Сценарий фильма джентльмены удачи читать

Джентельмены Удачи
* * *
По желтой среднеазиатской пустыне шагал плешивый верблюд. На верблюде сидели трое в восточных халатах и тюбетейках. За рулем (то есть у шеи) восседал главарь — вор в законе и авторитет по кличке Доцент. Между горбами удобно устроился жулик средней руки Хмырь, а у хвоста, держась за горб, разместился карманник Косой.
Ехали молча, утомленные верблюжьей качкой.
Навстречу жуликам повстречался старик узбек.
— Салям алейкум! — заорал Косой, обрадовавшись новому человеку.
— Алейкум салям, — отозвался старик.
— Понял… — с удовлетворением отметил Косой.
Старик продолжал свой путь, а жулики свой.
— Хмырь, а Хмырь, — Косой постучал соседа по спине, — давай пересядем, а? У меня весь зад стерся. Доцент, а Доцент! Скажи ему!
— Пасть разорву! — с раздражением отозвался Доцент.
— Пасть, пасть, — тихо огрызнулся Косой.
В песке торчал колышек, а на нем табличка в виде стрелы:
…
«АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
№ 13. 2 км».
Жулики спешились.
— Уложи верблюда, — распорядился Доцент и стал карабкаться на вершину бархана.
— Ляг! — приказал Косой верблюду. — Ложись, дядя!
Верблюд не обратил на приказ никакого внимания. Он стоял, старый и высокомерный, перебирая губами.
— Слышь? Кому говорят? Ложись, скотина. Пасть разорву!
Верблюд оттопырил губу и плюнул в лицо Косому.
— А-а!! — завопил Косой. — Ты что, дурак, шуток не понимаешь?!
— Тихо ты! — одернул Доцент с бархана. С высоты он оглядывал перспективу в полевой бинокль.
До самого горизонта лежала пустыня, как застывшее море. Потом, приближенные биноклем, выступили какие-то древние развалины, палатки, люди…
Стояла ночь. Над пустыней взошла луна.
— Пора, — сказал Доцент.
Он лег на живот и пополз по-пластунски. Хмырь тоже лег и пополз. Далее следовал Косой, а за ним безмолвно и преданно зашагал верблюд.
— Доцент, а Доцент, — растерянно позвал Косой. — Верблюд…
— Гони! — приказал Доцент, обернувшись.
Косой встал, и его лицо оказалось вблизи от верблюжьей морды. Верблюд узнал Косого и оттопырил губу…
— А ну тебя… — Косой махнул рукой и побежал догонять товарищей. Верблюд не отставал.
Возле входа в древнюю усыпальницу дежурил сторож. Он сидел на камне, положив берданку на колени.
За его спиной послышались шорохи. Сторож обернулся, но не успел ничего увидеть, потому что его схватили, повалили, связали и засунули в рот кляп…
Сухо щелкнула в замке отмычка. Заскрипела дощатая дверь, наспех сколоченная археологами. Жулики ступили в усыпальницу.
Жидкий свет фонарика выхватил из темноты каменный свод, гробницу, дощатый стол. На столе тускло мерцал золотом древний шлем…
— Порядок, — тихо сказал Доцент.
— У-у-уа! — вдруг прорезало тишину ночи.
— Верблюд! — выдохнул Хмырь, цепенея от страха. — Заткни ему глотку! — приказал он Косому.
— Да ну его! Он кусается!
Из палатки археологов выглянул бородатый ученый, профессор Мальцев. Пошел по направлению к усыпальнице.
— Кто тут? — крикнул он в темноту.
Доцент выхватил нож и застыл, прижавшись к двери.
— Доцент, а Доцент, спрячь перо! — испуганным шепотом умолял Косой. — Не было такого уговора…
— Глаза выколю! — прохрипел Доцент.
На полдороге профессор остановился.
— Опять эти кошки… — пробормотал он и беззлобно припугнул: — Кыш!

Евгений Иванович Трошкин — заведующий детским садом № 83 Черемушкинского района Москвы — стоял у себя дома в ванной комнате и брился электробритвой, вглядываясь в свое лицо.
Он привык к своему лицу, не находил в нем ничего выдающегося и, уж конечно, не мог знать, что как две капли воды похож на вора-рецидивиста по кличке Доцент. Только Трошкин в отличие от Доцента был лыс.
Он кончил бриться и вышел на кухню. Здесь над тарелкой манной каши колдовали две женщины — мама и бабушка.
Трошкин сел, подвинул к себе тарелку с кашей и развернул свежую газету. Мама и бабушка присели напротив и с благоговением смотрели на него.
— Во! Опять насчет шлема, — сказал Трошкин, найдя что-то в газете, и прочел: — «Начальник археологической экспедиции профессор Мальцев Н.Г. предполагает, что пропавший шлем относится к четвертому веку до нашей эры и является тем самым шлемом Александра Македонского, который, по преданию, был утерян им во время индийского похода…»
— Какое безобразие! — сказала мама.
— Найдут, — успокоил Трошкин.
— Не найдут! — с жаром возразила бабушка. — Вон у Токаревых половичок пропал — нужная вещь, и то не нашли!..

А во Всесоюзном угрозыске, в своем кабинете, полковник Верченко показал профессору письмо и отложил в сторону.
— Союз архитекторов, коллектив Тульского оружейного завода, отдел культуры ЮНЕСКО… Уже и ЮНЕСКО подключили?
Мальцев кивнул.
— Товарищ профессор! — взмолился Верченко. — Ну зачем вы все это организовываете?! Неужели вы думаете, что мы без этих писем не будем искать ваш шлем? Это же наша работа…
— Да-да, понимаю, — согласился Мальцев.
— Вот и хорошо, — умиротворенно похвалил полковник. — Давайте я вам отмечу пропуск, а то вас так не выпустят… Мы будем держать вас в курсе…
— Спасибо, только один маленький вопросик… Я вчера говорил с профессором Лаусоном из Кембриджского университета. Он сказал, что, если понадобится, он может по своим каналам подключить к розыску Интерпол…
Верченко нажал кнопку, сказал в селектор:
— Славина ко мне! Вы бы лучше вместо того, чтобы звонить по Интерполам, охраняли свои находки как следует, а не бросали где попало! — упрекнул он Мальцева.
— У нас сторож был…
— Сторож! — передразнил полковник. — Это для вас шлем — историческая ценность. А для жуликов это просто кусок золота… Они могут его переплавить, распилить, наконец, продать за границу…
— О-о-о! — застонал профессор.
Вошел лейтенант Славин, белобрысый, подтянутый, и положил на стол папку.
— Личности преступников установлены. — Полковник достал из папки снимки. — Ермаков, Шереметьев, — на стол легли тюремные фото Косого и Хмыря, — Белый, — он показал фотографию Доцента. — Рецидивист, очень опасный преступник…
— Можно? — Мальцев взял у полковника снимок, вгляделся. — Отвратительная рожа… — чуть не плача от ненависти, сказал он. — Вы их поймаете?
— Безусловно, — заверил Верченко.
— Спасибо, — благодарно кивнул Мальцев и встал, но тут же вкрадчиво предложил: — А может, Глебу Иванычу позвонить?
— А что Глеб Иванович?! — раздражаясь, воскликнул полковник. — Я, конечно, очень уважаю Глеба Ивановича, но он тоже не Господь Бог и не гончая собака!
Зазвонил телефон. Полковник схватил трубку.
— Верченко слушает! — казенно и раздраженно отозвался он, и вдруг лицо его переменилось и голос стал приветливым. Он даже встал: — Да, Глеб Иваныч… Ну конечно, Глеб Иваныч!.. Так точно, Глеб Иваныч!..
Профессор на цыпочках вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь…
В проходной он отдал пропуск, вышел на заснеженную московскую улицу и, увидев подходивший к остановке автобус, бросился за ним…

В автобусе сдавленный со всех сторон современниками профессор еле вытащил из кармана пятак.
— Передайте, пожалуйста, — вежливо постучал он в спину впереди стоящего гражданина.
Гражданин обернулся, и рука Мальцева застыла в воздухе: прямо перед ним в пыжиковой шапке стоял его злейший враг — Доцент!
Грабитель взял из пальцев профессора пятак, передал дальше.
— Полундра! — предупредил себя ошеломленный Мальцев.
Автобус остановился, дверцы разомкнулись, грабитель вышел. Мальцев ринулся за ним.
Профессор преследовал, как заправский детектив, теряясь в толпе, пытаясь остаться незамеченным, хотя преследуемый не обращал на него никакого внимания. Он свернул в переулок и скрылся за оградой. На воротах была вывеска:
…
ДЕТСКИЙ САД № 83
Мальцев прижался носом к стеклу. В окне был виден бандит, застегивающий пуговицы белого халата, и женщина в белой шапочке. Она что-то говорила ему, и тот рассеянно посмотрел в окно.
Мальцев моментально присел, боясь быть увиденным.

— Плохо едят! — жаловалась Трошкину молодая воспитательница Елена Николаевна.
Трошкин вошел в столовую. За столиками дети скучали над манной кашей. Оглядев ребят, Трошкин громко объявил:
— Товарищи! Завтрак в детском саду сегодня отменяется!
— Ура-а-а! — восторженно закричали «товарищи».
— …Мы совершим полет на космической ракете на Марс. Командором назначается Дима. Дима, ты сегодня командор. Прошу взять в руки космические ложки. Подкрепитесь основательно. До обеда ракета не вернется на Землю.
Дети судорожно схватили ложки и стали запихивать в рот «космическую» манную кашу.
— Гениально! — прошептала Елена Николаевна.
В это время дверь в столовую приотворилась, заглянул участковый милиционер.
— Евгений Иванович, можно вас на минуточку? — виноватым шепотом попросил он.
— Здравствуй, Петя, — поздоровался Трошкин. — Ты извини, я сейчас занят.
— Вот тут гражданин настаивает, — виновато сказал Петя, и в тот же момент из двери на середину столовой с такой стремительностью, будто им выстрелили, вылетел Мальцев.
Он схватил Евгения Ивановича за горло и заорал:
— Попался!
— Пустите! Вы что, с ума сошли?! — пытался вырваться Трошкин.
— Отдавай шлем, подлец! Ты Доцент, а я профессор!..

В подмосковном дачном поселке за низким заборчиком, заваленный до окон снегом, стоял летний садовый домик. Оттуда доносилась песня:

Стучат колеса, и поезд мчится,
Стучат колеса на ветру-у…
И всю дорогу мне будет сниться
Шикарный город на южном берегу.
Хмырь и Косой пировали за дощатым столом. Перед ними стояла начатая бутылка «Московской» и лежали соленые огурцы на газетке.
— За Доцента! — Косой поднял стакан.
— Да, это тебе не мелочь по карманам тырить, — авторитетно заметил Хмырь. — Теперь тысяч по сто каждому обломится.
Они чокнулись и выпили.
— А что ты с ними будешь делать? — поинтересовался Косой.
Хмырь не ответил, усмехнулся снисходительно — было ясно, что он найдет деньгам достойное применение.
— А я машину куплю с магнитофоном, — размечтался Косой, — пошью костюм с отливом и — в Ялту! — Во все горло он запел:

Я-я-Ялта, где растет голубой виноград.
Ялта, где цыгане ночами не спят,
Ялта, там, где мы повстречались с тобой,
Там, где море шумит о прибрежный гранит,
Поет прибой…
В ворсистом пальто и каракулевой шапке пирожком, со спортивной сумкой в руках Доцент медленно шел по тропинке среди заснеженных сосен. Поселок дышал тишиной и покоем, и Доцент, казалось, был покоен и тих, но все до последней клеточки было напряжено в нем…
У калитки он остановился, постоял несколько секунд, потом вдруг резко обернулся: никого…
Доцент быстро вошел в домик.
— Ну? — встрепенулся Хмырь.
— Толкнул? — спросил Косой.
— Толкнул… грузовик с откоса, — пробурчал Доцент, зачем-то отодвигая комод. — Рыбу я ловил.
— Рыбу? — удивился Хмырь. — Какую рыбу? Где?
— На дне. В проруби у лодочной станции…
Доцент достал из-за комода пистолет и сунул его за пояс.
— Пушка!! — вытаращил глаза Косой. — Зачем она тебе?
— Ты, Косой, плавать умеешь? — спросил Доцент.
— Куда плавать?
— Ну нырять…
— Это щас, что ли? В такую холодину? Не было такого уговора! Пусть Хмырь ныряет!
— Засекли нас, — серьезно сказал Доцент.
— С чего ты взял? — испугался Хмырь.
— Чувствую. Я всегда чувствую. Расходиться надо. — Он подошел к столу. — Встретимся завтра в семь у Большого театра…
Он взял бутылку и стал пить прямо из горлышка.
— Ни с места! — раздался отчетливый приказ.
— Все! Кина не будет, электричество кончилось! — отозвался Косой и первым поднял руки.

Нам не страшен серый волк,
Серый волк, серый волк! —
пели три «поросенка» в костюмах и масках: в детском саду № 83 шла подготовка к Новому году.
Дети сидели на стульчиках, как зрители, аккомпанировал на рояле Евгений Иванович Трошкин.
— Хорошо, — похвалил он и похлопал в ладоши. Дети тоже захлопали. — Теперь Серый Волк!
Из-за занавеси вышел худенький и робкий Серый Волк и тоненьким голосом затянул:

Я злой и страшный Серый Волк,
Я в поросятах знаю толк…
— Не так, Дима. Вот смотри… — сказал Трошкин, поднимаясь с места.
Он снял с Димы маску волка, надел ее на себя и, моментально преобразившись в волка, зарычал:
— Р-р-р…
В дверь заглянула воспитательница Елена Николаевна.
— Евгений Иваныч, там этот… ненормальный пришел…
Профессор Мальцев ждал Трошкина в кабинете заведующего.
— Здравствуйте, дорогой товарищ Трошкин. Садитесь, — любезно предложил он. Трошкин сел напротив Мальцева.
— Грабителей я поймал! — сообщил профессор.
— Поздравляю.
— Не с чем. Шлема при них не оказалось — я там все перерыл. А где он, они не говорят. Молчат.
— Продали, наверное, — предположил Трошкин.
— Может быть. А может, и спрятали. Теперь это можете выяснить только вы!
— Я? — удивился Трошкин. — Каким образом?
— А вот каким… — Мальцев достал из портфеля фотографию, спрятал за спину. — Закройте глаза! — потребовал он.
— Зачем?
— Закройте, не бойтесь!
— А я и не боюсь.
Трошкин зажмурился. Мальцев быстро вытащил из-за спины портрет Доцента, закрыл ладонью его лоб, чтобы скрыть челку, и скомандовал:
— Можно!
Трошкин открыл глаза.
— Кто это? — спросил профессор.
— Не знаю, — пожал плечами Трошкин.
— Это вы!
— Да, вроде я… — неуверенно согласился Трошкин.
— Ага! — обрадовался Мальцев. — А это вовсе и не вы!
Он убрал ладонь, открывая доцентовскую челку.
— Да, не я… — еще больше удивился Трошкин.
— Так вот, дорогой мой, я вам приклеиваю парик, рисую татуировки и сажаю в тюрьму! Согласен?
— Зачем? — растерялся Трошкин.
— Родная мать не отличит, кто есть кто! — Профессор забегал по кабинету. — Это моя идея! — похвастал он.
— Ничего не понимаю, — сказал хмуро Трошкин.
— Суд уже был, — сообщил Мальцев. — Тем двоим дали по четыре года. Они так, мелочь… А этому, — профессор ткнул в портрет, — восемь! Отвратительная личность, мародер! У него еще и пистолет был… Так те двое сидят в Средней Азии, а этот под Москвой. Теперь ясно?
— Нет! — отрезал Трошкин.
— Господи! — развел руками Мальцев. — Я сажаю вас к этим. — Он указал на дверь, вероятно, подразумевая под дверью Среднюю Азию. — Они думают, что вы — он! — Профессор ткнул в портрет. — И вы узнаете у них, где шлем! Татуировки сделаем ненастоящие, я договорился с НИИ лакокраски, мне обещали несмывающиеся! Согласны?
— Не согласен.
— Почему? — растерялся Мальцев, не ожидавший такого поворота.
— У меня работа, дети. Елка на носу. Пусть милиция этим занимается, пусть еще раз у них спросит. И вообще… — Трошкин поморщился. — Не получится это у меня. Да и неэтично…
— Этично — неэтично! — передразнил профессор. — У нас вот с ними цацкаются, перевоспитывают, на поруки берут. А надо как в Турции в старину поступали: посадят вора в чан с дерьмом — так, что только голова торчит, — и возят по городу. А над ним янычар с мечом И через каждые пять минут он ка-ак вж-жж-жик!.. мечом над чаном, — Мальцев с удовольствием полоснул ладонью воздух, — так что, если вор не нырнет — голова с плеч! Вот он весь день в дерьмо и нырял!
— Так то Турция, там тепло… — неопределенно ответил Трошкин, глядя на сугробы за окном.

…А через год попал я в слабосилку.
Все оттого, что ты не шлешь посылку, —
пел Трошкин доцентовским голосом, стоя в ванной комнате перед зеркалом.
Он выключил электробритву, подвинул лицо к зеркалу, изучая, и вдруг, сделав свирепые глаза, выкинул вперед два пальца.
— У-у… Глаза выколю!
Он вышел в комнату, где бабушка укладывала чемодан.
— Брюки от нового костюма я положила в чемодан. А пиджак надень — меньше помнется.
— Ладно.
— Наш Женечка будет самый красивый на симпозиуме! — крикнула бабушка маме.
— Мама! — позвала мама из кухни. — У тебя пирожки горят!
Бабушка устремилась на кухню, а Трошкин, воспользовавшись моментом, быстро вытащил из чемодана брюки, схватил пиджак и, приподняв сиденье дивана, сунул костюм туда…

Поезд шел, подрагивая на стыках рельсов, равнодушно стуча колесами. Трошкин и лейтенант Славин сидели друг против друга в купе международного вагона.
Славин экзаменовал Трошкина, тот нехотя отвечал, глядя из-под бандитской челочки на проплывающий за окном среднеазиатский пейзаж.
— Убегать? — спрашивал Славин.
— Канать, обрываться.
— Правильно… Сидеть в тюрьме?
— Чалиться.
— Квартирная кража?
— Срок лепить. Статья 145-я.
— Ограбление?
— Гоп-стоп. Статья 26-я.
— Девушка?
— Маруха, шалава, шмара.
— Нехороший человек?
— Падла.
— Хороший человек?
Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку.
— Сейчас… — Он нашел в книжке нужное слово. — Зараза, — прочитал он и удивился: — Да, точно, зараза!

