Праздник лавкрафт смысл

Добро пожаловать в мой очередной книгообзор. Сегодня я расскажу о произведении Лавкрафта — о рассказе «Праздник» из сборника данного автора «Зов Ктулху».

Сборник я купила на «Литрес», поскольку мое приложение для чтения позволяет как скачивать книги с просторов сети, так и покупать их через встроенный магазин (магазином, как вы поняли, является «Литрес»). Я хотела показать вам скриншот с ценой книги на «Литресе» и показать, что сборник, после покупки, отправился в мою библиотеку. Но эти скриншоты почему-то посчитали «картинками из интернета» (хотя как я, так и другие пользователи спокойно публиковали отзывы с подобными «картинками из интернета» и эти отзывы проходили модерацию, ну да ладно…), поэтому я

устав доказывать обратное и перепечатывать отзыв по сто раз

решила их удалить. Надеюсь, теперь отзыв опубликуют.

Собственно, почему я решила купить сборник? Потому, что его не было в полной версии в свободном доступе. А почему я вообще решила, что он мне нужен?

Из произведений Лавкрафта до сборника «Зов Ктулху», я читала только «Цвет из Иных миров», который мне, кстати, очень понравился. Зная, что Лавкрафт в свое время вдохновил и Стивена Кинга, и Нила Геймана на написание разного рода произведений, я решила поближе познакомиться с писателем, который вдохновил столь замечательных авторов. Ну а «Зов Ктулху» был мною выбран среди многих других сборников потому, что в нем есть одноименный рассказ а я, хоть и не знаток творчества Лавкрафта, но о Ктулху слышала неоднократно. Про рассказ «Зов Ктулху» говорить пока рано, о нем будет отдельный отзыв (если, конечно, мне не надоест читать сборник и я таки дойду до этого рассказа), а пока вернемся к «Празднику», третьему рассказу сборника.

В чем суть?
Повествование ведется от 1-го лица. Вот как все начинается…

Таинственный ритуал, заснеженный город — довольно атмосферное начало. А после этой цитатки…

…я предположила, что тут, возможно, еще и может появляться призрак колдуна-родственника. Оказывается, колдун-родственник был просто воспоминанием и никакой роли не сыграет. Ну да ладно…

…Рассказчик, наконец, подъехал к дому…

Из окон нужного мне дома, седьмого по счету на левой стороне улицы…

Нашему герою открыл дверь немой старик и пригласил его в дом.

Он провел меня в освещенную свечами комнату с низким потолком и скудной обстановкой. Для меня будто ожило прошлое, которое было тут полновластным хозяином. Неподалеку от очага стояла прялка, за которой пристроилась сутулая старушка в старинной шляпке.

Со мной никто не заговаривал… Если честно, во всем этом – книгах, комнате, людях – ощущалось нечто нездоровое, тревожное; однако в город моих предков меня привел стародавний обычай, а потому я не должен был ничему удивляться.

После этой цитатки я наивно подумала, что сейчас мне хоть что-то расскажут об обычае, но дальше было это…

…попробовал почитать и вскоре с головой ушел в богомерзкий «Некрономикон», содержание которого было поистине отвратительным для любого человека в здравом уме и твердой памяти…

Итак, рассказчик, со своей веселой компанией, пришли к церкви…

Участники неведомого обряда миновали ветхий склеп и направились к отверстию в каменном полу.

Вдруг из зеленого пламени…

…появились, ритмично взмахивая крыльями, твари, один вид которых мог кого угодно свести с ума. Рассудок отказывался воспринимать их как живых существ. В них было что-то от ворон – и от кротов, от канюков, летучих мышей и муравьев… Словом, они выглядели, как… Нет! Не хочу! Я не должен вспоминать!

Все участники обряда начали садиться на спины этим существам…

Наш герой удивился подобному повороту событий и стоял, как вкопанный, не способный пошевелиться…

Мнение.
Мне не понравилось, что читателю многое на проясняют. Например, рассказчик говорит…

…я испытал страх, которым был обязан отчасти собственным воспоминаниям…

…но какие воспоминания его напугали — никто нам рассказывать не собирается.

Далее, иногда что-то вроде «я испытывал страх», «жуткое то-то и то-то» и прочее употреблены совсем не к месту. То нашему герою было жутко на улице оттого, что она пустынная, то обряд еще не начался и ничего такого там пока не произошло, а рассказчик именует это «жуткой процессией». Будто он — киноактер, который переигрывает. С другой стороны, в этом рассказе, в отличие от «Безымянного города» у рассказчика хоть какие-то эмоции. Правда они очень наигранные и я им не верила, но тем не менее, они хоть присутствуют.

Зачем рассказчик поехал в Кингспорт? Провести древний обряд. Это я знаю, но зачем? В чем суть обряда? Поклонение каким-то божествам или еще какая-то цель? В чем такая сверхважность обряда. Об этом читателю, видимо, знать необязательно.

Обряд семейный и семья нашего героя проводит его уже много поколений подряд. Согласитесь, если это — столь важный семейный обряд, ради которого нужно было ехать в старый дом предков, наверняка рассказчик должен знать все детали обряда. Логично же? Вроде да, но… Рассказчик, посреди проведения обряда, вдруг начинает удивляться всему, что происходит вокруг. Алло, это же семейный обряд, он в вашей семье из поколения в поколение передается. Неужели ты не знал — что делать и что будет происходить во время обряда?

И опять вот эта недосказанность типа…

Нет…я не должен вспоминать

…вместо того, чтобы нормально и подробно все «вспомнить» и описать. Причем ладно бы у автора была беда с описаниями, но ведь до описания обряда все описано вполне неплохо — подробно расписана окружающая обстановка, даже через чур детально. Зачем мне знать про узкие улочки и прочее, если мне нужно знать главное — смысл обряда. А еще мне нужно, чтобы эмоции выглядели настоящими, а не карикатурными какими-то.

Концовка вообще нелепая. Вместо того, чтобы внятно завершить произведение, нам его завершают цитатой из «Некрономикона» — книги о всяких сверхъестественных существах, которую написал выдуманный Лавкрафтом Абдул Альхазред. И непонятно ни то, к чему тут эта цитата, почему выбрана именно она, ни зачем тут в принципе упоминается «Некрономикон», если «Праздник» — рассказ, а не продолжение «Некрономикона» и читатель с этой книгой Альхазреда может быть даже не знаком (как, например, я, которая о том, что за книга и что за Альхазред, узнавала отдельно, ибо в рассказе даже сносок нет), поскольку рассказ — самостоятельное произведение и читая один из рассказов автора, читатель вовсе не обязан для начала прочесть, грубо говоря, 10 предыдущих.

Рассказ меня расстроил, даже разочаровал, ведь при всей своей относительно неплохой задумке и даже при своем по-своему цепляющем слоге, он получился сырой и непродуманный. Нелогичный, нереалистичный (в плане ощущения эмоций) и скучный. От меня ему 2-ка и пометка «не рекомендую».

