические строки» (1927).

Моя девочка верная, ты вновь невесела, и вновь твоя губерния в снега занесена.

Опять заплакало в трубе и стонет у окна, — метель, метель идет к тебе, а ночь – темным – темна.

В лесу часами этими

Неслышные шаги, — волчатами, с медведями играют лешаки, дерутся, бьют копытами, одежду положа, и песнями забытыми всю волость полошат.

Здесь что-то от сказки, от легенды, от «суеверий». Но ведь и это все – приметы «сосновой страны»: без сказки нет деревенского быта.

Дальше в этом стихотворении идет строфа:

И ты заплачешь в три ручья, глаза свои слепя, — ведь ты совсем, совсем ничья, и я забыл тебя.

Сентиментальность? Да. И хотя она, сентиментальность, сливается с тем, что почерпнуто из частушки (заплачешь в три ручья»), а это несколько «снимает» налет «жалостливости», поэт круто поворачивает ход повествования в другую сторону.

И всё-таки на первом плане в стихотворении – родные места и «девчонка верная». Остальное – «производное» от них, дополнение к ним.

Образ русалки в лирике обоих поэтов.

В стихотворении «Русалка»(1929) стихия многокрасочности проявляется уже в ином. Она – в легендарности «охотничьего вранья»: в невод к рыбаку якобы попала русалка.

Медвежья дорога – поганая гать, набитая рыбой река, — и мы до зари запекаем опять медвежья окорока.

Один говорит:

— На Иванов день закинул невода.

Вода не вода, а дребедень, такая была вода.

<>
Звезда сияет на всех путях – при звездочке, при луне упала из невода и на локтях добыча ползет ко мне.

Вода стекает по грудям, бежит по животу, и я прибираю ее к рукам – такую красоту.

Теперь у желтого огня,

Теперь поет она, живет на кухне у меня русалка, как жена.

Она готовит мне уху,

На волчьем спит меху,

Она ласкает кожей свежей

На шкуре вытертой медвежьей.

Здесь прочная фольклорная основа. Таким образом, сказочность приобретает ещё большую поэтичность. Но разве дело только в сказочности? в стихотворении – два героя: охотник, говорящий о русалке как о жене, и тот, кто слушает эту «байку». Первый герой – мечтатель и фантазер, второй – человек реальных дел, твердо стоящий на земле и влюбленный в свой труд.

Сначала следует обратить внимание на такие строчки: «над белой волною гуляет весна и песня русалочья эта», «я поджидаю тебя над водой, а ты поджидаешь там»(можно подумать – под водой) и «иди, обитательница омутов, женщина с рыбьим хвостом».

Но давайте обратим внимание на другие строчки, и прежде всего на такую: « А я, веселый и молодой, иду по омутам» Она стоит в прямой близости к тому, о чём только что «наврал» охотник. Концовка стихотворения окончательно убеждает нас, что для «готов хлеб, и муж, и дом», конечно же, не для русалки, а для реальной женщины. В стихотворении « Русалка» нет никакой аллегоричности, никакого противопоставления мира красоты миру грубой жизненной прозы, никакого крушения человеческих надежд. Наоборот, в нем «развенчиваются» беспочвенные иллюзии. «Русалка» — это песнь неиссякаемой молодости и силе человека. И хотя человек показан внесоциально, сама его натура, его характер, его взаимоотношений с природой переданы верно: таких людей Корнилов в керженских лесах наверняка встречал не раз

Сергей Есенин, обратившись к традиционной для русской литературы теме трагического столкновения «детей природы» с носителями нового русского мышления и новой, создает свой вариант образа «лесной русалки». Это Лимпиада, возлюбленная молодого охотника Карева, из повести «Яр».