По улочкам небольшого среднеазиатского городка ехал милицейский «газик».
— Очень похож! — говорил в машине начальник тюрьмы майор Бейсембаев, с восхищением глядя на Трошкина.
— Поработали, — похвастал Славин. — А волосы?
— А что волосы? — не понял Бейсембаев.
— Парик! — торжествующе сказал Славин.
— Можно? — спросил майор.
— Можно, — без особой охоты разрешил Трошкин.
Бейсембаев взялся за челку и осторожно потянул.
— Да вы сильней дергайте, — сказал Славин. — Спецклей! Голову мыть можно!
— Очень натурально, — опять похвалил майор.
— Скажите, Хасан Османович, — спросил Славин. — Вы Белого хорошо знаете? И вот если б вас не предупредили, догадались бы вы, что перед вами не Доцент?
— Да как вам сказать… — Майор уклончиво улыбнулся. — Можно догадаться…
— Почему? — встревожился Славин.
Бейсембаев еще раз внимательно поглядел на Трошкина и сказал:
— Этот добрый, а тот злой…
Раздвинулись массивные ворота, и «газик» въехал в тюремный двор.

— Вот ваша «палата». — Славин отпер дверь и пропустил в пустую камеру Трошкина.
— А где моя кровать? — спросил Лжедоцент, оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что ему здесь не понравилось.
— Нары! — поправил Славин. — Вы должны занять лучшее место.
— А какое здесь лучшее?
— Я же вам говорил — возле окна! Вот здесь…
— Но тут чьи-то вещи.
— Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда, рога поотшибаю…» Помните?
— Помню, — с тоской сказал Трошкин.
Во дворе ударили в рельс.
— Ну все! — заторопился Славин. — Сейчас они вернутся с работы. — Оглядев в последний раз Трошкина, он пригладил ему челку и пошел из камеры, но возле двери остановился. — Если начнут бить — стучите в дверь…
Оставшись один, Трошкин снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу. Стянув рубашку, он сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву:
— Ограбление — гоп-стоп. Сидеть в тюрьме — чалиться. Хороший человек — зараза…
В коридоре послышались топот, голоса. Загремел засов, дверь распахнулась, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли: на нарах возле окна, скрестив руки и ноги, неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел их великий кормчий — Доцент! Рубашки на нем не было, и все — и руки, и грудь, и спина были синими от наколок.
Трошкин грозно смотрел на жуликов, выискивая среди них знакомые по фотографиям лица Ермакова и Шереметьева.
От группы отделился хозяин койки, широкоплечий носатый мужик со сказочным именем Али-Баба.
— Эй, ты! Ты зачем мои вещи выбросил?!
— Ты… это… того… — забормотал Трошкин, к ужасу своему обнаружив, что забыл все нужные слова и выражения.
— Чего — «того»? — наступал Али-Баба.
— Не безобразничай, вот чего…
— Это ж Доцент!! — вскричал Косой очень своевременно, а Хмырь кинулся на Али-Бабу. — А ну канай отсюда!..
— Канай! — обрадованно закричал Трошкин, вспомнив нужный термин. — Канай отсюда, падла, паршивец, а то рога поотшибаю! Так, что ни одна шалава, маруха, чувиха не узнает!! Всю жизнь на лекарства работать будешь, Навуходоносор!
— Так бы и сказал… — проворчал Али-Баба и поплелся в угол.
Трошкин слез с нар и небрежно протянул Косому и Хмырю свои вялые пальцы.
— Мальчик, — раздался вдруг сиплый голос, — а вам не кажется, что ваше место у параши?..
Трошкин медленно и нехотя обернулся. Перед ним шагах в десяти стоял здоровенный рябой детина со шрамом через все лицо.
— Это Никола Питерский, — шепотом предупредил Трошкина Хмырь. — Пахан. Вор в авторитете.
Заключенные замерли в напряженном ожидании.
— Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ я загубил!! — вдруг завопил Трошкин. Подпрыгнув, он изогнулся, как кот, и двинулся на Николу Питерского…
— Ну ты чего, чего… — забеспокоился Никола, пятясь к двери.
— Р-р-р-р! — свирепо зарычал Трошкин так, как рычал в детском саду, когда изображал волка, и снова подпрыгнул, выкинул вперед два пальца на уровне глаз жертвы. — Р-р-р!
— Помогите! — заорал Никола, его нервы не выдержали, и он отчаянно забарабанил в дверь локтями и пятками. — Спасите! Хулиганы зрения лишают!!
И в ту же секунду распахнулась дверь: за нею стояло все тюремное начальство во главе с Бейсембаевым.
Майор сразу понял расстановку сил…
— Извините… — вежливо сказал он ко всеобщему изумлению жуликов и удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.

В камере ярко горела электрическая лампочка. Заключенные спали. Трошкин сел на своей постели.
— Эй, Косой! — тихо позвал он и потолкал спящего Косого в бок.
— А-а-а! — завопил Косой, просыпаясь и затравленно оглядываясь. Но, увидев вокруг себя родную обстановку, успокоился. — Чего? — недовольно спросил он.
— Спокойно! — грозно предупредил Трошкин. — Куда шлем дел, лишенец? А?
Проснулся и Хмырь. Тоже сел на своей койке.
— Я? — удивился Косой. — Он же у тебя был!
— Да? А тогда куда я его дел?
— А я откуда знаю!
— Пасть разорву!
— Да ты что, Доцент, — вступился за Косого Хмырь. — Откуда ж ему знать, где шлем? Ты его все время в сумке носил — как уходил с сумкой, так и приходил с сумкой. А когда нас взяли, там, оказалось, его и нет.
Трошкин задумался.
— Сам потерял куда-то, — обиженно сказал Косой. — И сразу — Косой. Как чуть что, так Косой, Косой…
— Ты что, не помнишь, что ли? — спросил Трошкина Хмырь.
— В том-то и дело, — озадаченно сказал Трошкин, понимая всю серьезность полученной информации. — В поезде я с полки упал башкой вниз. Вот тут помню, — он постучал по правой стороне головы, — а тут ни черта! — Он постучал по левой.
Косой с интересом посмотрел на ту половину, которая ни черта.
— Побожись! — сказал он.
— Вот век мне воли не видать! — побожился Трошкин. — Как шлем взяли — помню, как в Москву ехали, помню, суд помню, а в середине — как отрезало!
— Так не бывает! — не поверил Хмырь. — Тут помню, там не помню…
— Бывает! — неожиданно поддержал Трошкина Косой. — Я вот тоже раз надрался, проснулся в милиции — ничего не помню! Ну, думаю…
— Да подожди ты! — оборвал его Хмырь. Приблизившись к Трошкину, он умоляюще заговорил: — Послушай, Доцент! Вот ты меня мало знаешь, так у людей спроси — я вор честный. Скажи, где шлем! Мы тебе твою долю всю сохраним — век воли не видать — всю до копеечки!..
— Значит, и вы не знаете… — огорчился Трошкин. — Как же мы его найдем?.. — задумчиво проговорил он.
— И как в Москву приехали, не помнишь? — с любопытством спросил Косой.
— А что в Москве? — заинтересовался Трошкин.
— Поселились в каком-то курятнике. — Косой сел напротив и для убедительности показал руками, какой был курятник.
— Ну а потом?
— Дядя к тебе какой-то приезжал, во дворе вы с ним толковали.
— Чей дядя? — оживился Трошкин.
— Ты говорил: гардеробщиком он в театре Большом…
— А дальше?
— К барыге ездили.
— Куда?
— На бульвар, где машины ходят. — Косой показал, как ходят машины.
— Какой бульвар?
— Адреса не назову, а так помню…
— Слушайте — заткнитесь, пожалуйста! — попросил из другого угла камеры Али-Баба. — Устроили тут ромашку: помню, не помню… Дайте спать!..

«Заканчивается посадка в самолет № 16917, отлетающий рейсом шестьдесят вторым Ашхабад — Москва. Просим отлетающих занять свои места!» — объявлял по радио диктор аэропорта.
Трошкин, Славин и Бейсембаев стояли у трапа «Ту-104». Прощались.
— Ну, счастливо оставаться! — Славин протянул майору руку.
— Всего доброго, — улыбнулся Бейсембаеву и Трошкин. Он был уже без парика, в обычном костюме, в своем прежнем трошкинском обличье. — Извините, что напрасно потревожили.
— Это вы извините, — улыбнулся Бейсембаев.
Славин и Трошкин поднялись по трапу последними, и стюардесса закрыла дверь самолета. Трап отъехал.
— …время нашего полета — четыре часа сорок минут, — объявляла в самолете синеглазая стюардесса. — А сейчас я попрошу всех пристегнуть ремни и не курить!
— А какая разница во времени с московским? — спросил Трошкин у Славина.
— Три часа. — Славин удобнее устроился в кресле и откинул спинку.
— Так, выходит, мы в Москве будем в двенадцать? — обрадовался Трошкин. — Я еще на работу успею.
Шум моторов внезапно прекратился. В проходе снова показалась стюардесса.
— Товарищи, кто здесь Трошкин? — спросила она.
— Мы, — сказал Трошкин.
— Вас просят выйти.
Трошкин и Славин, недоумевая, двинулись следом за стюардессой. Она открыла дверь, и они увидели подъезжающий к самолету автотрап. А на трапе, как памятник на пьедестале, величественно стоял профессор Мальцев в светлой дубленке.

Официантка поставила на столик, за которым сидели Мальцев, Трошкин и Бейсембаев, четыре дымящиеся пиалы. За стеклянными стенами ресторана было видно летное поле, самолеты, поблескивающие на солнце.
Все с удовольствием принялись за еду, кроме Трошкина — он отодвинул от себя пиалу, сказал:
— Я дома пообедаю.
Профессор перестал жевать и уставился на Трошкина.
— Следующим рейсом я улетаю! — твердо сказал тот.
— Какая безответственность! — воскликнул Мальцев. — Какое наплевательское отношение к своему делу!
— Мое дело — воспитывать детей, — сдержанно напомнил Трошкин, — а не бегагь с жуликами по всему Советскому Союзу.
Мальцев бросил ложку.
— Меня вызывает полковник, — он повернулся к Бейсембаеву, — и говорит: операцию прекращаем. Почему? — говорю я. — Если эти двое не москвичи и не знают названия улиц, они могут показать их на месте! Устроим им ложный побег, и они помогут нам определить все возможные места нахождения шлема! А он мне говорит: нельзя…
— Правильно, — сказал Трошкин.
Профессор молча царапнул по нему глазами.
— Ладно, думаю, — продолжал он. — Беру нашего вице-президента, отрываю его от работы, едем в ваше министерство. Ну то, се — наконец получаю разрешение. — Профессор вытащил из папки бумагу, потряс ею в воздухе. — Представляете, как все это сложно!
— Представляю, — сказал Бейсембаев. — Я двадцать пять лет работаю в системе и первый раз слышу, чтоб мы сами устраивали побег.
— А шлем, между прочим, тысячу шестьсот лет искали и тоже первый раз нашли!
— А я что? — сдался Бейсембаев. — Приказ есть, я подчиняюсь!
— Я бросаю все дела, беру это разрешение, — продолжал Мальцев, — лечу сюда, хватаю такси, мчусь к вам в Ахбулах, отпускаю такси, бегу в тюрьму, мне говорят: «Они уехали на аэродром». Лечу обратно с преступной скоростью, останавливаю самолет в воздухе, а он говорит: не хочу!
— Не хочу! — подтвердил Трошкин.
— Видите? — с мрачным удовлетворением проговорил Мальцев, впиваясь глазами в Бейсембаева. — Не страшен враг — он может только убить! Не страшен друг — он может только предать. Страшен равнодушный! С его молчаливого согласия происходят и убийство, и предательство!
— И я б на его месте боялся! — вступился за Трошкина Славин. — Они могут разбежаться, своровать, убить…
— Не в этом дело, — сказал Трошкин. — У меня сто детей каждый год, и у каждого мамы, папы, дедушки, бабушки. Меня весь Черемушкинский район знает, а я буду разгуливать с такой рожей да еще в такой компании!
— Кстати, о бабушках, — вдруг спохватился Мальцев. — Где у меня тут был пакетик? — забеспокоился он. — Ну только сейчас я держал в руках такой целлофановый пакетик…
— Вы на нем сидите, — подсказал Бейсембаев.
Мальцев приподнялся, вытащил из-под себя сплющенный пакет, протянул его Трошкину.
— Бабушка прислала вам пирожков, — сказал он. — Сегодня утром я забегал к вашим.
— Спасибо, — вздохнул Трошкин.

На стене цементного завода в строительной зоне исправительно-трудовой колонии висел лозунг:
«ЗАПОМНИ САМ, СКАЖИ ДРУГОМУ, ЧТО ЧЕСТНЫЙ ТРУД — ДОРОГА К ДОМУ».
А под лозунгом в составе своей бригады трудились Хмырь и Косой, укладывая шлакоблоки в штабеля.
— О! Появился! — сказал вдруг Косой.
Хмырь обернулся: по двору от проходной понуро шел Трошкин-Доцент.
— Ты где был? — подозрительно спросил Хмырь подошедшего Трошкина.
— В больнице.
Хмырь многозначительно посмотрел на Косого.
— Понятно, — сказал он и принялся за свои шлакоблоки.
— Что тебе понятно? — спросил Трошкин.
— Все понятно… Золото со шлема врачу на зубы толкал, вот чего! — выкрикнул Хмырь.
— Не по-воровски поступаешь, Доцент, — упрекнул Косой.
— Ну вот что, — спокойно сказал Трошкин. — В 10.00 у арматурного склада нас будет ждать автоцистерна. Шофер — мой человек. Возле чайной в стоге сена для нас спрятаны деньги и все остальное…
— Бежать?! — спросил Хмырь. — Я не согласный. Поймают.
— И я, — сказал Косой. — Как пить дать застукают!

Лейтенант Славин заглянул в пустую автоцистерну с надписью «Цемент». Там было темно, уныло, пахло сыростью.
— Н-да… — сказал он. — Неудобный вагончик.
— Тут недалеко, потерпят, — отозвался снизу шофер.
— Повторите задание! — сказал Славин, спрыгивая на землю.
— Занять позицию, чтоб меня было не заметно. Когда увижу, что трое залезли в цистерну, — выехать, не заправляясь цементом, к Али-Бакану. На развилке возле чайной остановиться и идти пить чай, пока эти не вылезут. А дальше…
— А дальше разбегутся они все к чертовой матери! А кто будет отвечать? Славин!.. Выполняйте!

— Нет, — сказал Хмырь.
— Нет, — сказал Косой.
— Ну бывайте! — попрощался Трошкин. — Деньги ваши стали наши… — Зайдя за угол, он облегченно и с наслаждением потянулся, засунул руки в карманы и, насвистывая песенку трех поросят, зашагал к проходной.
Когда работавший Али-Баба случайно оглянулся, он увидел острый зад Косого, мелькнувший за недостроенным домом…
— Эй, постой! — за спиной Трошкина раздался шепот.
Трошкин оглянулся: за ним следом по-пластунски ползли Косой и Хмырь.

Они залегли в канаве за зданием цементного завода. Перед ними метрах в пятидесяти виднелся глухой щитовой барак, крытый шифером.
Трошкин посмотрел на часы, спросил:
— А это точно арматурный склад?
— Я ж говорю — это слесарный! — раздраженно зашипел Хмырь. — Арматурный там — за конторой, — показал он большим пальцем назад.
— Во придурок! — возмутился Косой. — Чего свистишь-то? Я сам видел, как отсюда арматуру брали… Во!
Из цемзавода выехала автоцистерна с прицепом и остановилась возле барака. Из машины вылез шофер и скрылся за углом здания.
— Вперед! — скомандовал Трошкин и выскочил из канавы, как из окопа.
Пригибаясь, они подбежали к автоцистерне. Трошкин взобрался по лесенке, откинул крышку люка и протиснулся внутрь. За ним легко попрыгали в цистерну более худые Хмырь и Косой.
А из-за груды железных бочек за беглецами внимательно следил Али-Баба.
Из-за сарая появился шофер. Но это был не тот, с которым говорил Славин, а другой — постарше и поплотнее. Он стукнул сапогом по баллону, неторопливо залез в кабину, включил мотор.
— Пронесло! — перекрестился в темноте цистерны Косой. Машина подъехала под погрузочный люк цемзавода.
— А чего стали? — удивился Косой.
— Проходная, наверное, — прошептал Трошкин, с ужасом глядя на шланг, повисший над люком цистерны.
— Давай! — крикнул шофер, и в цистерну под давлением хлынул цементный раствор. Минуту спустя шофер махнул рукой: — Порядок! Полна коробочка!
Он проехал немного вперед, подвинув под шланг прицеп.
По дороге мчалась автоцистерна с прицепом, а в ней по горло в цементе стояли Трошкин, Хмырь и Косой, упираясь макушками в свод. Когда машину встряхивало на ухабах, тяжелая волна накрывала Хмыря с головой — он был ниже других ростом.
— А говорил: шофер свой человек, порожним пойдет, — упрекнул Хмырь отплевываясь.
Тут машину тряхнуло, и цемент окатил всех троих с головой.
— Как в Турции… — сказал Трошкин.

Машина остановилась. Шофер неторопливо выбрался из кабины и пошел к голубому домику с надписью «Пиво-воды». Трошкин откинул люк и, как танкист, высунул голову. Осмотрелся.
— Вылезай! — скомандовал он.
Хмырь и Косой вылезли следом и побежали к лесу.
— Эй! — закричали сзади. — Подожди!..
Беглецы обернулись и застыли: из люка прицепа торчал цементный бюст Али-Бабы!..

Лейтенант Славин в полной форме шел по пояс в цементном растворе, ощупывая багром дно цементной ямы. А по сторонам ямы (на суше) в скорбном и напряженном молчании стояло все тюремное и строительное начальство. Впереди — профессор Мальцев.
— Вон там! Там, в углу, проверьте! — истерично требовал он.
— Николай Георгиевич, — Славин остановился и укоризненно посмотрел на профессора. — Ну неужели вы не понимаете, что это бессмысленно? Что же они, по-вашему, сквозь шланг проскочили? У шланга автоцистерны диаметр двенадцать сантиметров, а у этого Али-Бабы один только нос — два метра!
— А где же они тогда? — чуть не плача, спросил Мальцев.

Зашелестели желтые листья кустарника, и на выжженную солнцем поляну вылезли взмыленные и исцарапанные Трошкин, Косой, Хмырь и Али-Баба. Беглецы были в трусах и майках, в руках держали окаменевшую от цемента одежду.
— Вон еще сено, — тяжело дыша, показал Косой.
Неподалеку виднелось несколько аккуратных стогов.
— За мной! — скомандовал Трошкин.

— И в этом нет, — сказал Косой. Все поле вокруг них было покрыто разбросанными клочками сена.
— А может, ты опять что-то забыл? — сказал Хмырь Трошкину. — Может, не в сене, а еще где?
— Отстань, — отмахнулся Трошкин. — Сюда! — крикнул он. И вся команда с остервенением накинулась на последний оставшийся стог.
— Стой! — раздался вдруг окрик. — Зачем сено воруешь!
На поляне появился старик сторож с берданкой.
— Шухер! Обрыв! — завопил Косой и первым устремился к кустам. Остальные за ним.
— Стой! — раздалось им вслед, и тут же прогремел выстрел.
— Не попал! — радовался Косой, продираясь сквозь кусты.
Хлопнул еще выстрел.
— Попал! — констатировал Трошкин, хватаясь за зад.

