Вы здесь: Главная / Мнение / Театр и Кино / Почему шкипер и почему бухгалтер. О киносценарии Шпаликова «Причал» (1960)
28.12.2019
/
Это будет статья о киносценарии Шпаликова «Причал» (1960). Но – с огромными нелирическими отступлениями.
Шкипер – командир несамоходного речного судна, жених Кати. Бухгалтер – второй муж бывшей жены шкипера, Анны. Её сын, удирая из дома с родным папой, шлёт ей телеграмму: «Я не хочу быть бухгалтером. Алеша».
—
Я распределился из института, вроде бы, по специальности – технологом в техотдел завода. Но работа оказалась нетворческая. Мне надо было, глядя на чертёж детали, написать маршрут технологии её изготовления, очерёдность операций, на каких металлорежущих станках, рабочими каких разрядов. Надо мной был старший инженер. Он проверял мою работу. По сути, я создавал бумажное место, на котором нормировщица проставляла расценки работ – квинтэссенция бумаги (как делать деталь и без меня знали). Вскоре освободилось место технолога по кузне – старшего инженера. Мне это место предложили как повышение, я согласился. Тут уже была совершенная тоска. Глядя на чертёж детали, мне надо было определить размер заготовки, из которой можно было б отковать полуфабрикат этой детали в виде поковки, шедшей на дальнейшую обработку резанием. Для этого хватало если и не начального, то среднего образования. – Я уволился и пошёл в НИИ конструктором… радиоизмерительных приборов. Чему я не учился. Я быстро сам переучился, и вскоре меня стали назначать замом главного конструктора по прибору. Я «одевал» в материал электрическую схему, получаемую от радистов. Начальник конструкторского сектора мне выделял в оперативное подчинение людей, и я оказывался полным автором материальной стороны изделия, которого до того на свете не существовало. Плохо, что новый прибор надо было выполнять похожим на имеющиеся (стандартизация там свирепствовала). Но воли было достаточно. Особенно, в самом начале, при компоновке. Ну и инерция чувства, что порождено мною, смиряла с массой рутины в последующих фазах работы. Тут высшее образование уже в какой-то мере оправдывало себя. Я был минитворец.
Что-то вроде шкипера на барже.
Мне было мало творчества, и я пустился в самообучение искусствоведению. По крайней мере, у меня были претензии на сотворчество хоть вне работы. Самоуправление было в СССР исключено. Но я допустил промах: подумал, что до народного контроля вездесущий тоталитаризм не добрался, и согласился на избрание в эту структуру, а там – в председатели. И вот мне пришлось по какой-то жалобе пойти в бухгалтерию и начать что-то проверять. – Дело обернулось нудой, а я, как оказалось, здорово избаловался своим околотворческим существованием. В общем, возясь с бухгалтерскими бумагами (а я себе постановил, что просижу до обеда без перерыва), я постепенно почувствовал, что, если я немедленно не прервусь, то… что-то плохое со мной случится.
Потому я думаю, что в «Причале» у Шпаликова не зря есть такой эпизод:
«Кем твой отчим работает?
Он бухгалтер.
Не очень весело. Ты тоже хочешь быть бухгалтером?
Нет.
Правильно. Ты будешь матросом. Сначала – баржа, а после, как говорится, весь мир у наших ног. Завтра утром мы уплывем отсюда. Свой новый адрес знаешь?
Какой адрес?
Адрес вот этого дома, номер квартиры [их семью буквально только что переселили из старого дома, тот пойдёт на снос, в новый].
Забыл.
Иди быстро посмотри и бегом назад.
Теплые вещи брать?
Никаких вещей. Завтра получишь форму.
Маме сказать?
Лучше мы ей потом скажем. Беги!».
И вот я смею думать, что в подсознании Шпаликова был идеал настоящего социализма. А настоящесть его в том, в частности, чтоб ежедневно было движение к коммунизму, который есть жизнь в творчестве. То есть при настоящем социализме курс должен чувствоваться ежедневно. А именно: к будущему освобождению человека от работы. В первую очередь – нудной.
И этого Шпаликов не наблюдает вокруг. Хоть вокруг то, что именуется хрущёвской оттепелью. Ни иоты движения в таком направлении. Так какая это оттепель?
Я-то себе устроил самообучение искусствоведению. Но я был исключением в своём окружении. А правилом в использовании личного времени были занятия личными делами, никакого отношения к будущей жизни в творчестве не имеющими.
И вот подсознание Шпаликова в ужасе от такого прискорбного поведения всех… с упоением и любовью описывает пустое убивание времени своими персонажами. Катя, в этом году кончившая десятилетку, увязалась за своим женихом в плавание. И сейчас она в лодке, прицепленной к барже.
Начало:
«Баржа спокойно плывет но спокойной русской реке, медленно уходят назад берега, деревья, опущенные в воду, рыбаки в желтых соломенных шляпах, пустые, чистые отмели и облака над рекой тоже уходят назад, высокие, летние облака».
Баржу тянет буксир. Там – работают. По идее. Но как там работают – не интересно подсознанию Шпаликова, оно на свободное время заточено. А там – нега.
«На корме лежит матрос Павлик, молодой человек огромного роста, с большими, крепкими руками. Лицо у него закрыто кепкой, он загорает».
«Недалеко от кормы стоит домик под яркой крышей, натянута веревка. Речной ветер покачивает занавески на окнах и белые перчатки, пришпиленные к веревке за указательные пальцы. На солнечной стороне домика сидит шкипер баржи, крепкий тридцатилетний человек. Он в трусах, у него загорелые широкие плечи, серьезное лицо. Шкипер чистит зубным порошком белый парусиновый туфель. Рядом сохнет почищенный».
Шкипер, правда, деятелен. Но это – деятельность по самообслуживанию.
«За трюмом, на носу баржи, сидят и лежат несколько женщин. Они сопровождают лошадей, ухаживают за ними в дороге».
Но и эта работа (уход за лошадьми) тоже не цель подсознания автора и потому тоже не демонстрируется.
Сплошная бездеятельность среди бела дня в эпоху работизма, когда закосневший в догмах марксизм настаивает, что труд, мол, будет при коммунизме первой жизненной потребностью, была бы странна не только догматику. Ну, так подсознание автора бросает подачку общепринятому:
«…за баржой тянется широкий след, люди на берегу косят траву. Катя машет им рукой, и они, приветствуя ее, поднимают сверкающие косы».
А вообще, время к вечеру. И всё действие проходит в ночной Москве. И там люди тоже не работают. Ну, разве что где-то в конце:
«…идет человек с цилиндром за спиной и трубкой. Он опрыскивает деревья».
Как же, скажете, с переездом семьи Анны из старого дома в новый? Это ж ого, какие хлопоты… – Да. Но это не работа. Это – частное дело.
Не частное – выгрузка лошадей, которых в Москву везли на барже. Но и эта работа обойдена авторским вниманием:
«По широкому деревянному трапу на берег выводят лошадей. Их сопровождают женщины. Катя смотрит на лошадей. Рядом, зевая, стоит Павлик…
—
Лошади идут мимо кинотеатра «Ударник», выходят па Каменный мост. Они идут спокойно и неторопливо, их никто не подгоняет, копыта звонко постукивают об асфальт. За мостом лошадей ведут вверх по улице».
