Праздником светлым вся жизнь предо мною текст романса

Памяти А.И.Сашина-Никольского

В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»

Предлагаем вашему вниманию вторую часть замечательной книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной…

Так состоялось наше знакомство
На одном из школьных вечеров в 1935 году организатор, участник и вдохновитель Надя Арди приказала мне:
— Вон в углу у печки стоит Александр Иванович Сашин-Никольский, пригласи его на вальс.
— Я хочу с Сережей Коновым… мне неловко как-то… Александр Иванович уж очень знам…
— Я тебя прошу! — зыркнула Арди огромными зелеными глазами.
— Я бы сама его пригласила, но я очень высокая… А ты…
Как раз!
Мы таинственно шипели, а Сашин так и стоял неприкаянно.
Я подошла к нему.
— Александр Иванович! Я приглашаю вас на вальс, — и, смутившись, договорила: — Арди велела.
Александр Иванович улыбнулся, по-старинному поклонился мне, что означало приглашение кавалера, еле касаясь, положил мне руку на талию, другую подставил, чтобы я возложила свою, и мы… закружились! Танцевал он легко, изящно. Так состоялось наше знакомство.
Он часто приходил в училище. Никогда не искал меня. Всегда пел в физкультурном зале, а я была в толпе моих сверстников и наслаждалась талантливостью и душевным богатством его искусства.

Поездка в Саранск
Весна 1936 года. Меня вызывает директор училища т. Бакач.
— Валя! Со мной разговаривал Александр Егорович Пузанков. Вас приглашают на гастроли в город Саранск Мордовской АССР, художественный руководитель Николай Николаевич Рыбников, организаторы А. Е. Пузанков и Н. О. Григоровская. Вам срочно надо репетировать Настю в «Не было ни гроша, да вдруг алтын», Ирину в пьесе Амоглобели «Жизнь», Аннушку в «Без вины виноватые» и Дуняшу в «Огненном мосте» Ромашова… Как вы смотрите на это? У меня кружилась голова… Я даже не обрадовалась, я растерялась…
— А я справлюсь?
— Попытайтесь. Я разрешил.
Дней более счастливых в моей жизни не было! Роли! Чудесные роли в спектаклях Малого театра! Глаз в глаз, дыхание в дыхание с артистами Малого театра! Начались репетиции, а скоро и отъезд в город Саранск, который стал моей судьбой.
В поезде на Саранск мы оказались в одном купе с Александром Ивановичем. Вещей у меня никаких не было, я залезла на верхнюю полку и развернула узелок с ролями. Внизу, визави, сидел Сашин. Небритый, в косоворотке темно-красного цвета, в черном пиджаке грубой шерсти, в сапогах. Очень был похож на цыгана. Темные локоны спутались от ветра. Он был не в духе, кого-то обругал и лег, закинув правую руку за голову, ноги свисали со скамьи. Мне было не до него, я шелестела тетрадями.
— Волнуетесь?
— Очень!
— Главное, не тараторьте! Не спешите! Слушайте, поймите и только тогда — отвечайте. Нас Николай Капитоныч учил попросту.
Александр Иванович преобразился, цыган молниеносно обрусел, папиросная коробочка в руках стала книжкой, и урок уже вел Николай Капитоныч Яковлев:
— И черть его знает, бегут, бегут, — поплевывая и по-яковлевски произнося букву «г» мягко, Сашин продолжал. — Куда торопются, надо оглядеться… Понять что к чему…
Опять изящно поплевался:
— Сломя голову мчатся, бегут, а куда, зачем — неизвестно… И вдруг в совершенно климовской интонации завершил:
— Курица, курица, а что такое… Ихль… (шел толоконниковский кляклый свист через зубы) — неизвестно.
Передо мной был живой М. М. Климов в роли Толоконникова из «Растеряевой улицы». Меня раздирал смех.
— Если одичал, мой сокол, я отпущу тебя, лети по ветру, охоться на удачу: черный я…
Стало даже страшно… Остужев! Бог мой! Остужев во всей своей неповторимости… Сашин встал и в полную силу легких, с дыханием великого трагика, с романтическим взлетом, с жестами Остужева, с поражающей красотой голосом Остужева, продолжал:
— Раз в Алеппо в чалме злой турок поносил республику… Схватил за горло я обрезанного пса и поразил его вот так…
В дверях нашего купе толпились свои и чужие. Свои улыбались, смеялись, заказывали: «Давыдова, покажи Давыдова! Яковлева! Климова! Расскажи, как Остужев на охоту ходил… про ключи… пьяного дворника покажи… Моисcи…», «Саш, Саш… Короля Лира», — просил Николай Александрович Анненков. «Александр Иванович, спойте»,— спокойно и весомо просил Александр Егорович Пузанков. Свои шумели.
Пассажиры, сбежавшиеся на удивительный концерт, восхищенно молчали, слушали и смотрели на невиданную диковину. Стучали колеса, мелькали станции, шли по вагону люди со своими делами и заботами, а разогревшийся, неуемный артист расточительно, щедро,, пригоршнями бросал бриллианты своего редкостного дарования. Концерт шел несколько часов, казалось бы, пора устать, но вот Александр Иванович берет гитару, перебирает струны, подстраивает и в нежнейшей, совсем прозрачной интонации начинает:
Будь мне желанною подругой, Будь светлым гением моим! Будь мне цветком роскошным Юга, Любви источником живым! Будь мне отрадой, упованьем, Дай животворный луч весны, Что счастье нежного свиданья, Приносит радость, свет, покой.
В романсе были и призыв, и мольба, бездонная нежность, и страсть… Мир уходил в нереальность… Люди как бы погружались в очистительную купель… Не виден был его странный костюм, не мешала небритость лица… Прочувствовалась лишь необъятная душа артиста, его сложный и прекрасный внутренний мир. Этот романе Александр Иванович пел очень редко, в какой-то час, минуту, секунду особого настроя.
У Александра Ивановича не было музыкального образования, он не знал нот, в этой области он был в полном смысле самородком!’ Рассказывал Пров Михайлович Садовский, что в спектакле «Воевода» А. Н. Островского Сашин пел сложную арию, где было верхнее «до»… Эту арию он пел в очередь с солистом Большого театра и пел дивно… Пров Михайлович так и говорил — дивно. На похвалы он был скуп. Не щадил ни близких, ни родных. Вероятно, он унаследовал характер своей матери архигениальнейшей (по выражению Ф. И. Шаляпина) О. О. Садовской, которая больше всего бранила своих детей… Не плохой характер!
В поездке в Саранск пел Александр Иванович и «Лотос».
Звуки песни моей вдохновенной далеко вас, мой друг, унесут.
К водам Ганга далекого края, там мой дом, там волшебный приют.
(Текст Г. Гейне)

Мелодии к этим романсам, как я узнала впоследствии, сочинил сам Александр Иванович.
Стучали, стучали колеса, мелькали станции, концерт продолжался. Гейновский «Лотос» увел всех к водам Ганга, к шепоту роз, в далекие края, где нет тоски и печали… Но вот артист вздохнул, взял несколько аккордов, мягко откинул голову назад и, устремив взгляд вдаль, чуть выше голов, сидевших напротив него, запел один из любимых романсов Владимира Николаевича Давыдова:

Когда на него ты глядишь так умиленно,
А я одинокий стою,
В то время и злоба и зависть так сильно
Грудь белую мучит мою.

Слушатели превратились в нечто сцепленное воедино рассказом-песней о трагической любви. Страшно было шевельнуться, страшно было дышать…

Я презрен, отвергнут, а он торжествует,
С улыбкой глядит на меня,
Но бедное сердце сильнее волнует,
И мщения ищет рука…

Пауза. Артист бледнел и смотрел все так же вдаль. (Он сурово, строго обвинял себя.)

Но мщение глупо!
Не лучше ль презренье к нему и забвенье к тебе…

И здесь, как везде, как во всем, как всегда, шла защита человеческого достоинства. Боже, через какую муку он произносил «забвенье к тебе». Видна была она, виден был тот, кто ее украл у него.
Я вынес довольно, прося упоенья. Пора, пора пробудиться от сна.
Он так произнес «Я вынес…», что трудно было сдержаться от слез, комом вставших в горле; все присутствовали на исповеди и своим вздохом боялись помешать кристальной душе поведать миру е коварстве, неверности и святотатстве. Какая-то неопределенность в аккордах, трагическая напряженность в сдерживании горьких чувств убеждали, что он не пробудится от кошмарного сна, но и не уронит своего достоинства, что он не будет ни о чем молить растоптавшую его любовь…
Чувствовалось, что он будет страдать и любить ее вечно. Все песни и романсы о любви, а их были сотни, наполнялись артистом таким глубоким содержанием, проникновением в мечты и душевные катастрофы, что не оставляли равнодушными даже людей жестких, себялюбивых, корыстных, холодных… Сашин лечил своим талантом от этих тяжких болезней, от «недугов», что отравляют жизнь. Как часто видела я слезы в их глазах. В тот далекий день пути в Саранск пел он и старинный романс — «Меня ты вовсе не любила». Опять откровение, опять приглушенный крик души:

Меня ты вовсе не любила.
Я был тебе совсем чужой.
Зачем же ты меня сгубила,
Зачем смеялась надо мной?