Хмырь, Косой и Али-Баба сидели на корточках возле ручья в трусах и в майках, стирали свою одежду. Трошкин чуть поодаль сидел по горло в ручье, кряхтел.
— Больно? — с сочувствием спросил Хмырь.
— Не больно, — раздраженно сказал Трошкин. — Жжет…
— Поваренная соль, — констатировал Хмырь и научно объяснил: — Натрий хлор.
— Ай-ай-ай! — зацокал языком Али-Баба. — Какой хороший цемент, не отмывается совсем…
— Ты зачем бежал? — строго спросил Трошкин.
— Все побежали, и я побежал, — объяснил Али-Баба.
— У тебя какой срок был? — спросил Косой.
— Год, — сказал Али-Баба.
— А теперь еще три припаяют, — радостно хихикнул Косой. — Побег. Статья 188-я.
— Ай-ай-ай! — укоризненно зацокал языком Али-Баба. — Нехороший ты человек, Косой. Злой, как собака.
Хмырь вытащил из воды свои окаменевшие брюки, встал.
— Что делать будем, Доцент? — Он показал Трошкину брюки.
— Так побежим! — угрюмо сказал Трошкин.
— Прямо так? — поразился Хмырь. — Голые?
— Да! Прямо так и прямо по шоссе. И прямо в гостиницу. Пусть думают, что мы спортсмены.
— Да ты что, в гостиницу! — испуганно вскричал Хмырь. — Нас же сразу заметут! Можно пока и в канавке переспать!
— Буду я с вами в канаве валяться, — зло сказал Трошкин. — Сказано в гостиницу, значит, в гостиницу!
Он вылез на берег, присел пару раз, разминаясь, потом согнул руки в локтях и затрусил в сторону дороги.
Стрелочник, сидя на табурете, дремал на солнышке возле вверенного ему железнодорожного переезда, когда его разбудил бодрый окрик:
— Открывай дорогу, дядя!
По шоссе к переезду бегом приближались четверо в трусах и майках.
Стрелочник покорно закрутил рукоятку. Шлагбаум поднялся, и мимо гуськом пробежали: толстяк, руки, плечи и даже ноги которого были изукрашены узорами татуировок, черный, как жук, волосатый дядя с длинным носом, тощий парень лет двадцати пяти и лысый мужчина лет сорока.
— Физкультпривет, дядя! Салям алейкум! — крикнул худой малый. И спортсмены, не сбавляя темпа, скрылись за холмом.

Голодные, измученные марафонцы вбежали в маленький белый городок, пересекли площадь у мечети и вошли в подъезд Дома колхозников.
В вестибюле Трошкин, кивком указав подчиненным на диван, подтянул трусы, пригладил челку и подошел к дежурному администратору — молодой женщине, сидевшей за деревянным барьером.
— Мы марафонцы, — задыхаясь, выговорил он.
— Сколько вас? — спросила дежурная, пытаясь прочитать надписи на трошкинской груди.
— Четверо. Один лишний.
— Всем места хватит, — сказала дежурная.
— Вы из какого общества, ребята? — Перед замершими от страха Хмырем, Косым и Али-Бабой остановился скучающий командированный.
— «Трудовые резервы», — сообщил Косой.
— А «Динамо» бежит?
— Все бегут, — пробурчал Хмырь.
— За мной, — позвал Трошкин. И спортсмены организованно затрусили на второй этаж.
Команда подошла к двери, Косой присел на корточки, заглянул в замочную скважину, потом привалился спиной к правому косяку, а в левый уперся ногой и сильно потянул дверь на себя. Хмырь толкнул дверь, и она распахнулась.
— Ключ же есть! — возмутился Трошкин.
— Привычка, — сказал Хмырь.
«Марафонцы», голодные и обессиленные, рухнули на кровати.
— Жрать охота, — простонал Косой.
— Очень охота, — поддержал Али-Баба. — А у нас в тюрьме ужин сейчас… макароны…
— Вот что, — приказал Трошкин. — Отсюда ни шагу, понятно? Я сейчас вернусь! — Он вышел в коридор. — Товарищ, — робко попросил он сидящего возле дежурной командированного. — Вы не могли бы мне на несколько минут одолжить какие-нибудь брюки? А то наши вещи еще не подвезли…
— Может, козла забьем? — оживился командированный вставая.
— Потом, — пообещал Трошкин.

На улице Трошкин вошел в телефонную будку, снял трубку и набрал 02.
— Милиция, — отозвались с другого конца.
— Можно лейтенанта Славина?
— У нас такого нет.
— Как нет?
— Так. Нет и не было.
— Я — Доцент! — закричал Трошкин.
— Поздравляем!
— Вас разве не предупредили?
— О чем?
Евгений Иванович посмотрел на бестолковую телефонную трубку и положил ее на рычаг. Медленно вышел из автоматной будки.
— А какой это город? — спросил он у пионера.
— Новокасимск, — сказал пионер, с восхищением разглядывая татуированного босого дядю в узких джинсах.
— А Али-Бакан далеко?
— Тридцать километров.
Трошкин задумался.

Детский сад в Новокасимске был такой же, как в Москве, — двухэтажный, белый, штукатуренный.
Трошкин пригладил набок челку и пошел в подъезд.
— Здравствуйте! — вежливо поздоровался он, войдя в кабинет заведующей.
— Здравствуйте, здравствуйте… — отозвалась заведующая, глядя на робкого посетителя. — Садитесь.
— С вашего разрешения, я постою. — Трошкин хотел скомпенсировать свою внешность хорошими манерами. — Понимаете, в чем дело… — начал Трошкин. — Я из Москвы. Ваш коллега. Заведую 83-м детсадом.
Она понимающе покивала.
— Нас четверо, — продолжал Трошкин.
— И все заведующие?
— Вроде… — смутился он.
— Ну-ну…
— И вот, понимаете… в цистерне, где мы ехали, случайно оказался цемент, и наша верхняя одежда пришла в негодность.
— Бывает, — сказала заведующая.
— Мне очень неловко… — У Трошкина от унижения выступили пятна на лице. — Не могли бы вы мне одолжить на два дня 19 рублей 40 копеек?
— А хватит на четверых-то? — весело спросила заведующая.
— Хватит! — серьезно сказал Трошкин. Заведующая встала и взяла Трошкина за руку.
— Пошли! — сказала она и повела его за собой, высокая, статная и решительная, как боевой генерал.
Они вышли из детского сада к одноэтажному кирпичному зданию с забитыми окнами.
Заведующая отворила дверь, и они оказались в небольшой комнате, совершенно пустой, если не считать старой тумбочки.
— Здесь у нас будет игротека, — сказала она. — А вот здесь… — она отворила дверь в смежную комнату, — здесь у нас будет спортзал.
Где будет спортзал, Трошкин не увидел: комната до потолка была забита ржавыми радиаторами парового отопления.
— Так что вот вы с вашими заведующими очистите эту комнату от радиаторов и сложите их там, — она указала на навес во дворе. — Я вам за это плачу 20 рублей. Идет?
Трошкин задумался, глядя на бесконечные радиаторы.
— Идет, — сказал он. — Только знаете что: работать мы будем ночью. — Он подошел к тумбочке. — Положите наши 20 рублей вот сюда, в ящик. А на дверь повесьте замок. — Он показал на другой конец здания. — Когда все вынесем, эта дверь освободится. Мы войдем и заберем нашу зарплату.
Заведующая помолчала, обдумывая предложение.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Только учтите, майн либер коллега: замок будет крепкий!

Командированный сидел по одну сторону стола, а Хмырь по другую. Между ними лежала шахматная доска, играющие сосредоточенно глядели на поле битвы. Хмырь был целиком и полностью одет в одежду командированного: костюм, рубашка с галстуком, ботинки. А командированный сидел раздетый — в трусах и в майке. Но на голове его была шляпа.
Али-Баба и Косой «болели» за спиной товарища. Али-Баба молчал, он ничего не понимал в шахматах. Косой тоже не понимал, но поминутно подсказывал:
— Ходи лошадью… лошадью ходи, дурак!
— Отстань. — Хмырь переставил ферзя и объявил: — Мат!
Али-Баба, как бы иллюстрируя сказанное, снял с головы командированного шляпу и плавно перенес ее на голову Хмыря.
— Все! — Хмырь встал. Он был при полном параде, хотя все ему было заметно велико: рукава свисали ниже кистей, а шляпа сползала на глаза.
— Не все! — запротестовал командированный. Он вытащил из чемодана электрическую бритву и положил на стол. — Против бритвы — пиджак и брюки, — потребовал он.
— Один пиджак! — отозвался Косой.
Хмырь в торговле не участвовал, он был уверен в своих силах. Сел за шахматы.
Некоторое время играли молча.
— А вот так? — пошел конем командированный.
Хмырь задумался.
— Лошадью ходи, — нервно посоветовал Косой.
— Отвались! — раздраженно сказал Хмырь.
— Лошадью ходи, век воли не видать!.. А мы — вот так! — заорал Косой и, не выдержав, передвинул пешку.
— Пошел? — вопросительно посмотрел командированный.
— Ну пошел, пошел… — с раздражением сказал Хмырь.
— Мат! — торжественно объявил его противник.
Хмырь посмотрел на доску, убеждаясь в проигрыше, перевел глаза на недоуменную физиономию Косого и, не выдержав этого зрелища, сгреб с доски фигуры и швырнул их в советчика.
— Ты что делаешь? — У Косого от обиды и гнева задрожали губы. Он не терпел унижения при посторонних. — Ты кого бьешь?..
Он схватил шахматную доску и треснул Хмыря по лысине.
— Товарищи! Товарищи! — заметался командированный. — Прекратите! Вы что, с ума сошли?
— Отставить! — вдруг раздался резкий, повелительный окрик.
В дверях стоял Трошкин. Одним прыжком оказавшись на середине комнаты, он схватил Хмыря и понес из номера, как щенка.
Косой и Али-Баба последовали за ними. Проигравшийся и перепуганный командированный снова остался в одиночестве.
— Раздевайся сейчас же! Верни вещи! — с тихой яростью приказал Хмырю Трошкин.
— А это не видел? — Хмырь выкинул к носу Трошкина фигу: ему не хотелось расставаться с честно выигранными вещами.
Трошкин не выдержал и, размахнувшись, с наслаждением дал Хмырю по уху. Легкий Хмырь отлетел в противоположный угол комнаты. Туда же подбежал Косой и, воспользовавшись лежачим положением товарища, добавил ему от себя лично ногой в бок.
— Вот тебе… — И в следующее мгновение сам отлетел в другой угол: Трошкин, не балуя разнообразием, съездил по уху и ему.
Али-Баба, полагая, что и его будут бить, присел на корточки и замахал над головой руками.
— Снимай! — Трошкин поставил Хмыря на ноги. Тот не заставил себя ждать, стал судорожно стягивать все выигранное имущество.
Трошкин сгреб вещи в охапку и пошел к командированному.
— Вот! — Он бросил все ему на постель, снял с себя джинсы и приобщил к возвращаемой одежде. — Стыдно, товарищ!
И вышел, хлопнув дверью.
Хмырь и Али-Баба лежали на постелях лицом к стене. А Косой стоял и смотрел в окно.
Трошкин вошел в номер, прошелся по комнате и, немного успокоившись, сказал:
— Ну вот что, если мы не хотим снова за решетку, если хотим до шлема добраться — с сегодняшнего дня склоки прекратить. Второе: не играть, не пить без меня, не воровать, жаргон и клички отставить, обращаться друг к другу по именам, даже когда мы одни. Тебя как зовут? — Он обернулся к Хмырю.
— Гарик… Гаврила Петрович.
— Тебя?
— Федя… — сказал Косой.
— Тебя?
— Али-Баба.
— Я кому сказал, клички отставить!
— Это фамилия! — обиделся Али-Баба. — А имя — Василий Алибабаевич, Вася.
— Как верблюда, — отозвался Косой.
— А меня… Александр Александрович. Все ясно? — спросил Трошкин.
— Ясно… — нестройным хором отозвались Федор, Гаврила Петрович и Василий Алибабаевич.
Трошкин обвел их усталым взглядом.
— Как стемнеет, кассу будем брать, — объявил он.
— И он пойдет? — Косой кивнул на Али-Бабу.
— И он…
— Так он же на этом скачке расколется, падла, при первом шухере! — скандально закричал Косой.
Али-Баба насупился, но промолчал.
— Пойди-ка сюда, Федя. — Трошкин поманил Косого пальцем. — Вот тебе бумага. — Он подвинул листок бумаги в линейку, лежащий на столе, чернила, ручку с пером. — Пиши.
Трошкин встал из-за стола и, шагая из угла в угол, стал диктовать:
— Падла… поставь тире… нехороший человек. Раскалываться — предавать, сознаваться. Шухер — опасность. Скачок — ограбление… Записал?
— Записал, — сказал Косой.
— А теперь, Федя, повтори Васе то, что ты ему сказал, на гражданском языке.
— Хе-хе, — заржал Косой и, заглядывая в листок, как в шпаргалку, медленно перевел: — «Так этот нехороший человек… предаст нас при первой же опасности».

Ночью на задворках детского сада трудилась «команда», освобождая помещение будущего спортзала.
Работали по двое: Хмырь в паре с Трошкиным, а Косой с Али-Бабой. Производительность была неодинаковая: гора из батарей у первой пары была вдвое выше, чем у второй.
— Семьдесят первая. — Хмырь опустил очередную секцию.
— Сорок шестая… — так же шепотом отсчитал у себя Косой.
— Не сорок шестая, а тридцать вторая! — прошипел Хмырь, державший под контролем работу товарищей. — Филонишь, гад!
— Александр Александрович! — громким шепотом позвал Косой. — А Гаврила Петрович по фене ругается!
— Отставить разговоры! — приказал Трошкин и вдруг заорал на весь город Новокасимск: — А-а!! Ой, нога, нога!!
— Тише ты! — Хмырь в темноте зажал ему рот.
— Этот Василий Алибабаевич… — простонал Трошкин, — этот нехороший человек… на ногу мне батарею сбросил, падла!

У двери лежала последняя батарея, ее оттащили в сторону. Хмырь потянул дверь, она легко поддалась. Все вошли в игротеку.
— Здесь! — простонал Трошкин, указывая на тумбочку.
Хмырь присел на корточки и потянул на себя ящичек.
Косой нервно чиркал спичкой. Дрожащее пламя осветило пачку трехрублевок, рядом лежала брошюра «Алкоголизм и семья»…

Наступило утро.
Али-Баба и два разбойника мирно похрапывали на своих постелях.
Трошкин вытащил из-под подушки честно сворованные деньги, вышел из номера и заковылял вниз по лестнице.
— Товарищ марафонец, — обратилась к нему дежурная, — вас просили позвонить по этому телефону. — Она протянула ему записку.

— Ну где же он? — нетерпеливо спрашивал профессор Мальцев Славина, бегая по кабинету новокасимской милиции. — Может, они его убили?..
— В восемь тридцать вышел из гостиницы, в девять ноль-ноль приобрел в универмаге четыре тренировочных костюма. В девять пятнадцать переоделся в общественном туалете. В данный момент очень медленной скоростью направляется к нам…
* * *
Хмырь нервно шагал по номеру из угла в угол.
— За шмотками, говоришь, пошел? — сердито спросил он, останавливаясь перед лежащим в постели Косым.
— Ага, — зевнул Косой. — Жрать охота, — пожаловался он.
— Да? — Хмырь снова забегал по комнате. — А если он вовсе ушел? А если он вовсе не вернется, а?
За окном послышалась далекая трель милицейского свистка, Хмырь вздрогнул, на цыпочках подбежав к своей кровати, юркнул под одеяло.
— Ай-яй-яй! — вдруг зацокал языком на своей кровати Али-Баба. — Тьфу!
— Что плюешься, Вася? — спросил Косой.
— Шакал я паршивый! У детей деньги отнял, детский сад ограбил!
— Ишь какой культурный нашелся, — сказал Косой. — А когда ты у себя там на колонке бензин ослиной мочой разбавлял, не был паршивым?
— То бензин, а то дети! — Али-Баба вздохнул, встал и пошел.
— Ты куда, Вася? — забеспокоился Косой.
— В тюрьму. — Али-Баба снова вздохнул и вышел из номера.
— Продаст! Век воли не видать, продаст! — сообщил из-под одеяла Хмырь.
Косой спрыгнул с кровати, подбежал к двери и высунулся в коридор.
— Вась, а Вась! — тихонько позвал он удаляющегося по ковровой дорожке дезертира.
— Ну что? — Али-Баба нехотя остановился.
— У тебя какой срок был?
— Год. И три за побег… Четыре, а что?
— А теперь еще шесть дадут! — ласково пообещал Косой. — Статья 89, кража со взломом. Иди-иди, Вася!..
Али-Баба подумал, подумал… Потом горестно поцокал языком и пошел обратно в номер.

Отворилась дверь, и в кабинет, прихрамывая, вошел Трошкин. Он был небритый и усталый, под глазами лежали глубокие тени, синий тренировочный костюм был ему тесен.
Мальцев посмотрел на вошедшего, шагнул к нему, порывисто обнял:
— Евгений Иваныч, родной, а я думал, вас нет в живых.
— Ну, чего там… — Трошкин похлопал профессора по спине.
Славин тоже пожал руку Трошкину.
— Простите, Николай Георгиевич, — сказал он Мальцеву. — Времени у нас в обрез. Садитесь, Евгений Иваныч!
— Не хочу, — отказался Трошкин.
— Вот! — Лейтенант протянул Трошкину ведомость. — Распишитесь: деньги на четверых, суточные и квартирные. Одежда, — он показал на стул, где лежали пальто, сапоги, ушанки. Сверху лежала профессорская дубленка.
— Это вам. — Мальцев похлопал по ней ладошкой.
Трошкин посмотрел, но ничего не сказал.
— А почему четыре? — обеспокоенно спросил он. — Что же, мне и этого Василия Алибабаевича с собой водить?
— Придется. Если его сейчас арестовать, у тех двоих будет лишний повод для подозрений. В Москве будете жить по адресу: 7-й Строительный переулок, дом 8.
— Квартира? — уточнил Трошкин.
— Выбирайте любую — этот дом подготовлен к сносу. Жильцы выселены.
— Да ведь там не топят, наверное! — забеспокоился Мальцев.
— Не топят, — согласился лейтенант, — и света нет.
— Вот видите. А может быть, они остановятся на даче? У меня под Москвой зимняя дача, — предложил Мальцев.
— Спасибо, — отказался Трошкин. — Только на нейтральной территории мне будет спокойнее.
Он расписался в ведомости, положил деньги в карман.
— Поезд отходит в 18.30 с городского вокзала, — объяснил Славин.
— А билеты? — спросил Трошкин.
— Видите ли, в чем дело… — Славин слегка замялся. — Тут есть одна тонкость… У вашего двойника странная привычка: он никогда не пользуется самолетами, не садится в поезд — он передвигается исключительно в ящиках под вагонами. И об этом знает воровской мир…
— А может, у него еще есть какие-нибудь привычки, о которых вы забыли мне сообщить и которые знает весь воровской мир? — поинтересовался Трошкин.
— А знаете, — обрадованно сказал Мальцев, — это не так уж плохо! В бытность свою беспризорным я всю страну исколесил под вагонами! Я ведь из беспризорных… Это было прекрасное время!