На погонщиков только одно слово дано: «ведут».
В Александровском саду – целуются… Правда, вот – работа:
«Катя [из Александровского сада] поднимается на пустую Красную площадь, идет к Мавзолею. Она видит торжественную смену караула».
Ну… Это просто, чтоб не было навязчивости в неработании.
А как выбрасывание в Москву-реку укротителем пистолета, из которого ему сегодня во время представления пришлось убить льва? Работа или нет? – Думаю, нет. Это для души. Он впервые стрелял и убил.
Не показана и работа киномеханика, показывающего кино (шкипер Алёшу повёл в кино). Да и кто её видит-то? Кино как бы само собой показывается.
Зато вот:
«Два раза бьют куранты. Катя идет переулками. На мостовой переговариваются в открытых люках два водопроводчика».
И вот:
«В Москве светлеет. Рабочий чистит циферблат огромных часов на высоте восьмого этажа. Он стоит рядом с минутной стрелкой, и стрелка раз в пять больше него».
Какие-то неожиданные работы – работами не воспринимаются. Особенно, вот, перегон самолёта без крыльев по Садовому кольцу в Шереметьево.
Ещё утром уже:
«Троллейбус уезжает. Катя снова бежит мимо расклейщиков афиш, молочницы…».
Всё так мимо, что об их работе не думается. Ну и дворники поутру показаны не метущими улицу, перестающими подметать и смотрящими, как Катя ведёт легковую вслед за собакой бывшего лётчика.
Женщины, наверно, из конезавода, ухаживавшие за лошадьми на барже (что не показано), на месте назначения лошадей передали их другим ухаживающим и, видно, спали там и утром вернулись на баржу. Работы – нет. Последний осколок труда такой:
«К барже подходит буксир. Павлик укрепляет на носу трос, и шкипер, босой, в простых брюках и без майки, помогает ему».
Я не пропустил ни одного слова, что было о работе. Среди всех необычайностей, что случились с Катей за ночь, впечатление, что работы на свете нет. А свободное время люди употребляют совсем не для творчества. А все, кто соприкасается с Катей, шатающейся по ночной Москве в поисках сбежавшего от неё жениха, очень остро реагируют, понимай, на её красоту. И у неё всюду завязываются пока дружеские отношения. И с укротителем львов, и с солдатами, ночующими в троллейбусе, чтоб не платить за гостиницу, и с калекой, летавшим на самолёте, а теперь только глядящим на него, и с велосипедистом, помогшим ей догнать утром уже уплывающую баржу.
Со всеми у неё в принципе мыслима любовь в будущем (так необычно у неё со всеми завязывается), — любовь, если им случится встретиться. То есть всё время висит потенциальная измена шкиперу? А он её любит, по словам Павлика, странно – «под видом мести». Анне, понимай, которая его прогнала, понимай, за то, что он вечно не дома, а плавает. Сам шкипер тоже само непостоянство. Ничего не сказать невесте и улизнуть в Москве к бывшей жене. Соблазнить у той их сына и чуть было не увезти его с собой. Вдруг бросить его спящим на скамейке на московской улице и удрать, ибо – дошло до него – не примет Катя жениха, вдруг явившегося с восьмилетним сыном. Но наибольшая взрывчатка – эта Катя. С нею, изобретательной, всё время что-то случается. Ну захотела, сидя в лодке, понежиться проточной водой – спустила ноги и руку с лодки в воду. Мало ей. Она разделась (догола?), пользуясь, что Павлик закрыл лицо загорая, и – в воду, взяв к лодке прикреплённую верёвку в руки. Ну ладно, так держись же за верёвку крепко. Легкомысленная – отпустила нечаянно. Хорошо, Павлик, чуткий, расслышал её крик, хоть радиоприёмник играл. Не моги ей мораль читать, шкипер, раз жених. Дразнит его. Бросает его белую перчатку под ноги лошади. Одну. Другую. Ей не нравится такое пижонство как белые перчатки. Она заигрывает с Павликом на виду у всех. Целует его. Только флегматичный характер того не даёт хода интриге.
С одной стороны, перед нами разворачиваются необычайные эпизоды творчества в частной жизни в связи с красавицей Катей в пику почти минус-приёмом показанным эпизодам скучной работы. С другой стороны, полным минус-приёмом предстаёт отсутствие какого бы то ни было поползновения людей начинать жить в сотворчестве, если не в творчестве, раз мы строим коммунизм.
Идеологические зануды киночиновники аж в будущем имели претензии к сценаристу Шпаликову и режиссёрам в их фильмах, что болтается там у них молодёжь без дела. В «Я шагаю по Москве» аж пришлось сделать одного из главных героев работающим в ночную смену, а другого – быть в Москве проездом.
А Шпаликова, подсознательно исповедовавшего настоящий социализм, работа как раз и не интересовала (она ж должна уйти на второй-третий план при коммунизме {роботы будут работать}, это только для болванов киночиновников она обязана была всё больше становиться первой жизненной потребностью, и требовалось этого предвестия ростки улавливать уже сейчас творцам лживого соцреализма). И, повторяю, подсознание Шпаливова в ужасе от полного афронта на этом фронте становления нового человека.
«Последний сеанс в кинотеатре. Как всегда, на таких сеансах мало пожилых людей. Пожилые люди любят ходить в кино утром, а сейчас зал полон молодежи.
Шкипер и Алеша сидят на балконе. Вокруг целуются, тихо разговаривают и лишь изредка посматривают на экран. Шкипер тоже мало смотрит па экран. Рядом спит Алеша».
(Я не знаю, творчество ли это – фигуры высшего пилотажа, какими занимался, наверно, бывший лётчик до аварии.)
Ужас Шпаликова от того, что дальше первого шага, полной ликвидации неграмотности в 30-х годах, в 60-х просматривается просто начало краха коммунистической перспективы (раз сама оттепель не помогает), — ужас выражен в этой опасной изменчивости Кати и шкипера. – Прекрасность нынешних советских людей в их частной жизни, сталкиваясь с опасностью их, нынешних, нравственной изменчивости дают подсознательный катарсис (ЧТО-ТО, словами невыразимое, но смутно чувствуемое). И этот катарсис поддаётся осознанию: осуществимость прекрасной их общественной жизни (жизни в творчестве и сотворчестве) улетает аж в сверхбудущее. То есть нет настоящего социализма и ничего с этим теперь не поделаешь.
Как от столкновения изменчивости лермонтовской золотой тучки, ночевавшей на груди утёса-великана, с красотой лазури, по которой тучка утром улетает, весело играя.
В конце велосипедист с Катей на раме догоняет баржу, буксир останавливают, Катя целует велосипедиста, бросается в Москву-реку и поднимается на лодку потом на баржу.
«На корме шкипер обнимает Катю. Восемь раз бьют куранты».