Идиллические отношения есенинских героев продолжаются короткое время, пока оба они находятся в замкнутом пространстве леса, опоенные «яровым дурманом» и колдовской синью озера. Неизбежный конфликт возникает от невозможности Лимпиады расстаться со своим миром дикой природы, а Карева — отказаться от возврата в большой мир человеческой реальности. История могла бы восприниматься как прозаическая безделица поэта, если бы Есенин не придал ей смысл аллегории, в подтексте которой драма современной ему России, мятущейся между патриархальным, обращенным в прошлое, в предание, в эпический полусон (женское начало — Лимпиада, чьи «космы из веток сосен» крепко запутались в девственном лесу уходящей старины, чей образ — символ прекрасной и страшной силы природной стихии) и жаждой открытой, действенной жизни, безмерно расширяющей горизонты и сулящей новые ощущения, знания, техническое, социальное, духовное обновление (мужское начало — Карев). Трагедия, переживаемая крестьянской Россией, бросившейся, как в омут с головой, в индустриальный, урбанизированный XX века, недвусмысленно прочитывается за столь близкими каждому русскому фольклорными образами русалки и молодого охотника. И по логике народных суеверий, и по логике реальной российской действительности, и по законам литературного произведения, влюбленные обречены на трагическое расставание, ибо непреодолим конфликт между старым и новым. Так же, думается, правы те, кто считают, что «Яр», по существу, предвосхищает пережитую самим С. Есениным духовную драму «12».

Частушки

Девичьи и полюбовные

Из колодца вода льется,
Вода волноватая.
Мил напьется, подерется,
А я виноватая.

* * *

– Дорогой, куда пошел?
– Дорогая, по воду.
– Дорогой, не простудись
По такому холоду.

* * *

Сидела на бочке.
Румяные щечки.
Люди скажут – «навелась».
Я ж такая родилась.

* * *

Милый ходит за сохой,
Машет мне косынкой.
Милый любит всей душой,
А я половинкой.

* * *

Рассыпься, горох,
По чистому блюду.
Я любила всех подряд,
Теперя не буду.

* * *

Полоскала я платочек,
Полоскала – вешала.
Не любила я милого,
Лишь словами тешила.

* * *

С гор потоки, с гор потоки,
С гор холодная вода.
Насмеялся дрянь-мальчишка,
А хороший никогда.

* * *

Ай, лед хрустит
И вода льется.
Ты не думай, не гадай —
Дело не сойдется.

* * *

Ах, платочек-летуночек,
Обучи меня летать.
Не высоко, не далеко —
Только милого видать.

* * *

Милый пишет письмецо:
«Не потеряла ли кольцо?»
А я на толево пишу —
На правой рученьке ношу.

* * *

Я калоши не ношу,
Поблюду их к лету.
А по совести скажу —
У меня их нету.

* * *

– Милая подруженька,
Чем ты набелилася?
– Я коровушку доила,
Молочком умылася.

* * *

Маменька ругается,
Куда платки деваются.
Сама не догадается,
Что милый утирается.

* * *

С крыши капала вода,
Милый спрашивал года.
– Скажи, милка, сколько лет,
Повенчают али нет?

* * *

Дайте ходу пароходу,
Натяните паруса.
Не за все дружка любила —
За кудрявы волоса.

* * *

Не тобой дорога мята,
Не тебе по ней ходить,
Не тобою я занята,
Не тебе меня любить.

* * *

На оконышке цветочек,
Словно бархатиночка.
Оттого милой не любит,
Что я сиротиночка.

* * *

Я свои перчаточки
Отдала Васяточке:
Я на то надеюся —
Пойду плясать, согреюся.

* * *

Я плясала, топала,
Я любила сокола,
Я такого сокола —
Ростом невысокого.

* * *

Скоро, скоро Троица,
Береза принакроется.
Скоро миленький приедет,
Сердце успокоится.

* * *

Милая сестрица,
Давай с тобой делиться:
Тебе соху, борону,
Мне чужую сторону.

* * *

Милая, духаная,

Соломой напиханная,

Ликом наведенная,

Скажи, в кого влюбленная?

* * *

Милый мой, хороший мой,
Мне с тобой не сговорить.
Отпусти меня пораньше,
Мне коровушку доить.

* * *

Плясала вприсядку,
Любила Васятку.
Теперя Васятку —
Под левую пятку.

Прибаски

* * *

Разлюбимый мой товарищ
С одной ложки ел и пил.
С одной ложки ел и пил,
У меня милку отбил.