Поезд шел, равнодушно стуча колесами, подрагивая на стыках рельсов. В купе международного вагона Славин и Мальцев пили чай с лимоном, за окном тянулись заснеженные поля, а под вагонами в аккумуляторных ящиках тряслись Хмырь, Косой, Али-Баба и Трошкин.
Стараясь перекричать грохот колес, Косой пел:

— Я-я-лта, где растет голубой виноград!..
По зеркальной поверхности замерзшего пруда под музыку носились на коньках дети.
Сквозь разбитое стекло старого дома, покинутого жильцами и огороженного забором, сверху, с четвертого этажа, на каток смотрел Али-Баба.
По комнате гулял ветер, приподымая обрывки старых газет. В одном углу валялся старый комод с поломанными ящиками, а в другом — на полу, скрестив ноги, сидели Хмырь и Косой. Хмырь был в длинном, не по росту черном суконном пальто, а Косой — в светлой профессорской дубленке, порядком измазанной мазутом. Оба курили и с брезгливым неодобрением глядели на Трошкина, который посреди комнаты делал утреннюю гимнастику.
— Раз-два, — весело подбадривал себя Трошкин, — ручками похлопаем, раз-два, ножками потопаем!
— Во дает! — тихо прокомментировал Косой. — Видно, он здорово башкой треснулся!
Трошкин покосился на «приятелей», запел:
— Сколько я зарезал, сколько перерезал… — и высоко, как спортсмен, приподнимая колени, выбежал из комнаты.
Трошкин вбежал на кухню. Из крана свисали две тоненькие прозрачные сосульки. На кухне стояли отслужившие свое столы, стены были когда-то покрыты масляной краской, теперь вздулись пузырями. В углу валялся ржавый примус. Трошкин подобрал его и принес в комнату.
— На! — протянул он примус Али-Бабе. — Вот тебе два рубля! — Он достал деньги. — Купишь картошки, масла. Пошли!
* * *
Возле забора стояло такси с зеленым огоньком.
— Эй, шеф! — негромко окликнул Косой, выглядывая из-за забора. — Свободен? Шеф кивнул. Это был Славин.

Такси ехало по Бульварному кольцу. Рядом с шофером сидел Косой, на заднем сиденье — Хмырь и Трошкин.
— Этот? — спросил шофер у Косого. — Вон бульвар, вот деревья, вот серый дом.
— Ну человек! — возмутился Косой. — Ты что, глухой, что ли?.. Тебе же сказали: дерево там такое… — Косой раскинул руки с растопыренными пальцами, изображая дерево.
— Елка, что ли? — не понял Славин.
— Сам ты елка! — разозлился Косой. — Тебе говорят: во! — Косой снова растопырил пальцы.
— Да говори ты толком! — закричал на Косого Хмырь. — Александр Александрович, — повернулся он к Трошкину, — может, сам вспомнишь, а то уже восемь рублей наездили… — Хмырь хотел что-то добавить, но машина в этот момент прошла мимо милиционера-регулировщика, и он нырнул под сиденье.
— Пруд там был? — спросил Славин.
— Не было. Лужи были, — отрезал Косой.
— Может, памятник? — подсказал Трошкин.
— Памятник был.
— Чей памятник? — спросил Славин.
— А я знаю? Мужик какой-то.
— С бородой?
— Не.
— С бакенбардами?
— Да не помню я! — заорал Косой. — В пиджаке.
— Сидит?
— Кто? — не понял Косой.
Славин уже потерял всякое терпение и выразительно посмотрел на Трошкина, выражая ему полное сочувствие.
— Ну мужик этот! — заорал уже Славин.
— Во деревня! — снисходительно сказал Косой. — Ну ты даешь! Кто ж его сажать будет? Он же памятник!
Славин остановил машину.
— Отдохнем немножко, — предложил он.
Все замолчали, настроение было удрученное.
— Может, Сиреневый бульвар? — спросил Трошкин у Славина.
— Нет там никакого памятника, — устало сказал Славин.
— А вот там за углом театр Маяковского, — неожиданно сообщил Хмырь.
— Не было там никакого театра, — возразил Косой.
— Это я так… Мы с женой в 59-м году приезжали в отпуск, все театры обошли, — объяснил Хмырь.
— А где она, жена? — спросил Трошкин.
— Нету.
— Умерла?
— Не-а. Это я умер. — Хмырь застучал пальцами по спинке сиденья. — А чего мы стоим? — вдруг спохватился он. — Чего деньгами швыряемся? Поехали!
— Куда? — спросил Славин.
— Домой, — вздохнул Трошкин.

Машина остановилась у забора напротив катка.
— Восемь семьдесят, — сказал Славин.
Трошкин полез в карман.
— Карту купи, лапоть! — на прощание посоветовал Славину Косой.
— Вот билеты. — Славин незаметно протянул Трошкину билеты. — Проверим вариант с гардеробщиком…
— Ладно… Вот что, Володя, узнайте мне, пожалуйста, адрес жены Шереметьева: где она и что…
— Во! — раздался вдруг торжествующий вопль Косого. — Нашел! Во!
Трошкин и Славин подбежали к орущему Косому.
— Вон мужик в пиджаке. — Он выбросил палец в сторону памятника Грибоедову. — А вон оно! Дерево! — Напротив в витрине цветочного магазина стояла пальма в кадке. — А ты говорил: елка! — передразнил Косой Славина.

Дверь отворил лохматый парень в очках.
— Вам кого? — спросил парень.
— Вы меня не узнаете? — робко спросил Трошкин. — Я был у вас месяц назад.
— У кого? — не понял парень. — У меня?
— А может, еще кто-нибудь дома есть, кто бы мог меня узнать? — с надеждой спросил Трошкин.
— Никого нет. — Парень пожал плечами.
— Ну простите, — извинился Евгений Иванович.
— Пожалуйста!
Парень закрыл дверь, а Трошкин позвонил в следующую квартиру.
Открыла розовощекая молодая женщина в ситцевом халате.
— Вы меня узнаете? — сразу спросил Трошкин, приобретя уже некоторый навык.
— Узнаю.
— Здравствуйте! — обрадовался Трошкин.
— Сейчас, — неопределенно ответила молодая женщина и закрыла дверь.
Трошкин заволновался, полагая, что сейчас снова откроется дверь и ему протянут злополучный шлем.
Дверь отворилась, и женщина молча хлестнула веником Трошкина по лицу.
— Вот тебе, гадина! — сказала она и захлопнула дверь.
Трошкин позвонил еще и отскочил к лестнице, чтобы его не достали веником. Но бить больше его не стали.
Из двери вышел детина с широкими плечами и короткой шеей.
— Послушай, Доцент! — сказал детина, надвигаясь на Трошкина. — Я тебе говорил, что я завязал? Говорил. Я тебе говорил: не ходи? Говорил. Я тебе говорил: с лестницы спущу?
Трошкин со страхом глядел на надвигающегося человека.
— Говорил?
— Говорил, — растерянно подтвердил Трошкин.
— Ну вот и не обижайся!..
И заведующий детсадом № 83 ласточкой вылетел из подъезда и растянулся на тротуаре.

— Я-л-та! Там живет голубой цыган… — пел Али-Баба, по-своему запомнивший песню Косого. — Ял-та, ля-ля-ля-ля паровоз…
Он расхаживал по покинутому дому и искал, чем можно поживиться.
Подходящего было мало: разбитый репродуктор, ржавый детский горшок и непонятно откуда взявшийся гипсовый пионер с трубой.
— Ял-та… — Али-Баба взял под мышку пионера и понес. Он вышел на лестничную клетку и тут столкнулся со своими.
— Что это у тебя? — спросил Трошкин, постучав пальцем по гипсовому пионеру. Нос и щека у Трошкина были оцарапаны.
— Надо, — загадочно ответил Али-Баба и зашагал наверх. — Ноги вытирайте, пожалуйста! — приказал он, когда они подошли к дверям «своей» квартиры. У порога лежал половичок из разноцветных лоскутов. Али-Баба первым вытер ноги, показывая пример, и прошел.
Трошкин, Косой и Хмырь тоже вытерли ноги, прошли по коридору, открыли дверь и — остолбенели…
Комнату было не узнать. Это была прекрасная комната! Дыра в окне забита старым одеялом, на подоконнике — маленький колючий кактус в разбитом горшке, на стене — старые остановившиеся часы, под часами — пианино без крышки, на пианино — гипсовый пионер с трубой.
Посреди комнаты лежал полосатый половик, на половике стоял круглый стол, на столе — две ложки, три вилки, одна тарелка и таз с дымящейся горячей картошкой. Здесь же стоял чайник, а на нем толстая кукла-баба с грязным ватным подолом. А надо всей этой роскошью царил портрет красивой японки в купальнике, вырванный из календаря.

— Кушать подано, — сдержанно объявил Али-Баба, пытаясь скрыть внутреннее ликование. — Садитесь жрать, пожалуйста! — галантно пригласил он.
Трошкин снял пальто, повесил его у двери и, потирая руки, сел к столу.
— Картошечка! — радостно отметил Косой, хватая руками картошку и обжигаясь. — А еще вкусно, если ее в золе испечь. Мы в детдоме, когда в поход ходили… костер разожжем, побросаем ее туда…
— А вот у меня на фронте был случай, — вспомнил вдруг Трошкин, — когда мы Венгрию отбили…
— Во заливает! — покрутил головой Косой. — На фронте… Тебя, наверное, сегодня как с лестницы башкой скинули, так у тебя и вторая половина отказала.
— Хе-хе, — неловко хихикнул Трошкин, понимая свою тактическую оплошность. — Да, действительно.
С улицы послышались голоса.
Хмырь подошел к окну и стал смотреть. Все тоже подошли к окну.
Посреди пустого катка стояла громадная пушистая елка, и двое рабочих на стремянках окутывали ее гирляндами из лампочек.
— В лесу родилась елочка… В лесу она росла… — пропел Косой.
Трошкин посмотрел на него, отошел к пианино, взял несколько аккордов. Инструмент ответил неверными дребезжащими звуками.
— Давайте вместе, — сказал Трошкин и запел:

В лесу родилась елочка,
В лесу она росла…
Зимой и летом стройная,
Зеленая была, —
подхватил Косой.
— Бум-ба, бум-бум-ба… — загудел басом Али-Баба вдохновенно.
А Хмырь не пел. Воспользовавшись тем, что на него не смотрят, он подкрался к трошкинскому пальто, запустил руку в карман, вытащил деньги и, приподняв половицу, спрятал их туда.
— И вот она нарядная на Новый год пришла… И много-много радости детишкам принесла!
— Бум-бум-бум!
— Сан Саныч… — Али-Баба решил использовать хорошее настроение начальства. — Давай червонец, пожалуйста. Газовую керосинку буду покупать. Примус очень худой — пожар может быть.
— Есть выдать червонец! — весело отозвался Трошкин. Он шагнул к пальто, сунул руку в карман — карман был пуст.
Трошкин обыскал все карманы — денег не было!
— Нету… — растерянно сообщил он. — Были, а теперь нет.
— Потерял? — участливо спросил Хмырь, глядя на Трошкина невинными голубыми глазами. — Выронил, наверно…
— Да не… — сказал Косой. — Это таксист спер. Точно, таксист. Мне сразу его рожа не понравилась.
— Вот те на… — Огорченный Трошкин сел на диван и почесал себя по парику. — Что ж делать теперь?
— Керосинку очень надо покупать, — напомнил Али-Баба. — Примус с очень большой дыркой.
— Отвались! — прикрикнул на Али-Бабу Хмырь. — На дело, Доцент, идти надо, — сказал он Трошкину. — Когда еще мы каску найдем.
— Воровать хотите? — мрачно спросил Трошкин.
— Ай-яй-яй! — зацокал языком Али-Баба. — Можно дырку запаять, — предложил он выход из создавшегося положения. Воровать Али-Бабе совсем не хотелось.
— Заткнись, — отмахнулся Хмырь. — Вот что. Ты, Сан Саныч, отдыхай, а мы с Косым на вокзальчик сбегаем. Пора и нам на тебя поработать. Да, Федя? — повернулся он к Косому.
— Точно, — согласился Косой. — Только зачем на вокзал? Вот тут проходной двор… Гопстоп, и любая сумочка наша. А, Доцент?
Трошкин с ненавистью смотрел на своих «друзей».
— Все вместе пойдем, — наконец проговорил он.

Из подъезда трошкинского дома вышла трошкинская бабушка с авоськой в руке.
А из-за трансформаторной будки за ней следили ее внук и три бандита.
Бабушка скрылась в арке ворот.
— Объясняю дислокацию, — распорядился Трошкин. — На шухере: Василий Алибабаевич — во дворе, Гаврила Петрович — в подъезде. Выполняйте! — приказал он.
Возле своей двери на лестничной площадке Трошкин извлек из кармана драные варежки, надел их на руки, потом достал ключ от собственных дверей, отомкнул замок и проник в собственную квартиру.
— Стой здесь, — приказал Трошкин Косому. — Ничего не трогать. Отпечатки пальцев оставишь…
Трошкин прошел в свою комнату, сел к письменному столу, открыл ящик и вынул деньги. Посмотрел, подумал, бросил обратно в ящик пять рублей и сунул деньги в карман.
Пора было вставать и возвращаться в свою доцентовскую жизнь. Трошкин медлил, сидел, устало свесив руки, смотрел перед собой. Над письменным столом висели детские фотографии — штук сорок или пятьдесят. С них глядели на Трошкина смеющиеся детские лица — отчаянно хохочущие и лукаво улыбающиеся, за каждой улыбкой вставал характер. Трошкин коллекционировал детский смех.
На каждой фотокарточке аккуратно были написаны имя и фамилия обладателя и год. На верхних фотокарточках, где стоял 47-й год, дети были худенькие, бедно одетые, и сами карточки выцветшие, с желтыми пятнами. Чем позже были датированы карточки, тем заметнее менялись их качество, облик и одежда детей.
Косой тем временем скучал в столовой, поглядывая вокруг безо всякого выражения. Поживиться было действительно нечем: в столовой стоял стол, сервант с посудой и диван. Косой приостановился возле дивана и от нечего делать приподнял ногой сиденье дивана. Он сделал это небрежно, ни на что не рассчитывая, и вдруг замер, пораженный. Под сиденьем сверху лежал костюм с отливом!

Во дворе на лавочке, нахохлившись как воробей, сидел Али-Баба. Перед ним краснощекая дворничиха расчищала дорожку.
— Ай-я-яй! — горестно зацокал Али-Баба и покрутил головой. — Тьфу! — Он в сердцах плюнул на снег, как бы подытоживая свое внутреннее состояние.
Дворничиха разогнулась и посмотрела на горестно согнувшегося, удрученного человека.
— Чего вздыхаешь? — посочувствовала она.
— Шакал я паршивый, — отозвался Али-Баба скорее себе, своим мыслям, чем дворничихе. — Все ворую, ворую…
— Что ж ты воруешь? — удивилась дворничиха.
— А! — Али-Баба махнул рукой. — На шухере здесь сижу.
Из подъезда тем временем вышли Трошкин, Косой и Хмырь, тихонько свистнули Али-Бабе.
— О! Украли уже! — отметил Али-Баба. — Ну, я пошел, — попрощался он с дворничихой.
Дворничиха некоторое время озадаченно смотрела вслед удаляющейся четверке, потом крикнула:
— Эй!
— Все! — сказал Косой. — Кина не будет, электричество кончилось! — И первый бросился бежать.
— Стой! — заорала дворничиха и, сунув в рот свисток на веревочке, засвистела на весь свет.

Четверо грабителей с завидной скоростью неслись посреди улицы. За ними почти по пятам бежала дворничиха.
— Держи воров! — кричала она.
Жулики свернули за угол, и Трошкин остановился как вкопанный. Навстречу ему шли Елена Николаевна и следом за ней, как утята за мамой-уткой, старшая группа детского сада № 83.
Косой, Хмырь и Али-Баба обогнули колонну и помчались дальше, а Трошкин стоял и смотрел во все глаза и не мог двинуться с места.
— Евгений Иваныч! — ахнула Елена Николаевна.
— Здравствуйте, Евгений Иваныч! — восторженно и нестройно заорали дети.
Евгений Иванович понял, что надо сворачивать, но на него уже набегала дворничиха. Выхода не было: заведующий детским садом, Евгений Иванович Трошкин, разбежался и сиганул через высокий забор.

Ночь. Мягко шурша щетками по пустому катку, двигался снегоочиститель, оставляя позади себя зеркальную полосу. И в этой матово поблескивающей поверхности, отражаясь, то вспыхивали, то гасли разноцветные огни — проверяли освещение елки.
Четверо лежали поперек широкой тахты, подставив под ноги табуретки. Спали в пальто и шапках, укрывшись половиком — тем, что днем красовался на полу.
Хмырь не спал. Он лежал с краю, смотрел в потолок остановившимися глазами. На потолок время от времени ложились причудливые тени от мигающей за окном елки.
— Доцент, а Доцент, — тихонько позвал Хмырь лежащего рядом Трошкина. — Сан Саныч! — Он потеребил его за плечо.
— А-а-а! — заорал Трошкин, просыпаясь. «Воровская жизнь» давала себя знать.
— Маскироваться надо, — сказал Хмырь.
— Что? — не понял Трошкин.
— Засекли нас. Теперь так на улицу не покажешься. Заметут.
— Ну? — спросил со сна Трошкин, стараясь не проснуться окончательно.
— Вот я и говорю: маскироваться надо.
— Давай, — согласился Трошкин и заснул.

Стоял морозный солнечный день. Гремела музыка на ярмарке в Лужниках.
Из шатра с вывеской «Хозтовары» высунулась голова Али-Бабы. Али-Баба огляделся по сторонам и перебежал в шатер с вывеской «Женская обувь». К груди он прижимал новенький керогаз.
— Три пары сапог для женщины по одиннадцать пятьдесят, — обратился он к продавщице в форме Снегурочки. — Сорок, сорок два, сорок четыре.
— Ого! — удивилась Снегурочка. Она сняла с полки две коробки, поставила перед Али-Бабой. — Вот сорок, вот сорок два.
— А сорок четыре?
— Только такие. — Она поставила на прилавок огромные лакированные туфли на высоких шпильках.