Счастливый конец, но… Какая взрывчатая смесь эти двое, нацеленных на… Скажу словами укороченной мною цитаты из Феофана Затворника: «Дело не главное в жизни, главное – настроение сердца». (Таков менталитет русского, да и советского, народа)
А мало ли что сердце в следующий момент захочет? Страшно за будущее. Твёрдая надежда лишь на сверхбудущее.
|
|
…такая зримая красота в этой неизбывности, что не может в принципе не быть снятия противоречия между этими позитивом и негативом. Что невыразимо “в лоб”. И потому, возможно, рождено подсознательным идеалом благого сверхбудущего.Самоцитата |
— А дайте слово адвокату дьявола!
— Пожалуйста,
Нет в фильме никакого горя от лжесоциализма, не ведущего к коммунизму. Ни минус-приёмом это скрыто, ни в подсознании автора. А есть просто умиление народом, чудным, отзывчивым, дружелюбным ко всем окружающим.
Эти открытые на ночь двери троллейбусов (и ведь не выдумка, можете проверить по сцене прохода ночью мимо троллейбусов главных героев фильма «Июльский дождь»). Это поднятие кос на берегу на приветствие с лодки. Эта абсолютная безопасность девушке ходить ночью по городу. Эта доверчивость калеки-лётчика – вручить девушке, имени которой он даже не знает, сказанувшей, что она в школе получила с аттестатом зрелости и водительские права, вручить ей свою легковую, а дорогу домой, мол, покажет собака. С ума сойти! А заблудившейся Кате согласиться пойти с шестью демобилизованными солдатами – те, мол, покажут, где кинотеатр «Ударник». А тем она просто нравится и им хочется с нею погулять, и они не знают, где тот «Ударник». И четверти мысли нет ни у неё, ни у них – зажать ей рот, затащить её в подворотню и изнасиловать. А эта её фантасмагорическая отзывчивость – согласиться дать чуждую легковую отвезти сбежавшую от родителей девушку и её парня во Внуково! И ведь читатели прочли-проглотили! И не заметили что там невероятности в кубе! Хорошо, пусть парень сумел к девушке на третий этаж забраться, раз она сама потом может с карниза этого этажа переступить на пожарную лестницу. Пусть родители девушки спят в другой комнате и не просыпаются при побеге. Пусть случилось, что парень и бывший москвич, и знает дорогу во Внуково, и умеет водить легковую. Но Катя-то, первый раз в Москве, может разве знать, как вернуться из Внуково в Москву, причём в то место, в котором собаку и её беглецы остановили (чтоб собака с этого места могла привести Катю к дому калеки-лётчика)? Уже столько житейских маловероятностей (для обывателей) произошло к этому месту, что и на откровенную невероятность уже не реагируешь во имя откровенной идеи: «Даёшь страну романтиков!».
А не ваше, горе-интерпретатор: «Даёшь благое для всех сверхбудущее!». Да ещё и коммунистическое.
Сколько известно про вас, горе-интерпретатор, с этим сверхбудущим, вы его в «Гамлете» почерпнули, маньеристком-де произведении позднего, послевозрожденческого Шекспира. Так ваш Аникст, это вам внушивший, пишет же бяки про сей стиль:
«…преобладают образы, связанные со смертью, гниением, разложением, болезнью…»
(Источник)
Шекспир же был в ужасе от надвигавшегося на Англию бедствия в виде капитализма, имени которого тот тогда не имел.
А у Шпаликова сплошь да рядом – прелесть-народ. Народ выступает как нравственно цельный. Что выражается отсутствием тире при прямой речи.
—
Так на то и художественное открытие у Шпаликова. Он через хорошее сегодня видит плохое завтра и опять хорошее послепослезавтра.
Он мягче Шекспира просто потому, что для него, как и для Лермонтова, перспектива плохого завтра была менее очевидной, чем для Шекспира и Достоевского.
Что извращённый социализм был его головной болью, говорит хотя бы название другого его сценария «Застава Ильича». Работа над этим фильмом началась даже на год раньше создания «Причала». Тот фильм зарубил сам Хрущёв.
Что для Шпаликова в 1960-м не совсем ясной была перспектива «плохого завтра», говорит хотя бы та ложь, которую он допустил в качестве запускающей его опасения, что внутренняя естественная сила частного интереса вскоре переборет внутреннюю естественную силу обновления человечества. Эта ложь – в том, что против течения, мол, плывёт в Москву баржа (сперва она проходит под Крымским мостом, потом причаливает у Малого Каменного моста). А это по течению, а не против. Но против ему было нужно, чтоб Катя, нечаянно выпустив из рук верёвку, не могла догнать караван буксир-баржа-лодка. И ндрав её обнаружился.
Недавно она была ещё хуже:
«Раньше я тоже хотела быть красивой. Такой красивой, чтобы из-за меня кто-нибудь даже застрелился. Но все это глупости».
И теперь ещё она падка на украшения. Шкипер её задумал воспитывать. Он накупил чешской бижутерии, подговорил Павлика подарить ей бусы из этих запасов, потом просит Катю их дать ему посмотреть и бросает за борт.
И на её тенденцию всех в себя влюблять только тончайшие намёки указывают.
А намёки на её бескрылость в общественном плане можно и вообще не заметить. Один – что она собралась замуж сразу после школы. Другой:
«Я их сам стирал!
Больше этого не будет. Ты ничего не будешь стирать».
Она его будет обстирывать. Она – противоположность рабфаковок 20-30-х годов в красных платках.
А прогрессист шкипер – неумелый инженер человеческих душ.
И сама послевоенная Россия воплощает отрицание прогресса. Смотрите выше третью цитату из киносценария. Как это почуял Шпаликов при рывке в космос и в атом? – Наверно, из-за остановки в общественном развитии. И ведь упомянутое «настроение сердца» Феофана Затворника вмещает в себя и пассивность.
Нет, народ изменился в советское время к 1960-му году – это реющее повсеместно у Шпаликова игнорирование понятия успех… Сама эта фабула – разрозненные эпизоды ночной Москвы о чём говорит. Никто никуда не стремится, не спешит. Тихо. Если и удирает влюблённая парочка в Новосибирск, так это необходимый рывок из совсем болота – игры в ресторане. А что потом? – Опять застой:
«…в Новосибирск.
Зачем? – удивляется Катя.
Жить, работать, в опере играть! – радуется он. – Я, конечно, в опере только зритель, и вообще у меня слуха нет, а она будет там играть, а я буду хвастать – моя жена в опере играет!»
Жалкая карикатура на мечту Маркса освободить человечество от невольного труда ради творчества.
Но какая мягкая ирония, с другой стороны. Ненацеленный человек и не заметит.
Можно подумать, что Шпаликов просто реалист, чует как трава растёт: через 4 года Хрущёва сместят и начнётся период, называемый застоем. А Шпаликов-де это чует.
Но реалисты не воспринимают мир экстремистски. А идеал сверхбудущего – экстремизм. И крах этого коллективистского экстремизма (не пустили фильм «Застава Ильича» в прокат), приводит к противоположному экстремизму, индивидуалистскому, к ницшеанству (в «Я шагаю по Москве» — см. тут). А ницшеанцы не боятся смерти. – Вот Шпаликов и покончил с собой в 1974-м.