Нередко приходится слышать: «Так он же (или она) не поет! Он выдувает ноты!».
Александр Иванович не выдувал ноты, он интересно и, думается, верно входил в романс, он вспоминал, ощущал, думал… Разумеется, никогда в его пении не было технических, формальных ходов — тихо или громко, быстро или медленно, все шло от существа, от содержания:

Я не достоин сожаленья,
Я в жизни сам себя гублю,
Ты злой мой дух,
Ты злой мой гений,
Но все же я тебя люблю.

Шел рассказ о любви поруганной, о муках скрываемых, благородно переносимых.

Когда, в порыве увлеченья,
Порой тебе проклятья шлю
За бесконечные мои мученья,
Но все же я тебя люблю.

У Александра Ивановича в исполнении никогда не было сантимента, слащавости, сахарина… Скорее, скупость в выражении, он как бы скрывал чувство, а не высказывал его. Всегда было впечатление, что он не все сказал на эту тему, что в душевных глубинах есть еще не вскрытые пласты.

Я в жизни все, ты это знаешь,
Принес к твоим ногам.
Чего же ты еще желаешь,
Быть может, жизнь?
Так я отдам.

Не было сомнения, что он, поющий, и в жизни, в подобной ситуации, не задумываясь, отдаст жизнь.
Я перенес все муки ада, Я их теперь еще терплю. Тебя мне ненавидеть надо, — …. Но я, безумный, все люблю.
Александр Иванович пел, смотря вдаль, явственно ощущая непоправимое… Нет, это не пение… раненая душа вела рассказ; мысль, что он несчастлив, обожгла мне сердце. Кто же мог так обидеть это-то удивительного человека? Что было с ним? Когда? Что так скорбно волнует сейчас? Вновь перебрал струны и словно продолжал начатую тему:
Мы долго шли рядом одной дорогой
И много хотели друг другу сказать.
Надежд и желаний теснилось так много,
Но мы не решались молчанье прервать.

И новый романс раскрывал грань пережитого, трагического. И в новом романсе звучала биография артиста:
Когда по целым дням в безмолвном наслажденьи
От вашего лица я глаз не отводил,
Горел и холодел при вашем приближеньи,
Я чувствовал, что вас любил,
Когда потом порой в сомненьях я терялся,
Ко всем вас ревновал, кто близко подходил,
Завидовал воем тем, кто вами любовался,
Я понимал, что вас любил…

Пауза. Горьким вздохом прозвучали слова:
Но лишь вдали от вас, за сотни верст, к несчастью,
Когда мучения Тантала я терплю.
Тут только понял я, с какой безумной страстью
Я вас любил и вас люблю.

Александр Иванович резко ударил по струнам, оборвал тему… и зло сказал:
— Выпить бы!
Все начали уговаривать еще спеть…
— Я вам который час пою… Коль! (Он обращался к Н. А. Анненкову.) Спой про муравья…
— В другой раз…
— Ну, ладно! Последнюю, и по домам! (Т. е. по своим купе.) Александр Иванович улыбнулся, без аккомпанемента стал напевать, что-то вспоминая…
— Давно не пел… хо-о-рроший вальс…
Он оглядел всех и даже на меня взглянул, первый раз за долгие часы неповторимого концерта.
— Вот…
Праздником светлым вся жизнь предо мною Развернулась, улыбнулась, упоительно мила. Я играю, слез не знаю, мне все в жизни трын-трава!
Покачиваясь в ритме вальса, повторил припев:
Я играю, слез не знаю, мне все в жизни трын-трава! Иронически гмыкнул, очень легко продолжал:
Чувство любви мне смешно, непонятно.
Дум высоких, одиноких непонятны мне слова.
Жажда встречи, клятвы, речи. .
Все пустяк, все трын-трава!
Подпевайте!!

Жажда встречи, клятвы, речи,
Все пустяк, все трын-трава!
А вы? Товарищ студентка! Включайтесь!
В те годы я пела и довольно прилично, но включиться не могла… от всего, что я услышала и увидела, у меня кружилась голова, трещали по швам все понятия, вычитанные из книг, я столкнулась с чудом… Артист наращивал ритм. О, господи! Откуда он брал силы на эти многочасовые сольные концерты!
Что мне за дело, что годы проходят,
Что далеко раньше срока поседела голова.
Мне мгновенье — наслажденье, остальное — трын-трава!
Э-э-эх! — молодецки всплеснулся чародей.
Мне мгновенье — наслажденье, остальное — трын-трава!..
Баста! Хватит. — Встал. Бросил гитару в угол… ушел…
— Переутомился, — сказал Николай Александрович…
— В Саранске допоет, — добродушно промолвил Александр Егорович Пузанков, уходя… Все расходились… виноватые…
Артист пел раненой душой. Мелькали огоньки полустанков… огни остановок… Александр Иванович пришел поздно. Тяжело лег, не раздеваясь.
Саранск. Солнечное утро. Выходим на платформу. У Александра Ивановича маленький, сильно потрепанный чемоданишко был перевязан веревкой. У меня — узелок, в котором были тетради с ролями, ситцевый сарафанчик, зубная щетка, мятный зубной порошок и кусок розового мыла, с названием «Семейное».
Нас встречали радостные лица общественности города, молодежь, пионеры с цветами. Нина Осиповна Григоровская энергично распоряжалась; подкатила тележка для вещей.
Александр Иванович вышел из вагона мрачный, но быстро включился в радостную атмосферу встречи. На чье-то приветствие, пожимая руки, он пропел:
— Нам встречаться чаще нужно возле леса у реки… Сашин-Никольский…
— Александр Иванович! Давайте ваш чемодан…
— Легок! Сам донесу.
Мой узелок тоже в помощи не нуждался. Я слышала только его… Смотрела только на него… Думала только о нем… Никакими силами меня нельзя было отвлечь от него… Помню фразу Николая Александровича Анненкова:
— Смотрите, смотрите… а девчушка-то не отходит от Сашина… Новая аудитория у Сашина!
Значительно позже я поняла, что всех волновало в искусстве Сашина… Глубина! Простота! Эмоциональность, поэтическое и вместе с тем реальное восприятие мира. Даже банальные тексты романсов он наполнял таким содержанием, что завораживал, обволакивал, окрашивал своим восприятием события, о которых пел. Невольно вспомнились лермонтовские строки:

Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.

Последний раз в Щелыкове
Александр Иванович бывал в Щелыкове 35 раз. Сжимается сердце, как вспомню наш последний приезд в Щелыково…
В гостиной голубого дома Александр Иванович сел за пианино и тихонько пальцами касался клавиш… Около него сидела Таня Черняева (гример Малого театра), на цыпочках вошел Никита Подгорный, через несколько минут так же тихо вошли Муза Седова, Ольга Чуваева, Пров Садовский, Ия Костина. Я стояла на веранде и боялась прервать тишину, нарушить его полуодиночество… Таня ему не мешала, вошедших он не заметил, осторожно вошел М. Н. Си-доркин и сел на подоконник. Все эти товарищи знали, что Александра Ивановича не надо одолевать просьбами, он не пел по заказу, он пел, когда не мог не петь (исключением, разумеется, была профессиональная работа). М. Н. Сидоркин откровенно плакал… по его милому, полному, красивому лицу ручейками текли слезы, он их не смахивал, он врос в подоконник. На последнем аккорде артист задержался, он еще был в содержании романса, в событиях, с ним случившихся…
Пауза. Никто ничего не просил… Исповедь артиста захватила души собравшихся. Наконец Александр Иванович откачнулся от инструмента, словно оттолкнулся от горьких воспоминаний, и повернулся, собираясь уходить и… увидел полную гостиную людей… Он был взволнован… Никто не аплодировал, не выражал восторгов, все смотрели на него, как на бога, и ждали, что он сам захочет… Через мгновение он резко повернулся, сделал по клавишам глиссандо и залихватски, озорно, молодецки запел:
Я больная с постели вставала
И всю ночь не спала напролет,
Под окошком я милого ждала…
Мне все кажется, вот он идет.
Эту залихватскую песню он начинал с сложного «многоярусного» захода:

Я бо-о-о-о-льная… —
и обрушивался водопадом на звуки и слова:
льная с постели вставала
И всю но-очь…

Ночь была длинная, но ожидание было радостное, с предвкушением счастья: не спала напролет…
Радостно, бравурно, но еще не выплескиваясь: Под окошком я милого ждала…
Он вглядывался в путь-дороженьку, по которой должен появиться милый:
Мне все кажется, вот он идет.
Злые люди завидовать стали,
Что судьба нас с тобою свела,
Об одном они только мечтали,
Чтоб разбить наши бедны сердца.

