Птичка пушкина какой праздник

Приблизительное время чтения: 1 мин.

Выпускать птиц из клеток – красивый весенний обычай, связанный с праздником Благовещения Пресвятой Богородицы.

Жаворонков, голубей, синичек и других лесных птиц ловили, сажали в клетки, а потом символически отпускали в небо при большом скоплении людей. Например, на рыночной площади. В народе считалось, что птички, выпущенные на волю, станут ходатаями за человека перед Богом, «попросят за того», кто дал им свободу. Обычай напоминал о евангельской истории – о том, как Архангел Гавриил возвестил Деве Марии, что она родит Спасителя всего мира.

В этот день, как пишет этнограф Д. К. Зеленин, в селах пели особые «песни-веснянки». Например, вот отрывок из песни, которую в 1901 году записал поэт Аполлон Коринфский в Симбирском Поволжье:

Синички-сестрички,
Тетки-чечотки,
Краснозобые снегирюшки,
Щеглята-молодцы,
Воры-ворбьи.
Вы по воле полетайте,
Вы на вольной поживите,
К нам весну скорей ведите!
За нас Божью Мать молите!

Об обычае выпускать птиц на Благовещение мы можем прочитать в одном из писем А. С. Пушкина: «Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в Светлое Воскресение выпускать на волю птичку? вот вам стихи на это». К письму, адресованному Гнедичу, поэт приложил свое стихотворение:

В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины;
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.

1823 год

Исследователь русского языка В. И. Даль тоже упоминал об этом обычае: «Благовещенье — птиц на волю отпущенье».

Рекомендовано для использования на уроках ОПК

 Фото Юлии Маковейчук

ВикиЧтение

1115 вопросов священнику
раздел сайта ПравославиеRu

Мы точно не знаем, когда они замыслили это соревнование. Но знаем участников, каждый из которых оставил по восьмистишию. Пушкин, Дельвиг, Туманский.

Кто такой Фёдор Антонович Туманский? Главное – не перепутать его с двоюродным братом, Туманским Василием, которого Пушкин с доброй иронией вспоминал в «Путешествии Онегина»:

Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на нее взирал.

Этот Василий Иванович частенько писал и публиковал стихи – вполне почтенные, на уровне (уж простите за неуместные ранжиры!) хорошего третьего ряда пушкинской плеяды. А, кроме того, был политиком, заметным даже из европейского монокля и попечителем Полтавской гимназии. По словам мемуариста, «имел вид не вполне праздный». Все Туманские – малороссийские аристократы, многие стали крупными дипломатами Российской империи.

А Фёдор Антонович был русским консулом в Яссах, а позже – в Белграде. Пока служил в Яссах – частенько наведывался в Кишинёв, где жил ссыльный Пушкин. Приятельствовал Туманский и с Дельвигом. Сохранилось меньше десяти стихотворений Фёдора Туманского. Он был истинным «высоким дилетантом», литературного честолюбия не имел. А взлёты случались.

По-видимому, он тяготился службой, уставал от интриг, от суеты – и свои поэтические увлечение оберегал от схожих тягот. По немногим сохранившимся строкам Туманского видна душа искренно, даже простодушно верующего человека. Без надменности, без светского холодка.

Ну, а теперь – о главном. «Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в Светлое Воскресение выпускать на волю птичку? вот вам стихи на это», – писал Пушкин Гнедичу из Кишинёва, посылая ему новые стихи.

Традиция эта не везде была связана именно со Светлым и в наше время если возрождается, то не повсеместно. Более распространён другой повод из церковного календаря, вошедший в поговорку: «Благовещенье— птиц на волю отпущенье». Это и сегодня привычно. Благовещенье – предчувствие пасхального воскресенья. Из-за этого возникла путаница, многие относят стихи о птичке к Благовещенью.

Но в Петербурге было заведено отпускать птиц именно на Пасху: «В Страстную неделю и в неделю Светлого Воскресения разносят птичек в клетках, как-то: жаворонков, синиц, подорожников и продают их, с условием на выпуск», – пишет Терещенко, исследователь русских народных традиций. И Пушкину «на чужбине» припомнилась именно петербургская Пасха. Быть может, тогда, в 1823-м году, ему и в Кишинёве удалось выпустить из клетки какую-нибудь канарейку? Поверим поэту на слово.

Кто предложил устроить это замечательное соревнование – теперь уж неизвестно. Об этом поэтическом турнире мы узнаём из краткого рассказа Льва Сергеевича Пушкина – понятно, чьего брата. Лев Пушкин дружил с Фёдором Туманским.