Хочется верить (хотя верить в это мне все труднее), что другие рассказы «Зова Ктулху» окажутся интереснее этих трех. Что ж, быть может, я их когда-нибудь дочитаю (хотя и не факт, что в ближайшее время, устала я от бесполезных и скучных рассказов), а пока благодарю за внимание, уделенное отзыву. До новых встреч. Желаю удачи во всем. Ваша Chloe Morningstar.

Обновлено: 31.01.2023

Очень атмосферное произведение полностью в лавкрафтовском духе. Рассказчик, от чьего имени ведется повествование, является потомком древнего народа, пришедшего некогда в Новую Англию откуда-то с юга, и принесшего с собой тёмный святочный культ.

Гонимый неясными предчувствиями, рассказчик оказывается в запущенном городе Кингспорте, где некогда обитали его предки. Здесь царит мрачная, гнетущая атмосфера; он находит дом, в котором жили представители его семьи. Сейчас здесь обитает чета стариков, которые увлекают его с собой, присоединяясь к безмолвному шествию горожан. Рассказчик обращает внимание, что эти странные люди не оставляют на снегу следов, а шествующие между тем спускаются в мрачное подземелье.

Там появляются странные летающие гибриды, которых седлают участники шествия, и те уносят их куда-то во мрак. Рассказчик отказывается лететь и, возможно, этот выбор позволяет ему вернуться в реальный мир. Он приходит в себя в местной больнице и не может разобраться: было его приключение в реальности или это видение его воспаленного воображения. Но он помнит, что старик оказался его прапрадедом, похороненным еще в 1698 году, подтверждением тому был фамильный перстень, который в свое время положили с ним в гроб.

Но самое страшное и ужасное, что понимает рассказчик, это то, кем на самом деле были эти странные молчаливые жители города, не оставлявшие следов. Колдуны, погребенные на местном кладбище, продавшие свои души дьяволу, напитали своими соками могильных червей, которые наполнились хитроумием, чтобы вредить и силами, чтобы губить. Рожденные ползать научились ходить.

Великий ужас овладел главным героем, ведь он — потомок рода основателей дьявольского культа, был допущен до сакрального ритуала, а, значит, подтвердил преемственность и получил посвящение. Теперь ему осталось осознать, что его не ждут, ни рай, ни ад, ему, как и всем его предкам, предстоит после смерти воскреснуть трупным червем.

Собственно, почему я решила купить сборник? Потому, что его не было в полной версии в свободном доступе. А почему я вообще решила, что он мне нужен?

В чем суть?
Повествование ведется от 1-го лица. Вот как все начинается.

Таинственный ритуал, заснеженный город — довольно атмосферное начало. А после этой цитатки.

. я предположила, что тут, возможно, еще и может появляться призрак колдуна-родственника. Оказывается, колдун-родственник был просто воспоминанием и никакой роли не сыграет. Ну да ладно.

. Рассказчик, наконец, подъехал к дому.

Он провел меня в освещенную свечами комнату с низким потолком и скудной обстановкой. Для меня будто ожило прошлое, которое было тут полновластным хозяином. Неподалеку от очага стояла прялка, за которой пристроилась сутулая старушка в старинной шляпке.

Со мной никто не заговаривал… Если честно, во всем этом – книгах, комнате, людях – ощущалось нечто нездоровое, тревожное; однако в город моих предков меня привел стародавний обычай, а потому я не должен был ничему удивляться.

После этой цитатки я наивно подумала, что сейчас мне хоть что-то расскажут об обычае, но дальше было это.

. появились, ритмично взмахивая крыльями, твари, один вид которых мог кого угодно свести с ума. Рассудок отказывался воспринимать их как живых существ. В них было что-то от ворон – и от кротов, от канюков, летучих мышей и муравьев… Словом, они выглядели, как… Нет! Не хочу! Я не должен вспоминать!

Наш герой удивился подобному повороту событий и стоял, как вкопанный, не способный пошевелиться.

Мнение.
Мне не понравилось, что читателю многое на проясняют. Например, рассказчик говорит.

но какие воспоминания его напугали — никто нам рассказывать не собирается.

Зачем рассказчик поехал в Кингспорт? Провести древний обряд. Это я знаю, но зачем? В чем суть обряда? Поклонение каким-то божествам или еще какая-то цель? В чем такая сверхважность обряда. Об этом читателю, видимо, знать необязательно.

Обряд семейный и семья нашего героя проводит его уже много поколений подряд. Согласитесь, если это — столь важный семейный обряд, ради которого нужно было ехать в старый дом предков, наверняка рассказчик должен знать все детали обряда. Логично же? Вроде да, но. Рассказчик, посреди проведения обряда, вдруг начинает удивляться всему, что происходит вокруг. Алло, это же семейный обряд, он в вашей семье из поколения в поколение передается. Неужели ты не знал — что делать и что будет происходить во время обряда?

И опять вот эта недосказанность типа.

Тут можно читать бесплатно Праздник — Лавкрафт Говард Филлипс. Жанр: Ужасы и мистика. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте mir-knigi.info (Mir knigi) или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.

Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.

Праздник — Лавкрафт Говард Филлипс краткое содержание

Праздник — Лавкрафт Говард Филлипс — описание и краткое содержание, автор Лавкрафт Говард Филлипс , читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки mir-knigi.info

Праздник читать онлайн бесплатно

Похожие книги на «Праздник», Лавкрафт Говард Филлипс

Лавкрафт Говард Филлипс читать все книги автора по порядку

Лавкрафт Говард Филлипс — все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.

Праздник отзывы

Отзывы читателей о книге Праздник, автор: Лавкрафт Говард Филлипс. Читайте комментарии и мнения людей о произведении.

Глубокая удовлетворенность жизнью

Мы всегда стоим на самом краю

Мы все ОБЯЗАТЕЛЬНО умрем

Питайся правильно!

Лучшая музыка для работы — тишина

Я всегда предпочитал работать в тишине, так легче сконцентрироваться. Но забавно, что именно Лавкрафт (пусть и случайно), подтолкнул меня к тому, чтобы значительно усилить этот эффект. Судя по всему, у Говарда был редкий случай музыкальной ангедонии — он просто не воспринимал музыку и с трудом понимал, как от этого можно получать удовольствие. Даже верховное (и, конечно же, злое) божество его пантеона, Азатот, окружен ужасающей какофонией флейт и барабанов — видимо, так Лавкрафт передал собственное ощущение от музыки.

Я узнал этот факт, когда делал какой-то очередной текст о Говарде и ради пущего веселья решил попробовать поработать в берушах. Теперь я не расстаюсь с ними весь рабочий день, за редкими исключениями. В крайнем случае, можно послушать что-то тихое и мрачное:

Записывать сны

Тревожность — это нормально

Быть тревожным — это нормально, по крайней мере, если это чувство не затмило все остальные. Современное общество так отчаянно пытается избавиться от тревожности, что это само по себе становится источником стресса и тревоги. Это все равно, что прилагать колоссальные усилия, чтобы расслабиться. Однако подчас только в тревожном состоянии мы и бываем живы.