В интонации артиста была ирония к этим людям, сожаление к их недалекости, ограниченности. Небольшая пауза, артист мгновенно сосредоточивался на новой мысли, раздумчиво шел мелодический пассаж-отыгрыш.

Полюбить ты меня не сумела,
Оценить ты меня не смогла…
Так смотри ж, чтоб потом не жалела,
Ухожу от тебя навсегда.

Широко, победно завершал:
Мил ушел, не cказал до свиданья,
Ухожу от тебя навсегда,
Позабудь про мои обещанья,
Не женюсь на тебе никогда.

И сделав еще раз глиссандо, смешно, озорно лопотал никому не понятное:
Общерда! Лопщерда! Общерда!
Хохот, смех, восклицания…

— Споем хором! По команде, по моему «смычку», кричите фортэс!
Слово «фортэс» в переводе с цыганского языка обозначает — счастье! Еще раз спел «Я больная», еще озорнее, и, орудуя глиссандо, тарабарщиной со словами «общерда, лобщерда» он отрывался от пианино, вскакивал, взмахивал «смычком», или, вернее, «дирижерской палочкой», пристукивал ногой, во весь голос, во весь темперамент кричал «фортэс»!!! Недавно плакавшие улыбались! Блестя глазами, в полный нерв включались в сашинский хор и весело кричали «фортэс»! На полную катушку работали в массовке Никита Подгорный и Садовский Пров! Последний раз это было в августе 1967 года.
В сентябре того года артиста не стало. Щелыковский соловей простился с дорогими его сердцу местами.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять.
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.

Елеся
Поэтичнейшее создание артиста солнечным зайчиком освещало спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А. Н. Островского. К сожалению, не все сохранила моя память… Елеся — Сашин был действен на сцене; ни доли секунды без мысли, без дела… В его руках гитара, метелка, сажа, клетка, тряпка были необходимыми атрибутами его незатейливой жизни. Он все делал с удовольствием; пользовался точно отобранными деталями сценической жизни образа. Занятен был его вид: белобрысый парик с соломками — торчащими космами, словно выгоревшими на солнце, рваненькая светлая рубашечка, штанишки, неравные в окончаниях, держащиеся на матерчатых ремешках, перекрещивавших его изящное тельце, на ногах — башмачки-опорки с ушками. Красивый тонкий нос был вздернут. Улыбка с ямочками на щеках, раскрывающая миндалевидные зубы; прелестные темные глаза, смотрящие на мир то радостно я удивленно, то с лукавинкой; легкие движения то плавные, то порывистые, то озорные, то озадаченные… Первозданность бытия немудрящего-человечка завораживала, восхищала, радовала зрителей. Непосредственность и простота этого образа захватывали. Юмор и лиризм очаровывали в этом создании артиста. Останавливая бушующую мать-мещанку, Сашин — Елеся с достоинством президента или министра возражал:
— Меня-то пожалейте, ведь я жених… Улыбчатый шорох шел по зрительному залу.
На брань матери, что дома ни копейки, а он чижей ловит да на барышень любуется, Сашин — Елеся с сокрушающей логикой ребенка отвечал:
— Позвольте, маменька! Да на что нам много денег? Нам ведь серебряных подков не покупать, потому у нас и лошадей нет.
В ответ на замечание матери, что Квартальный срамил за некрашеный забор, Сашин оживлялся, с удовольствием потирал хорошенькие, маленькие ручки и выражал готовность приступить к работе:
— Важное дело! Кабы хитрость какая! А то… взять голландской сажи, — вот и весь состав.
Мать сокрушалась, что денег нет и на сажу. Сашин весело утешал ее:
— Сейчас умом раскину.
Замечание матери, что он дурак круглый, Сашин воспринимал как похвалу:
— Что ж, что дурак, маменька? Видно, родом так.
— Да отец-то был у тебя умный. Елеся серьезно продолжал утешать мать:
— Я, маменька, не в отца.
Он был так мило послушен, так готов трудиться, что его хотелось защищать от нападок матери-мещанки. Он не издевался над матерью, не дразнил ее, не озорничал, а трогательно вразумлял:
— Вы знаете, можно человека и в тоску вогнать, а в тоске куда человеку? Одно средство — в Москву-реку…
Он жалел мать, сочувствовал ей, оберегал от грубости:
— Прочитают вам в «Полицейских ведомостях»: «найдено тело неизвестного человека… юноши цветущих лет, прекрасной наружности».
Его непорочный вид, а главное, детская наивность, вызывали умиление и смех. Дальше артист продолжал активнее:
— И тут еще добавлено: «Так видно, что по неприятности от ;родителев».
Сашин великолепно обращался с несуществующими предметами… Раскрыв левую ладошку, он «читал» матери «по полицейской ведомости». Сочувствуя ей, он произносил: «по неприятности от родителей».
Ни на одно смешное слово никогда, ни в одной роли он не нажимал, не забывал говорить артистам: «от смешного надо уходить… нажали, ан зритель от вас и отвернулся! Вы его за дурака сочли, юн подспудно это чувствует и… не смеется!».
Играя Настю и готовясь к выходу, я стояла в левой кулисе, в доме-развалюхе Крутицкого, и смотрела в щелочку. Баклушин просит Елесю доставить письмо барышне, Насте. Александр Иванович радостно соглашался. Но простосердечно советовался с соседом:
— Истукарий Лупыч! А по затылку нашего брата за эти дела ше скомандуют?
Елеся то поглядывал на записку, то на купца Епишкина, что-то соображая, быстро перекладывал записку в левую руку, подбегал к домику-развалюхе, тихонечко стучал правым кулачком в дверь и отходил, ожидая выхода Насти.
Я выходила на крыльцо, он прятал руку с письмом за спину и, лукаво улыбаясь, молвил:
— Получите…
Я недоумевала: получать было нечего. Он игриво взмахивал письмом и приближался, подтанцовывая и напевая:
— Получите, получите… получите нисыме-цо!
Мне казалось, что он шутит: не Елеся, а он, Сашин-Никольский, того и гляди, скажет — товарищ студентка.
Значительно позднее я поняла, что его простота — высокое искусство. В конце первого акта Крутицкий выпроваживает свою жену с Настей собирать милостыню, просить на приданое. На грудь Насте вешали документ, подписанный священником и старостой церковным, гласивший о ее нищете. Смеются соседи на это «представление», кричит мещанка Мигачева:
— Елеся, Елеся, погляди! Ведут ее, бедную, как овечку, ах, как интересно!
Выбежавший Елеся — Сашин замирал, чуть-чуть пятился назад… лямочка спадала с правого плеча… грустно-грустно смотрел он на шествие несчастной бесприданницы… Чуть не сорок лет прошло с тех пор, но сашинская хрупкая фигурка с детским полуоткрытым ртом, его беспомощность и сердечность трогают душу по-прежнему.

Актер Стрижаков
Интересным было исполнение роли актера Стрижакова в «Огненном мосте» Б. Ромашова. Премьера в Малом театре состоялась в 1928 году. В сашинском Стрижакове была своеобразная увлеченность революционными событиями, он жил на сцене с ощущением творческих перспектив, с прошлой жизнью его мало что связывало, легкомыслие его было вынужденное.
В доме адвоката Дубравина (Н. Н. Рыбников) — сложная семейная ситуация: дочь Ирина (В. Н. Пашенная) — с большевиками. Сын Геннадий (С. Л. Кузнецов, Н. А. Анненков) — враг революции, Ксения Михайловна (А. А. Яблочкина, Н. О. Григоровская), жена Дубравина, актриса — беспомощная и беспринципная женщина. Актер Стрижаков в двусмысленном положении при Ксении Михайловне: не то паж, не то любовник, не то друг, не то лишь партнер по сцене… В доме сложных отношений актер Стрижаков не унывает: поет, острит, играет на рояле. Подарив цветы Ксении Михайловне, он напевает:
Ей граф с утра фиалки присылает,
Он знает, что фиалки — вкус мадам.