* * *

Девки крали, девки крали,
Шестьдесят рублей украли.
А ребята короли
С завода лошадь увели.

* * *

Я свою симпатию
Узнаю по платию.
Как белая платия,
Так моя симпатия.

* * *

Под окошком следа нет,
Видно, кони вымели.
А моей милашки нет,
Видно, замуж выдали.

* * *

Не стругает мой рубанок,
Не пилит моя пила.
Нас священник не венчает,
Мать совету не дала.

* * *

Я не сам гармошку красил,
Не сам лаком наводил.
Я не сам милашку сватал —
Отец с матерью ходил.

* * *

Наши дома работают,
А мы в Питере живем.
Дома денег ожидают,
Мы в опорочках придем.

* * *

Дуют ветры, дуют буйны
Из куста орехова.
Ты скажи, моя зазноба,
С кем вчера приехала?

* * *

Погуляйте, ратнички,
Вам последни празднички.
Лошади запряжены,
Сундуки улажены.

* * *

Не от зябели цветочки
В поле приувянули.
Девятнадцати годочков
На войну отправили.

* * *

Сядьте, пташки, на березку,
На густой зеленый клен.
Девятнадцати годочков
Здесь солдатик схоронен.

* * *

Ты не гладь мои кудерки,
Золоченый гребешок,
За Карпатскими горами
Их разгладит ветерок.

* * *

Ах, Ванька туз,
Потерял картуз.
А я пол мела —
Картуз подняла.

* * *

Мой муж арбуз,
А я его дыня.
Он вчера меня побил,
А я его ныня.

* * *

Мельник, мельник
Завел меня в ельник.
Меня мамка веником:
Не ходи по мельникам!

* * *

Хоть бы тучка накатила
Или дождичек пошел.
Хоть бы милый догадался,
На вечерушку пришел.

* * *

Гармонист, гармонист,
Рубаха бурдовая,
Чрез тебя я, гармонист,
Стала нездоровая.

* * *

Мой миленок в Питери
Поступил в учители,
За дубовым столом
Пишет серебряным пером.

* * *

Проводила мужа,
Под ногами лужа.
Сердце бьется, колотится:
Боюсь, назад воротится.

* * *

А я нынче молода —
На лето невеста.
Ищи, мамка, жениха,
Хорошее место!

* * *

Пойду плясать,
Ногой топну.
Семерых люблю,
По одном сохну!

* * *

Рассыпься, горох,
На две половинки…
У попа жена помрет,
Пойду на поминки.

* * *

Опущу колечко в речку,
Что-нибудь да попадет.
Либо щука, либо лень,
Либо с милого ремень.

* * *

Дай бог снежку
Завалить стёжку,
Чтобы милый не ходил
К моему окошку.

* * *

Прокатился лимон[1]
По чистому полю.
Не взяла бы сто рублей
За девичью волю!

Страданья

За страданье
Мамка бро́нит.
Побить хочет —
Не догонит.

* * *

Страдатель мой,
Страдай со мной.
Надоело
Страдать одной.

* * *

– Голубенок!
Возьми замуж.
– Голубушка,
Не расстанусь!

* * *

В небе звездам
Счету нету.
Всех любить
Расчету нету.

* * *

Ах, колечко
Мое сине.
На колечке
Твое имя.

* * *

Пострадала,
Ну, довольно…
От страданья
Сердцу больно.

* * *

Милый бросил,
А я рада:
Все равно
Расстаться надо.

* * *

Милый бросил,
А я – ево.
Ему стало
Тошней мово.

* * *

Ах, какая
Ночь темная,
До свиданья,
Знакомая!

* * *

Она моя,
Энта, энта.
Голубая
В косе лента.

* * *

Возьму карты —
Нет валета.
Мил уехал
На все лето.

* * *

Девки, стойте,
А я по́йду.
Примечайте
Мою хо́тьбу.

* * *

Не страдай,
Король бубновый,
У меня
Страдатель новый.

* * *

Не влюбляйся,
Красавица,
Он картежник
И пьяница.

* * *

По заре
Далеко слышно,
Что Парашка
Замуж вышла.