Это было весной 1823 года – незадолго до Светлой. Неизвестно, в какой день они ударили по рукам и когда каждый из них написал своё восьмистишие: датировка (в особенности в случае с Туманским) вызывает споры. Три стихотворца – Дельвиг, Пушкин и Туманский – задумали соревнование. Написать экспромтом по восьмистишию на заданную тему. Приближалась Пасха – и припомнился тот самый обычай. Задали и размер – четырёхстопный ямб.

Когда-то Ломоносов, Сумароков и Тредиаковский поспорили – кто лучше переложит 143-й давидов псалом. Переводы были изданы анонимно, в одной книге. Каждый боролся за благосклонность читателей. Но они враждовали, всерьёз боролись за первенство в русской словесности, а Пушкин с приятелями зла друг на дружку не держали. У Дельвига, по обыкновению, получилось нечто, издалека напоминающее перевод из античной классики. И за рифмой он следил недостаточно усердно:

Во имя Делии прекрасной,
Во имя пламенной любви,
Тебе, летунье сладкогласной,
Дарю свободу я. — Лети!
И я равно счастливой долей
От милой наделен моей:
Как ей обязана ты волей,
Так я неволею своей.

Туманский писал проще, без античных красот. И – человечнее:

Вчера я растворил темницу
Воздушной пленницы моей:
Я рощам возвратил певицу,
Я возвратил свободу ей.

Она исчезла, утопая
В сияньи голубого дня,
И так запела, улетая,
Как бы молилась за меня.

В 1864-м К.Д.Ушинский включил это стихотворение Туманского в своё «Родное слово» – и с тех пор полвека без него не обходилась ни одна хрестоматия. Туманского прославляли как автора одного, но гениального стихотворения. Признавали, что он одержал верх над Пушкиным. В его «Птичке» нет заданности, но многие замечали в ней чистоту и восторг искренней молитвы. Особенно во второй – ключевой – строфе. Всего-то четыре строчки, а характер автора ощущается. Это и восхищало добродушных читателей старинных хрестоматий.

«Птичка» Туманского стала известной детской песней. Его многократно и небезуспешно перелагали на музыку. Выходит, в состязании победил Туманский? И в словарях крылатых выражений появилась: «Я рощам возвратил певицу…».

У Пушкина находили личностный, слишком злободневный мотив, намёки на ссылку, на несвободу:

В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать!

Это запоминалось, будоражило воображение, но и воспринималась как низкая «злоба дня», от которой отрешился Туманский в своём чистейшем восторге. Считалось, что Пушкин отвлекает цензуру пасхальными ассоциациями, а сам хочет пожаловаться на несвободу. Но – в ХХ веке пушкинская «Птичка» взлетела высоко. Нет, Туманского продолжали публиковать, в том числе и в хрестоматиях, но Пушкина выучили наизусть. И, по меньшей мере, одна его строка стала крылатой – «На волю птичку выпускаю».

Три восьмистишия того шутливого турнира и впрямь похожи. И не столь важно, что нет точной датировки их написания. Главное, что они (особенно – стихотворения Пушкина и Туманского) – лучшее, что написано о Пасхе русскими поэтами. Два стихотворения по восемь строк летят, как птицы, в пасхальном небе.

Читайте также:

• Дмитрий Мережковский. «Христос воскрес»
• Аполлон Коринфский. «Святая весть»
• Сергей Бехтеев. «Воскресенье»

С. В. П.

Все сколько-нибудь значительные материалы о Пушкине первой половины XIX в. уже давно выявлены, посажены на крючок, а то и на цепь и изъезжены вдоль и поперек – мудрено ли, что новых источников в этой коллекции ждать не приходится. Ан-нет, и на старуху бывает проруха. Ниже помещаем выдержку из анонимного фельетона «Мысль и улыбка», напечатанного не в каких-нибудь губернских ведомостях, но в «Сыне Отечества» (!), и по какой-то иронии судьбы полностью выпавшего из литературы о Пушкине (насколько нам известно, нижеследующий отрывок никогда, никем и нигде не цитировался).

МЫСЛЬ И УЛЫБКА
(Сын Отечества. 1850. № 12 (Декабрь). Отд. VII («Смесь»). С. 78–81)

<…> Было время, когда поэзия занимала всех; то было время, изобиловавшее поэтическими талантами. Пушкин, Жуковский, Дельвиг, Баратынский, Плетнев, Подолинский, Туманский, Ознобишин, Ротчев и другие, составили одну общую поэтическую семью и часто, собравшись, сочиняли что-нибудь. Не многим, может быть, известна история превосходной пьесы Пушкина: В чужбине свято наблюдаю. Мы расскажем ее нашим читателям.
Это было в Одессе.