На замечание, что его не покидает хорошее настроение, Стрижаков — Сашин убежденно произносил:
— А зачем мне волноваться, мне хуже не будет. Я — актер, — и продолжал петь:
Ле Шер барон ей розы присылает с письмом о том, что будет сам.
Легко бросал реплику:
— И притом я люблю катастрофы.
Стрижаков не герой, но всегда готов броситься в опасность, вернее, он воспринимает опасность жизненную, как в театре, как на сцене…
— Меня никогда не убьют. Актеров вообще не убивают… Красиво закинув голову, типично по-актерски, он философствовал:
— И что такое смерть?
Приближаясь к Ксении Михайловне, с томным взглядом продолжал:
— Была милее дев лобзальных ты, смерть венчальная моя… Для вас я готов на все.
Ксения Михайловна умоляла его не уходить, опасно; на что Сашин отвечал с лихостью гусара:
— Мне даже хочется, честное слово, — улицы в огне. Москва горит. Пулеметы — трах-тах-трата-тах… Я крадусь переулками, и вдруг пуля — дзил…
Он разыгрывал сцену ранения, как артист, с некоторым преувеличением. Рассказ юнкера о красных, что ползут под огнем, Стрижаков воспринимал восторженно, как хорошо исполненный пассаж4
— Согласитесь, господа, что это героизм!
Полярность социальных позиций Ирины и Геннадия ему не понятна, идеологическую борьбу он воспринимает через состояние Ксении Михайловны, падающей в обморок от столкновений Ирины с Геннадием.
— Это же гибельно для Ксении Михайловны с ее слабым сердцем. Увлеченность событиями у Стрижакова была театральная. Восприятие революционных событий — восприятие спектакля с трагит ческими и комическими эпизодами.
Александр Иванович, глубокий знаток актерской психологии, тонко и точно вел свою роль, остро высмеивал актеров, про которых можно сказать — актер актерыч.
— Вчера было общее собрание. Выступали от всех театров… Какой подъем, какие слова! Не я один, многие просто плакали.
На эту реплику всегда был взрыв смеха; невозможно было представить, чтобы этот вертопрах вообще мог расплакаться, даже на похоронах своей матери. Спохватившись, словно извиняясь, вел рассказ:
— Разумеется, многие против большевиков… но искусство поднимается… Ксения Михайловна.
Выспренно, с жаром произносил:
— Театр должен служить про-ле-та-ри-ату!
Слово «пролетариат» он выговаривал с трудом, как малоизвестное слово, вызывая смех в зрительном зале. Озаренный перспективами, он вел диалог со своей партнершей:
— Между прочим, я ухожу с простаков, Ксения Михайловна. Какие теперь могут быть простаки! Вы помните, кто выступал на демократическом совещании? Плеханов. Сам Плеханов, ну, какие же могут быть простаки! Героический репертуар — трагедия! Вот что теперь нужно.
На реплику Ксении Михайловны: «А Плеханов… этот герой-любовник…» — Сашин взвивался и просвещал подругу:
— Гениальный марксист! Жить так интересно, перед театром открываются такие перспективы! — Стрижаков — Сашин сообщал радостную сенсацию: — Говорят, общие собрания будут каждый день!
— А когда же репетировать? — недоумевала артистка. Восторженно сыпал артист:
— Рано утром. Ночью. Сколько проблем. Вы почитайте газеты. Какие статьи, какая буря! Новая эра в искусстве. Делами искусства будет ведать народный комиссар по просвещению Луначарский… высококультурный человек. В Питере он произнес замечательную речь о театре в эпоху революции, подъем духа необычайный. Мы несомненно присутствуем у колыбели революции искусства.
Аффектация была чисто театральная, актерская.
На замечание Дубравина: «Стыдно слушать от интеллигента!» — Стрижаков надувался, откидывал голову назад и, глядя сверху вниз, припечатывал:
— Простите, Аркадий Степанович! Это вы интеллигентный человек, а я — пролетарий духа!
Взрыв смеха. На волне этой реакции зрительного зала артист воодушевлялся и парил дальше:
— Ведь это сила! Это — движение масс, как говорил Ленин… По-актерски приподнято декламировал:
Весенний день горяч и золот, Весь город солнцем ослеплен…
Дубравины собираются уезжать. Взбаламученная патетикой Стрижакова, Ксения Михайловна взмолилась:
— Петя! Вы забываете, что я тридцать лет замужем! Стрижаков беззаботно, легко успокаивает коллегу:
— Ну и довольно. Попили нашей кровушки. Пускай сам едет!
Вновь взрыв хохота. Первую половину действия он играл в бархатной курточке-разлетайке, которую обычно носили художники или люди свободной профессии. Потертая блуза-разлетайка, стоптанные лакированные туфли, темные брюки с отглаженной стрелкой. Материальная несостоятельность актера Стрижакова была налицо, но отглаженные брюки говорили о его чисто профессиональной заботе о своей внешности. Артист должен быть привлекательным.

Непутевый
Пьеса А. Н. Островского «На бойком месте» шла долгие годы на сцене Малого театра в ярчайшем исполнении не только центральных ролей.
В исполнении Александром Ивановичем роли буйствовавшего разгулявшегося купчика Непутевого были черты даже трогательные… Не случайно Михаил Иванович Царев не однажды называл Александра Ивановича Мартыновым наших дней.
А. И. Сашин-Никольский подобно великому артисту прошлого мог играть водевиль и трагедию, петь в Большом театре и играть в Малом. Присущие Александру Ивановичу солнечность, жизнеутверждение, юмор и лиризм высвечивали образы и «темного царства». В разбойном омуте, в трактире с названием «На бойком месте», одурманенный алкогольным зельем Непутевый приметил Аннушку не только за красоту, но и за ее душевные качества. Его буйства к безобразия сникали при виде этой скромной девушки, приобретали особый оттенок.
Я, играя Аннушку, заканчивала монолог во втором действии словами:
— Я золовку и за человека не считала, а он (Миловидов) ее-то и полюбил, а меня, девушку, бросил. — Облокачивалась о стол, поддерживая правой рукой отяжелевшую голову.
Непутевый — Сашин подходил ко мне тихо, присаживался на табуретку около стола и, еле дотрагиваясь до моего локтя, ласково шептал:
— Ты что плачешь? Кто тебя обидел?
Он был симпатичен в своей человечности. Отвечая ему в тон, я мирно просила:
— Поди к Евгении, она ласковая, а меня не тронь, мне и без
тебя тошно.
Непутевый — Сашин с ощущением всевластия денег гордо задирал нос, смотрел на меня сверху вниз и грозно изрекал:
— Я сам знаю, куда мне идти; ты меня не учи! Вот что! — в неопределенном направлении грозился. — Ты не смей мне указывать!
Качнувшись, Непутевый пытался меня обнять, я резко обрывала его:
— Русским языком тебе говорю, отойди. Аль ты слов не понимаешь, — и переходила на другую сторону комнаты.
Сашин давал возможность пройти, немножно пятился назад и очень мягко передразнивал меня, какая, мол, «прынцесса»! Царевна-Несмеяна! Он вставал посредине сцены, вскидывал руки кверху, будто звал на помощь, поднимал правую ногу, согнутую в колене, и собирался так топнуть, чтобы трактир развалился, но, потеряв равновесие, чуть не падая, жалобно мычал:
— Тешь мой обычай! Аль ты моего ндраву не знаешь! — выпрямляясь, хорохорился: — Я в Курчавине, бывало, запрягу девок в сани летом, да и езжу по деревне…
Покачиваясь, приближался к Аннушке и внушал:
— Ты знай обхождение купеческое.
На возражение Аннушки, не желающей знать обхождение купеческое, Непутевый взвивался, пытался заглянуть ей в глаза, проверял, не рехнулась ли она.
— Да ты обо мне как понимаешь! Ты вот это видела?
Он потрясал туго набитым кисетом с деньгами, с трудом развязывал шнур и сыпал золотым дождем на стол. На просьбу Аннушки убрать деньги, а то у брата (Бессудного) глаза разгорятся, так добру не бывать, — Сашин раскидывался на стуле, покачиваясь и кобенясь, восклицал:
— Я здесь погулять хочу!
Но недолго держал «скульптуру» купеческого безобразия и, нежно улыбаясь, лепетал:
— Пойдешь за меня замуж? — проводил рукой по монетам и, ласково заглядывая в глаза Аннушке, продолжал: — Вот отец умрет, я большой останусь.
Желая отделаться от него, Аннушка успокаивала:
— Ну хорошо, хорошо. В другой раз потолкуем.
Непутевый добродушно кивал головой, как бы соглашаясь, что это дело терпит, еще не время идти под венец, да и деньги заполучить при живом отце не удастся, но этот разговор еще будет продолжен…
В сашинском Непутевом, так же как и в других отрицательных героях его галереи, был огонек добра и человечности, что делало непутевого человека исправимым, не безнадежным.