* * *

Не боюсь
Тюремных за́мок,
Я боюсь,
Наставят банок.

* * *

Товарищи,
За что бьете?
Без меня вы
Пропадете.

* * *

За рекою,
За быстрою,
Монастырь
Девкам построю.

* * *

В монастырь
Хотел спасаться,
Жалко с девками
Расстаться.

* * *

Пойдем, милый,
Стороною,
А то скажут:
Муж с женою.

* * *

Пролетела
Про нас слава
До самого
Ярослава.

* * *

Гуляй, милка,
Нам все равно,
Про нас слава
Идет давно.

* * *

Куда пошел?
Чего делать?
Я ищу
Красивых девок.

* * *

Твои глаза.
Мои тожа.
Что не женишься,
Сережа?

* * *

Твои глаза
Больше моих.
Я – невеста,
Ты – мой жених.

* * *

Неужели сад завянет,
В саду листья опадут?
Неужели не за Ваню
Меня замуж отдадут?!

Смешанные

Стихотворения. Поэмы

Стихотворения. Поэмы. Сергей Александрович Есенин

В. Базанов ПОЭЗИЯ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Чем дальше мы уходим от суетной молвы, слишком взвинченных и во многом односторонних суждений о Есенине его друзей и недругов, тем полнее и ярче выступает перед нами огромное дарование поэта, его щедрый и трепетный талант. Время дорисовывает портрет Есенина, бросает новый отсвет на содержание его поэтического наследия.

Есенин (1895–1925) не оставил после себя подробных жизнеописаний, он просто сказал в заметке «О себе»: «Что касается остальных автобиографических сведений, — они в моих стихах». В стихах заключена жизнь поэта, его думы и переживания, радости и сомнения, весь Есенин.

Стихи мои,
Спокойно расскажите
Про жизнь мою.
Сергей Есенин с гордостью называл себя «крестьянским сыном» и «гражданином села». Где бы он ни был, на какую бы вершину славы ни поднимался, он всегда видел крестьянскую Русь, жил ее надеждами. Даже работу над стихами сравнивал с трудом крестьянина-пахаря: «Стихи писать — как землю пахать… Семи потов мало».

Ученические стихи, написанные в Спас-Клепиковской школе, для поэта-мальчика слишком книжные, грустные, рефлективные. Когда поэт пишет о себе, о собственных переживаниях, он подражает Лермонтову, Надсону; когда стихи обращаются непосредственно к бедствую щей деревне, в них слышатся отзвуки поэзии Кольцова, Некрасова, Никитина. Среди «дум» особенно сродни Некрасову стихи о «страдальце сохи с бороной».

…И послушайте песню про горе,
Что поет он, идя за сохой.
Но такие «крестьянские» стихи составляют редкое исключение. Даже не верится, что «Больные думы» (так называется ученическая тетрадь) написаны мальчиком, который вырос в деревенской зыбке. Такой печальный и встревоженный взрослый среди сверстников… «Звуки печали», «Слезы», «Нет сил не петь и не рыдать…», «Скучные песни, грустные звуки…», «Слезы… опять эти горькие слезы…», «Душно мне в этих холодных степях…» — даже названия стихотворений создают впечатление безысходности, щемящей тоски.

Думы печальные, думы глубокие,
Горькие думы, думы тяжелые,
Думы от счастия вечно далекие,
Спутники жизни моей невеселые.
В 1912 году Есенин посвящает стихотворение «Поэт» «горячо любимому другу» Грише Панфилову. Поэт серьезно думает об общественном содержании своей поэзии, дает клятву бороться за «святую правду». «Я буду тверд» — как будто из «Гражданина» Рылеева. Тогда же было написано несохранившееся стихотворение «Пророк». Прекрасным комментарием к этим юношеским стихотворениям являются письма Есенина к М. П. Бальзамовой, опубликованные в 1969 году в журнале «Москва». В письмах многое продиктовано сугубо личными переживаниями, но в них и тот необычный, глубоко обеспокоенный, взбудораженный сомнениями Есенин, который не может примириться с общественными пороками и с окружающей действительностью. Поэт явно не в ладах с черствым, равнодушным обществом. «И скучно, и грустно, и некому руку подать», — пишет он другу. Мятежная и скорбная поэзия Лермонтова обусловила содержание ученических, во многом подражательных стихов Есенина.