Горькие блюда и напитки бывают приятнее сладких, мрачный день — живописнее солнечного, штормовое море — красивее спокойного, а раздосадованный собеседник — интереснее умиротворенного. Так и с тревожностью — она всегда есть где-то на фоне, но ее можно воспринимать как нечто неотделимое от приятного, как жжение от бурбона.

Лавкрафт был великим визионером, но, возможно, не слишком гениален именно как литератор. Его образы вытягивают произведение там, где проседает сюжет, ему прощаешь некоторую плоскость и даже неизменные deus ex machina.

Топография сна

Ирония в том, что я не так уж люблю читать Лавкрафта, Мне гораздо больше нравится слушать аудиокниги по его рассказам, попутно гуляя по странноватым окраинам города. Благодаря этому я понял, насколько безумны и завораживающи бывают старые дворы и никому не нужные переулки. Строя города, мы стараемся придать их пространству как можно больше рационального: строгая разметка улиц, четкие прямые линии. Но со временем энтропия берет свое, и вот улицы превращаются в никуда не ведущие лабиринты, дома покрываются кожей из плесени и древней космической пыли, застройка становится все хаотичнее. Люди, живущие в таких местах, сами словно заражаются энтропией: иннсмутские рыболюды живут среди нас и воспринимают пространство совсем не так как мы.

Лавкрафт отлично владел топографией сна. Обратите внимание: насколько блеклы его персонажи, настолько же прекрасны его описания архитектуры. Он понимал, что сны — это просто наше отражение реальности, на которое накинут флер из энтропии. Странное — такой же способ познать мир, как и ясное. Туманные наброски иногда дают больше полезного, чем четкие указания. В том же Stygian Лавкрафт не зря сделан проводником в мир снов. Он прекрасно применял логику сна в своих рассказах и развивал в себе это ощущение.

Расфокусируйтесь и одновременно сосредоточьтесь во время прогулки, и вы увидите много странного и безумного. Хаос постоянно прорывается во всем — совсем необязательно как что-то жуткое, гораздо чаще как забавное. И умение набрасывать полупрозрачные карты пространства сна на наш мир — крайне полезно.

Читайте также:

  

• Изложение птенчик 4 класс школа россии

  

• Комната джейкоба краткое содержание

  

• Бесплатные вебинары для музыкальных руководителей доу с получением сертификата

  

• Обязанности зав производством в школьной столовой

  

• Самая лучшая школа в китае

Отзывы на книгу «Праздник»

отзывов и рецензий на книгу

Очень атмосферное произведение полностью в лавкрафтовском духе. Рассказчик, от чьего имени ведется повествование, является потомком древнего народа, пришедшего некогда в Новую Англию откуда-то с юга, и принесшего с собой тёмный святочный культ.

Гонимый неясными предчувствиями, рассказчик оказывается в запущенном городе Кингспорте, где некогда обитали его предки. Здесь царит мрачная, гнетущая атмосфера; он находит дом, в котором жили представители его семьи. Сейчас здесь обитает чета стариков, которые увлекают его с собой, присоединяясь к безмолвному шествию горожан. Рассказчик обращает внимание, что эти странные люди не оставляют на снегу следов, а шествующие между тем спускаются в мрачное подземелье.

Там появляются странные летающие гибриды, которых седлают участники шествия, и те уносят их куда-то во мрак. Рассказчик отказывается лететь и, возможно, этот выбор позволяет ему вернуться в реальный мир. Он приходит в себя в местной больнице и не может разобраться: было его приключение в реальности или это видение его воспаленного воображения. Но он помнит, что старик оказался его прапрадедом, похороненным еще в 1698 году, подтверждением тому был фамильный перстень, который в свое время положили с ним в гроб.

Но самое страшное и ужасное, что понимает рассказчик, это то, кем на самом деле были эти странные молчаливые жители города, не оставлявшие следов. Колдуны, погребенные на местном кладбище, продавшие свои души дьяволу, напитали своими соками могильных червей, которые наполнились хитроумием, чтобы вредить и силами, чтобы губить. Рожденные ползать научились ходить.

Великий ужас овладел главным героем, ведь он — потомок рода основателей дьявольского культа, был допущен до сакрального ритуала, а, значит, подтвердил преемственность и получил посвящение. Теперь ему осталось осознать, что его не ждут, ни рай, ни ад, ему, как и всем его предкам, предстоит после смерти воскреснуть трупным червем.

К творчеству Лавкрафта надо приспособиться. У него довольно своеобразные рассказы. «Праздник» сохраняет свой стиль, но постоянно создается впечатление, что что-то похожее уже видела у Лавкрафта. Хотя бы упоминается знаменитый «Некрономикон», о котором наверняка многие слышали.

3 из 5

Рассказ из числа тех, что у Лавкрафта не кажутся ни страшными, ни напряжёнными. Эта вещица столь мала, что не вместила грандиозную на первый взгляд идею, у которой были все предпосылки стать блестящей. Само появление в тексте фраз «ритуал», «древний ритуал» должно было задать рассказу нужный темп (с этим, слава Богу, они справились), однако до напряжённости дело не дошло. Там, где герой начинает своими переживаниями направлять читателя на тропу саспенса, эмоции выглядят наигранными. Умиротворённая деревенька, в которую приезжает герой, чтобы присоединиться к родственникам для свершения некоего семейного ритуала, создаёт ауру рождественской сказки, и поползновения автора сделать рассказ мрачным сглаживаются. Мрачность присутствует в уполовиненном виде, так сказать. То, что нужно принимать за угрозу, выглядит жалко: и старики в доме, куда впустили героя, и их быт, вкратце представленный автором в ожидании героем ритуала. Последующий поход в церковь и ПОД неё ещё как-то удерживает рассказ на уровне неплохих напряжённых вещей, но словно обрубленная концовка всё портит. Не выяснены ни причины, ни последствия приезда героя на этот семейный ритуал, и якобы жуткие подробности, открывшиеся ему под церковью, никакой жути не вызывают – по той причине, что читателю не описаны. Есть намёк, но такой слабый, что им даже голову не забьёшь, фантазии опереться не на что.

Лавкрафт не порадовал в этот раз. Получилось скомкано и скучно. Аннотация прикольнее самого рассказа, а я ох как не люблю, когда так случается.