Шмага
В разные годы в спектакле «Без вины виноватые» мне пришлось играть Аннушку, Шелавину, Коринкину. Я встречалась с выдающимися артистами Малого театра, запомнила многие черты их покоряющего искусства.
Среди образов, созданных Александром Ивановичем в пьесах Островского, особое место занимает… без вины виноватый артист и человек Шмага.
Примечателен был сам его облик в роли Шмаги. Светлый парик с проседью и лысиной. Пушистые волосы чуть приподнимались над ушами, небольшой хохолок закручивался над большим лбом. Нос Шмаги был слегка вздернут. Под воротником светлой рубашкгг змеился помятый галстук. Сильно поношенный лапсердак серого цвета, брючки, давно не чищенные и не глаженные, рваные башмаки. Внешний вид опустившегося человека. В те годы Александр Иванович в жизни был одет немногим лучше Шмаги. В театре о нем говорили, как о погибшем таланте… Его личная трагическая судьба, творческая обойденность, всесторонняя неустроенность вырывались, в мир и через сложный образ Шмаги.
Сашинский Шмага был человеком сложной судьбы, трагически несложившейся жизни. Вы сразу чувствовали, что за его выко-мариваниями, остротами, цинизмом скрывается горькая судьба неудачника.
То, как воспринимал Шмага — Сашин происходящие события, как оценивал артистов, с которыми свела его судьба, все его поступки свидетельствовали, что перед нами интересный человек и бесспорно талантливый артист.
Характеристику, данную ему Незнамовым — «он играет всякие роли и даже благородных отцов», — Александр Иванович своим исполнением исчерпывающе оправдывал. Иронию Незнамова он понимал и прощал. Старше Незнамова по возрасту, испытавший на себе всю бесчеловечность социального уклада, битый и преследуемый полицейскими властями, Шмага — Сашин тянулся к молодому, талантливому артисту, защищал его от интриг Коринкиной и Миловзорова, не осуждал за резкость.
Мечты сашинского Шмаги попраны! Надежд на будущее — никаких! С удовольствием идет он со своим другом Незнамовым к приезжей знаменитости Елене Ивановне Кручининой, осмелившейся заступиться за Незнамова, чтобы выразить ей свое негодование и презрение.
В годы, когда Александр Иванович играл Шмагу, Кручинину играла Вера Николаевна Пашенная, Незнамова — Царев, в Саранске — М. А. Переслени и Н. А. Анненков.
Знакомясь с Кручининой, в ответ на реплику Незнамова: «Кланяйся, Шмага!» — Сашин галантно приподнимал мятую, рваную шляпу. Несколько присев на левую ногу и вытянув вперед правую, он мушкетерским, кружным движением рваной шляпой помахивал вокруг головы и по полу и, прижав ее к сердцу, низко кланялся, показывая приезжей знаменитости лысину, что означало преклонение перед талантом и добродетелями артистки, без которых мир может спокойно обойтись! На приглашение Кручининой присесть Сашин — Шмага разваливался на кресле, как именитый лорд; шляпу небрежно бросал на изящный столик, накидывал ногу на ногу, руками брался за лацканы обветшалого пальто. Откинув голову и презрительно глядя на Кручинину, начинал дерзить:
— Вы знаменитость, вы получаете за спектакль чуть не половину сбора…
В ответ на скорбный взгляд без вины виноватой артистки Кручининой ядовито поддевал:
— А еще н

Парадный подъезд нашего дома № 28 по Арбату, впрочем, как и многих других домов, был наглухо закрыт… Шел восемнадцатый год. ‹…› Очень редко показывалась на кухне бывшая владелица квартиры Раиса Романовна Рейзен, актриса Малого театра. ‹…› Порог кухни переступил немолодой импозантный человек в светло-сером, расклешенным книзу пальто-реглане. Сняв фетровую шляпу, он галантно поцеловал руку Раисе Романовне, приветливо поздоровался со всеми женщинами и неторопливо проследовал за хозяйкой по длинному коридору в ее отдаленную обитель.

Появление этого человека, видимо, произвело на женщин коммуналки огромное впечатление. На кухне воцарилась многозначительная тишина. Так впервые появился в нашей квартире Михаил Михайлович Климов.

Отец Климова — отличный повар, служивший в фешенебельных ресторанах Санкт-Петербурга, предполагал, что сын унаследует отцовскую профессию и со временем займет почтенную, высокооплачиваемую должность, именовавшуюся «на отпуске». ‹…›

Но Михаила Михайловича Климова не увлекла профессия кулинара, не прельстила его и перспектива должности «на отпуске». Он начал трудовую деятельность мелким служащим на Путиловском заводе, увлекся участием в любительских спектаклях, потом пробовал свои силы в профессиональном театре в Петербурге и в провинции. Климов стал превосходным актером и самый значительный период своей творческой жизни провел в Малом театре. ‹…›

«Начерно» и «набело» — любимые климовские выражения. После утомительно проведенной недели — ранних репетиций, вечерних спектаклей, поздних застолий, если выпадал свободный вечер, Михаил Михайлович любил иногда часов в 7–8 прилечь на кровать, проспать «начерно» до полуночи, а проснувшись, выпить стакан молока и снова залечь, теперь уже «набело», и проспать до утра.

Жизнелюбивой натурой Климова не уставали восхищаться друзья. Он был увлекателен и обаятелен, играя на сцене и участвуя в капустниках. Он был незаменим в ресторанах Дома актера у знаменитого Бороды, с которым щедро делился рецептами, и у себя дома, принимая гостей с особым, климовским хлебосольством.‹…›

Круг приятелей, которых рад был видеть у себя Климов, был широк. Известный кинооператор Луи Форестье, Елена Митрофановна Шатрова и Михаил Иванович Царев, которого Климов называл «наш Орленок». Нежно любил Климов Михоэлзса. На пороге климовской квартиры Соломон Михайлович оставлял все заботы и, с присущей ему актерской ребячливостью, отдавался отдыху, рассказывал анекдоты, скорее напоминавшие притчи. Особое оживление вносил Москвин. Если приезжал из Ленинграда Юрий Михайлович Юрьев, он бывал у Климова обязательно. Низким, воркующим голосом читал страницы своих мемуаров.

Но как бы ни были интересны климовские гости, внимание всех было приковано к самому Михаилу Михайловичу. ‹…›

Рассказывал Михаил Михайлович тихо, не повышая голоса, иногда иллюстрируя события и поведение людей легкими жестами, выразительной мимикой или чуть заметным изменением голоса. ‹…›

Репетилов — одна из моих самых любимых ролей, — объяснил мне Климов ‹…›. Много лет тому назад, когда я впервые сыграл его, меня увлекал образ болтуна, враля, пустомели, исключительного трепача. Но потом я подумал: ни один, даже самый отъявленный враль не лжет бесцельно. Следовательно, и у Репетилова тоже есть какая-то цель. Но какая? Я спрашивал себя, чего же конкретно добивался Репетилов у Чацкого, Скалозуба и других «приятелей». И однажды мелькнула мысль: не втирается ли он в доверие к своим собеседникам, не стремится ли проникнуть в мир их тайных дум, поступков?.. И наконец, не служит ли он осведомителем в Жандармском управлении? И поэтому так старается? Впрочем, и в этой должности достичь ему ничего не удастся. Потому что грубо работает. Порой даже спохватывается, что переборщил, и тогда конспиративный разговор о «тайных собраниях» превращает в шутку. ‹…›

Часто бывало: после шумного и долгого застолья вдруг воцаряется тишина. Климов переглядывается со своим приятелем Семеном Хмарой. Они садятся рядом и… Климов запевает: «Праздником светлым вся жизнь предо мною…» ‹…›

В устах Климова эти строчки звучали гимном его профессии.

«Я играю…» — с восторгом произносил Климов, и это слово выражало смысл его, климовского, существования в жизни и на сцене.