Соломон Воложин
Много букв
Сценарий Геннадия Шпаликова «Причал» (читает Арина Постникова)
23 сентября 2019, 19:00
23 сентября 2019, 20:00
23 сентября 2019, 21:00
23 сентября 2019, 22:00
23 сентября 2019, 23:00
24 сентября 2019, 00:00
24 сентября 2019, 01:00
24 сентября 2019, 02:00
24 сентября 2019, 03:00
24 сентября 2019, 04:00
24 сентября 2019, 05:00
Киносценарий Геннадия Шпаликова «Причал» читает актриса театра и кино Арина Постникова. Совсем скоро по этому сценарий выйдет спектакль, а пока – слушаем…
Персоны
Много букв. Все выпуски
Все аудио
- Все аудио
- Много букв
- Моя Лола. Записки мать-и-мачехи
Видео передачи
Популярное аудио
Новые выпуски
«Это не похоже ни на что из того, что мы делали до сих пор». Стандартная фраза из интервью музыканта. Впервые я услышал ее от Олега Нестерова года три назад. Он пытался объяснить, в чем особенность нового материала группы «Мегаполис», но ясно было только, что музыка рождается в результате импровизаций и не похожа на песни в обычном понимании… Еще музыканты любят формулировку «это наш лучший альбом». Но такого Олег как раз не говорил (как стало понятно позднее, это и не альбом вовсе). Зато в какой-то момент в разговорах возникла тема «музыки к неснятым фильмам». Этот термин тоже придумал не он. Критики часто говорят так об инструментальной музыке, которая пригодилась бы для какого-нибудь кино. Но в случае с проектом «Из жизни планет» речь шла об очень конкретных вещах.
«1960-е — это большой культурный миф, но вот что касается кинематографа — это было на самом деле». Олег Нестеров любит эту фразу Александра Гениса. В какой-то момент группа «Мегаполис» наконец-то осознала кинематографическое измерение своей новой музыки. Это были нереализованные проекты самых ярких кинематографистов времен «оттепели».
В середине 1960-х на смену призам, которыми осыпали наши фильмы Канн и Венеция, пришло удушье. Только на «Мосфильме» осенью 1964 года было закрыто 7 из 28 картин, а к концу 1968 года, после подавления Пражской весны, поле нового кинематографа превратилось в грандиозное кладбище неснятых фильмов. «Осуществись эти замыслы — русское кино могло бы стать не просто лучше того, каким оно стало, но и вообще — другим, получив иную интенсивность, иной ритм развития и, самое важное, несравнимо более широкий диапазон поисков, их разветвленность и разнонаправленность,— писал киновед Валерий Фомин.— Но движение было блокировано, приостановлено, рассыпано на отдельные звенья, нарушилась взаимосвязанность и последовательность общего развития: то и дело изымались важные звенья, выпадали целые фазы вызревания новых тенденций, ампутировались пресловутые крайности».
«1960-е — это большой культурный миф, но вот что касается кинематографа — это было на самом деле»
Рассказать об этой прерванной эволюции — грандиозная задача. И, конечно, одной музыкой здесь было не обойтись. Олег Нестеров записал многие часы бесед с режиссерами, сценаристами, киноведами. Сценарии, по которым так и не были сняты фильмы, попали на веб-сайт, посвященный проекту. Другим его слоем стали истории их авторов. Третьим — лучшие фильмы 1960-х, которые можно смотреть онлайн. Четвертым — музыка. Из музыкальных набросков вырос разветвленный мультимедийный мир. Ничего подобного в отечественной практике и вправду не было.
В основе проекта — четыре истории, четыре фильма, прожившие «внутриутробную» жизнь, так и не родившись. «Причал» — любимый сценарий Геннадия Шпаликова, который должен был ставить Владимир Китайский, по словам Александра Митты, «первый гениальный человек во ВГИКе». Режиссер с трагической судьбой, сформулировавший идеи, которые впоследствии воплотили Андрей Тарковский, Василий Шукшин и другие мастера его поколения. «Семь пар нечистых» Владимира Мотыля — экшен, истерн, порог «Белого солнца пустыни». «Предчувствие» Андрея Смирнова — сценарий почти на 30 лет выдавленного из профессии автора «Белорусского вокзала» о его послевоенном детстве. «Прыг-скок, обвалился потолок» — история Геннадия Шпаликова о конце эпохи и о том, что «дело не в Советском Союзе, а в собственном несовершенстве».
«Этот проект показывает нашу страну такой, какая она есть на самом деле»,— говорит Олег Нестеров. «Разыгрывая» с многолетними соратниками новые пьесы, он неожиданно набрел на культурный пласт, за который сейчас схватиться бы ответственным за духовные скрепы товарищам. Это ведь еще и очень конвертируемый продукт — имена, известные на весь мир, много музыки, не требующей перевода, модные технологии. Но Нестеров пока справляется собственными силами, силами своей команды и силами поклонников, которые охотно жертвуют деньги на проект. 17 апреля будет запущен сайт и выйдет альбом, а 30 апреля состоится презентация всей затеи в «Гоголь-центре».
4 неснятых фильма 1960-х, оживших в проекте «Из жизни планет»
«Причал», 1960 год
Режиссер: Владимир Китайский
Сценарий: Геннадий Шпаликов
Геннадий Шпаликов:
…Почти все, что я делал, я немедленно вычеркивал из сознания, кроме нескольких кусков «Причала».
Юлий Файт:
Это был первый большой игровой сценарий Шпаликова. Абсолютно светлая, какая-то удивительно прозрачная вещь с любимой Москвой в главной роли. Это вообще открытие Шпаликова — такая Москва: живая, непосредственная, обаятельная…
Из стенограммы обсуждения первого варианта сценария в 3-м творческом объединении «Мосфильма», 11 марта 1960 года:
…Москва, которая является фоном действия, выглядит в сценарии несколько вообще, в ней не хватает знакомых нам черт.
Савва Кулиш:
Володя Китайский погиб в 25 лет. Должен был снимать «Причал» по сценарию Гены Шпаликова, но все это переносили, он покончил с собой. С моей точки зрения, он был гений. Так бывает в истории кино, когда что-то не происходит. Если бы картина Абрама Ромма «Строгий юноша» вышла в 35-м году, а не была положена на полку, то все направление, сделанное Антониони,— съемки длинными кусками, монтаж внутри кадра,— появилось бы на четверть века раньше. А так был пропуск, а потом в другом месте это придумывают снова. Так и Володя Китайский оказал огромное влияние на мое поколение в кино.
«7 пар нечистых», 1963-1965 годы
Режиссер: Владимир Мотыль
Сценарий: Владимир Мотыль, Вениамин Каверин, по одноименной повести Вениамина Каверина
Владимир Мотыль:
Ночь с 7 на 8-е января 1965 года
Весь 64-й я знал, каким будет мой фильм (знал с конца 63-го). Возможно, кто-то на Западе знал что-то подобное параллельно и сейчас завершает «мои открытия». А я?…
У нас, чтобы не замшеть, надо думать, если не на десять, так на пять лет вперед. «Семь пар» могла бы быть первооткрытием новых средств в киноязыке.