Что-то небольшие рассказы у автора выходят не очень впечатляющими. В погоне за воздействием на читателя Г. Лавкрафт совсем забывает о своих персонажах, делая их сырыми, да и общий сюжет довольно часто получается путанным и невнятным. Исключением не стал и семистраничный рассказ «Праздник». Наш герой, повинуясь зову предков, отправляется в город Кингспорт на отправление некоего странного первобытного обряда поклонения божеству. При этом у него совсем не возникает вопроса кому именно посвящён праздник, что это за странные люди идут вместе с ним, и почему вид у них – будто у мертвецов. Не возникают у него вопросы и тогда, когда они превращаются в оборотней и окидывают своего нового гостя довольно странным призывным взглядом. А ведь стоило же и задаться?! Вообще, рассказ оставляет больше вопросов, нежели ответов, поведение некоторых персонажей и вовсе выходит за грани логики, да и пугающей атмосферы совсем не вышло. А жаль, ведь при должном подходе мог получиться весьма достойный сюжет.

Ровно 130 лет назад, 19 августа 1890, года родился Говард Филлипс Лавкрафт. Нет смысла рассказывать о том, кто это. И уж тем более нет смысла в том, чтобы в очередной раз ворошить тему его противоречивости. Этот юбилей — прекрасный повод поговорить о личном, о тех полезных вещах, которым меня научил мрачный «Джентльмен из Провиденса». 

Глубокая удовлетворенность жизнью

Хотя, возможно, лучше подойдет слово «глубинная»? Лавкрафт умел довольствоваться малым — после переезда в Нью-Йорк из милого сердцу Провиденса и расставания со своей женой, он жил в суетливом неблагополучном закутке Бруклина. Квартирка на Клинтон Стрит, 169, ужасная еда, район доков и обитающие здесь личности доставляли ему сильный дискомфорт. Но он сумел смириться с этим, а когда вернулся в Провиденс, какое-то время вообще был абсолютно счастлив. Заниженные ожидания и умение довольствоваться малым — вот ключ к приятной жизни. Лежа на полу свой пустой квартиры, глядя на бетонный потолок и голые стены и слушая, как за окном бушует морской шторм, я бываю абсолютно счастлив. Спасибо Лавкрафту. 

Мы всегда стоим на самом краю

Не стоит недооценивать силу и неожиданность хтони. Она всегда где-то под ногами, где-то вокруг. Сегодняшний день может оказаться последним, любая мелочь может обернуться ужасающими событиями. Но понимание этого несколько освобождает. Многие люди, кажется, боятся безразличия космоса. Отсутствие следящего за ними божества или неких сверхразумных «иных» может показаться невыносимым. Однако Лавкрафт точно знал: это — не самый худший вариант. Потому что космос бывает либо безразличным, либо беспощадным. И уж лучше бы нам избежать его пристального внимания.

Мы все ОБЯЗАТЕЛЬНО умрем

Фразу про то, что мы умрем в нашей культуре повторяют часто. Это — своего рода прививка, которая должна помочь смириться с неизбежным. Но, на мой взгляд, мало кто делает правильный акцент. Лавкрафт делает его верно — не столько на факте смертности, сколько на факте ее обязательности. В противном случае наше хитрое обезьянье подсознание немедленно находит лазейку: «Да, люди умирают, но не обязательно я!». Можно осмыслить это по аналогии с криминалистикой: преступления предотвращает не суровость наказания, а ее неминуемость. Смерть грандиозна не тем, что ужасна, а тем, что абсолютно неотвратима. 

Фраза «мы все умрем!» звучит истерично и фаталистично. Фраза «Мы все обязательно умрем» звучит стоически и даже неуловимо обнадеживающе.

Питайся правильно!

Лавкрафт умер из-за рака кишечника; мучался ужасными болями и не дожил до 47. Причиной болезни, возможно, было дурное и скудное питание времен его полунищей жизни, особенно в Нью-Йорке. На самом деле, он был не настолько беден, чтобы голодать, но, видимо, пища, а уж тем более ее разнообразие, не особо заботила его. Тот редкий случай, когда твоя бабушка и Говард Филлипс Лавкрафт сходятся в едином мнении: «Надо было хорошо кушать!».

Лучшая музыка для работы — тишина

Я всегда предпочитал работать в тишине, так легче сконцентрироваться. Но забавно, что именно Лавкрафт (пусть и случайно), подтолкнул меня к тому, чтобы значительно усилить этот эффект. Судя по всему, у Говарда был редкий случай музыкальной ангедонии — он просто не воспринимал музыку и с трудом понимал, как от этого можно получать удовольствие. Даже верховное (и, конечно же, злое) божество его пантеона, Азатот, окружен ужасающей какофонией флейт и барабанов — видимо, так Лавкрафт передал собственное ощущение от музыки. 

Я узнал этот факт, когда делал какой-то очередной текст о Говарде и ради пущего веселья решил попробовать поработать в берушах. Теперь я не расстаюсь с ними весь рабочий день, за редкими исключениями. В крайнем случае, можно послушать что-то тихое и мрачное:

Записывать сны

Лавкрафту, что неудивительно, постоянно снились кошмары. Многие из его образов основаны на увиденном во сне, например Дагон. А название «Цикла снов» вообще говорит само за себя. Говард рано понял пользу записывания снов и старался делать это сразу после пробуждения — держал для этого тетрадку у изголовья. Делаю так и я, и советую вам тоже завести такую привычку.

Перечитав записанное через полгода, можно здорово позабавиться или словить неожиданный, до жути мощный флешбэк. Записывание снов может помочь даже в работе. Идея для теста «Кто ты в мире Лавкрафта» мне просто приснилась (может, он не слишком хорош, но подойдет хотя бы как пример).

Тревожность — это нормально

Быть тревожным — это нормально, по крайней мере, если это чувство не затмило все остальные. Современное общество так отчаянно пытается избавиться от тревожности, что это само по себе становится источником стресса и тревоги. Это все равно, что прилагать колоссальные усилия, чтобы расслабиться. Однако подчас только в тревожном состоянии мы и бываем живы.

Горькие блюда и напитки бывают приятнее сладких, мрачный день — живописнее солнечного, штормовое море — красивее спокойного, а раздосадованный собеседник — интереснее умиротворенного. Так и с тревожностью — она всегда есть где-то на фоне, но ее можно воспринимать как нечто неотделимое от приятного, как жжение от бурбона.

Не бойся казаться поверхностным и «плоским»

Лавкрафт был великим визионером, но, возможно, не слишком гениален именно как литератор. Его образы вытягивают произведение там, где проседает сюжет, ему прощаешь некоторую плоскость и даже неизменные deus ex machina. 

Лавкрафт нравится мне тем, что не боится быть «плоским» и поверхностным. Он не собирался стяжать славу как великий романист и не жаловал большие формы («Случай Чарльза Декстера Варда», «Хребты Безумия» и «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» — исключение). Он вообще писал, по большей части, для корешей. Это во многом перекликается с пунктом про глубокую удовлетворенность. Лавкрафт понимал, что опубликованный рассказ — это лучше, чем неопубликованный роман. 