Вечер. Театральная площадь. Из троллейбуса вышли три женщины — толстая курносая в цветастом платке, низенькая старушка, по-монашески обвязанная поверх фетровой шапки темной косынкой, и девушка в лохматой синтетической шапке, в дубленке, из-под которой виднелись кривые жилистые ноги в чулочках сеточкой и лакированных туфлях на шпильках.
— Брр-рр, — сказала девушка басом и заскакала, пытаясь согреться. — И как это только бабы без штанов в одних чулках ходят?
— Привычка, — сказала старуха.
Это были Трошкин, Хмырь и Косой.

На контроле три подруги предъявили билеты и оказались в вестибюле Большого театра.
За деревянным барьером ловко работал гардеробщик — худой, с нервным лицом и торчащими ушами.
— Этот! — тихо сказал Хмырь.
Трошкин остановился против него, выжидая, стараясь поймать его взгляд. Гардеробщик почувствовал взгляд Трошкина, посмотрел на него. Трошкин кивнул ему.
Гардеробщик тоже едва заметно кивнул, что-то шепнул своему напарнику и поманил Трошкина за деревянный барьерчик.
— Узнаешь? — Трошкин приподнял косынку. Они разговаривали в глубине гардероба, забившись в зимние пальто и шубы.
Гардеробщик смотрел на Трошкина. Лицо его было неподвижно и, казалось, ничего не выражало.
— Узнаешь? — еще раз спросил Трошкин, робея.
Гардеробщик снова очень долго молчал, потом кивнул.
— Завтра у фонтана, против театра, в пять! — тихо сказал он.

— Ну? — с нетерпением спросил Хмырь, когда Трошкин вышел из гардеробной. — У него?
— Неясно, — неопределенно ответил Трошкин. — Пошли! — Ему было неприятно расхаживать на людях в бабьем обличье.
— Нельзя, — сказал Хмырь, кивком головы показав на двух милицейских офицеров, стоявших у выхода. — Переждать надо.

Благообразный седой человек открыл дверь в мужской туалет и остановился, пораженный: там стояли три женщины.
Мужчина извинился и вышел, но потом снова отворил дверь и спросил:
— Девочки, а вы не ошиблись, случаем?
— Заходи, заходи, дядя. Чего уставился? — свойски пригласила молодая косая девка с папиросой.
— Извините, — проговорил человек и вышел.
— Застукают здесь! — испугался Хмырь. — В дамский идти надо…
— Пойдем в зал, — сердито сказал Трошкин. — В зале нас никто искать не будет.
— Прямо так? — спросил Косой.
— Нет. В мужском варианте.
Трошкин и Хмырь вошли в кабину. Косой снял дубленку и положил ее на подоконник. Под дубленкой на нем оказался краденый трошкинский костюм: пиджак с орденскими колодками и брюки, закатанные выше колен. Косой поднял сначала правую ногу, отломал от туфель каблук, потом точно так же поступил с левым. Обломанные туфли не походили на мужские — получились остроносые чувяки с задранными носами, как у Аладдина. Косой раскатал брюки и прошел в зеркально-кафельную умывальную комнату. Зеркала сразу отразили Косого в новом костюме — со всех сторон, анфас и в профиль. Костюм сидел мешком — он был ему короток и широк, но Косой очень нравился себе.
В этих же зеркалах отразились появившиеся в тренировочных костюмах Трошкин и Хмырь.
— Ну как? — Косой кокетливо повернулся, развесив руки. — Битте дритте, данке шен, — добавил он, думая, что походит на иностранца.
— Где взял? — ревниво спросил завидущий Хмырь, ощупывая материал.
— Попался! — кто-то сзади с силой хлопнул Косого по плечу.
Косой весь сжался, втянул голову в плечи — за ним стоял парень в кожаном пиджаке с университетским значком.
— Не узнаешь, Федор? — улыбался парень.
— Мишка… — неуверенно произнес Косой, испуганно глядя.
— Здорово! — Мишка похлопал Косого по плечу. — А я смотрю — ты или не ты…
— Я, — заулыбался Косой. — Братцы, познакомьтесь, это Мишка. Мы с ним вместе в детдоме были… Ну, где ты? Что ты?
— На «Шарикоподшипнике», инженер. А ты?
— Я?..
— Вор он, — вдруг сказал Трошкин.
— Что вы сказали? — не понял Мишка.
— Вор! — Трошкин шагнул к Косому, отколол орденские планки, сунул их в карман и вышел.
— Что это он? — спросил Мишка Косого.
— Да так… Хе-хе, — насильно хохотнул Косой. — Шутка. Ну пока, привет, — и выбежал.
Разрозненные звуки плавали над залом Большого театра. Оркестр настраивал инструменты.
Наши герои сидели в пятом ряду партера: милиция проводила операцию с размахом.
Рядом с Косым сидела высокая женщина в меховой пелерине. На коленях у нее лежал бинокль.
— Тетя, а тетя! — тихонько позвал Косой.
«Тетя» не отзывалась. Тогда Косой потолкал ее локтем.
— Бинокль дай поглядеть, — попросил он.
— Же не компранца! — сказала женщина.
— Бинокль, гражданочка. Бинокль! — повторил Косой и, чтоб быть понятым, приставил к глазам кулаки и посмотрел в них.
Француженка улыбнулась и протянула Косому бинокль.
— Я отдам, не бойся! — хмуро заверил ее Косой. Он встал и, настроив бинокль, стал искать кого-то в публике.
Приближенный биноклем Мишка сидел, облокотившись на барьер третьего яруса, и, улыбаясь, говорил что-то сидевшей рядом девушке.
Трошкин проследил за взглядом Косого.
— Дай-ка. — Он взял у Косого бинокль, посмотрел.
— Это его жена? — шепотом спросил Трошкин, возвращая бинокль Косому.
— Откуда я знаю… — буркнул Косой.
— Что, давно не виделись?
— Знаешь что, Доцент, ты, конечно, вор авторитетный, — с глубокой обидой шептал Косой. — Ну и дал бы мне по морде. Только зачем ты при Мишке? Мишка, он знаешь какой… Не то что мы. Он, видал, как обрадовался, а ты при нем… — Губы Косого дрожали, он едва сдерживался, чтобы не заплакать.
— Ну и что? — сказал Трошкин. — Подумаешь, инженер. Что у него за жизнь? Ну, сходит в театр, ну, съездит летом в Ялту. Придет домой с работы, а там жена, дети. Никто его не ловит, ни от кого он не бегает. Тоска. А ты… Ты — вор. Джентльмен удачи. Украл, выпил — в тюрьму, украл, выпил — в тюрьму…
— Да тише вы! — зашипел Хмырь.
Поднялся занавес.

«Ялта, где растет голубой цыган», — пел Али-Баба, прилаживая новую «газовую керосинку». Заглянув в инструкцию, он подсоединил баллоны и поднес спичку. Плитка не зажигалась. Тогда Али-Баба полил «новую керосинку» керосином из примуса и снова поднес спичку.

Старый дом пылал хорошо и красиво, и поэтому собравшиеся зрители с удовольствием смотрели на пожар и пожарников.
Автор зрелища — Али-Баба — скромно стоял в сторонке, держа в одной руке чайник, в другой бабу с ватным подолом.
Трошкин, Хмырь и Косой в женском варианте подошли к нему, встали рядом.
— Все, — грустно сказал Косой. — Кина не будет, электричество кончилось.
Помолчали.
— Деньги! — вдруг завопил Хмырь. — Деньги там под половицей лежат! — И кинулся к горящему дому.
— Старуху! Старуху держите! — заволновались в толпе.
Из толпы выскочила худая голенастая девка в дубленке и вместо того, чтобы задержать старуху, пнула ее ногой под зад с криком:
— А, падла! Так вот кто деньги украл!
А старуха к еще большему удивлению толпы, выкинув кулаки боксерским жестом и с криком: «Ответь за падлу!» — пошла на девку в дубленке.
Тогда к двум дерущимся женщинам подбежала третья — толстая, в косынке — и, крикнув: «Отставить», подняла обеих за шиворот и раскидала в разные стороны.
Раздался милицейский свисток. Старуха в ботах крикнула: «Шухер!» — и, подобрав полы длинного пальто, принялась улепетывать. За ней — свирепая девка, следом — толстая баба в косынке. И последним бежал носатый мужик с чайником.

Медленно падал крупный снег. Разноцветными окнами светились дома, празднично горели витрины.
Трошкин, Хмырь, Косой и Али-Баба шли хмурые. Молчали.
Возле автоматной будки Трошкин остановился.
— Стойте здесь! — приказал он.
Троица отошла к стене дома, куда им показал Трошкин.
— И ни шагу в сторону! Убью!
Трошкин вошел в автомат и стал звонить.
Троица стояла покорно. Али-Баба и две нелепые бабы с тоской глядели перед собой. А перед ними шли беспечные люди, которые ни от кого не бегали, и каждого ждало где-то светящееся окно.
— Слаломисты, снег пушистый, — неслось из репродукторов, — воздух чистый, у-а-у!
— Вот тебе и у-а-у… — сказал Косой.

— Раз-два! Три прихлопа! Раз-два, три притопа! — командовал Трошкин. На вытоптанной площадке перед окруженной старыми соснами дачей профессора Мальцева он проводил утреннюю гимнастику.
Перед ним стояли голые по пояс Хмырь, Косой и Али-Баба. Они тянули вверх руки, кряхтя нагибались, пытаясь дотянуться пальцами до земли. Вид у них был хмурый.
— …А теперь переходим к водным процедурам, — распорядился Трошкин и, набрав в пригоршню снега, потер им себя по голому животу.
— А у меня насморк! — заныл Косой.
— Пасть разорву!..
— Только это и знаешь… — Косой нехотя подчинился.

— Алло, алло, квартира Трошкиных? Свердловск вызывает, — кричал Трошкин женским голосом в телефонную трубку, но не из Свердловска, а со второго этажа профессорской дачи, из кабинета Мальцева. Трошкин подул, посвистел и погудел в трубку, потом радостно закричал уже своим, трошкинским голосом: — Мама! Здравствуй, это я! С наступающим! Позвони ко мне на работу, скажи, что конференция затягивается, пусть Елена Николаевна возьмет маски у Саруханяна: зайчиков, лисичек и кошечек. Волков и свиней не брать категорически! Запомнила?

Внизу в гостиной Хмырь в шелковом бордовом халате с мальцевской сигарой в зубах покачивался в шезлонге. На ковре, скрестив ноги по-турецки, сидел Али-Баба, чистил картошку. Из-под его пальцев вился серпантин из картофельной шелухи и падал в хрустальную вазу.
А Косой, разложив на столе пиджак от трошкинского костюма, колдовал над ним, вооружившись ножницами.
— Ялта, где растет голубой цыган… — пел Али-Баба.
— Во дурак! — с восхищением сказал Косой. — Виноград!
— Ялта, ляляляляляляля, паровоз. — Али-Баба не обратил внимания на критику. Своя песня ему нравилась больше. — Какой шакал этот доцентовский кунак! — заметил он. — Какой большой дом украл…
— А сколько может стоить такая дача? — задумчиво спросил Хмырь, меланхолично пуская голубые кольца душистого дыма.
— Тыщи полторы, не меньше, — сказал наивный Косой. — А то и все две…
— Считай, в десять раз больше, — поправил Хмырь, оглядывая гостиную. — Возьмем шлем, приобрету себе такую хату, сосны срежу и огурцы посажу…
— А к тебе приедет черный машина с решеткой, — продолжил Али-Баба, — скажут: «Тук-тук-тук, здрасьте, Гаврила Петрович!»
Косой вздохнул, взял со стола ножницы и с недовольным лицом разрезал трошкинский пиджак.
В гостиную со второго этажа спустился Трошкин, подошел к Хмырю, выдернул у него изо рта сигару, выкинул в открытую форточку.
— Я же предупреждал: ничего не трогать! — с раздражением сказал Трошкин.
— А он еще губной помадой на зеркале голую бабу нарисовал, — тут же наябедничал Косой.
— Ты что это делаешь? — с ужасом проговорил Трошкин, глядя на свой разрезанный пиджак.
— Разрезы, — поделился Косой.
— Сан Саныч, давай червонец, пожалуйста, — попросил Али-Баба, — газовую керосинку буду покупать, а то тут плитка не горит совсем!
— У-у-у! — застонал Трошкин. Запасы его терпения подходили к концу. — Слушай мою команду! — заорал он плачущим голосом. — Я поехал в город. Без меня ничего не трогать — раз! Огонь не разводить — два! Пищу есть сырую! Из дачи не выходить! Кто ослушается — убью! Вот падла буду, — поклялся Трошкин, — век воли не видать. Вот честное слово!

С электрички на заснеженную платформу сошли двое: профессор Мальцев в летнем пальто и его жена Людмила в дорогой шубе.
— Вот видишь, уже почти час, а в два у меня совещание. Поехали обратно! — раздраженно сказал Мальцев.
— Ну и езжай обратно. Я тебя не звала. — Людмила пошла по платформе.
— Люся! — Профессор догнал жену, взял за локоть. — У людей серьезная умственная работа, а мы потревожим их, отвлечем. Это неприлично.
— А по-моему, неприлично забросить своих коллег за город и не оказывать им никакого внимания. Когда ты был в Томске, с тобой носились как с писаной торбой.
Людмила высвободила руку и пошла. Профессор — за ней.
Людмила поднялась на крыльцо, позвонила в дверь.
Никто не отозвался.
— Вот видишь, нету никого, — обрадовался Мальцев.
Людмила позвонила настойчивее.
— Открыто! — донеслось из-за двери.
Людмила толкнула дверь и в сумерках прихожей увидела двоих с поднятыми руками.
Наступила пауза. Обе пары с недоумением разглядывали друг друга.
— Это они? — тихо удивилась Людмила.
— Вроде, — неуверенно отозвался Мальцев.
— Разве вы не знакомы?
— Как это не знакомы? Это товарищ Хмырь, это товарищ Косой. Здравствуйте, дорогие! — закричал Мальцев и кинулся обнимать обалдевших жуликов.

Али-Баба стирал в ванной комнате, с остервенением терзая в руках простыни.
— Это Али-Баба! Наш младший научный сотрудник, — сообщил Мальцев Людмиле, заглянув в ванную.
— Ну какие молодцы! — растроганно проговорила Людмила. — А вот моего Николая Георгиевича ни за что стирать не заставишь.
— Доцент бы заставил, — мрачно сказал Али-Баба.
Общество прошло в гостиную. Сели.
— Ну вот что! — сказала Людмила. — Я знаю, что вы очень заняты. Но сегодня Новый год, и мы вас всех приглашаем к себе в нашу городскую квартиру. Народу будет немного. Только свои из академии. Договорились? — Людмила ласково глядела на Косого и Хмыря.
— Они не могут, — сказал Мальцев.
— Коля! — Людмила выразительно посмотрела на мужа.
— Договорились, — согласился Косой. — Адрес давай…
— А мы еще не решили, — поспешно сказал Мальцев, — может, мы еще к Мельниковым пойдем.
— Как это к Мельниковым? — возмутилась Людмила. — Тогда зачем я два дня не отхожу от плиты?
Вошел Али-Баба, поставил перед гостями хлеб, соль и сырую картошку.
— Нате, жрите! — сказал он и ушел.
— Это что такое? — удивилась Людмила.
— Картошка, — сказал Мальцев.
— Я вижу, что картошка. А почему она сырая?
— Доцент так велел, — объяснил Косой.
Мальцев решительно взял из вазы картофелину и стал ее есть, как едят яблоко.
— Коля… — удивилась Людмила.
— А что? Вот хунзакуты, племя на севере Индии, употребляют в пищу только сырые овощи, и это самые здоровые люди на земле. Мак-Кэрисон провел опыт: 1200 крыс, содержавшихся на рационе небогатой лондонской семьи — хлеб, сельдь, сахар, консервированные и вареные овощи, — приобрели болезни, распространенные среди лондонцев: легочные и желудочные. А другие 1200 крыс, питавшихся тем же, что и хунзакуты, были абсолютно здоровы. По словам Аллена Баника из США, восьмидесятилетние женщины в Хунзе выглядят, как наши сорокалетние, — сообщил Мальцев.
Людмила взяла из вазы сырую картошину и изящно надкусила.
Косой поверил и тоже взял картошину. Пожевал и выплюнул. Потом круто посолил, откусил, пожевал и снова выплюнул в кулак и спрятал в карман.
— В лагере и то горячее дают, — пожаловался он.
— В каком лагере? — не поняла Людмила.
— А давайте споем что-нибудь все вместе! — предложил Мальцев и первый громко заорал:

Жил да был черный кот у ворот…
— Коля! — Людмила с упреком посмотрела на мужа.
— А что ты меня все время одергиваешь: Коля, Коля… — разозлился Мальцев. — Что, я уже не могу спеть со своими друзьями?
— Вот скажите, товарищ Хмырь, вы так же со своей женой разговариваете?
Хмырь промолчал.
— Вот видишь, а я десять лет тебя прошу, чтобы ты взял меня с собой в экспедицию. Товарищ Хмырь, скажите, а вот есть же у вас должности, которые не требуют специальных знаний?
— Ну это смотря кем работать, — компетентно вмешался Косой. — Если медвежатником, то тут, конечно, техника, слесарное дело. Если скок лепить, тоже обратно ж замки. А если, скажем, как Хмырь по вокзалам… Ой!
Хмырь с силой пнул Косого под столом.
— А если, скажем, поварихой? — спросила Людмила, которая ни слова не поняла в «научной» терминологии Косого.
— Да тут чего… недоложил, недовесил, это каждый дурак может.
Хмырь снова с силой пнул Косого под столом. Шепнул:
— Дурак, она думает, мы ученые.
— А вообще все зависит от способностей, — вывернулся Косой. — Вот один мой знакомый… тоже ученый, у него три класса образования, а он десятку за полчаса так нарисует — не отличишь от настоящей.
— О! Шахматы! — вдруг завопил Мальцев. — Кто играет в шахматы?
— Я! — сказал Хмырь.

На лестничной площадке дома против сквера стояли двое: гардеробщик и высокий человек в серой кепке. Смотрели в окно. Отсюда были видны фонтан и сидящий на лавочке Трошкин.
— Ну? — спросил гардеробщик. — Он?
— Черт его знает… Проверю.
Человек в кепке пошел вниз по лестнице. Вышел из подъезда, пересек Театральную площадь. Подошел к Трошкину.
— Простите, спичек не найдется? — спросил человек в кепке.
— Не курю, — вежливо ответил Трошкин.
Человек отошел. Трошкин посмотрел на часы, потом перевел глаза в сторону. В стороне в белой «Волге» сидел Славин и тоже смотрел на часы.
Трошкин встал, нетерпеливо прошелся вокруг фонтана, снова сел.
— Он, — сказал человек в кепке, поднявшись к гардеробщику.
Гардеробщик достал из кармана театральный бинокль, навел на Трошкина.
Трошкин поднялся и зашагал к белой машине. Сел в нее возле водителя, что-то сказал ему, показывая на часы. Водитель что-то проговорил в микрофон по рации. Машина тронулась.
— Легавый, — сказал гардеробщик.
Человек в кепке кивнул.