……. В Одессе пыльной
Где долго ясны небеса,
Где торопливо торг обильный
Свои подъемлет паруса.[1]

Настал день Благовещенья, когда выпускают птиц, – обычай, неизвестно когда установленный. Пушкин встретился с Туманским; оба они не были ни чем заняты.

Сей был задумчив, тот угрюм,
Сердца людей уж знали оба….[2]

От нечего делать они задали себе тему и начали писать.
Пушкин написал:

В чужбине свято наблюдаю,
Родной обычай старины,
На волю птичку выпускаю,
В день светлый праздника весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью,
Я мог отраду даровать?[3]

Туманский, вдохновленный вызовом, ответствовал:

Я нынче отворил темницу,
Крылатой узницы моей.
Я рощам возвратил певицу,
Я возвратил свободу ей….
Она взвилася утопая,
В сияньи голубого дня,
И так запела улетая,
Как бы молилась за меня….[4]

Как кто найдет, но только Пушкин, никогда не страдавший самолюбием в деле творчества, отдал преимущество Туманскому. Мы приводим этот пример для того, чтобы показать, что при каждой беседе речь шла о поэзии и, в приятельском кругу, между разговорами о разных мелочах, вдруг задавалась какая-нибудь поэтическая тема, варьировалась и что выходило лучшим, то печаталось. Таким образом являлось множество прекрасных стихотворений.
Однажды собралось много превосходных поэтов; разговоры кончились, все было перетолковано, все решено; рифмы низались как жемчуг и рифмы лились

Дружныя как волны….[5]

Вдруг один из присутствовавших вздумал предложить, чтобы всякий написал какую-нибудь стихотворную галиматью. Сказано, сделано.
Один (не называем никого по имени) написал:

От чего у лошадей,
Не растут во рту лимоны?…..
– От того, что у Дидоны,
Было взято пять рублей.
На помаду для сельдей.

Другой:

Там, под вывескою гуся,
В макаронном чапраке,
Пляшет бурная Маруся,
С гололедицей в руке.

Третий:

На кухне розового свойства,
Среди картофельных зыбей,
За десять дюжин беспокойства,
Я искусал моих детей.

Четвертый написал многим и многим известные стихи:

При светлой мрачности сверкающих ночей
Я вижу черный блеск от солнечных лучей…. и т.д.

Тогда такие стихи писались для шутки, сознательно, отличались игривостию фантазии, юмором и никого не могли привести в недоумение; нынче совсем напротив.