А для меня «праздником светлым» были и остались дни, проведенные рядом с Климовым.

Краснянский Э. «Праздником светлым вся жизнь предо мною…» // Московский наблюдатель. 1993. № 2–3.

• Тексты песен
• Чайковский, романс
• То было раннею весной

То было раннею весной,
Трава едва всходила,
Ручьи текли, не парил зной,
И зелень рощ сквозила;

Труба пастушья поутру
Еще не пела звонко,
И в завитках еще в бору
Был папоротник тонкий.

То было раннею весной,
В тени берез то было,
Когда с улыбкой предо мной
Ты очи опустила.

То на любовь мою в ответ
Ты опустила вежды —
О жизнь! о лес! о солнца свет!
О юность! о надежды!

И плакал я перед тобой,
На лик твой глядя милый,-
Tо было раннею весной,
В тени берез то было!

То было в утро наших лет —
О счастие! о слезы!
О лес! о жизнь! о солнца свет!
О свежий дух березы!

Еще Чайковский, романс

Популярное сейчас

• Александр Ермолов — Все мы просто дети
• Токийский гуль — Opening оригинал
• Гимн ϟϟ — SS Luftwaffe
• Андрей Макаревич — Наш дом
• Строевая песня — Тверже шаг, ребята
• Наша Строевая песня — Полки идут стеной
• Домисолька — Праздник король
• Дюна — / Три Танкиста /Строевая песня
• Пацанка — Малолеточка
• Куба — Вставай Донбасс
• Мұқағали Мақатаев — Пәк қыз
• Строевая песня — Служить России
• Vspak — Хочу
• Строевые песни — Россия, Любимая Моя
• Строевая песня — МАРУСЯ (КАП,кап,КАП)

Текст книги «Высоким слогом русского романса… (сборник)»

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Зимняя дорога

Слова А. Пушкина

Музыка А. Алябьева [19]19

  Романсы на эти стихи также написали Ц. Кюи, Т. Хренников, Г. Свиридов и другие композиторы.

[Закрыть]

 

Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печально свет она.

 
 По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит.

 
 Что-то слышится родное
В долгих песнях ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска…

 
 Ни огня, ни черной хаты…
Глушь и снег… Навстречу мне
Только версты полосаты
Попадаются одне.

Тройка

Слова П. Вяземского

Музыка П. Булахова

 

Тройка мчится, тройка скачет,
Вьётся пыль из-под копыт,
Колокольчик звонко плачет
И хохочет, и визжит.

 
 Едет, едет, едет к ней,
Ах, едет к любушке своей,
Едет, едет, едет к ней,
Едет к любушке своей!

 
 Кто сей путник запоздалый
Путь куда лежит ему?
Видно, он с большой охотой
Мчится к дому своему.

 
 Едет, едет, едет к ней,
Ах, едет к любушке своей,
Едет, едет, едет к ней,
Едет к любушке своей.

 
 Вот село уж показалось…
Ямщик песню затянул,
Песню звонкую, родную,
Про зазнобушку свою.

 
 Едет, едет, едет к ней,
Ах, едет к любушке своей,
Едет, едет, едет к ней,
Едет к любушке своей.

 
 Динь, динь, динь… и тройка стала,
Ямщик спрыгнул с облучка,
Красна девка подбежала
И целует ямщика!

 
 Вот приехал прямо к ней,
Прямо к любушке своей,
Вот приехал прямо к ней,
Прямо к милушке своей.

Мой костер в тумане светит

Слова Я. Полонского

Музыка Я. Пригожего

 

Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту.

 
 Ночь пройдет – и спозаранок
В степь далеко, милый мой,
Я уйду с толпой цыганок
За кибиткой кочевой.

 
 На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни.

 
 Кто-то мне судьбу предскажет?
Кто-то завтра, сокол мой,
На груди моей развяжет
Узел, стянутый тобой?

 
 Вспоминай, коли другая,
Друга милого любя,
Будет песни петь, играя
На коленях у тебя!

 
 Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту.

Тройка
(«Гремит звонок, и тройка мчится…»)

Слова Н. Анордиста

Музыка П. Булахова

 

Гремит звонок, и тройка мчится,
За нею пыль, виясь столбом;
Вечерний звон помалу длится,
Безмолвье мертвое кругом!

 
 Вот на пути село большое, —
Туда ямщик мой поглядел;
Его забилось ретивое,
И потихоньку он запел:

 
 «Твоя краса меня прельстила,
Теперь мне целый свет постыл;
Зачем, зачем приворожила,
Коль я душе твоей не мил?

 
 Кажись, мне песнью удалою
Недолго тешить ездока,
Быть может, скоро под землею
Сокроют тело ямщика!

 
 По мне лошадушки сгрустятся,
Расставшись, борзые, со мной,
Они уж больше не помчатся
Вдоль по дорожке столбовой!

 
 И ты, девица молодая,
Быть может, тяжко воздохнешь;
Кладбище часто посещая,
К моей могилке подойдешь?

 
 В тоске, в кручинушке сердечной,
Лицо к сырой земле склоня,
Промолвишь мне: «В разлуке вечной —
С тобой красавица твоя!»

 
 В глазах тут слезы показались,
Но их бедняк не отирал;
Пока до места не домчались,
Он волю полную им дал.

 
 Уж, говорят, его не стало,
Девица бедная в тоске;
Она безвременно увяла,
Грустя по бедном ямщике!

Колокольчик

Слова А. Аммосова

Музыка К. Лядова

 

И простился, и помчался,
Мыслью, сердцем был с тобой,
И звенел, и заливался
Колокольчик почтовой.

 
 Было скучно мне и больно,
Пыль клубилась предо мной;
Грустно слушал я невольно
Колокольчик почтовой.

 
 Сердце больше не страдает;
Но с тех пор ему порой
Что-то все напоминает
Колокольчик почтовой.

Однозвучно гремит колокольчик

Слова И. Макарова

Музыка И. Гурилева

 

Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка,
И уныло по ровному полю
Разливается песнь ямщика.

 
 Столько грусти в той песне унылой,
Столько грусти в напеве родном,
Что в душе моей хладной, остылой
Разгорелося сердце огнем.

 
 И припомнил я ночи иные
И родные поля и леса,
И на очи, давно уж сухие,
Набежала, как искра, слеза.

 
 Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка.
И замолк мой ямщик, а дорога
Предо мной далека, далека…

О, говори хоть ты со мной

Слова Ап. Григорьева

Музыка неизвестного автора [20]20

  Возможно, музыку написал сам Ап. Григорьев.

[Закрыть]

 

О, говори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная!
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная!

 
 Вон там звезда одна горит
Так ярко и мучительно,
Лучами сердце шевелит,
Дразня его язвительно.

 
 Чего от сердца нужно ей?
Ведь знает без того она,
Что к ней тоскою долгих дней
Вся жизнь моя прикована…

 
 И сердце ведает мое,
Отравою облитое,
Что я впивал в себя ее
Дыханье ядовитое…

 
 Я от зари и до зари
Тоскую, мучусь, сетую…
Допой же мне – договори
Ты песню недопетую.

 
 Договори сестры твоей
Все недомолвки странные…
Смотри: звезда горит ярчей…
О, пой, моя желанная!

 
 И до зари готов с тобой
Вести беседу эту я…
Договори лишь мне, допой
Ты песню недопетую!

В дороге
(«Утро туманное, утро седое…»)

Слова И. Тургенева

Музыка В. Абазы

 

Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые…
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.

 
 Вспомнишь обильные, страстные речи,
Взгляды, так жадно, так робко ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.

 
 Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь родное, далекое,
Слушая ропот колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.

Вот мчится тройка почтовая

Слова и музыка народные

 

Вот мчится тройка почтовая
По Волге-матушке зимой,
Ямщик, уныло напевая,
Качает буйной головой.

 
 «О чем задумался, детина? —
Седок приветливо спросил. —
Какая на сердце кручина,
Скажи, тебя кто огорчил?»

 
 – «Ах барин, барин, добрый барин,
Уж скоро год, как я люблю,
А нехристь-староста, татарин
Меня журит, а я терплю.

 
 Ах барин, барин, скоро святки,
А ей не быть уже моей,
Богатый выбрал, да постылый —
Ей не видать отрадных дней…»

 
 Ямщик умолк и кнут ременный
С досадой за пояс заткнул.
«Родные, стой! Неугомонны! —
Сказал, сам горестно вздохнул. —

 
 По мне лошадушки взгрустнутся,
Расставшись, борзые, со мной,
А мне уж больше не промчаться
По Волге-матушке зимой!»