Позже Есенин осознал, что его родная стихия — народная поэзия, русская деревня, рязанские дороги и косогоры, поля и леса. В одном из ранних его стихотворений, опубликованных в 1914 году в журнале «Мирок», «белая бахрома» и «сонная тишина» говорят о душевном покое.

Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
Патриархальный, замкнутый быт кажется поэту родным и близким.

Первый сборник стихотворений Есенина «Радуница» (1916) был назван в честь весеннего народного обряда, связанного с поминанием умерших. Все тридцать три стихотворения сборника сотканы из красок и звуков самой природы — лирика мягкая, безмятежная, в нее редко вторгается проза народного быта.

В ранних стихах крестьянская Россия, еще не потревоженная грозными событиями, утопает в мягкой тишине, в патриархальности. Поэт находится во власти своеобразного руссоизма, сентиментальных переживаний и религиозных настроений. Правда, у Есенина свой бог, бог «за пазухой», свои верующие, не похожие на церковных старост и прихожан, кладущих поклоны перед алтарем. Народные легенды и духовные стихи были известны поэту с детства. С восьми лет бабка «таскала» его по монастырям. «Микола», «Калики» и другие «духовные» стихотворения берут начало в живой народной старине, книжной и фольклорной. «Религиозная» и пейзажная лирика как бы обрываются, чтобы затем слиться в одном потоке, вернуться в поэзию Есенина вместе с нахлынувшими вестями, с народными песнями и плачами военного времени. Еще слышатся залихватские, хмельные песни, но они омрачены надвигающимися грозными событиями («По селу тропинкой кривенькой…»).

Деревня поет и пляшет и тут же одевается в траур, оплакивает бравых парней, которые догуливают последние деньки. Среди записанных Есениным рязанских частушек есть и рекрутские:

Погуляйте, ратнички,
Вам последни празднички,
Лошади запряжены,
Сундуки улажены[1]
Стихотворение «Русь», вошедшее во второе издание «Радуницы», — одно из самых драматических и самых социальных произведений Есенина 1914 года. В нем показан антинародный характер империалистической войны.

Русская деревня погружается в «сумерки мглистые»; зловещее карканье черных воронов (неизменная деталь рекрутских песен) вливается в оркестровку стиха.

Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.
Жалкие, бедные деревенские избенки, седые матери, незатейливая домашняя утварь, орудия крестьянского труда, даже берестяные лапти — все согрето большой и светлой любовью поэта. Нужно было вместе с «мирными пахарями» и плачущими матерями пережить и перечувствовать семейные утраты, испытать всю тяжесть невзгод, чтобы собрать в одну художественную композицию такое множество народных примет, обрядовых деталей, психологических подробностей, так верно изобразить русскую деревню в тяжелые годы империалистической войны.

Путь Есенина в большую поэзию не был прямым и легким.

В 1915 году поэт едет в Петербург. Прежде всего ему нужно было разобраться в сложной литературной среде, не сбиться с избранного пути, не стать жертвой нездоровой сенсации, выстоять, не оказаться в плену у декадентов. В литературных салонах не знали, чему больше удивляться, — то ли певучим стихам, то ли внешнему облику самого поэта. Голубые глаза и крестьянское платье удивительно соответствовали самобытному миру его лирики. Символисты тогда уже сходили со сцены. Появление талантливого поэта из народа они хотели использовать для укрепления своих пошатнувшихся позиций. Попади Есенин под влияние Мережковского и Зинаиды Гиппиус, его буйному таланту пришел бы скоро конец. К счастью, Есенин и сам понимал, что ему нечего делать в гостиных, где господствовали литературные снобы и сибариты.