***

I. Приведенный выше текст из «Сына Отечества» нуждается в некоторых пояснениях. Прежде всего заметим, что стихотворение Туманского «Птичка» («Вчера я растворил темницу…») принадлежит Федору Антоновичу Туманскому (1799–1853), троюродному брату В. И. Туманского. По мысли же фельетониста «Сына Отечества», автором «Птички» был, напротив, Василий Иванович Туманский (1800–1860), служивший в Одессе с 1823 года. Нет сомнения, что это ошибка, поскольку под первой публикацией «Птички» в альманахе «Северные Цветы на 1827 год» (СПб., 1827. С. 259) недвусмысленно указано имя автора: «Ф. Туманский» (в том же альманахе между прочим помещено и еще одно стихотворение Ф. А. Т. – «18 апреля»). Впрочем, Туманских часто путали и в жизни, и в литературе – и случай из «Сына Отечества», по-видимому, не исключение в этом ряду.
II. Как известно, Пушкин написал свою «Птичку» в Кишиневе, в окошке: «Апрель, 22 … 29(?) [1823]» (Летопись жизни и творчества Пушкина, 1799–1826. Л., 1991. С. 344). Кроме того, «датой выезда Пушкина из Кишинева в Одессу» предположительно следует считать «9–10 августа 1823 г.» (Б. А. Трубецкой. Пушкин в Молдавии. Кишинев, 1985. С. 298). Следовательно, если Пушкин и встретился с «Туманским» в Одессе, то сделать это он мог не ранее августа 1823 г. При этом в Одессе, как уже было сказано выше, Пушкин мог встретиться только с В. И. Т., который находился на службе в этих краях, и никак не мог повидаться «от нечего делать» с Ф. А. Т., ибо последний об эту пору служил в Петербурге.
III. К какому празднику приурочен выпуск птички у Пушкина («На волю птичку отпускаю, / На светлом празднике весны»)? На Благовещение? Или же на Светлое Воскресенье? Казалось бы, «школьный» вопрос, но и он требует ясности – хотя бы потому, что ответ на этот вопрос может повлиять на датировку пушкинского стихотворения. О том, что под «светлым праздником весны» у Пушкина подразумевается Благовещение, писал не только анонимный автор «Мысли и улыбки» («Настал день Благовещенья, когда выпускают птиц, – обычай, неизвестно когда установленный»), но и П. А. Бартенев («Пушкин в Южной России»: «Стихотворение 1823 года на выпуск птички по тону своему принадлежит еще, как нам кажется, Бессарабии и свидетельствует, что день Благовещения он провел в Кишиневе»), и многие другие. Однако сам в Пушкин в письме Гнедичу от 13 мая 1823 года писал: «Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в светлое воскресение выпускать на волю птичку? Вот вам стихи на это…». Поскольку Пасха в 1823 году приходилась на 22 апреля – отсюда и принятая датировка пушкинской «Птички» («Апрель, 22 … 29(?) [1823]»). О хронологическом разнобое в «птиц на волю отпущеньи» см. заметку Д. К. Зеленина «Увековеченный А. С. Пушкиным русский народный обычай выпускать весною на волю птиц».
IV. Несмотря на многие неточности, допущенные анонимным автором фельетона «Мысль и улыбка», его свидетельство, тем не менее, заслуживает внимания и сопоставления с другим апокрифом, уже известным в пушкинистике, а именно со свидетельством Л. С. Пушкина 1849 года, находящимся, по словам Ю. Н. Верховского, «в неизданном альбоме графини Ростопчиной», в котором к стихам Дельвига «К птичке, выпущенной на волю» (а стихи эти являются «интересной параллелью “Птичке” Пушкина») было прибавлено указание: «Стихи в роде конкурса или пари или стипльчеза, написанные на заданную тему, в собрании молодых поэтов наших [= Пушкина, Дельвига и Туманского] в Петербурге». Подробнее об этой истории см. разыскания Б. В. Томашевского (А. А. Дельвиг. Полное собрание стихотворений. Л., 1934. С. 440–441. – То же: Л., 1959. С. 318–319). Мимоходом отметим, что Л. С. Пушкин вписал «Птичку» Ф. А. Туманского не только в альбом Е. П. Ростопчиной, но и в альбом А. Вульф (см.: Поэты 1820– 1830-х годов. Л., 1972. Т. 1. С. 734). Если В. Э. Вацуро вначале был солидарен с вердиктом Томашевского («запись Ростопчиной приходится признать ни на чем не основанной»), то впоследствии он, кажется, изменил свою позицию: «И все же некоторые косвенные данные указывают на то, что запись Ростопчиной не может быть признана “ни на чем не основанной”» (В. Э. Вацуро. С. Д. П. Из истории литературного быта пушкинской поры. М., 1989. С. 221). Как бы там ни было, очевидно, что три «Птички» в русской литературе 1820-х годов – Пушкина, Дельвига и Туманского – написаны примерно в одно и то же время (соответственно, датировка стих. Ф. А. Туманского должна быть не <1827>, как указывалось ранее, а <1823> [см. также: РП. М., 2019. Т. 6. С. 307 (ст. Е. О. Ларионовой)]).
V. И, наконец, ключевой вопрос – кто же автор этого неучтенного апокрифа в «Сыне Отечества»? Прежде всего, следует заметить, что коротенький фельетон «Мысль и улыбка» спорадически появлялся в СО в продолжение двух лет (с апреля 1850 по июнь 1852 г.). Любопытно, что одно гротескное письмо, написанное от лица неграмотного индивида и помещенное в цикле «Мысль и улыбка» (СО. 1851. № 9. Сентябрь. Отд. VII: «Смесь». С. 30), является вариацией того же письма, напечатанного в том же журнале годом ранее (СО. 1850. № 2. Февраль. Отд. VI: «Критика и библиография». С. 47), однако помещенного не в составе фельетона, но в составе книжной рецензии – при этом последняя имеет подпись: «А. Р.». Можно предположить, что «А. Р.» – это «Александр Ротчев», напечатавший одно стихотворение в альманахе «Северные Цветы на 1827 год» (СПб., 1827. С. 333–334, под ошибочной подписью «Тютчев») – в том самом альманахе барона Дельвига, где и была напечатана «Птичка» Ф. А. Туманского! Кроме того, если автором фельетона «Мысль и улыбка» был А. Г. Ротчев, тогда находит свое объяснение и появление имени Ротчева в уже процитированном выше отрывке: «Было время, когда поэзия занимала всех; то было время, изобиловавшее поэтическими талантами. Пушкин, Жуковский, Дельвиг, Баратынский, Плетнев, Подолинский, Туманский, Ознобишин, Ротчев и другие, составили одну общую поэтическую семью и часто, собравшись, сочиняли что-нибудь». Маловероятно, чтобы кто-нибудь в 1850 году поместил имя Ротчева в «общую поэтическую семью» на одном ряду с Пушкиным и проч. Не будет большой натяжкой, если предположить, что это сделал сам Ротчев.