В этом и есть очарование Лавкрафта как мастера развлекательной литературы: он не пытался прыгнуть выше своей головы. Он прекрасно понимал, что ему чужд психологизм, и у него неважно получаются описания героев, поэтому просто не делал их, или делал вскользь. Он не всегда справлялся с сюжетом и, осознав это, старался побыстрее свернуть его, не пытаясь растягивать то, что лучше укоротить. Он не боялся обвинений в профанности, потому что в его времена фантастика, а уж тем более «литература ужасов» по определению считалась уделом профанов. В своих письмах друзьям он отзывается о своих произведениях довольно скромно — встречаются, мол, недурные моменты, не изволите ли прочесть.

Топография сна

Ирония в том, что я не так уж люблю читать Лавкрафта, Мне гораздо больше нравится слушать аудиокниги по его рассказам, попутно гуляя по странноватым окраинам города. Благодаря этому я понял, насколько безумны и завораживающи бывают старые дворы и никому не нужные переулки. Строя города, мы стараемся придать их пространству как можно больше рационального: строгая разметка улиц, четкие прямые линии. Но со временем энтропия берет свое, и вот улицы превращаются в никуда не ведущие лабиринты, дома покрываются кожей из плесени и древней космической пыли, застройка становится все хаотичнее. Люди, живущие в таких местах, сами словно заражаются энтропией: иннсмутские рыболюды живут среди нас и воспринимают пространство совсем не так как мы.

Лавкрафт отлично владел топографией сна. Обратите внимание: насколько блеклы его персонажи, настолько же прекрасны его описания архитектуры. Он понимал, что сны — это просто наше отражение реальности, на которое накинут флер из энтропии. Странное — такой же способ познать мир, как и ясное. Туманные наброски иногда дают больше полезного, чем четкие указания. В том же Stygian Лавкрафт не зря сделан проводником в мир снов. Он прекрасно применял логику сна в своих рассказах и развивал в себе это ощущение. 

Расфокусируйтесь и одновременно сосредоточьтесь во время прогулки, и вы увидите много странного и безумного. Хаос постоянно прорывается во всем — совсем необязательно как что-то жуткое, гораздо чаще как забавное. И умение набрасывать полупрозрачные карты пространства сна на наш мир — крайне полезно.

Лавкрафт

«Праздник» (англ. The Festival) — осенний рассказ Лавкрафта от 1923 года (впервые будет издан на страницах «Weird Tales» спустя 1,5 года — в январе 1925).

Из примечательных моментов — подробное описание Кингспорта, созданного воображением Лавкрафта под впечатлением от поездки в Марблхэд (В Массачусетсе) за год до написания рассказа.

Описание пути по Кингспорту почти полностью соответствует схожему пути по Марблхэду. Древнее святилище, в недра которого предстоит пройти во время церемонии герою, тоже имеет свой прообраз — легко угадывается церковь св.Михаила (St. Michael’s Church) 1714 года постройки, и она тоже обладает склепами с древними захоронениями прихожан. Конечно, так впечатлившись Марблхэдом, Лавкрафт не мог не зайти в эту церковь (что подтверждают местные записи).

---

Аннотация

Потомок древнего рода впервые посещает портовый городок, где заведено раз в 100 лет проводить особое празднование Рождества. Но с ходом церемонии все больше ужасных догадок, чьё именно Рождество чествуют…

Efficiut Daemones, ut quae non sunt, sic tamen quasi sint, conspicienda hominibus exhibeant. ¹

Лактанций ²

Мой дом остался далеко позади, и я весь был во власти чар восточного моря. Уже стемнело, когда я услышал шум прибоя и понял, что море находится вон за тем холмом с прихотливыми силуэтами ив на фоне прояснившегося неба и первых ночных звезд. Я должен был исполнить завет отцов и потому бодро шагал по дороге, покрытой тонким слоем свежевыпавшего снега, вверх по склону холма — в ту сторону, где Альдебаран мерцал среди ветвей. Я спешил в старинный город на берегу моря, где ни разу прежде не бывал, хотя часто грезил о нем.

Это было в дни праздника, который люди называют Рождеством, в глубине души зная, что он древнее Вифлеема и Вавилона, древнее Мемфиса и самого человечества. Именно в эти дни я добрался до старинного города на берегу моря, где некогда жил мой народ — жил и отмечал этот праздник еще в те незапамятные времена, когда он был запрещен. Несмотря на запрет, из поколения в поколение передавался наказ: отмечать праздник каждые сто лет, дабы не угасала память о первозданных тайнах. Народ мой был очень древним, он был древним уже триста лет назад, когда в этих краях появились первые переселенцы. Предки мои были чужими в здешних местах, ибо пришли сюда из южных стран, где в садах пьяняще благоухают орхидеи. Это были темноволосые нелюдимые люди, говорившие на непонятном языке и лишь постепенно освоившие наречие местных голубоглазых рыбаков. Потом мой народ разбросало по свету, и объединяли его одни лишь ритуалы, тайный смысл которых навеки утерян для ныне живущих. Я был единственным, кто согласно завету в эту ночь вернулся в старинный рыбацкий поселок, ибо только бедные и одинокие умеют помнить.

Я достиг вершины холма и в наступивших сумерках разглядел у его подножия Кингспорт: заснеженный город с затейливыми флюгерами и шпилями, старомодными крышами и дымниками на печных трубах, причалами и мостками, деревьями и погостами; с бесчисленными лабиринтами улочек, узких, извилистых и крутых, сбегающих с крутого холма в центре города, увенчанного церковью, которую пощадило время; с невообразимой мешаниной домов колониального периода, разбросанных тут и там и громоздящихся под разными углами и на разных уровнях, словно кубики, раскиданные рукой младенца. Древность парила на седых крылах над посеребренными морозом кровлями. Один за другим в окнах вспыхивали огни, вместе с Орионом и бессмертными звездами освещая холодные сумерки. Волны прибоя мерно ударяли в полусгнившие пристани — там затаилось море, вечное загадочное море, откуда некогда вышел мой народ.

Рядом, чуть в стороне от дороги, возвышался еще один холм, лишенный растительности и открытый всем ветрам. На нем располагалось кладбище — я понял это, когда, приглядевшись, увидел черные надгробия. Они зловеще вырисовывались в темноте, словно полусгнившие ногти гигантского мертвеца. Дорога выглядела заброшенной, снег на ней был нетронут. Временами мне чудилось, будто издалека доносится какой-то звук, жуткий и размеренный, напоминающий скрип виселицы на ветру. В 1692 году в этих местах были повешены по обвинению в колдовстве четверо моих родичей, но точное место казни мне было неизвестно.