— Раз, два, три, четыре! — Хмырь стоял над Мальцевым, с деловитой жестокостью всаживая ему щелчки в лоб.
— С оттяжкой, с оттяжкой бей, — руководил Косой. — Да не так. Дай я.
— Десять! — провозгласил Хмырь, всаживая последний щелчок. — Все.
— Ну все, — сказала Людмила, поднимаясь. — Поехали, Коля.
— Еще одну партию! — потребовал самолюбивый Мальцев. — Последнюю. Блиц! Ходите.
Людмила села рядом с Али-Бабой, сказала, извиняясь за мужа:
— Николай Георгиевич когда входит в азарт, обо всем забывает.
— Слушай, хозяйка, — гнул свою линию Али-Баба, — газовую керосинку надо покупать. Плитка совсем плохо горит.
— Ой, простите, я не так пошел, — сказал Мальцев.
— Карте место, — сказал Косой.
— А вы вообще отойдите, пожалуйста, — сказал Мальцев Косому.
— Коля! — одернула Людмила.
— Товарищ Хмырь, — категорически заявил профессор, — скажите товарищу Косому, пусть отойдет: он мне на нервы действует.
— Отвались, — велел Косому Хмырь.
— Пожалуйста. — Косой презрительно пожал плечами. — Сам играть не умеет и сразу — Косой, Косой… Барыга! — Он отошел.
— Так. Значит, мой ход, — сказал себе Мальцев.
— Нет, мой, — возразил Хмырь. — Вы уже пошли.
— Слушайте, прошу вас как человека, отдайте ход!
— Не отдам!
— Отдайте!
— Не отдам!
— Вы что? — Мальцев вытаращил на Хмыря глаза. — Вы что, не понимаете, когда с вами по-человечески разговаривают?! Отдайте ход, ворюга!
— Ну это уже немыслимо! — Людмила поднялась и смешала на доске шахматы. — Пошли, Коля! — Она потянула Мальцева за рукав.
— Что ты ко мне привязалась?! — заорал на жену Мальцев. — Что ты мне жить не даешь, дышать не даешь?! Коля-Коля-Коля! — обидно передразнил он.
— Так… — проговорила Людмила. — Спасибо. Можешь идти встречать Новый год у Мельниковых или где тебе угодно. И я тебя очень прошу отныне не приставать ко мне ни со своими друзьями, ни со своим шлемом, ни со своим Александром Македонским. До свидания, товарищи! — самолюбиво попрощалась Людмила и ушла.
— Ну ладно, я проиграл, — сказал Мальцев Хмырю, смущенный уходом жены. — Давай бей, и я пошел. — Мальцев подставил лоб.
Хмырь спокойно поднялся из-за стола, подошел к двери, запер ее.
— Ты что делаешь? — растерялся Мальцев.
Хмырь так же молча подошел к столу, взял хрустальную вазу с картошкой, высоко поднял ее над головой. Косой, Мальцев и Али-Баба с удивлением следили за его действиями.
— Отдашь шлем? — спросил Хмырь.
— Какой шлем? — растерялся Мальцев.
— Который тебе Доцент отдал.
— Абсурд! — усмехнулся Мальцев.
Хмырь разжал пальцы, ваза грохнулась об пол, и сырая картошка раскатилась по полу.
— Это раз! — предупредил Хмырь. Подошел к стене, снял стенные часы с кукушкой.
— Мой тебе совет: не темни. Все же ясно, твоя маруха раскололась. Давай: три четверти нам, одна тебе. Ну? Согласен? — Хмырь поднял над головой часы.
Мальцев промолчал.
Хмырь грохнул об пол часы и сказал:
— Это два. Ну? Всю дачу переколочу.
Мальцев усмехнулся, встал, взял стул и, размахнувшись изо всех сил, грохнул им по серванту.
— А это три! — сказал он. — Нету у меня никакого шлема, дорогой мой товарищ Хмырь! Нету, дорогой мой хунзакут! — Мальцев вышел в прихожую, надел свою дубленку, отпер дверь, обернулся к изумленным жуликам. — Аривидерчи, чао!
Он помахал в воздухе кистью руки, толкнул дверь ногой и вышел.
— Нету у него никакого шлема, — заключил Косой.
— Какая хорошая женщина, — мечтательно проговорил Али-Баба, — и какой шакал мужчина. Барыга! У Феди шубу украл!

— Проверка показала, — докладывал Славин полковнику Верченко, — что по трем адресам, указанным сообщниками Белого, шлема нет. Остается последняя версия: Прохоров — гардеробщик Большого театра. Однако проверить эту версию не удалось: на назначенное свидание Прохоров не явился.
— И не явится, — сказал Верченко. — С утра он уволился с работы и выехал из дому в неизвестном направлении. Видимо, что-то заподозрил… Ну что ж, далеко не уйдет. Будем искать…

— А мне что делать? — спросил Трошкин, сидящий на диване рядом со Славиным.
— А вам… — Верченко вышел из-за стола, подошел к Трошкину, крепко, по-мужски пожал руку, — тысячи извинений и огромное спасибо! Снимайте парик, смывайте наколки и идите домой встречать Новый год.
— А эти? — растерялся Трошкин.
— Ну а ваших подопечных мы вернем на место.
— Прямо сейчас?
Полковник кивнул.
— А может, завтра? — попросил Трошкин. — Все-таки праздник. Новый год. Они ведь тоже по-своему старались.
— Евгений Иваныч, не хотел я вам говорить, да, видно, придется. Сегодня из подмосковного лагеря бежал Белый. Доцент.
— Не может быть! — ахнул Славин.
— Невероятно, но факт. Так что вам, Евгений Иваныч, опасно оставаться в таком виде.
— Так мы же за городом… Маловероятно, чтобы он тоже решил спрятаться на даче у профессора Мальцева.
— Ну что ж… — улыбнулся Верченко. — Желание гостя — закон для хозяина.
* * *
Бам! Бам! Бам! — били кремлевские куранты. На даче за накрытым столом сидели Трошкин, Косой, Хмырь и Али-Баба.
Трошкин поднял бокал и встал.
— Товарищи, — негромко начал он, — Гаврила Петрович, Вася, Федя. Пришел Новый год. И я вам желаю, чтобы в этом новом году у вас все было по-новому.
Трошкин поочередно чокнулся с каждым и выпил. Выпили и они.
— А теперь, — он улыбнулся и потер руки, — минуточку… — Он встал и пошел из комнаты.
— Куда это он? — спросил Косой Хмыря.
— А я знаю? У него теперь ничего не поймешь.
— Совсем озверел, шакал, — вздохнул Али-Баба.
— Тук-тук-тук! — раздался радостный голос Трошкина. — Кто к вам пришел?..
Все обернулись: в дверях стоял Трошкин в маске Деда Мороза. Через плечо — мешок с подарками.
— К вам пришел Дед Мороз, он подарки вам принес! — продекламировал Трошкин. — Федя, поди сюда, — пригласил он.
— А что я такого сделал? — насторожился Косой.
— Иди, иди…
Косой приблизился.
Достав из мешка высокие пестрые носки, подшитые оленьей кожей, Трошкин вложил их в руки Косого.
— Носи на здоровье. Это домашние.
— А на фига мне они? У меня и дома-то нет.
— Будет, Федя. Все еще впереди… А пока и в тюрьме пригодятся.
— Только и знаешь, что каркать! — расстроился Косой и вернулся к столу, не испытывая никакой благодарности.
— Гаврила Петрович! — Трошкин продолжил роль Деда Мороза. — Это тебе, — и протянул Хмырю такие же тапочки.
— Спасибо, — поблагодарил Хмырь, заметно обрадовавшись. — Настоящая шерсть… — по-хозяйски отметил он.
— И это тоже тебе. — Трошкин протянул Хмырю письмо.
Тот поглядел на конверт, прочел обратный адрес и быстро вышел из комнаты.
— А это тебе, Вася. — Трошкин подошел и протянул Али-Бабе пару носков.
— Давай. — Али-Баба взял носки и сунул их в карман.
Трошкин снял маску и разлил по бокалам остатки шампанского.
— Ну, будем, — сказал он.
— Кислятина, — поморщился Косой. — Скучно без водки.
— А что, обязательно напиваться как свинья? — возразил Трошкин.
— А чего еще делать?
— А вот так посидеть, поговорить по душам.
— Я не прокурор, чтоб с тобой по душам разговаривать, — хмуро отозвался Косой.
— Можно поиграть во что-нибудь, — предложил Трошкин.
— Хе! Во дает! — Косой восхитился наивностью предложения. — Нашел фраера с тобой играть: у тебя в колоде девять тузов!..
— А необязательно в карты. Есть много и других очень интересных игр. Вот, например, в города — знаете? Я говорю: Москва, а ты на последнюю букву — Астрахань, а ты, Вася, значит, на «Н» — Новгород. Теперь ты, Федя.
— А что я?
— Говори на «Д».
— Воркута.
— Почему Воркута?
— А я там сидел.
— Ну хорошо, Воркута. Теперь ты, Вася, говори на «А».
— Джамбул, — грустно сказал Али-Баба.
— При чем тут Джамбул?
— Потому что там тепло, там мама, там мой дом.
— М-да… Ну ладно, — махнул рукой Трошкин. — Давайте тогда так: я выйду, а вы что-нибудь спрячьте. А я вернусь и найду.
— Ты бы лучше шлем нашел, — посоветовал Косой.
— Мы будем прятать, а ты в дырку смотреть, да? — недоверчиво отозвался Али-Бабд.
— Ну хорошо, — терпеливо согласился Трошкин, — тогда пусть Федя выйдет и спрячет, а ты следи, чтобы я не подглядывал.
— Почему я? — обиделся Косой. — Чуть что, сразу Федя!
— Пасть разорву, паршивец этакий! — строго пообещал Трошкин.
— Пасть, пасть… — сразу струсил Косой и, взяв со стола спичечный коробок, пошел его прятать.
— Слушай, Доцент, ты когда-нибудь был маленький? — неожиданно спросил Али-Баба.
— Был.
— У тебя папа-мама был?
— Был.
— А зачем ты такой злой? Зачем такой собака?
Трошкин посмотрел на Али-Бабу трошкинскими своими глазами.
— Эх, Вася, Вася!.. — вздохнул он.
Скрипнула дверь. На пороге обозначилась безмолвная фигура Косого.
— Спрятал? — обернулся к нему Трошкин.
— Хмырь повесился… — тихо и без всякого выражения проговорил Косой.

А через год попал я в слабосилку,
Все оттого, что ты не шлешь посылку,
Ведь я не жду посылки пожирней,
Пришли хоть, падла, черных сухарей… —
с чувством пропел гардеробщик. Налил себе стакан водки, чокнулся с человеком, которого мы видели в кепке (сейчас он был без кепки). Выпил и заплакал.
— Митяй, — спросил он человека без кепки, — ты меня уважаешь?
Митяй кивнул.
— Пришить его надо, легавого этого. Всю песню мне испортил.
В дверь постучали сложным условленным стуком.
Двое вскочили из-за стола. Гардеробщик встал за дверь, а Митяй взял со стола второй стакан, кинул его под кровать. Потом быстро открыл дверь и отскочил.
В дверях стоял Белый-Доцент.
— Э-э-э… — пьяно хихикнул гардеробщик. — Сам пришел…
— И ты здесь… — прохрипел Доцент, закрывая за собой дверь, устало прислонившись к косяку. — А я было к тебе сунулся, да только почувствовал: засада там. Я чувствую. Я всегда чувствую… Схорониться мне надо, Митяй…
— Пошли, — сказал Митяй, надевая пальто.
Трое подошли к каркасу строящегося дома, по деревянным мосткам полезли вверх.
— Куда это мы? — спросил Доцент.
— Идем, идем…
На площадке девятого этажа Митяй остановился.
— Вот и пришли, — сказал он.
Доцент огляделся. Стен у дома еще не было, внизу пестрыми огнями переливалась новогодняя Москва.
В руках Митяя сверкнул нож. Гардеробщик достал из кармана опасную бритву.
— Понятно, — прохрипел Доцент, отступая на край площадки.
Митяй замахнулся ножом, потом, изогнувшись в прыжке, выбросил вперед руку. Доцент едва заметным движением увернулся, в какую-то секунду оказался за спиной Митяя и двумя руками с силой толкнул его в спину.
Митяй балансировал на самом краю площадки, пытаясь удержаться. Доцент легко подтолкнул Митяя, его нога ступила в пустоту, он с коротким криком полетел вниз.
Сзади к Доценту подкрался гардеробщик. Взмахнул бритвой.

Хмырь лежал на широкой профессорской кровати, маленький и жалкий. Косой и Али-Баба сидели рядом, а Трошкин на пуфике возле трюмо.
— Больно, Гарик? — участливо спросил Али-Баба.
Хмырь потрогал шею, покрутил головой.
— Больно, Вася… — всхлипнул он.
— Чего врешь-то? — вмешался Косой. — Откуда ж больно, когда ты и голову в петлю толком не успел сунуть!..
— Молчи, — сказал Али-Баба. — Ему тут больно, — он постукал себя по левой стороне груди. — Да, Гарик?
— Да, Вася, — простонал Хмырь. — Прочти! — шепотом попросил он.
— Опять? — недовольно сказал Косой.
Али-Баба развернул тетрадный листок, исписанный крупным аккуратным почерком, и начал читать:
— «Здравствуй, дорогой папа! Мы узнали, что ты сидишь в тюрьме, и очень обрадовались, потому что думали, что ты умер…»
Хмырь заплакал.
— Интересно, — бодро сказал Косой, — какая зараза Хмыренку этому про Хмыря накапала?
— Цыц! — рассердился на него Али-Баба и продолжал чтение: — «И мама тоже обрадовалась, потому что, когда пришло письмо, она целый день плакала. А раньше она говорила, что ты летчик-испытатель».
— Летчик-налетчик, — усмехнулся Косой.
— «А я все равно рад, что ты живой, потому что мама говорит, что ты хороший, но слабохарактерный».
— Точно! Слабохарактерный… — снова перебил Косой. — Стырил общие деньги и на таксиста свалил.
— Канай отсюда, падла! Рога поотшибаю, — вскочил, не выдержав, самоубийца и вцепился в Косого. — Хунзак паршивый! Вырядился, вылез из толчка: «Битте, дритте, данке шен!»
— Кто хунзак? — Косой побледнел. — Ответь за хунзака!
— Федя! — вмешался Али-Баба. — Отпусти Гарика, Гарик в очень расстроенном состоянии.
— А ты бы помолчал, поджигатель. Кактус!
— Что ты сказал? Это я кактус, да? А ну повтори…
— Кактус, кактус, кактус! — кричал Косой на Али-Бабу.
— Хунзакут, хунзакут! — вопил Хмырь на Косого.
— Прекратите! — истошно заорал Трошкин так, что стекла задрожали.
Трое отпустили друг друга, сели на ковре, уставившись на Трошкина.
— Ну что вы за люди такие! Как вам не стыдно! Вам по сорок лет, большая половина жизни уже прожита. Что у вас позади? Что у вас в настоящем? Что у вас впереди? Мрак, грязь, страх! И ничего человеческого! Одумайтесь, пока не поздно. Вот мой вам совет!
Трошкин поднялся и вышел из спальни.
Хмырь, Косой и Али-Баба недоуменно переглянулись.
— Во дает! — сказал Косой.
Али-Баба встал, прошелся по комнате, поцокал языком.
— Правду он советует, этот ваш Доцент. Идем в тюрьму!
— Во-во! — усмехнулся Косой. — Рябому он тоже советовал-советовал, тот уши развесил, а он ему по горлу: чик! От уха до уха!
— Сколько у меня было? — спросил себя Али-Баба. — Один год! — Он поднял палец. — Сколько за побег дадут? Три. — Он поднял еще три пальца. — Сколько за детский сад и за машину? Ну пускай десять! — Пальцев уже не хватило. — Сколько всего будет?
— Четырнадцать, — сипло сказал Хмырь.
— И что вы думаете, я из-за каких-то паршивых четырнадцати лет эту вонючку терпеть буду? Которая горло по ушам режет, да? Не буду! Вы как хотите, а я пошел в милицию!
— Вась, а Вась, — с уважением сказал Косой, почувствовав в Али-Бабе новое начальство. — А я давеча ему говорю: у меня насморк, а он…
— Да хватит тебе, надоел ты со своим насморком! — Хмырь поднялся, оглянулся на дверь и пальцем поманил к себе товарищей…
…
Полковнику Верченко Н.Г.
от зав. детским садом № 83
Трошкина Е.И.
ЗАЯВЛЕНИЕ —
писал Трошкин за столом в кабинете Мальцева.
…
…Иду раскрываться. Если что случится, прошу никого не винить.
Е. Трошкин
Трошкин скатал записку в трубочку и сунул ее в стакан с карандашами. Встал и решительно зашагал из кабинета…
Он раскрыл дверь в спальню, но там было пусто.
— Эй, где вы? — позвал Трошкин.
— Здеся! — отозвался с веранды голос Косого.
Косой, Хмырь и Али-Баба сидели на корточках, держа в руках конец ковровой дорожки, идущей к двери.
— Что это с вами? — спросил, войдя, Трошкин.
— Ковер чистить будем, — сказал Али-Баба.
— Ладно… Вот что, товарищи. Финита ля комедиа… Прежде всего снимем это. — Трошкин взялся рукой за челку и дернул вверх. — Раз! — Парик не поддался — спецклей был на уровне. Тогда Трошкин дернул посильнее… — Два!
— Три!! — неожиданно скомандовал Али-Баба, и троица дружно дернула дорожку на себя.
Ноги у Трошкина поехали, он взмахнул руками и грохнулся на пол…

Евгений Иванович Трошкин лежал на полу, закатанный в ковер, так что торчала только голова с одной стороны и подметки сапог — с другой. Во рту у него был кляп, сделанный из новогоднего подарка.
Хмырь, Косой и Али-Баба, развалясь в креслах, курили профессорские сигары, отдыхали, наслаждаясь определенностью положения. А за окном начинался первый день нового года.
— Ну, понесем! — сказал Али-Баба.
— Сейчас, — лениво отозвался Косой.
— Ай-ай-ай!.. — зацокал языком Али-Баба. — А если б мы еще и шапку принесли! Доцент кто? Жулик. Жуликов много, а шапка одна.
— Да, — сказал Хмырь. — За шлем бы нам срок сбавили. И куда он его дел — все вроде обошли…
— У-у! Жулик! — Косой легонько и боязливо потолкал Трошкина ногой. — Я тебе говорил: у меня насморк. А ты: пасть, пасть… Нырять заставлял в такую холодину…
— Когда это он тебя заставлял нырять? — спросил Хмырь.
— А когда нас брали… Помнишь, пришел: «Я рыбу на дно положил, а ты ныряй»… А мороз был градусов тридцать…
— Постой, постой, — насторожился Хмырь. — Чего он тогда про рыбу-то говорил?
— Я его спрашиваю: продал шлем? А он: в грузовик, говорит, положил и толкнул с откоса…
— Да нет, про рыбу он что?
— Рыбу, говорит, поймал в проруби, где мы воду брали, и на дно положил. А ты, Косой, говорит, плавать умеешь? У-у-у… — Косой снова потолкал Трошкина ботинком.
— В проруби он шлем схоронил! Вот что! В проруби, больше негде ему быть! — закричал вдруг Хмырь, осененный внезапной догадкой.
Трошкин задергался в своем коконе.
— Точно!! — заорал Косой. — Смотри на него — вспомнил, зараза! В проруби он, в Малаховке! Гарик, чего ж ты молчал? Во жлоб! Хоть бы записку оставил, когда вешался!
— Пошли! — сказал Хмырь.
— А его? — напомнил Али-Баба.
— Пусть сами забирают, — распорядился Хмырь. — Такого кабана носить!.. Пошли!