(из неизданных дневников)
Страница дневника Владимир Мотыля
Фото: из личного архива режиссера
P.S. МОЯ ФАНТАСТИЧЕСКАЯ КИНОБИОГРАФИЯ
Из XV лет:
VIII, 6 месяцев на три постановки.
VI, 6 месяцев на неосуществленные 21 затею.
21/3=7.
На каждый поставленный фильм 7 непоставленных: (8 заявок, 8 сценариев, 4 конкретных замысла, 1 режиссерский сценарий).
(из неизданных дневников)
Из письма председателя Госкомитета по кинематографии Алексея Романова Вениамину Каверину (19 января 1965 года):
…обстоятельства, в которых развертывается действие в повести и сценарии, подбор действующих лиц, в особенности, главных персонажей, их специфические характеристики не дают оснований надеяться, что мы не получим еще один фильм, пронизанный от начала до конца заранее заданной мрачной атмосферой, едва ли пригодной для воплощения героико-патриотической темы.
В канун 50-летия Советской власти хочется видеть на экранах страны художественные ленты большого общественного звучания. Созданию их в ближайшие два года будут посвящены все силы и средства советского кинематографа.
С глубоким уважением А. Романов.
Из письма Вениамина Каверина главному редактору Государственного комитета по кинематографии Александру Дымшицу:
…Сценарий писался в одной обстановке, а рассматривался в другой, и был отклонен по причинам, не имеющим ничего общего с искусством.
Вся эта история продолжается уже больше года. Боязнь ответственности перемешивается в ней с ханжеством.
Без сомнения, все это представляет собой любопытный материал для небольшого художественного произведения, которому я, может быть, постараюсь уделить время.
С уважением В. Каверин
«Предчувствие», 1953-1976 годы
Сценарий: Андрей Смирнов
Андрей Смирнов:
Мне казалось, что сценарий будет более всего о смерти Сталина, о конце одной эпохе и о начале другой, о том, как эти события преломляются в частной жизни мальчишки.
Рукопись сценария «Предчувствия» Андрея Смирнова
Фото: Фото из фондов Государственного центрального музея кино
Но в ходе работы рамки сюжета сами собой стали расширяться до антитезы «подросток — окружающий мир», и в этом широком противоположении такие разновеликие события, как первая любовь или возвращение деда из тюрьмы, становятся равно важны и способны, не имея отношения одно к другому, сплетаться в единое движение сюжета.
…Предчувствие любви, страданий, жестокости мира и его сладости, шире — предчувствие свободы, еще шире — самой живой жизни.
Кончив сценарий, я обрел уверенность. Что, впрочем, не помешало его закрыть.
«Прыг-скок, обвалился потолок», 1970-1974 годы
Сценарий и режиссер: Геннадий Шпаликов
Геннадий Шпаликов:
Все дело не в Советском Союзе, а в собственном несовершенстве.
Открытка с автографом Геннадия Шпаликова
Фото: Фото из фондов Государственного центрального музея кино
Сергей Соловьев:
Он долго писал, он вообще писал это не как производственный сценарий, он писал как бы для себя… «Ты внимательней их читай, это цепь жизненных наблюдений, это не отвлеченная драматургия «для дяди»».
Павел Финн:
Но в какой-то момент время разлюбило Шпаликова. Оно все больше и больше наливалось ртутью, железом, все дальше отходило от «оттепели».
Использованы материалы сайта «Из жизни планет»
««Причал» – первый сценарий Шпаликова, который так и не сняли, потому что режиссёр Владимир Китайский за неделю до съёмок покончил с собой. Но всё же это очень светлая история. Для меня она про растерянное и неуклюжее счастье».
Режиссёр Данил Чащин.
Геннадий Шпаликов
Лирическая ностальгия
В последнее время российский, как и мировой театр, все активнее осваивает сопредельное пространство кинематографа: дело даже не в видеопроекции, без которой сегодня обходится мало какая постановка, а в возникновении особого направления – сценических версий знаменитых, классических, «старых добрых» лент.
Театр «Человек», как то ему свойственно, идет еще дальше, в попытке воссоздать на своей маленькой сцене особый мир киносценария, который был некогда запущен в производство, но никогда так и не был снят. «Причал» – это первая крупная работа Геннадия Шпаликова (1937 – 1974), человека, наряду с Тарковским и Шукшиным, «определившим художественное лицо отечественной кинематографии второй половины XX века».
Слово режиссеру спектакля, номинанту Национальной театральной премии «Золотая маска» Данилу Чащину:
Наш «Причал» – своего рода воспоминание, попытка восстановить неснятое кино, снять его «в голове». Этот текст невозможно воспринимать отдельно от личности Шпаликова – художника, который во многом создал тот самый осязаемый дух «оттепели» на экране, а впоследствии предпочел – вслед за режиссером неснятого фильма Владимиром Китайским – добровольно уйти из жизни, будучи еще достаточно молодым человеком. Для нас было важным попытаться передать это настроение «обреченного счастья» и растерянности: жить, в общем-то, хорошо, но как жить – непонятно. За оттепелью следуют новые заморозки, и мираж, который ты видишь, вот-вот развеется. Все, что ты можешь сделать, – запомнить, зафиксировать его. «Причал» – это импрессионистский этюд, попытка уловить светлое и яркое сегодня, которое уже завтра станет «вчера».
В основе «лирической ностальгии» для четырёх актёров – сценарий Геннадия Шпаликова «Причал», запущенный в призводство в 1960-м году, но так и не превратившийся в фильм. Цензура ни при чём: съёмки сорвались из-за самоубийства режиссёра Владимира Китайского
.
Китайский повесился в подмосковном лесу; сам Шпаликов – сценарист «Заставы Ильича», «Я шагаю по Москве», режиссёр «Долгой счастливой жизни» – покончит с собой также, повесившись, 1 ноября 1974 года, в Переделкине, оставив предсмертную записку «Вовсе это не малодушие, – не могу я с вами больше жить. Не грустите. Устал я от вас. Даша, помни. Шпаликов». (Даша – дочь от второго брака, с актрисой Инной Гулаей). Этой информации нет в спектакле: Данил Чащин честно переносит на сцену киносценарий – как самостоятельное произведение.
«Причал» в «Человеке» – это именно рассказ о девушке Кати и её женихе-шкипере на улицах летней ночной Москвы, а не спектакль о судьбе автора текста.
Можно быть в курсе биографии Шпаликова, а можно и не быть (не всякий зритель, скажем, «Чайки», осведомлен, как жил и умер Чехов), но и без такого печального знания нельзя не услышать трагическое звучание этой лёгкой, прозрачно-воздушной инсценировки.
История, впрочем, присутствует – в декорации Вани Боуден и Михаила Заиканова. Полки по периметру сцены постепенно заполняются «музейными» экспонатами, рассмотреть которые можно после спектакля. Это фотографии – Шпаликова, Китайского, Хельмута Дзюбы, который должен был выступить сопостановщиком фильма, и актёров, предполагавшихся на роли. Игрушечная модель такси, теннисные мячики, государственный казначейский билет 1947-го года достоинством в один рубль. Горшки с комнатными растениями, пачка «Герцеговины Флор». Листок, на котором рукой Шпаликова выведено: «Этот сценарий написан для Светланы Светличной в роли Кати».