Дорогой длинною
(«Ехали на тройке с бубенцами…»)

Слова К. Подревского

Музыка Б. Фомина

 

Ехали на тройке с бубенцами,
А вдали мелькали огоньки…
Эх, когда бы мне теперь за вами,
Душу бы развеять от тоски!

 
 Дорогой длинною,
Да ночкой лунною,
Да с песней той,
Что вдаль летит звеня,
И с той старинною,
Да с семиструнною,
Что по ночам
Так мучила меня.

 
 Да, выходит, пели мы задаром,
Понапрасну ночь за ночью жгли.
Если мы покончили со старым,
Так и ночи эти отошли!

 
 Дорогой длинною…

 
 В даль родную новыми путями
Нам отныне ехать суждено!
Ехали на тройке с бубенцами,
Да теперь проехали давно!

 
 Дорогой длинною…

Цыганская венгерка
(«Две гитары, зазвенев…»)

Слова Ап. Григорьева

Музыка И. Васильева

 

Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли…
С детства памятный напев,
Старый друг мой – ты ли?!

Припев:

 

Эх, раз, еще раз,
Еще много, много раз!

 
 Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать —
Буйного похмелья,
Горького веселья…

Припев.

 

Это ты, загул лихой,
Ты – слиянье грусти злой
С сладострастьем баядерки, —
Ты, мотив венгерки!

Припев.

 

Квинты резко дребезжат,
Сыплют дробью звуки…
Звуки ноют и визжат,
Словно стоны муки.

Припев.

 

Что за горе? Плюнь да пей!
Ты завей его, завей
Веревочкой горе!
Топи тоску в море!

Припев.

 

Вот проходка по баскам
С удалью небрежной,
А за нею – звон и гам
Буйный и мятежный.

Припев:

 

Перебор… и квинта вновь
Ноет-завывает.
Приливает к сердцу кровь,
Голова пылает.

Припев.

Я ехала домой

Слова и музыка М. Пуаре

 

Я ехала домой, душа была полна
Не ясным для самой, каким-то новым счастьем.
Казалось мне, что все с таким участьем,
С такою ласкою глядели на меня.

 
 Я ехала домой… Двурогая луна
Смотрела в окна скучного вагона.
Далекий благовест заутреннего звона
Пел в воздухе, как нежная струна.

 
 Я ехала домой. Сквозь розовый вуаль
Красавица-заря лениво просыпалась,
И ласточка, стремясь куда-то вдаль,
В прозрачном воздухе купалась.

 
 Я ехала домой, я думала о вас,
Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась,
Дремота сладкая моих коснулась глаз.
О, если б никогда я вновь не просыпалась…

Ямщик, не гони лошадей!

Слова Н. Риттера

Музыка Я. Фельдмана

 

Как грустно, туманно кругом,
Тосклив, безотраден мой путь,
А прошлое кажется сном,
Томит наболевшую грудь!

 
 Ямщик, не гони лошадей!
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить,
Ямщик, не гони лошадей!

 
 Как жажду средь мрачных равнин
Измену забыть и любовь,
Но память, мой злой властелин,
Все будит минувшее вновь.

 
 Ямщик, не гони лошадей…

 
 Все было лишь ложь и обман…
Прощай, и мечты и покой!
А боль незакрывшихся ран
Останется вечно со мной.

 
 Ямщик, не гони лошадей…

Эй, друг гитара!

Слова Б. Тимофеева

Музыка Б. Фомина

 

В жизни все неверно и капризно,
Дни бегут, никто их не вернет.
Нынче праздник, завтра будет тризна,
Незаметно старость подойдет.

 
 Эй, друг гитара,
Что звенишь несмело,
Еще не время плакать надо мной, —
Пусть жизнь прошла, все пролетело,
Осталась песня, песня в час ночной!

 
 Эти кудри дерзко золотые,
Да увяли в белой седине,
Вспоминать те годы молодые
Будем мы с тобой наедине.

 
 Эй, друг гитара…

 
 Где ты, юность, без конца без края,
Отчего так быстро пронеслась,
Неужели скоро, умирая,
Мне придется спеть в последний раз:

 
 Эй, друг гитара…

Бубенцы

Слова А. Кусикова

Музыка В. Бакалейникова

 

Сердце будто проснулось пугливо,
Пережитого стало мне жаль;
Пусть же кони с распущенной гривой
С бубенцами умчат меня вдаль.

 
 Слышу звон бубенцов издалека —
Этой тройки знакомый разбег,
А вокруг расстелился широко
Белым саваном искристый снег.

 
 Звон бубенчиков трепетно может
Воскресить позабытую тень,
Мою русскую душу встревожить
И встряхнуть мою русскую лень.

 
 Слышу звон бубенцов издалека —
Этой тройки знакомый разбег,
А вокруг расстелился широко
Белым саваном искристый снег.

В лунном сиянье

Слова и музыка Е. Юрьева

 

В лунном сиянье снег серебрится,
Вдоль по дороге троечка мчится.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Колокольчик звенит,
Этот звон, этот звон
О любви говорит.

 
 В лунном сиянье ранней весною
Помнятся встречи, друг мой, с тобою.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Колокольчик звенел,
Этот звон, этот звон
О любви сладко пел.

 
 Помнятся гости шумной толпою,
Личико милой с белой фатою.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Звон бокалов шумит,
С молодою женой
Мой соперник стоит.

 
 В лунном сиянье снег серебрится,
Вдоль по дороге троечка мчится.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Колокольчик звенит,
Этот звон, этот звон
О любви говорит.

Пара гнедых
(Перевод из Донаурова)

Слова А. Апухтина

Музыка Я. Пригожего

 

Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых!

 
 Ваша хозяйка в старинные годы
Много имела хозяев сама,
Опытных в дом привлекала из моды,
Более нежных сводила с ума.
Таял в объятьях любовник счастливый,
Таял порой капитал у иных;
Часто стоять на конюшне могли вы,
Пара гнедых!

 
 Грек из Одессы и жид из Варшавы,
Юный корнет и седой генерал —
Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у нее засыпал.
Где же они, в какой новой богине
Ищут теперь идеалов своих?
Вы, только вы и верны ей доныне,
Пара гнедых!

 
 Вот отчего, запрягаясь с зарею
И голодая по нескольку дней,
Вы подвигаетесь мелкой рысцою
И возбуждаете смех у людей.
Старость, как ночь, вам и ей угрожает,
Говор толпы невозвратно затих,
И только кнут вас порою ласкает,
Пара гнедых!

“Вижу чудное приволье…”

Вечерний звон

Слова Т. Мура, перевод И. Козлова

Музыка А. Алябьева

 

Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом.
И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!

 
 Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
И сколько нет теперь в живых
Тогда веселых, молодых!
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.

 
 Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет.
И уж не я, а будет он
В раздумьи петь вечерний звон!

Испанский романс
(«Ночной зефир…»)

Слова А. Пушкина

Музыка А. Верстовского [21]21

  Романсы на эти стихи также написали М. Глинка, А. Даргомыжский, А. Рубинштейн и другие композиторы.

[Закрыть]

 

Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.

 
 Вот взошла луна златая,
Тише… чу… гитары звон…
Вот испанка молодая
Оперлася на балкон.

 
 Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.

 
 Скинь мантилью, ангел милый,
И явись как яркий день!
Сквозь чугунные перилы
Ножку дивную продень!

 
 Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.

Тени сизые смесились

Слова Ф. Тютчева

Музыка Н. Черепнина

 

Тени сизые смесились,
Цвет поблекнул, звук уснул —
Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул…

 
 Мотылька полет незримый
Слышен в воздухе ночном…
Час тоски невыразимой!..
Все во мне, и я во всем…

 
 Сумрак тихий, сумрак сонный,
Лейся в глубь моей души,
Тихий, томный, благовонный,
Все залей и утиши.

 
 Чувства – мглой самозабвенья
Переполни через край!..
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!

Зимний вечер

Слова А. Пушкина

Музыка А. Даргомыжского [22]22

  Романсы на эти стихи также написали А. Алябьев, Н. Титов, Ц. Кюи и многие другие композиторы.

[Закрыть]

 

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.

 
 Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжанье
Своего веретена?

 
 Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.

 
 Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя: где же кружка?
Сердцу будет веселей.

Ночью в саду у меня

Слова А. Блока

Музыка С. Рахманинова

 

Ночью в саду у меня
Плачет плакучая ива,
И безутешна она,
Ивушка, грустная ива.