К даче подъехал красный «Москвич», из него вылезла Людмила с картонной коробкой, на которой было написано: «Керогаз».
— Археологи, ay! — крикнула она.
Дача стояла тихая, заснеженная, с темными слепыми окнами.
* * *
Напротив лодочной станции Хмырь, Косой и Али-Баба стояли на коленях у проруби и заглядывали в черную дымящуюся воду.
— Нету здесь ни фига, — сказал Косой.
— Там он, — убежденно сказал Хмырь. — На дне. Нырнуть надо.
— А почему я? — заорал Косой, отодвигаясь от проруби. — Как что, сразу Косой, Косой! Вась, а Вась, скажи ему, пусть сам лезет!
— Холодно, — сказал Хмырь. — Я заболею.
— Во дает! Щас вешался насмерть, а щас простудиться боится! — сказал Косой и осекся: к ним по льду шел… Доцент!
Доцент оброс щетиной, щеку и лоб пересекала широкая ссадина, рука была замотана окровавленной тряпкой, а в руке опасная бритва.

— Скажите, пожалуйста, — Трошкин притормозил профессорский «Москвич» и высунулся в окошко, — где тут лодочная станция?
— Там… — показал мальчишка лыжной палкой.

Косой стоял, оглушенный холодом, мокрая одежда на нем леденела.
— Надо бы пришить вас, да время терять неохота. Встретимся еще! — Доцент прижал к ватнику золотой шлем и пошел к берегу.
И тут произошло невероятное.
От лодочной станции к Доценту бежал еще один Доцент!
Доценты остановились друг против друга и застыли, готовясь к бою.
— Э-э! — удивился Али-Баба. — Теперь две штуки стало!
— И там, на даче, еще один, — сказал Косой, дрожа от холода.
— Чем больше сдадим, тем лучше, — сказал Хмырь.

Когда две милицейские «Волги» подлетели к повороту на Малаховку, Славин резко нажал на тормоз: по шоссе прямо на него Али-Баба и двое разбойников вели двух скрученных Доцентов! А на голове Али-Бабы, как у военачальника, был надет шлем Александра Македонского…
Первым выскочил из машины профессор Мальцев, он подбежал к Али-Бабе и постучал пальцами по его голове, вернее, по шлему. Потом снял шлем и заплакал:
— Он.
— А который тут твой? — спросили милиционеры Славина, разглядывая Доцентов.
— Этот! — Лейтенант подошел к одному из них, обнял и поцеловал.
А дальше Косой, Али-Баба и Хмырь удивленно наблюдали, как одному Доценту горячо трясли руки, а другому вязали их за спину, потом обоих проводили к машине, влезли сами и поехали.
— А мы? — растерянно сказал Косой.
— Э! Постой! — Али-Баба пробежал несколько шагов. — Сдаемся!
Шел снег, было холодно.
«Волга» остановилась. Оттуда выскочил Евгений Иванович Трошкин — без парика и без шапки. Лысый.
— Гляди, обрили уже… — ахнул Косой. Бритый Доцент широко раскинул руки и бежал к ним навстречу, на его глазах блестели слезы.
— Бежим! — пискнул Хмырь.
Двое повернулись и что есть сил побежали по шоссе. Али-Баба поколебался, но потом по привычке присоединился к большинству.
Так они и бежали по шоссе: впереди трое, а один сзади.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

— Тут, наверное, змеи?
— Какие еще змеи? — Кобры.

— Уложи верблюда!
— Ляг! Ложись, дядя! Вась, Вась, Вась.

— Доцент, он не ложится!
— Пасть порву!
Слышь? Пасть порву! Ложись, скотина, кому говорят?

— Где?
— Да вот там, в желтой палатке.
Тики так! Как стемнеет, будем брать!
Скажите, сколько весит этот шлем? 5 килограммов 243 грамма чистого золота.
Тяжелая шапочка.
Это уникальнейшая археологическая ценность.
Подтверждено, что это именно тот самый шлем, который был утерян
Александром Македонским во время его Индийского похода.
Охранять надо было как следует ваши находки.

— У нас был сторож!
— Сторож!
Для вас это представляет историческую ценность, а для жуликов — кусок золота.
Они могут его распилить, переплавить и даже продать за границу.
Личности преступников установлены. Все — рецидивисты.
Ермаков, Шереметьев, Белый — главарь.

— Можно? — Пожалуйста. Очень опасный преступник.
Какая отвратительная рожа.
Мама, я уже опаздываю.
Несу. Кушай, дорогой.
Доброе утро, Евгений Иванович! Как там мой Димка, не балуется? — Ничего.
Вы уж с ним построже.
Проездной!

— Здравствуйте, Елена Николаевна!
— Доброе утро. Плохо едят.
Минутку внимания!

— Сегодня завтрак у нас отменяется!
— Ура!
Мы полетим на космической ракете на Марс. Командором назначается Игорек.
Возьмите в руки космические ложки. Подкрепитесь основательно.
Ракета до обеда на землю не вернется.
— Гениально!

— Евгений Иванович, можно Вас на минутку?
— Извини, я сейчас занят.
Да вот товарищ настаивает.
Попался!
За Доцента!
Это тебе не мелочь по карманам тырить!
Автомашину куплю с магнитофоном, пошью костюм с отливом и в Ялту!
Приготовились, будем брать.

— Ну, что? Толканул шлем?
— Рыбу я ловил. — Какую рыбу?
У лодочной станции… В проруби. Косой, плавать умеешь?

— Куда плавать? В такую холодину? Не было у нас такого уговора!

— Засекли нас.
— С чего ты взял?
Чувствую… Я всегда чувствую…Расходиться надо.

— Здравствуйте. — Все! Кина не будет. Электричество кончилось.
Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк…
Молодцы, ребята! Похлопаем!
А теперь что же, серый волк?
Я злой и страшный серый волк, я в поросятах знаю толк.
Мне нравится. Только, знаешь, это страшнее.
Там этот… Ненормальный пришел.
Здравствуйте дорогой товарищ Трошкин. Садитесь. Грабителей мы поймали.

— Поздравляю. — Не с чем. Шлема не оказалось.Я там все перерыл.
А где он — они не говорят. Молчат. Но есть идея. Меня просили поговорить с Вами.
Мы Вам приклеиваем парик, рисуем татуировку и сажаем в тюрьму!
Как это? А за что же?

— Гениально! Ведь родная мать не отличит кто есть кто! — Я Вас не понимаю.
Господи! Суд уже был, им дали по 4 года, но это мелочь,
а этому, с которым я Вас спутал, 8 лет.
Те сидят там, в Средней Азии, а этот под Москвой. Теперь ясно? —

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

У Данелии был друг Александр Серый, сокращенно Шурка. Они вместе учились на режиссерских курсах.

Хочется рассказать, как Данелия попал на режиссерские курсы.

Он шел утром по улице, увидел бомжа, который валялся возле мусорного бака. Бомжу стало неудобно пребывать в такой праздности, когда люди идут на работу. Он поднял с земли газету, развернул ее и стал читать, опершись спиной о мусорный бак. Он хотел изобразить порядочного человека: проснулся, читает газету. В газете крупными буквами было написано: «Объявляется набор на высшие режиссерские курсы».

Так Данелия узнал о наборе. Божий промысел. А дальше – дело техники. Данелия сдал документы и прошел. Это было начало.

На курсах Гия подружился с Александром Серым (Шуркой).

У Шурки была девушка Марина. Он ее обожал. Марина многим нравилась, в том числе архитектору Диме. Дима – ничего себе: умница, красавец. Не хуже Серого.

Однажды он пригласил Марину на романтический ужин. Она согласилась. Почему бы и нет? Изменять Шурке Марина не собиралась, просто ей нравилось нравиться. Девушкам необходимо самоутверждение.

Настал вечер. Шурка позвонил Марине. Мама Марины взяла трубку и сказала, что дочери нет дома. Она пошла в гости к Диме.

У Шурки что-то переклинило в мозгах. Ревность – всеобъемлющее чувство, такое же, как любовь.

Шурка взял маленький топорик для сечки капусты, явился к Диме и дал ему топориком по голове. Точнее, по темени. Марина тем временем сидела с ногами на диване. И это все. Просто поджав ноги, просто на диване. Туфли стояли на полу.

Марина была свидетелем того, как Дима упал и вокруг его головы стала натекать лужица крови.

Позже выяснилось, что у Димы проломлено темя. Врачи заменили кость куском пластмассы. Надо же было как-то залатать.

Человеческая кость дышит. А пластмасса не дышит. У Димы стало подниматься внутричерепное давление. Все кончилось тем, что из полноценного и молодого он превратился в инвалида с палкой. Жизнь была перерублена одним Шуркиным взмахом.

Шурку посадили в тюрьму и дали ему восемь лет за нанесение тяжкого вреда здоровью. Отсидел он пять. Его вызволила мамаша, крупный ученый-биолог. Марина Шурку дождалась и вышла за него замуж.

Через пять лет Шурка вернулся из мест заключения. В тюрьме он приобрел новый опыт: спать с открытыми глазами. Сидел с остановившимся слюдяным взглядом, как свежемороженый окунь с головой.

На «Мосфильме» Шурку игнорировали. Тюрьма поднимает репутацию уголовника, но не режиссера. Шурке не давали снимать. Заняться ему было нечем, и он целыми днями сидел дома на диване и спал с открытыми глазами.

В качестве мужа Марина получила неработающего, вялого, скучного Шурку. Лучше бы он сидел в тюрьме и писал оттуда страстные письма.

Данелия – грузин, а для грузина друг – это святое.

Данелия отправился к директору «Мосфильма» Сизову и попросил постановку для Серого: «Под мою ответственность. Я ручаюсь. Клянусь головой».

Слова «я ручаюсь» – воздух. Данелия может ручаться сколько угодно, а Серый снимет серую халтуру. И что тогда? И голова Данелии тоже никому не нужна. Нужен качественный фильм, и это значило, что Данелия должен неотлучно быть при картине, и если не так пойдет, сам встать за камеру. Данелия должен будет отвечать за каждый этап, с начала до конца. Это значило: сценарий, режиссура, монтаж – всё под контролем Данелии.

В это время Данелия находился в простое. Его проект «Хаджи-Мурат» закрыли. Почему? Потому что Толстой сочувственно описал чеченцев и с презрением отзывался о русских солдатах. Это была пора завоевания Кавказа. Русские вели себя как скоты, гадили в источники. Кавказцы воевали мужественно, с Аллахом в сердце. «Аллах акбар» – поэтому мусульман победить было невозможно и тогда и теперь.

Данелия считал повесть «Хаджи-Мурат» лучшим произведением Толстого. Он тщательно готовился, выбирал актеров и должен был запускаться, но фильм закрыли.

Данелия – человек действия. Он не умел сидеть без дела. Его делом стал Серый.

Прежде всего надо было придумать сценарий. Предыдущие соавторы Данелии: Валентин Ежов, Гена Шпаликов, Виктор Конецкий – все многопьющие.

Историк моды Александр Васильев говорил: «Многопьющий человек, как соленый огурец. Вкусный, но витаминов – нуль».

Я передала эти слова Данелии, он ответил: «Ничего подобного. И вкусный, и очень полезный».

Данелия и сам был многопьющий, но он, как Сталин, не признавал за собой никаких недостатков либо переводил их в достоинства.

Мама Данелии ограждала сына от пьянства. Она боялась, что он испортит печень, загубит жизненно важный орган и умрет раньше отпущенного ему времени.

«Я не хочу жить и ждать, что он умрет», – стенала Меричка и при этом плакала басом. Трубила, как слон.

Из соавторов единственно непьющей оказалась я. Поэтому выбор пал на меня.

Данелия позвонил мне домой и предложил писать сценарий для Серого.

Прощай, телевидение, прощайте, скука и тоска, прощай, пропащая жизнь. Над моей головой стояли тяжелые лиловые тучи, и вдруг они раздвинулись, выглянуло солнце. Яркие лучи осветили мою жизнь. «Какое счастье, мы едем в Холмогоры…»

Я и Шурка нарисовались в узкой комнате Данелии. Была произнесена первая фраза: «По пустыне шел верблюд…»

Замысел будущего сценария состоял в том, что молодой милиционер решил обойтись без тюрем. Можно просто перевоспитывать уголовников, как трудных детей. А именно: трудом, образованием, уважительным отношением.

Мы уже настроились на работу, но хитрый Данелия решил заранее заручиться господдержкой.

Мы отправились на Пушкинскую площадь. Там находился особняк, в котором размещались главные милицейские начальники. Вошли в особняк. При входе стоял милиционер. Он проверил наши документы, потом позвонил куда-то и доложил: «Даниэль пришел».

В это время шел процесс над Синявским и Даниэлем. Гию приняли за Даниэля ввиду схожести фамилий. Почему бы Даниэлю и не прийти к высокому начальству?

Нас впустили. Принял нас генерал, похожий на всех генералов: широкий, как шкаф, тяжелый, лицо квадратное.

Данелия пересказал ему сюжет будущей комедии. Генерал выслушал и возмутился:

– А зачем же тогда все пенитенциарные службы?

Я не поняла слова «пенитенциарные», но догадалась: «карательные». То есть тюрьмы.

Генерал был недоволен и спросил:

– А почему вы не можете придумать такую комедию, как «Волга-Волга» или «Веселые ребята»?

Данелия сочувственно закивал, соглашаясь с генералом.

Лично мне эти фильмы тридцатых годов казались примитивом. Для своего времени они, конечно, годились, но сегодня… Тем не менее Данелия согласно улыбался и кивал.

Я поняла, что он – дипломат. Не лезет на рожон, иначе окажется рядом с Даниэлем.

Политика – это искусство компромиссов, как известно. Данелия пошел на компромисс. Он сохранил замысел, но переделал профессию главного героя: был милиционер – стал директор детского сада. Это улучшило замысел. Воспитательные функции более свойственны директору детского сада, нежели милиционеру.

Виктория Токарева

Джентльмены удачи

* * *

По желтой среднеазиатской пустыне шагал плешивый верблюд. На верблюде сидели трое в восточных халатах и тюбетейках. За рулем (то есть у шеи) восседал главарь – вор в законе и авторитет по кличке Доцент. Между горбами удобно устроился жулик средней руки Хмырь, а у хвоста, держась за горб, разместился карманник Косой.

Ехали молча, утомленные верблюжьей качкой.

Навстречу жуликам повстречался старик узбек.

– Салям алейкум! – заорал Косой, обрадовавшись новому человеку.

– Алейкум салям, – отозвался старик.

– Понял… – с удовлетворением отметил Косой.

Старик продолжал свой путь, а жулики свой.

– Хмырь, а Хмырь, – Косой постучал соседа по спине, – давай пересядем, а? У меня весь зад стерся. Доцент, а Доцент! Скажи ему!

– Пасть разорву! – с раздражением отозвался Доцент.

– Пасть, пасть, – тихо огрызнулся Косой.

В песке торчал колышек, а на нем табличка в виде стрелы:

«АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

№ 13. 2 км».

Жулики спешились.

– Уложи верблюда, – распорядился Доцент и стал карабкаться на вершину бархана.

– Ляг! – приказал Косой верблюду.  – Ложись, дядя!

Верблюд не обратил на приказ никакого внимания. Он стоял, старый и высокомерный, перебирая губами.

– Слышь? Кому говорят? Ложись, скотина. Пасть разорву!

Верблюд оттопырил губу и плюнул в лицо Косому.

– А-а!! – завопил Косой.  – Ты что, дурак, шуток не понимаешь?!

– Тихо ты! – одернул Доцент с бархана. С высоты он оглядывал перспективу в полевой бинокль.

До самого горизонта лежала пустыня, как застывшее море. Потом, приближенные биноклем, выступили какие-то древние развалины, палатки, люди…

Стояла ночь. Над пустыней взошла луна.

– Пора, – сказал Доцент.

Он лег на живот и пополз по-пластунски. Хмырь тоже лег и пополз. Далее следовал Косой, а за ним безмолвно и преданно зашагал верблюд.

– Доцент, а Доцент, – растерянно позвал Косой.  – Верблюд…

– Гони! – приказал Доцент, обернувшись.

Косой встал, и его лицо оказалось вблизи от верблюжьей морды. Верблюд узнал Косого и оттопырил губу…

– А ну тебя… – Косой махнул рукой и побежал догонять товарищей. Верблюд не отставал.

Возле входа в древнюю усыпальницу дежурил сторож. Он сидел на камне, положив берданку на колени.

За его спиной послышались шорохи. Сторож обернулся, но не успел ничего увидеть, потому что его схватили, повалили, связали и засунули в рот кляп…

Сухо щелкнула в замке отмычка. Заскрипела дощатая дверь, наспех сколоченная археологами. Жулики ступили в усыпальницу.

Жидкий свет фонарика выхватил из темноты каменный свод, гробницу, дощатый стол. На столе тускло мерцал золотом древний шлем…

– Порядок, – тихо сказал Доцент.

– У-у-уа! – вдруг прорезало тишину ночи.

– Верблюд! – выдохнул Хмырь, цепенея от страха.  – Заткни ему глотку! – приказал он Косому.

– Да ну его! Он кусается!

Из палатки археологов выглянул бородатый ученый, профессор Мальцев. Пошел по направлению к усыпальнице.

– Кто тут? – крикнул он в темноту.

Доцент выхватил нож и застыл, прижавшись к двери.

– Доцент, а Доцент, спрячь перо! – испуганным шепотом умолял Косой.  – Не было такого уговора…

«Редис­ка!», «Поче­му Вор­ку­та? — А я там сидел», «Кто ж его поса­дит, он же памят­ник!», «Yes, yes, ОБХСС» — эти и мно­гие дру­гие репли­ки из филь­ма «Джентль­ме­ны уда­чи» накреп­ко вошли в лек­си­кон жите­лей пост­со­вет­ско­го про­стран­ства. Пре­мье­ра коме­дии в кино­те­ат­ре «Рос­сия» про­шла 13 декаб­ря 1971 года — в 2021 году ей испол­ня­ет­ся пол­ве­ка. Вспо­ми­на­ем, как созда­вал­ся фильм, попут­но нахо­дя раз­ни­цу меж­ду ним и сце­на­ри­ем, вос­хи­ща­ясь спе­ц­эф­фек­та­ми из ман­ной каши и назы­вая тех, без кого бы не было «кина»: Пле­ха­но­ва, Бреж­не­ва и Геор­гия Данелию.