Спускаясь по дороге, прихотливо петлявшей по склону, я изо всех сил прислушивался, пытаясь уловить оживленный гомон, столь обычный для таких небольших городков в вечерние часы, но не расслышал ни звука. Тогда, подумав о том, что на дворе Рождество, я решил, что освященные веками традиции здешних пуритан вполне могут отличаться от общепринятых и, вероятно, предполагают тихую набожную молитву в кругу домочадцев. После этого я больше не прислушивался и не искал взглядом попутчиков, но спокойно продолжал свой путь мимо тускло освещенных фермерских домов и погруженных во мрак каменных оград — туда, где вывески на старинных лавках и тавернах для моряков поскрипывали на соленом морском ветру, где вычурные кольца на дверях зданий поблескивали при свете крошечных занавешенных окон, выходящих на безлюдные немощеные улочки.

Я заранее ознакомился с планом города и знал, как пройти к дому, где меня должны были признать за своего и оказать мне радушный прием — деревенские обычаи живут долго. Уверенным шагом я проследовал по Бэк-стрит к зданию окружного суда, пересек по свежему снегу единственную в городе плиточную мостовую и очутился за Маркет-хаусом, где начиналась улица Грин-лейн. Планы города, изученные мною, были составлены очень давно, однако с тех пор Кингспорт ничуть не изменился, и я не испытывал никаких затруднений, выбирая дорогу. Правда, в Аркхеме мне сказали, что здесь ходят трамваи, но я не видел над собой проводов; что же касается рельсов, то их все равно не было бы видно из-под снега. Впрочем, я не пожалел, что решил идти пешком — с вершины холма заснеженный городок выглядел таким привлекательным! Чем ближе я подходил к цели, тем непреодолимее становилось мое желание постучать в двери дома, где жили мои соплеменники, седьмого по счету дома на левой стороне Грин-лейн, со старомодной остроконечной крышей и выступающим вторым этажом, как строили до 1650 года.

Когда я подошел к нему, внутри горел свет. Судя по ромбовидным окнам, дом поддерживался в состоянии, весьма близком к первоначальному. Верхняя его часть выдавалась вперед, нависая над узкой улочкой и едва не касаясь выступающего верхнего этажа дома напротив, так что я оказался как бы в туннеле. Низкий каменный порог был полностью очищен от снега. Тротуара я не заметил; входные двери многих соседних домов располагались высоко над землей, к каждой из них вели лестницы в два пролета с железными перилами. Все это выглядело довольно необычно: я не был уроженцем Новой Англии и никогда не видел ничего подобного. В целом мне здесь понравилось, и, вероятно, я бы даже нашел окружающий вид приятным для глаза, если бы еще по улицам ходили люди, если бы на снегу виднелись следы, если бы хоть на некоторых окнах были подняты шторы.

Взявшись за железное дверное кольцо, я ощутил какой-то безотчетный страх. Ощущение это вызревало во мне давно; причинами его могли служить и необычность моего положения, и промозглые сумерки, и непонятная тишина, царившая в этом старинном городе с его странными обычаями. И когда мой стук вызвал отклик, я струсил окончательно — ибо перед тем, как дверь, скрипя, отворилась, я не услышал ничего похожего на звуки приближающихся шагов. Впрочем, испуг мой длился недолго: у открывшего мне дверь старика в домашнем халате и шлепанцах было доброе лицо, и это меня несколько успокоило. В руках он держал перо и восковую табличку, на которой тут же нацарапал витиеватое, в старинном стиле приветствие, предварительно показав мне жестами, что он немой.

Поманив меня за собою, хозяин провел меня в освещенную свечами комнатушку с массивными открытыми стропилами на низком потолке, скудно обставленную скромной, потемневшей от времени мебелью семнадцатого века. Вся комната была олицетворением прошлого; ни одна деталь не была упущена. Здесь была и разверстая пасть очага, и прялка, у которой спиной ко мне сидела согбенная старушка в халате и чепце. Несмотря на праздничный день, она была занята работой. В воздухе ощущалась какая-то непонятная сырость, и я подивился тому, что в очаге не горит огонь. Слева от меня, напротив ряда занавешенных окон, стояла скамья, повернутая ко мне своей высокой спинкой, и мне показалось, что на ней кто-то сидит, однако я не был в этом уверен. Обстановка подействовала на меня угнетающе, и я вновь ощутил давешний безотчетный страх. Более того, страх этот усилился, и причиной этому было именно то, что лишь недавно его заглушило: я имею в виду доброе лицо старика, ибо чем дольше я в него всматривался, тем более меня ужасала сама доброта его. Неподвижные, застывшие зрачки, кожа белая, как воск… Внезапно я понял, что это вовсе не лицо, а маска, дьявольски искусная маска. И еще меня поразило то, что старик был в перчатках. Трясущимися руками он снова нацарапал что-то на табличке. Я прочел: мне вежливо предлагалось немного подождать, прежде чем меня отведут к месту празднества.

Указав на стул, стол и стопку книг, хозяин удалился. Усевшись, я принялся рассматривать книги; это были старинные, почтенные фолианты, но притом самого шокирующего свойства: «Чудеса науки» Морристера, ³ «Saducismus Triumphatus» Джозефа Глэнвилла, ⁴ изданный в 1681 году, «Демонолатрия» Ремигия, ⁵ напечатанная в 1595 году в Лионе, и, наконец, самый жуткий из вышеперечисленных опусов, чудовищный и непотребный «Некрономикон» безумного араба Абдула Альхазреда в запрещенном латинском переводе Олауса Вормия — я ни разу не видел этой книги, но слышал о ней самые ужасные вещи. Со мной не вступали в разговор, тишина нарушалась лишь скрипом уличных вывесок, колеблемых ветром, да мерным жужжанием прялки, у которой старушка в чепце все пряла и пряла свою бесконечную пряжу. И комната, и книги, и хозяева дома — словом, все вокруг действовало на меня угнетающе, вселяло безотчетную тревогу, но я должен был исполнить завет отцов и принять участие в этих странных торжествах, с какими бы неожиданностями мне ни пришлось столкнуться. Поэтому я взял себя в руки и принялся за чтение. Вскоре моим существом всецело, до дрожи, завладело одно место в этом проклятом «Некрономиконе», где высказывалась некая мысль и приводилась некая легенда — и та и другая настолько жуткие, что противоречили здравому рассудку и просто не укладывались в голове. Однако я бросил книгу, не дочитав до конца страницы, поскольку мне послышалось, как закрывается одно из окон напротив скамьи — получается, что перед этим оно было тихо отворено? Затем до меня донесся какой-то шум, совсем не похожий на звук хозяйкиной прялки. Впрочем, здесь я мог и ошибиться, потому что старуха работала очень энергично, а еще прежде раздался бой старинных часов. Что бы там ни было, но с этого момента у меня пропало ощущение, будто на скамье кто-то сидит, и я снова погрузился в чтение, трепеща над каждым словом, а потом в комнату вернулся хозяин. Он был одет в широкую старинную мантию и опустился на ту самую скамью, так что теперь я не мог его видеть. Да, ожидание было не из приятных, и нечестивая книга в моих руках делала его неприятным вдвойне. Но вот пробило одиннадцать, старик встал, скользнул к громоздкому резному сундуку в углу комнаты и вынул из него два плаща с капюшонами. Один из них он надел на себя, другим облек свою хозяйку, которая наконец-то оставила свое монотонное занятие. Затем они оба направились к выходу; старуха ковыляла, прихрамывая, а хозяин забрал у меня книгу, дал мне знак следовать за ним и натянул капюшон на свое неподвижное лицо-маску.