Связь вещей с действием иногда ассоциативная, иногда – прямая:
приёмник «Турист» упомянут в сценарии, горшки же явно возникли из эпизода переезда жильцов старого дома, среди которых шкипер находит своего сына; и они же – чёткий символ тихого мещанского уюта, к которому стремились миллионы строивших оттепельную столицу, а творческие единицы – вроде Шпаликова – бежали, куда глаза глядят. Хотя бы в утопическую, населённую романтиками и чудаками Новую Москву. Среди «экспонатов» есть афиша великого фильма Жана Виго «Аталанта» (1934), герои которого тоже живут на барже: Чащин проводит точную параллель с французским романтическим шедевром, русской версией которого мог бы стать «Причал».
«Причал» уже в нулевые экранизировал режиссер Юрий Кузин – в фильме «Ковчег» он механически перенёс действие в современность, вышло вульгарно и фальшиво, потому что нет больше той Москвы, тех людей и тех причалов. Самым пронзительным обращением к сценарию неснятого фильма стал музыкальный проект Олега Нестерова «Из жизни планет» (загляните по ссылке на сайт – там уйма интересного). В спектакле-концерте Нестеров цитировал Шпаликова: «Дело не в СССР, дело в собственном несовершенстве». Про это – собственное, сокровенное, несовершенство и смятение, надежды и томление – и работа Чащина.
«Причал» – про время; не в смысле эпохи, но в смысле бега дней;
это время – в дыхании и настроении; в бое кремлёвских курантов, с властной беспощадностью отмеряющих часы, и чёрно-белой сновидческой ряби титров несуществующего фильма. В ритме, с которым играется текст, в интонационном диапазоне между безмятежной, как в состоянии блаженного опьянения, радостью и трезвой похмельной горечью. Это очень динамичный спектакль – притом, что сценическое движение сведено к минимуму, да и не развернуться особо на крошечной сцене даже камерному актерскому составу.
«Причал» поставлен в Московском драматическом театре «Человек» – легендарном театре-студии 1980-х, основанном Людмилой Рошкован (с сентября 2018-го коллектив работает под художественным руководством актёра и режиссёра Владимира Скворцова), одном из самых маленьких пространств столицы. Зал рассчитан едва ли больше, чем на полсотни человек; Светлана Светличная, с которой мы смотрели спектакль в один вечер, 15 февраля 2020 года, выйдя на сцену по окончании, сравнила этот зал с «гаражом». Гараж – не гараж, но пространство доверия, интимного соприсутствия с актёрами, которые, вроде бы, ничего особенного и не делают.
«Причал» даже как-то странно описывать – тихий свет, немного музыки, всего четыре исполнителя – Арина Постникова, Андрей Савостьянов, Александр Соколовский и Антон Шурцов, разделяющие между собой всех героев.
Десятки второплановых и двух главных – шкипера медленно плывущей по Москве-реке баржи и его невесту Катю. Дороги влюблённых расходятся после того, как судно швартуется у Малого Каменного моста, напротив «Ударника». Когда начинается ночь в городе неспящих – ночь странных встреч.
Хрупкий атмосферный текст – и артисты эту хрупкость превосходно передают. Они чувствуют и литературную ценность сценария, разительно отличающегося от современной кинодраматургии. У Шпаликова – не техзадание режиссёру с ремарками «зтм», «нат.» и «инт.», но прекрасная проза поэта.
Текст, который не шагает – плывёт по почти сказочному ночному городу.
Был такой город на самом деле или это только мираж, часть оттепельной мифологии – открытый вопрос. Но вот в благодарственной речи Светланы Светличной, вышедшей на сцену после аплодисментов, не раз прозвучало «Вы – настоящие». Так и есть: «Причал» сделан настоящими людьми, и всё в нём – настоящее. Чащин – автор очень разных спектаклей (сравните, насколько «Причал» отличается от бравурной цветистой мелодрамы «Горка» по Алексею Житковскому в Театре на Таганке или от «ужастика» по Даниилу Андрееву «Смерть и чипсы» в «Практике»), но в каждом них есть осмысленность высказывания (помимо, конечно, таланта и смелости в работе с полярными стилями). И очень сильная эмоциональная составляющая. «Причал» и ласкает, и тревожит; всё, что я мог сказать по окончании – фраза из романа Людмилы Петрушевской (чей «Чинзано» был когда-то сенсационно поставлен в «Человеке» Романом Козаком») «Время ночь». «Простите, слёзы».
Судьба и творчество Геннадия Шпаликова стали объектом интереса в русском искусстве 2010-х. Лидер группы “Мегаполис” Олег Нестеров создал музыкальный ностальгический спектакль “Из жизни планет”, где возрождались из небытия судьбы обреченных гениев уходящей “оттепели” и их неснятые фильмы. Именно этот проект (его адрес в Интернете http://www.planetslife.ru), а также книга воспоминаний Андрея Крыжановского инициировали внимание к сценариям Шпаликова в русском театре.
В сезоне 2019/2020 в России дважды поставили сценарии Шпаликова: Борис Павлович в Омской драме, Данил Чащин — в московском театре “Человек”. Омский спектакль называется “Причал. Воздух детства” и включает два сценария автора, первый и последний; между ними заключена творческая судьба автора, успевшего пережить очарование “оттепели” и бесповоротное разочарование в жизни как таковой.
Московский же спектакль Данила Чащина представляет первый сценарий Шпаликова. “Причал” — история о том, как одна теплая ночь открывает двум влюбленным людям, по отдельности, гостеприимную и непредсказуемую Москву.
Сцена совсем невелика. За спинами артистов полки с архивными папками, на них время от времени транслируется видео; сбоку в проеме виден силуэт подсвеченной Шуховской башни. Стены справа и слева оформлены как неглубокие полки-ячейки, на которые артисты в течение спектакля расставляют документальные свидетельства жизни Шпаликова и его неснятого “Причала”. В финале зрители, словно настоящие посетители мини-музея, тянутся к стенам, чтобы рассмотреть документы (художники Ваня Боуден и Михаил Заиканов): фотопробы артистов, страницы сценария, суровые заключения запрещающих комиссий.
Данил Чащин отказался от идеи переделывать сценарий в пьесу: звучит полный текст Шпаликова, его поэтические и лаконичные ремарки. Четверо артистов — Арина Постникова, Андрей Савостьянов, Александр Соколовский, Антон Шурцов — говорят о своих героях и от их имени, перевоплощаются, быстро присваивают разные роли, разыгрывают комические сценки. И все это с интонацией незамутненного, нездешнего счастья: жанровый подзаголовок спектакля — “Лирическая ностальгия”.