Есенин облюбовал одного Блока, к нему пошел за советом. Блок увидел в Есенине крестьянского поэта-самородка. Но в то время поэт уже не был наивным молодым крестьянином, далеким от общественных интересов. Есенин приехал в Петербург не прямо из рязанской деревни. Он два года (1912–1914) провел в Москве, работал в типографии Сытина, слушал лекции в университете Шанявского. Дружба с рабочими типографии безусловно сказалась на мировоззрении Есенина, на его идейном развитии.

Возникновению легенды о «парне в рубахе», поэте-гармонисте способствовал сам Есенин, подчеркивавший свое деревенское происхождение. В Петербурге он продолжал носить крестьянскую одежду, при встречах с друзьями напевал народные частушки под гармошку.

История русского общественного движения знает разного рода переодевания. Первыми стали рядиться в крестьянское платье славянофилы (европейски образованный К. Аксаков и др.). Разумеется, это не имело ничего общего с истинным народолюбием. Революционные народники, участники массового «хождения в народ», одевались в крестьянское платье, чтобы легче найти доступ к уму и сердцу русского мужика. Лев Толстой ушел из дворянской усадьбы в крестьянской домотканой рубахе.

Едва ли только ради сенсации, чтобы прослыть оригинальным, Есенин так крепко держался за смазные сапоги. Было время, когда он скитался по ночлежкам, был в положении бедного разночинца с медным пятаком в кармане. Среди частушек, записанных Есениным, есть и такая:

Наши дома работа?ют,
А мы в Питере живем.
Дома денег ожидают,
Мы в опорочках придем.
Кроме того, Есенину казалось, что своим стилизованным костюмом он подчеркивает значение крестьянства в общественном и литературном движении. Но история с переодеванием чересчур затянулась. Он и после 1917 года не прочь поиграть в мужика.

Маяковский рассказывает о встрече с Есениным:

«Он мне показался опереточным, бутафорским. Тем более, что он уже писал нравящиеся стихи и, очевидно, рубли на сапоги нашлись бы.

Как человек, уже в свое время относивший и отставивший желтую кофту, я деловито осведомился относительно одежи:

— Это что же, для рекламы?

Есенин отвечал мне голосом таким, каким заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло.

Что-то вроде:

— Мы деревенские, мы этого вашего не понимаем… мы уж как-нибудь… по-нашему… в исконной, посконной…

…Уходя, я сказал ему на всякий случай:

— Пари держу, что вы все эти лапти да петушки-гребешки бросите!»[2]

Маяковский в желтой кофте и Есенин в рубашке, вышитой крестиком, — явления в чем-то схожие. В обоих случаях бутафория — пощечина господствующему вкусу.

Октябрьская революция была воспринята Есениным как стихийный «вихрь», сметающий прогнивший «старый мир». То, что было совершенно ясно Маяковскому и Демьяну Бедному, для Есенина оказалось чрезвычайно сложным и запутанным.

Социализм мыслился Есениным как «мужицкий рай», где «нет податей за пашни», где все живут вольготно и весело, отдыхают «блаженно», «мудро» и «хороводно». Рядом с памятником Марксу от русского пролетариата Есенин хочет видеть памятник корове, как остроумно заметил Маяковский. — «Не молоконосной корове… а корове-символу, корове, упершейся рогами в паровоз»[3].

В поэме «Инония», нарочито витийственной, поэт «вещает»:

По-иному над нашею выгибью
Вспух незримой коровой бог.
Торжественная, почти библейская фразеология («Время мое приспело… Тело, Христово тело») перемежается с явным просторечием. В эпически спокойную речь врывается «лязг кнута», и даже более залихватские метафоры, — совсем не в духе «священной» поэзии.

Есенин и сам понимал, что в религиозную символику с трудом укладываются современные события народной жизни.

В автобиографии «Нечто о себе» он писал: «Не будь революции, я, может быть, так бы и засох на никому не нужной религиозной символике, развернулся талантом не в ту сторону».

Однако увлечение Есенина библейскими образами и «священной» фразеологией нельзя считать только заблуждением, консерватизмом или просто данью моде. Обращение к церковным книгам и к народным духовным стихам было связано с творческими поисками Есенина, его экспериментаторством в поэтике — желанием выйти за пределы устоявшихся образов и сравнений, сделать стих более