В то время как мы шли по безлунным извилистым улочкам этого невообразимо древнего города, в занавешенных окошках один за другим гасли огни, и Сириус мрачно взирал с небес на фигуры в рясах с капюшонами, которые безмолвно выходили из всех домов. Эти жуткие процессии шествовали по улицам города мимо скрипучих вывесок и допотопных фронтонов, соломенных крыш и ромбовидных окошек; ползли по крутым переулкам с навалившимися друг на друга скособоченными и полуразрушенными зданиями, пробирались через проходные дворы; и многочисленные фонари, качаясь, походили на леденящие душу пьяные созвездия.

Среди этих бесшумных толп двигался и я вслед за своим безмолвным вожатым; в мои бока упирались локти, казавшиеся неестественно мягкими; меня теснили тела, на удивление податливые, но я так и не разглядел ни одного лица, не услышал ни единого звука. Все выше и выше всходили кошмарные вереницы, и тут я увидел, что все они сливаются в один грандиозный широкий поток в том самом месте на вершине горы в центре города, где сходились, как в фокусе, все эти улицы и где стояла величественная белокаменная церковь. Я уже видел ее с гребня холма над Кингспортом в сгущающихся сумерках и, помнится, затрепетал, когда мне показалось, будто Альдебаран на мгновение застыл на ее призрачном шпиле.

Церковь стояла в центре пустыря, часть которого была определена под кладбище, а другая часть представляла собой наполовину замощенную площадь, открытую всем ветрам и потому почти лишенную снежного покрова. Площадь окружали невообразимо древние дома с остроконечными крышами и нависающими фронтонами. Блуждающие огоньки танцевали над могилами, освещая унылые надгробия, которые, как ни странно, не отбрасывали теней. Глядя с вершины холма поверх кладбища, где ничто не загораживало обзора, я различал отблеск звезд на водной глади в бухте, в то время как сам город был погружен во мрак. Лишь изредка я замечал, как то один, то другой фонарь приближается со стороны города по одной из кривых улочек, чтобы присоединиться к толпе, которая между тем бесшумно входила в храм. Я стоял и ждал, пока все не скроются в черном проеме двери, в том числе и отставшие. Старик тянул меня за рукав, но я твердо решил войти последним. Уже переступая порог храма, в беспросветном мраке которого скрылись толпы, я обернулся, чтобы кинуть прощальный взгляд туда, где кладбищенские огоньки заливали тусклым светом мостовую. И, обернувшись, я содрогнулся. Как я уже говорил, почти весь снег был сметен ветром, но несколько белых пятен осталось на дорожке перед входом; так вот, обернувшись, я не различил на снегу ни единого отпечатка чьей-либо ступни, чужой или моей собственной.

Несмотря на множество внесенных фонарей, церковь была едва освещена, поскольку большая часть толпы уже скрылась. Отставшие спешно двигались по проходу между скамьями с высокими спинками и исчезали в темном провале люка, зиявшем прямо перед кафедрой. Вслед за ними и я спустился в черное душное подземелье. Хвост этой мрачной колонны жутковато извивался, а когда я увидел, как он вползает в старый склеп, зрелище это показалось мне просто невыносимым. Очутившись внутри, я заметил, что процессия устремляется в какое-то отверстие в полу склепа, и через несколько секунд уже спускался вместе со всеми по грубо обтесанным ступеням узкой извилистой лестницы. Бесконечной спиралью она уходила в самые недра горы, извиваясь меж стен из оштукатуренных каменных блоков, сочащихся влагой. Это был долгий, утомительно долгий и безмолвный спуск, и через некоторое время я заметил, что стены и ступени приобретают совершенно другой вид, как если бы они были высечены в сплошной скале. Более всего меня угнетало то, что бесчисленные шаги не производили ни звука и не отдавались эхом. Казалось, прошла уже целая вечность, а мы все спускались и спускались, и тут мое внимание привлекли боковые коридоры или, скорее, ходы, ведущие из неведомых уголков вековечного мрака в эту инфернальную шахту, призванную служить сценой для ночной мистерии. Ходов становилось все больше — они были бесчисленны, эти нечестивые пугающие катакомбы. Тяжелый запах гниения, исходящий из них, становился все въедливее и невыносимее. Я не сомневался в том, что мы прошли всю гору сверху донизу и теперь находимся ниже уровня самого города, и не мог не содрогнуться при мысли о том, насколько древним должен быть этот город, если даже самые недра его источены червями зла.

Потом впереди забрезжил свет, тусклый и зловещий, и вскоре послышался тихий плеск подземных вод. И вот уже в который раз меня пробрала дрожь — слишком уж не по душе мне было все, что принесла с собой эта ночь, и я горько жалел о том, что послушался зова предков и решил принять участие в этом первобытном ритуале. По мере того как лестница и коридор становились шире, я все яснее различал новый звук — жалобную и жалкую пародию на флейту, и вдруг предо мной развернулась грандиозная панорама подземного мира: обширное болотистое побережье, озаряемое столпом огня нездорового зеленоватого оттенка, извергающимся из недр его, и омываемое широкой маслянистой рекой, струящейся из каких-то невообразимых бездн, чтобы слиться с бездоннейшими из пучин первозданного океана.

Мне стало дурно; я задыхался, глядя на эту богомерзкую заплесневелую преисподнюю с ее вредоносным пламенем и вязкими водами, в то время как люди в мантиях выстраивались в полукруг лицом к пылающему столпу. Начинался рождественский ритуал, который древнее человечества и которому суждено пережить человечество: первобытный ритуал солнцестояния, сулящего победу весны и зелени над зимой и снегом; ритуал огня и обновления, света и музыки. Именно этот ритуал и вершился теперь на моих глазах в адском подземелье. Я наблюдал за тем, как мои спутники поклоняются столпу болезнетворного огня и пригоршнями бросают в воду какую-то слизистую поросль, сообщающую зеленоватый оттенок болезненно-желтому зареву. И еще я видел, как нечто бесформенное сидело на корточках в стороне от света и пронзительно дудело в свою флейту, и сквозь эти звуки мне слышалось как бы хлопанье крыльев, приближавшееся из зловонной тьмы, непроницаемой для взора. Но более всего меня пугал огненный столп: извергаясь из немыслимых глубин, он не порождал теней, как положено нормальному пламени, зато покрывал мертвые стены тошнотворной и ядовитой зеленой накипью. И все это яростное полыхание не несло в себе ни толики тепла, а только липкий холод смерти и разложения.