“Причал” из тех текстов, которые трудно воспринимать вне контекста прошедшего времени. И невозможно — вне судьбы автора, самоубийство которого накладывает несмываемый отпечаток на лирическую, зачарованную интонацию текста. Если в спектакле Павловича даны альфа и омега, старт и финиш работы Шпаликова-сценариста, то Чащин берет только начало, только чистое ожидание светлого будущего.
История-то, честно говоря, выглядит странно. Два вроде бы влюбленных человека, довольно жестко борющихся за власть в паре, жених и невеста, ночью разлучаются и бродят по Москве. Бурлящая жизнью, дерзкая Катя (Арина Постникова) встречает самых разных людей и, по нынешнему разумению, бездумно рискует: радостно заговаривает и сотрудничает с самыми разными необычными незнакомцами, вплоть до группы солдат в троллейбусе, рискуя не только опоздать на свою баржу. Но летняя благодушная Москва дарит только радостные встречи, маленькие откровения, свидетельствующие об одной глобальной истине: мир добр.
Еще сложнее в аспекте морального выбора история жениха, шкипера (Андрей Савостьянов), который, в общем-то, занимается киднеппингом: похищает у бывшей жены восьмилетнего сына, а потом, пошатавшись с ним по столице, легкомысленно оставляет ребенка спать на скамейке.
Эта разлитая в тексте вера в благодушие Вселенной очень умиляет, но и отчасти настораживает. А в историко-биографической перспективе приобретает и вовсе драматический характер: вера в то, что “друга ты никогда не забудешь, если с ним повстречался в Москве”, кажется отчаянной попыткой заглушить какие-то другие настроения и ощущения, куда более мрачные.
Наверное, главным вопросом становится именно этот: как сегодня на сцене воплощать историю, которая не была снята, историю исторически обреченного оптимизма? Данил Чащин, с одной стороны, сразу задает историческую дистанцию, но с другой — как будто стремится вернуться туда, где ходят и ездят по ночной столице разные чудики: равно прекрасные и неповторимые, равно индивидуальные и далекие от общих норм.
В интонациях артистов, в особенности Арины Постниковой, звонкой струной звучит умиление, мечта о том времени, когда улицы были дружелюбны ко всякому пришельцу и ко всякой мечте. Девушка воплощает образ независимой и гордой красотки; мужчины — верных товарищей и целомудренных кавалеров. Несмотря на непоследовательное поведение страстного и травмированного человека, и шкипер кажется положительным и надежным парнем из прекрасного далека.
Кажется, этот флёр бесконечного ожидания счастья, чуть сглаженный лирическим туманом, наброшен на текст вполне всерьез. Или нет? Или в интонациях артистов звучит ирония по отношению к такой наивной попытке Шпаликова облагородить и высветлить окружающее? Я не вполне разобралась, пока смотрела спектакль. Думаю об этом и сейчас.
Есть ощущение, что авторы постановки стремились сделать ярче противопоставление документальной и фиктивной частей, Музея Шпаликова — и истории о ночной “оттепельной” Москве. И Москва получилась такой теплой и карамельной, что сияющие глаза людей того времени, прекрасного прошлого, надолго затмили суровые реалии документальных материалов. Хорошо это или плохо? Решать, наверное, каждому зрителю. Но лично мне кажется, что ностальгических рассказов о советском прошлом у нас и так немало, это своеобразный тренд последних пары десятилетий.
В театре «Человек» поставили спектакль по «Причалу» Геннадия Шпаликова
Драматург ушел из жизни вслед за режиссером
В театре «Человек», лет тридцать назад ставшем местом притяжения театральной Москвы, а с недавних пор возглавляемом актером Владимиром Скворцовым, поставили ранний сценарий Геннадия Шпаликова. Фильм «Причал» должны были снять на «Мосфильме», но он так и не появился на свет после добровольного ухода 25‑летнего режиссера Владимира Китайского. В 1974‑м покинул этот мир и Геннадий Шпаликов. Ему было 37.
Сам он писал о том, что все, что делал, немедленно вычеркивал из сознания, кроме нескольких кусков «Причала». Когда-то Сергей Соловьев уже ставил его со своими студентами, был и спектакль в «Ельцин-центре», как попытка расследования того, что же произошло с картиной. И вот теперь в небольшом зале «Человека» на 50 мест попытались «Причал» прочитать — легко, по-шпаликовски, но с невыразимой тоской, истоки которой сложно объяснить. Пришедший на спектакль режиссер Юлий Файт видел все три театральные адаптации, и последнюю оценил. Сам он снял в молодые годы короткометражку «Трамвай в другие города» по сценарию Геннадия Шпаликова, у которого небольшой эпизод пассажира трамвая с книгой в руках. Файт учился в той самой легендарной мастерской Михаила Ромма, где его сокурсниками были Тарковский, Шукшин, Митта, Александр Гордон. Поступали они в 1954‑м. Среди них и Владимир Китайский — детдомовец из Новочеркасска, писавший стихи, изданные годы спустя в Антологии русской поэзии Евтушенко. Те, кто знал Китайского, вспоминают, что не выдержал он испытания «Мосфильмом», когда ему, начинающему режиссеру, в пору работы над дипломной картиной «Причал» вправляли мозги идеологи, объясняя, что можно, а что нельзя. По другой версии, Китайский покончил с собой из-за безответной любви к актрисе Людмиле Абрамовой, которая должна была сыграть главную роль, а позднее стала женой Высоцкого.
В небольшом пространстве «Человека» априори создается атмосфера соучастия зрителя. Четверо актеров как на ладони: девушка — Арина Постникова, и трое мужчин — Андрей Савостьянов, Александр Соколовский и Антон Шурцов. Вместе с ними молодой режиссер Данил Чащин поставил спектакль, идущий чуть больше часа, пытаясь, как он сам говорит, снять неснятое кино в голове, импрессионистический этюд, и уловить светлое и яркое сегодня, которое уже завтра станет «вчера». Слушая текст Шпаликова, думаешь о том, что надо было ему встретить на своем пути Марлена Хуциева и Георгия Данелия, чтобы стать тем Шпаликовым, каким мы его полюбили. Но вначале был все-таки «Причал» и только потом измотанная цензурой и лично товарищем Хрущевым «Застава Ильича» и «Я шагаю по Москве». Но интонация всюду узнаваемая — шпаликовская.
На сцене — четыре стула-трансформера, полки, перекрывающие экран, на котором идут титры и кадры несуществующего фильма. В финале актеры расставляют по полочкам фотографии и документы, рассказывающие о нереализованном сценарии. В одном из теперь уже артефактов ушедшей эпохи, датированном 1960 годом, приводится список рекомендованных для переговоров и проб штатных артистов Центральной студии киноактера. Шкипер там один — Анатолий Кузнецов, ныне известный широкому зрителю как тов. Сухов из «Белого солнца пустыни», как и исполнитель роли укротителя львов Сергей Мартинсон. На девушку с виолончелью предполагалась молоденькая и худенькая Наталья Крачковская. Их портреты тоже выставлены. Среди претенденток на главную роль нет упоминания первых красавиц тех лет — Светланы Светличной и Марианны Вертинской, которых мы увидим в «Заставе Ильича». Но их портреты выставлены, а кандидатуры рассматривались. Светлана Светличная собиралась на премьеру в «Человек», но непредвиденные обстоятельства помешали ей прийти.