 
 Раннее утро блеснет —
Нежная девушка-зорька
Ивушке, плачущей горько,
Слезы – кудрями отрет.

Ах ты, ночь ли, ноченька

Слова А. Дельвига

Музыка М. Глинки

 

Ах ты, ночь ли,
Ноченька!
Ах ты, ночь ли,
Бурная!
Отчего ты
С вечера
До глубокой
Полночи
Не блистаешь
Звездами,
Не сияешь
Месяцем?
Все темнеешь
Тучами?
И с тобой, знать,
Ноченька,
Как со мною,
Молодцем,
Грусть-злодейка
Сведалась!
Как заляжет,
Лютая,
Там глубоко
На сердце —
Позабудешь
Девицам
Усмехаться,
Кланяться;
Позабудешь
С вечера
До глубокой
Полночи,
Припевая,
Тешиться
Хороводной
Пляскою!
Нет, взрыдаешь,
Всплачешься,
И, безродный
Молодец,
На постелю
Жесткую,
Как в могилу,
Кинешься!

Соловей

Слова А. Дельвига

Музыка А. Алябьева

 

Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей!
Ты куда, куда летишь,
Где всю ночку пропоешь?
Кто-то бедная, как я,
Ночь прослушает тебя,
Не смыкаючи очей,
Утопаючи в слезах?
Ты лети, мой соловей,
Хоть за тридевять земель,
Хоть за синие моря,
На чужие берега;
Побывай во всех странах,
В деревнях и в городах:
Не найти тебе нигде
Горемычнее меня.
У меня ли, у младой,
Дорог жемчуг на груди,
У меня ли, у младой,
Жар-колечко на руке,
У меня ли, у младой,
В сердце миленький дружок.
В день осенний на груди
Крупный жемчуг потускнел,
В зимню ночку на руке
Распаялося кольцо,
А как нынешней весной
Разлюбил меня милой.

В темной чаще замолк соловей

Слова И. Никитина

Музыка Н. Римского-Корсакова

 

В темной чаще замолк соловей,
Прокатилась звезда в синеве;
Месяц смотрит сквозь сетку ветвей,
Зажигает росу на траве.

 
 Дремлют розы. Прохлада плывет.
Кто-то свистнул… вот замер и свист.
Ухо слышит, едва упадет
Насекомым подточенный лист.

 
 Как при месяце кроток и тих
У тебя милый очерк лица!
Эту ночь, полный грез золотых,
Я б продлил без конца, без конца!

Пловец
(«Нелюдимо наше море…»)

Слова Н. Языкова

Музыка К. Вильбоа

 

Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно;
В роковом его просторе
Много бед погребено.

 
 Смело, братья! Ветром полный
Парус мой направил я:
Полетит на скользки волны
Быстрокрылая ладья!

 
 Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней;
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.

 
 Смело, братья! Туча грянет,
Закипит громада вод,
Выше вал сердитый встанет,
Глубже бездна упадет!

 
 Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.

 
 Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья, бурей полный,
Прям и крепок парус мой.

Весенние воды

Слова Ф. Тютчева

Музыка С. Рахманинова

 

Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят —
Бегут и будят сонный брег,
Бегут и блещут и гласят…

 
 Они гласят во все концы:
«Весна идет, весна идет!
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперед!»

 
 Весна идет, весна идет!
И тихих, теплых майских дней
Румяный, светлый хоровод
Толпится весело за ней.

Парус

Слова М. Лермонтова

Музыка А. Варламова [23]23

  На эти стихи написаны романсы более двадцати композиторов.

[Закрыть]

 

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..

 
 Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

 
 Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

Жаворонок

Слова Н. Кукольника

Музыка М. Глинки [24]24

  Романсы на эти стихи также написали А. Варламов, В. Соколов и другие композиторы.

[Закрыть]

 

Между небом и землей
Песня раздается,
Неисходною струей
Громче, громче льется.

 
 Не видать певца полей!
Где поет так громко
Над подружкою своей
Жаворонок звонкой.

 
 Ветер песенку несет,
А кому – не знает.
Та, к кому она, поймет.
От кого – узнает.

 
 Лейся ж, песенка моя,
Песнь надежды сладкой…
Кто-то вспомнит про меня
И вздохнет украдкой.

На заре ты ее не буди

Слова А. Фета

Музыка А. Варламова

 

На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.

 
 И подушка ее горяча,
И горяч утомительный сон,
И, чернеясь, бегут на плеча
Косы лентой с обеих сторон.

 
 А вчера у окна ввечеру
Долго, долго сидела она
И следила по тучам игру,
Что, скользя, затевала луна.

 
 И чем ярче играла луна,
И чем громче свистал соловей,
Все бледней становилась она,
Сердце билось больней и больней.

 
 Оттого-то на юной груди,
На ланитах так утро горит.
Не буди ж ты ее, не буди,
На заре она сладко так спит!

Я пришел к тебе с приветом

Слова А. Фета

Музыка А. Аренского

 

Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;

 
 Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой.
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;

 
 Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова,
Что душа все так же счастью
И тебе служить готова;

 
 Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет.
Что не знаю сам, что буду
Петь, – но только песня зреет.

Уж верба вся пушистая

Слова А. Фета

Музыка В. Позднякова

 

Уж верба вся пушистая
Раскинулась кругом;
Опять весна душистая
Повеяла крылом.

 
 Станицей тучки носятся,
Теплом озарены,
И в душу снова просятся
Пленительные сны.

 
 Везде разнообразною
Картиной занят взгляд,
Шумит толпою праздною
Народ, чему-то рад…

 
 Какой-то тайной жаждою
Мечта распалена —
И над душою каждою
Проносится весна.

Серенада
(«Тихо вечер догорает…»)

Слова А. Фета

Музыка П. Булахова [25]25

  Романсы на эти стихи также написали Н. Римский-Корсаков, П. Виардо и многие другие композиторы.

[Закрыть]

 

Тихо вечер догорает,
Горы золотя;
Знойный воздух холодает, —
Спи, мое дитя.

 
 Соловьи давно запели,
Сумрак возвестя;
Струны робко зазвенели, —
Спи, мое дитя.

 
 Смотрят ангельские очи.
Трепетно светя;
Так легко дыханье ночи, —
Спи, мое дитя.

Шепот, робкое дыханье…

Слова А. Фета

Музыка М. Балакирева [26]26

  Романсы на эти стихи также написали Н. Римский-Корсаков, П. Виардо и многие другие композиторы.

[Закрыть]

 

Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,

 
 Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебный изменений,
Милого лица,

 
 В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..

Родное
(«Вижу чудное приволье…»)

Слова Ф. Савинова

Музыка А. Чернявского

 

Вижу чудное приволье,
Вижу нивы и поля…
Это – русское раздолье,
Это – русская земля!

 
 Вижу горы – исполины,
Вижу реки и леса…
Это – русские картины,
Это – русская краса!

 
 Слышу песни жаворо ́нка,
Слышу трели соловья…
Это – русская сторонка,
Это – родина моя!

Колокольчики мои

Слова А. К. Толстого

Музыка П. Булахова

 

Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чем звените вы
В день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?

 
 Конь несет меня стрелой
На поле открытом;
Он вас топчет под собой,
Бьет своим копытом.
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Не кляните вы меня,
Темно-голубые!

 
 Я бы рад вас не топтать,
Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать
Бег неукротимый!
Я лечу, лечу стрелой,
Только пыль взметаю;
Конь несет меня лихой,
А куда? не знаю!

 
 Гой вы, цветики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чем грустите вы
В день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?

Осень! Обсыпается весь наш бедный сад

Слова А. К. Толстого

Музыка П. Чайковского

 

Осень! Обсыпается весь наш бедный сад.
Листья пожелтелые по ветру летят;
Лишь вдали красуются, там на дне долин,
Кисти ярко-красные вянущих рябин.

 
 Весело и горестно сердцу моему,
Молча твои рученьки грею я и жму,
В очи тебе глядючи, молча слезы лью,
Не умею высказать, как тебя люблю!

Гори, гори, моя звезда

Слова В. Чуевского

Музыка П. Булахова

 

Гори, гори, моя звезда,
Гори, звезда приветная!
Ты у меня одна заветная;
Других не будь хоть никогда.

 
 Сойдет ли ночь на землю ясная,
Звезд много блещет в небесах,
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах.

 
 Звезда надежды благодатная,
Звезда любви, волшебных дней,
Ты будешь вечно незакатная
В душе тоскующей моей!

 
 Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я – ты над могилою
Гори, гори, моя звезда!