Тем временем мой провожатый протиснулся сквозь толпу прямо к тому месту, откуда изрыгалось пламя, обратился лицом к собравшимся и принялся производить размеренные обрядовые жесты. В определенные моменты все низко склонялись, особенно когда он воздевал руки с тем самым ненавистным «Некрономиконом». И я отвешивал поклоны заодно со всеми, ибо был призван на этот праздник заветами своих отцов. Затем старик подал сигнал притаившемуся в полумраке флейтисту, и тот, сменив тональность, заиграл громче и пронзительнее. Кошмар, который за этим последовал, превосходил всякое воображение. При его проявлении я чуть не рухнул на обезображенную лишайником почву, пронзенный страхом не от мира сего, не от мира того и не от мира любого — страхом безумных межзвездных пространств.

Из невообразимой гущи мрака по ту сторону гангренозного дыхания негреющего огня, из сатанинских пространств, где влачит свои волны маслянистая река, неслышно, невидимо и неодолимо, приближалась, ритмично хлопая крыльями, стая неких дрессированных тварей, в уродстве своем недоступных ни охвату незамутненным взором, ни осмыслению неповрежденным рассудком. Какие-то гибриды из ворон, кротов, муравьев, летучих мышей и полуразложившихся людских тел… словом, это было нечто такое, о чем я не могу, да и не хочу вспоминать. Медленно и неуклюже приближались они, частично на своих перепончатых лапах, частично с помощью перепончатых крыльев, и, когда они наконец достигли толпы священнодействующих, те принялись хватать и седлать их — и один за другим уносились прочь вдоль подземной реки в глубины преисподней, в галереи страха, туда, где отравленные ручьи пополняют чудовищные водопады, навеки скрытые от глаз людских.

Старая прядильщица умчалась вместе со всеми, старик же остался, потому что я ответил отказом, когда он подал мне знак оседлать одну из тварей и следовать за остальными. Выпрямившись на нетвердых ногах, я обнаружил, что все исчезли: и люди, и животные, и даже бесформенный флейтист, — и только две крылатые бестии терпеливо ждали неподалеку. Я продолжал упираться, и тогда старец вновь извлек свои перо и дощечку и начертал слова, из коих следовало, что он действительно является полномочным представителем моих отцов, основателей святочного культа на этой древней земле, что имеется распоряжение, в соответствии с которым я должен был сюда вернуться, и что самые главные таинства еще впереди. Почерк его был старомодно затейлив, а в подтверждение своих слов, ибо я по-прежнему пребывал в нерешительности, он вынул откуда-то из многочисленных складок своей просторной мантии перстень с печаткой и часы. На обоих предметах красовался наш фамильный герб. И все же это было негодное доказательство, поскольку из бумаг, имевшихся в семейном архиве, я знал, что эти самые часы были зарыты в землю вместе с телом моего прапрапрапрапрадедушки еще в 1698 году.

Тогда старик откинул капюшон, чтобы продемонстрировать наше фамильное сходство, но я лишь пожал плечами, потому что знал: никакое это не лицо, а дьявольски искусная восковая маска. Тем временем порхающие твари стали проявлять признаки беспокойства и рыть когтями землю, поросшую лишайником; старик, похоже, тоже начал терять терпение. Когда одно из существ, устав от ожидания, стало потихоньку пятиться, старик рванулся, чтобы остановить его, и от этого резкого движения восковая маска слетела с того места, где у него должно было находиться лицо. То порождение горячечного бреда, что предстало предо мной в этот миг, загородило мне путь обратно к лестнице, по которой мы сюда спустились, а потому я бросился, не помня себя, в подземную реку, влачащую маслянистые воды свои в неведомые морские гроты; бросился вниз головой в эту зловонную квинтэссенцию подземных ужасов, не дожидаясь того момента, когда мои истошные вопли навлекли бы на меня все загробные легионы, какие только могли таиться в этих ядовитых безднах.

В больнице, где я очнулся, мне сообщили, что меня обнаружили на рассвете в водах кингспортской гавани, полуокоченевшего, вцепившегося мертвой хваткой в кусок дерева, ниспосланный мне Провидением. По следам на снегу было установлено, что накануне вечером, переходя через гору, я свернул не на ту развилку и упал со скал Оранжевого мыса. Мне нечего было на это возразить — просто нечего, и все: из широких окон больничной палаты открывался вид на море крыш, среди которых старинные составляли лишь какую-нибудь пятую часть; с улиц доносился шум трамваев и автомобилей. Мне клялись, что это Кингспорт, и я согласно кивал. Узнав, что больница расположена по соседству со старым кладбищем на Центральном холме, я впал в истерику, и тогда меня перевезли в больницу Святой Марии в Аркхеме, где я должен был получить более основательный уход. Там мне очень понравилось, тем более что тамошние доктора отличались либеральными взглядами и даже посодействовали мне в получении копии злополучного «Некрономикона» Альхазреда, снятой с оригинала, хранившегося под замком в библиотеке Мискатоникского университета. Поскольку болезнь моя была каким-то образом связана с психозом, мне посоветовали выкинуть из головы всякие навязчивые идеи.

Читая ту чудовищную главу, я трепетал вдвойне, ибо клянусь: содержание ее было мне не в диковинку. Я уже читал ее прежде, что бы там ни показывали следы на снегу, а где я читал ее… об этом лучше не вспоминать. В часы, свободные от сна, нет никого, кто мог бы мне об этом напомнить; зато все сны мои с некоторых пор превратились в кошмары, и причиной тому слова, которые я не смею процитировать. Я могу привести лишь один абзац; вот как он выглядит в моем переводе с неуклюжей вульгарной латыни:

«Нижние из пещер подземных, — писал безумный араб, — недоступны глазу смотрящего, ибо чудеса их непостижимы и устрашающи. Проклята земля, где мертвые мысли оживают в новых причудливых воплощениях; порочен разум, пребывающий вне головы, его носящей. Великую мудрость изрек Ибн Шакабао, сказав: блажен тот погост, где нет колдуна; блажен тот город, чьи колдуны обращены во прах. Ибо древнее поверье гласит, что душа, проданная диаволу, не спешит покидать пределы склепа, но питает и научает самого червя грызущего, пока сквозь тлен и разложение не пробьется новая чудовищная жизнь и жалкие поедатели падали не наберутся хитроумия, чтобы вредить, и силы, чтобы губить. Огромные ходы тайно проделываются там, где хватило бы обычных пор земных, и рожденные ползать научаются ходить».

Написано в октябре 1923 года
Перевод: Олег Мичковский, 1992 год

Скачать рассказ в разных переводах

Праздник (перевод: Олег Мичковский)

Праздник (перевод: Людмила Володарская)

Празднество (перевод: Нина Бавина)

Празднество (перевод: А. Сырова)

Праздник (перевод: Денис Афиногенов)

Фестиваль (перевод: А. Мороз, Г. Кот)

The Festival (English version)

---