В рукописном заявлении третьего творческого объединения «Мосфильма» в музыкальный отдел киностудии речь идет об участии композитора Микаэла Таривердиева, кандидатура которого утверждена режиссурой фильма и санкционирована худруком третьего объединения Михаилом Роммом. Режиссера было два — тов. Китайский В.Б. и тов. Дциуба Г., как указано в документах. Второй — однокурсник Китайского — немец Хельмут Дзюба.
Самому Шпаликову редакторы прислали письмо, в целом одобряющее его сценарий, особенно эпизоды, связанные с блужданием Кати по Москве, но указаны и недостатки. Скажем, такой: «Те встречи, которые переживает Катя, никак не отражаются на ее характере и на сюжете сценария в целом», а «Москва, которая является фоном действия, выглядит в сценарии еще несколько вообще, в ней нехватает (в одно слово. — С.Х.) знакомых нам черт». Все это сильно подействовало на Китайского, и чем обернулось, теперь мы знаем, и сколько лет было предано забвению. В спектакле об этом ни слова, но уже за попытку воссоздать интонацию оттепельного времени — спасибо, за самолет на улицах Москвы, поездки в автомобиле со случайными попутчиками, фантастическую беззаботность (только кажущуюся) и необъяснимую грусть, разлитую в воздухе, который скоро будет перекрыт.
Опубликован в газете «Московский комсомолец» №28159 от 24 декабря 2019
Заголовок в газете:
Смертельный «Причал»
У Данила Чащина спектакли все разные и заранее не угадаешь, попадешь на спорный молодежный эксперимент с хрустом чипсов под ногами или на «конвенциональную», «буржуазную» мелодраму, на технологически навороченный блокбастер или вот на такой непритязательный внешне, «настроенческий», «человеческий», камерный «Причал». В основе постановки — давнишний, ранний киносценарий Геннадия Шпаликова, фильм по которому успели в 1960-м запустить, но так и не сняли, один из назначенных со-режиссеров Владимир Китайский покончил с собой, а спустя годы его примеру последовал и драматург; рассказанная в сценарии история, между тем, скорее ведет к «оптимистическому» финалу, хотя даже и без знания контекста (как общеисторического, так и касающегося судеб авторов) чувство обреченности не то что героев, но и благодушного «оттепельного» мира, где они небезмятежно, однако, по-своему гармонично существуют, подспудно ощущается.
Сюжет предполагает освоение множества локаций, беспрестанное перемещение героев в пространстве, и не только пешком, но и с привлечением всевозможных видов транспорта (от гужевого до автомобильного и от речного до воздушного!), к тому же по двум параллельно развивающимся, в начале размыкающимся и смыкающимся лишь под конец заново сюжетным линиям. Из того ли то из города из Мурома с Оки плывет баржа, на ней шкипер (гусары, молчать!), матрос Павлик и примкнувшая к ним девочка Катя. В отличие от девочки Нади, героини позднейшего сценария Геннадия Шпаликова, но тоже не дошедшего до экрана, а тоже только до сцены и только сейчас — в «Современнике» его поставил Иван Комаров —
https://users.livejournal.com/-arlekin-/4267592.html
— Катя не озабочена серьезными общественными проблемами, но влюбленному в нее шкиперу от того не легче; он даже просит матроса Павлика дарить Кате импортные стеклянные бусы, чтоб иметь повод этим фактом возмущаться, как бы ревновать, потому что других поводов к личному контакту с Катей старый речной волк не находит. Баржа тем временем идет на Москву и причаливает возле кинотеатра «Ударник» вечером, после чего дороги Кати и шкипера до утра расходятся. Пока шкипер навещает бывшую жену, снова беременную от нового мужа, и забирает у нее их общего восьмилетнего сына Алешу, девочка Катя идет шагает по ночной Москве, встречая то знаменитого укротителя тигров, опечаленного тем, что вынужден был пристрелить набросившегося на него любимца, то оголодавших по девушкам солдат, готовых Катю провожать хоть до утра, не зная дороги, то виолончелистку, вместе с виолончелью убегающую через окно из родительской квартиры, чтоб с женихом улететь в Новосибирск — в общем, проникается «атмосфэрой оттепели», и после такого новая встреча Кати со шкипером неизбежно окажется воссоединением любящих сердец, чему подрастающий ребенок от первого брака второго, разумеется, не помеха.
Наверное, кому-то подобная ретро-милота проникает в самое сердце, мне же, черствому, сухому, бессердечному, скорее любопытно следить в плане сюжета за перемещениями героев по ночной Москве рубежа 1950-х-1960-х, пока бой кремлевских курантов отсчитывает часы до утра, а в плане формы спектакля за тем, как крошечное пустое пространство заполняется постепенно музейными артефактами — фотографиями с кинопроб (на укротителя, между прочим, Сергея Мартинсона прочили!), копиями производственных документов вроде договора с Микаэлом Таривердиевым на музыку к будущему фильму (в итоге музыка к неснятой картине тоже не была написана, в постановке использованы фрагменты из других саундтреков Таривердиева с добавлениями из Шнитке), винтажные предметы быта (папиросница «Герцеговина флор», радиоприемничек…) — к финалу превращая сцену в выставочный зал, который по окончании действия можно еще долго осматривать. Вообще, если разобраться, события, изложенные сценаристом, воспринимать в лирической тональности сегодня можно лишь задним числом, с оглядкой на образ жизни и мысли, давно утраченный, потому что в свете нынешнего дня они предстанут чернушным нагромождением криминальных патологий, от абьюза и похищения детей до жестокого обращения с животными.
Но условность, минимализм и общая камерность решения позволяет, обходясь почти без иронии по отношению к персонажам и их переживаниям (дозы которой лично мне, может быть, в спектакле и не хватило…), не впадать в слезливость, сохранять дистанцию и временнУю, и эмоциональную. Спектакль заявлен по сути как «реконструкция» неслучившегося фильма, а по форме приближен к читке, где четверо актеров примеряют на себя все роли, хотя Андрей Савостьянов выступает преимущественно за шкипера, Арина Постникова за Катю (но также и за бывшую жену шкипера, и за случайную девочку, подзывающую к нему сына с игровой площадки), Александр Соколовский и Антон Шурцов за всех остальных, от матроса до солдат. Художники Ваня Боуден и Михаил Заиканов помещают их в обстановку библиотечного архива, хранилища нереализованных фантазий — полки, папки, лесенки-стремянки, складывающиеся в стульчики; в правом проеме задника виднеется макет Шуховской башни. Так внутренняя фабула «Причала» о вроде бы счастливом воссоединении жениха с невестой перетекает в «рамочный» сюжет о неснятом фильме — рассвет на Москва-реке застает шкипера и Катю (опоздавшую к причалу, и все же благодаря еще одному встречному-поперечному велосипедисту нагнавшую баржу возле Крымского моста) вдвоем, но лирический апофеоз оттеняется сознанием, что романтический вымысел сценариста не воплотиться даже на экране, а по жизни закончится удавкой.