Всё вышло из цемента

Искус­ство не созда­ёт­ся из ниче­го — появ­ле­нию про­из­ве­де­ния пред­ше­ству­ет мно­же­ство собы­тий и обсто­я­тельств жиз­ни худож­ни­ка, каж­дое из кото­рых име­ет зна­че­ние. Прав­да, боль­шин­ство из них спу­стя вре­мя невоз­мож­но (а может, и не нуж­но) вос­ста­но­вить. Как дет­ство Шекс­пи­ра повли­я­ло на отно­ше­ния Гам­ле­та с роди­те­ля­ми? Что в дни съё­мок «Твин Пик­са» ел на зав­трак Дэвид Линч?

Все нюан­сы, из кото­рых про­изо­шли «Джентль­ме­ны уда­чи», назвать тоже не полу­чит­ся. Но кое-что есть в нашем распоряжении.

В нача­ле 50‑х годов в буду­щем извест­ный режис­сёр, а пока что сту­дент архи­тек­тур­но­го инсти­ту­та Геор­гий Дане­лия про­хо­дил прак­ти­ку на стро­и­тель­стве глав­но­го зда­ния МГУ на Воро­бьё­вых горах. В авто­био­гра­фи­че­ской кни­ге «Без­би­лет­ный пас­са­жир» он пишет:

«На шпи­ле над нами рабо­та­ли заклю­чён­ные. Двое каким‑то обра­зом умуд­ри­лись бежать и попа­ли в цемент­ный рас­твор. Потом мы исполь­зо­ва­ли это в сце­на­рии „Джентль­ме­ны удачи“».

Сюже­та о заве­ду­ю­щим дет­ским садом, кото­рый помо­га­ет искать шлем Алек­сандра Маке­дон­ско­го, попут­но пере­вос­пи­ты­вая похи­ти­те­лей, тогда ещё не было и в помине. Про­сто малень­кий эпи­зод, кото­рый запом­нил­ся, что­бы при­го­дить­ся через два­дцать лет. «Когда б вы зна­ли, из како­го сора…»

Прав­да, в доку­мен­таль­ной лен­те «Фильм про фильм. Джентль­ме­ны уда­чи» из цик­ла «Рож­де­ние леген­ды» (2005–2008) тот же Геор­гий Дане­лия рас­ска­зы­ва­ет дру­гую исто­рию про цемент:

«Мы рабо­та­ли на прак­ти­ке в одном воен­ном учре­жде­нии, каби­нет отде­лы­ва­ли одно­му из воен­ных началь­ни­ков. <…> Вот этот шланг цемент­ный забы­ли, а он же доволь­но мас­сив­ный. Там шло засе­да­ние у воен­ных, и вдруг пере­пу­та­ли, и вклю­чил­ся насос, и всех их обли­ло цемен­том, и они чуть не пре­вра­ти­лись в статуи…»

Как было на самом деле? Воз­мож­но, име­ли место оба слу­чая, а может быть, шут­ник и выдум­щик Дане­лия что-то досо­чи­нил сме­ха ради. То, что он так мог, сомне­ний не вызы­ва­ет: в дру­гой книж­ке вос­по­ми­на­ний «Тосту­е­мый пьёт до дна» Геор­гий Нико­ла­е­вич пери­о­ди­че­ски забав­ля­ет чита­те­ля, сдаб­ри­вая мему­а­ры небы­ли­ца­ми о том, как Нико­лай II вру­чил Эйзен­штей­ну орден Лени­на и тому подобное.

Так или ина­че, почти навер­ня­ка мож­но утвер­ждать, что, если б совет­ских сту­ден­тов не застав­ля­ли на прак­ти­ке месить цемент, не «заме­си­лись» бы и «Джентль­ме­ны удачи».

Сценарий для Серого

В 1956 году архи­тек­тор Геор­гий Дане­лия и инже­нер Алек­сандр Серый реши­ли сме­нить про­фес­сии и посту­пи­ли на Выс­шие режис­сёр­ские кур­сы при «Мос­филь­ме». Через 15 лет они вме­сте сде­ла­ют «Джентль­ме­нов…». Но стар­то­ва­ла карье­ра моло­дых кинош­ни­ков по-раз­но­му. В «Без­би­лет­ном пас­са­жи­ре» Дане­лия вспоминает:

«[Серый] не доучил­ся — вме­сто диплом­ной рабо­ты полу­чил срок. Он при­рев­но­вал свою неве­сту Мари­ну к одно­му чело­ве­ку, избил его, и тот попал в боль­ни­цу с серьёз­ны­ми трав­ма­ми. И Шури­ку за нане­се­ние тяж­ких телес­ных повре­жде­ний дали шесть лет.

Осво­бо­дил­ся он досроч­но, через четы­ре года. <…> И теперь ему надо было помочь — про­бить поста­нов­ку филь­ма. [Мне] и дру­гим нашим сокурс­ни­кам <…> уда­лось уго­во­рить началь­ство, и Серый снял на Одес­ской кино­сту­дии фильм „Ино­стран­ка“.

Фильм при­ня­ли пло­хо. И когда мы опять при­шли, нам ска­за­ли: “У нас и так в кино мно­го серого“».

На этом попы­ток помочь дру­гу Дане­лия не оста­вил. Титу­ло­ван­ный мастер — к кон­цу 60‑х на его сче­ту несколь­ко извест­ных работ, в том чис­ле один из глав­ных филь­мов отте­пе­ли «Я шагаю по Москве (1963), — пони­мал, что Серо­му дадут сни­мать, если у него будет дей­стви­тель­но хоро­ший сце­на­рий. Сочи­нить его решил сам, взяв в соав­то­ры Серо­го и моло­дую писа­тель­ни­цу Вик­то­рию Тока­ре­ву. В осно­ве — замы­сел, кото­рый при­шёл в голо­ву несколь­ко лет назад и лежал без дела: чело­век застав­ля­ет рабо­тать жули­ков, убеж­дая их, что они не рабо­та­ют, а воруют.

Нача­ли писать. Тут-то Серо­му и при­го­дил­ся тюрем­ный опыт: как устро­е­на жизнь на зоне, какие непи­сан­ные зако­ны дей­ству­ют в уго­лов­ном мире — всё это ему было извест­но не пона­слыш­ке. Но одним сво­им опы­том Алек­сандр Ива­но­вич не огра­ни­чи­вал­ся. Для того что­бы речь пре­ступ­ни­ков была прав­до­по­доб­ной, умуд­рил­ся раз­до­быть спе­ци­а­ли­зи­ро­ван­ный сло­варь. Дочь Серо­го Оль­га в «Филь­ме про фильм» рассказывала:

«…отец при­нёс, ему в МВД дали, там такая печать была „для слу­жеб­но­го поль­зо­ва­ния“ — сло­варь воров­ско­го жар­го­на. И боль­шая часть выра­же­ний, они дей­стви­тель­но реаль­но вполне суще­ству­ю­щие, упо­треб­ля­е­мые нор­маль­ны­ми таки­ми, реаль­ны­ми уголовниками».

Пожа­луй, кро­ме «редис­ки». Люби­мое руга­тель­ство Доцен­та и ком­па­нии пред­ло­жи­ла Вик­то­рия Тока­ре­ва. Соглас­но её интер­вью в той же доку­мен­тал­ке, взят «оскор­би­тель­ный» овощ был из арсе­на­ла руга­тельств вождя миро­во­го пролетариата:

«…это сло­во при­ду­мал Вла­ди­мир Ильич Ленин. Он назы­вал не то Троц­ко­го, не то Пле­ха­но­ва редис­кой, пото­му что он был крас­ный свер­ху и белый внут­ри. То есть свер­ху он был как бы ком­му­нист, а внут­ри он был как бы белый».

Быков-Миллиметр и погоня за Фрунзиком

Сце­на­рий писал­ся с рас­чё­том на кон­крет­ных актё­ров. В «Филь­ме про фильм» демон­стри­ру­ет­ся архив­ный доку­мент — заяв­ка с рабо­чим назва­ни­ем «Реци­ди­ви­сты», где говорится:

«…хотим создать фильм, в кото­ром будут участ­во­вать луч­шие коме­дий­ные актё­ры: Лео­нов, Нику­лин, Кра­ма­ров, Миро­нов, Ролан Быков и другие».

В этом вари­ан­те мили­ци­о­нер-Лео­нов доб­ро­воль­но садил­ся за решёт­ку, что­бы научить жули­ков — фаль­ши­во­мо­нет­чи­ка по клич­ке Мил­ли­метр (Быков), про­фес­си­о­наль­но­го аль­фон­са-мно­го­жён­ца (Юрий Нику­лин), мошен­ни­ка по клич­ке Пижон (Андрей Миро­нов) и мел­ко­го кар­ман­ни­ка Косо­го (Саве­лий Кра­ма­ров) — жить чест­но. Но, пока сце­на­ри­сты писа­ли, арти­сты стро­и­ли свои пла­ны. В резуль­та­те трое из заяв­лен­ной пятёр­ки отка­за­лись от съё­мок. При­шлось писать заново.

Мили­ци­о­нер пере­ква­ли­фи­ци­ро­вал­ся в «дет­са­дов­ца» Трош­ки­на, кото­рый из-за внеш­не­го сход­ства с реци­ди­ви­стом по клич­ке Доцент вынуж­ден зани­мать­ся «тюрем­ной» педа­го­ги­кой. Под­опеч­ных ста­ло трое: опять Косой-Кра­ма­ров, вор сред­ней руки Хмырь (Геор­гий Вицин) и Али-Баба — он же Васи­лий Али­ба­ба­е­вич, кото­ро­го сочи­ни­ли спе­ци­аль­но под Фрун­зи­ка Мкртчяна.

Кажет­ся, теперь оста­лось толь­ко дать коман­ду «мотор». Нет — опять не везёт: Мкрт­чян не может участ­во­вать из-за заня­то­сти в теат­ре. Как выкру­чи­ва­лись, рас­ска­за­но в «Без­би­лет­ном пассажире»:

«…кон­суль­тан­том у нас был пол­ков­ник МВД Голо­бо­родь­ко. Голо­бо­родь­ко при­ни­мал в филь­ме горя­чее уча­стие — ему нра­ви­лось, что он зани­ма­ет­ся кино. Каж­дый день зво­нил и спра­ши­вал: „Как дела?“ Когда он узнал, что Фрун­зик не смо­жет сни­мать­ся, то ска­зал, что попро­бу­ет утря­сти этот вопрос. На сле­ду­ю­щий день из Ере­ва­на зво­нит мне Фрун­зик в истерике:

— Гия, ска­жи мили­ции, что я не нужен! Мне ихний министр два раза зво­нил, ска­зал, что очень про­сит. Если отка­жусь — оби­дит­ся, и ГАИ меня на каж­дом шагу штра­фо­вать будет.

И мы ска­за­ли Голо­бо­родь­ко, что Фрун­зик уже не нужен. И при­гла­си­ли Ради­ка Мура­то­ва, кото­рый пре­крас­но сыг­рал Али-Бабу».

Сего­дня финаль­ный сце­на­рий «Джентль­ме­нов», как и дру­гие дра­ма­тур­ги­че­ские тек­сты Геор­гия Дане­лии, опуб­ли­ко­ван. Инте­рес­но читать его, дер­жа в голо­ве, что раз­ра­ба­ты­вал­ся он с рас­чё­том на Мкрт­чя­на. Мелан­хо­лич­ная муже­ствен­ность сце­нар­но­го Али-Бабы напо­ми­на­ет о дру­гих геро­ях Фрун­зи­ка: Джабра­и­ле из «Кав­каз­ской плен­ни­цы» (1966), плен­ном тур­ке из «Не горюй!» (1968), Руби­ке из «Мими­но» (1977). Мура­тов «сде­лал» это­го пер­со­на­жа немно­го на свой лад — эта­ким восточ­ным Рос­сом из «Дру­зей» с при­ме­сью мел­кой уголовщины.

Есть и дру­гие отли­чия от экран­ной вер­сии. В тек­сте у Косо­го была пес­ня про Ялту, куда он так меч­тал попасть («Авто­ма­ши­ну куп­лю с маг­ни­то­фо­ном, пошью костюм с отли­вом — и в Ялту!»):

«Ялта, где рас­тёт голу­бой виноград!
Ялта, где цыгане ноча­ми не спят!..
Ялта, там, где мы повстре­ча­лись с тобой,
Там, где море шумит о при­бреж­ный гранит,
Поёт прибой…»

Али-Бабе понра­ви­лась пес­ня, он пыта­ет­ся её повто­рить, но пло­хо запом­нил сло­ва и полу­ча­ет­ся: «Ялта, где рас­тёт голу­бой цыган». Пес­ню даже запи­са­ли, но при мон­та­же реши­ли выре­зать. Одна­ко запись оста­лась, её мож­но послу­шать в Сети.

«Солнышко» для Косого и «научные» дрожжи

Итак, есть актё­ры, есть сце­на­рий — оста­лось пере­не­сти всё на плён­ку. Но одно дело при­ду­мать, а дру­гое — вопло­тить. Как, напри­мер, быть с тем, что в нача­ле вер­блюд дол­жен плю­нуть в Кра­ма­ро­ва-Косо­го? Драз­нить вер­блю­да? Поло­жим — ну а если вер­блюд про­мах­нёт­ся? К тому же вер­блю­жья слю­на непри­ят­но­го зелё­но­го цве­та, в кад­ре она может выгля­деть неэстетично.

Вышли из поло­же­ния при помо­щи мон­та­жа и совет­ско­го шам­пу­ня «Сол­ныш­ко». Сня­ли голо­ву вер­блю­да, нало­жи­ли звук плев­ка и смон­ти­ро­ва­ли с лицом Косо­го в белой без­опас­ной пене. Магия кино!

Теперь сце­на побе­га из тюрь­мы: нель­зя же в самом деле поса­дить актё­ров в цистер­ну, да ещё и залить свер­ху цемен­том! Скон­стру­и­ро­ва­ли спе­ци­аль­ную ёмкость, но чем её запол­нить? Об этом в «Филь­ме про фильм» рас­ска­зы­ва­ет дирек­тор кар­ти­ны Алла Демидова:

«В нача­ле хоте­ли ман­ную кашу сва­рить. Ста­ли варить ман­ную кашу, и выяс­ни­лось, что когда ман­ная каша в боль­шом объ­ё­ме, то она в сере­дине такая горя­чая, она не осты­ва­ет. То есть в горя­чую, когда она жид­кая, как цемент, поса­дить актё­ров нель­зя — в сере­дине кипя­ток. Но когда она осты­ва­ет, она ста­но­вит­ся кашей, а не цемен­том. Тогда обра­ти­лись в инсти­тут пита­ния. Потом к хими­кам, к учё­ным. Все вме­сте ста­ли думать, что­бы такое изобрести».

Ситу­а­ция уни­каль­ная: луч­шие умы, отло­жив дела, пыта­ют­ся при­ду­мать жижу, в кото­рой мож­но будет иску­пать люби­мых арти­стов. В кон­це кон­цов роди­лась смесь на осно­ве дрож­же­во­го сус­ла, кото­рая в кад­ре смот­ре­лась как самый насто­я­щий цемент.

Но спе­ц­эф­фек­ты — дело тех­ни­ки. Насто­я­щая беда, кото­рая постиг­ла съё­моч­ную груп­пу, — болезнь режис­сё­ра Алек­сандра Серо­го. В ходе рабо­ты над филь­мом ему поста­ви­ли смер­тель­ный диа­гноз — рак кро­ви. Серый впал в депрес­сию, что, конеч­но, не сопут­ство­ва­ло съём­кам коме­дии. Из-за его ухуд­шив­ше­го­ся само­чув­ствия и необ­хо­ди­мо­сти про­во­дить вре­мя в боль­ни­це часть режис­сёр­ской рабо­ты на себя взял Дане­лия, кото­рый уже был сце­на­ри­стом и худо­же­ствен­ным руко­во­ди­те­лем кар­ти­ны. В ито­ге мно­гие дума­ют, что «Джентль­ме­ны уда­чи» — это цели­ком кар­ти­на Дане­лии. Но Геор­гий Нико­ла­е­вич в «Без­би­лет­ном пас­са­жи­ре» по-джентль­мен­ски указывает:

«На „Джентль­ме­нах уда­чи“ я был худру­ком — это было обя­за­тель­ное усло­вие началь­ства. Но режис­сё­ром филь­ма „Джентль­ме­ны уда­чи“ был Алек­сандр Ива­но­вич Серый. И толь­ко он».

После «Джентль­ме­нов» Серый поста­вил ещё два филь­ма: «Ты — мне, я — тебе» (1976) и «Бере­ги­те муж­чин!» (1982). Но болезнь про­грес­си­ро­ва­ла, и Алек­сандр Ива­но­вич решил не ждать мучи­тель­ной раз­вяз­ки: в 1987 году он покон­чил с собой.

Смех Брежнева и гэги низкого сорта

Фильм снят, смон­ти­ро­ван и сдан в Гос­ки­но. Ско­ро пре­мье­ра? Не тут-то было. Началь­ство сму­ща­ет оби­лие ненор­ма­тив­ной лек­си­ки, да и сам факт — коме­дия о пре­ступ­ни­ках. Поче­му бы не сде­лать для зри­те­лей что-нибудь мир­ное вро­де «Сва­дьбы в Мали­нов­ке» (1967)?

Даль­ней­шие собы­тия, соглас­но «Филь­му о филь­ме», счи­та­ют­ся леген­дар­ны­ми — воз­мож­но, ниче­го подоб­но­го на самом деле и не было. Но кто зна­ет — может, и было:

«Как гла­сит леген­да, фильм спас гла­ва МВД Нико­лай Щёло­ков. В пред­две­рии Дня мили­ции ему пока­за­ли „Джентль­ме­нов уда­чи“, и он так хохо­тал, что на раз заглу­шал репли­ки, доно­ся­щи­е­ся с экра­на. Как гово­рит ещё одна леген­да, Бреж­нев тоже видел фильм до пре­мье­ры и сме­ял­ся не мень­ше Щёло­ко­ва. А по пово­ду жар­гон­ных сло­ве­чек ска­зал: „Да поло­ви­ну этих слов у нас каж­дый улич­ный маль­чиш­ка знает“».

Так или ина­че, в кон­це 1971 года фильм выхо­дит на экра­ны и име­ет оше­ло­ми­тель­ный успех. Но, как это часто быва­ет, у зри­те­лей, а не у кри­ти­ков. В рецен­зии для жур­на­ла «Искус­ство кино» (№ 6, 1972) Миха­ил Блей­ман не остав­ля­ет от коме­дии кам­ня на камне, кри­ти­куя за отсут­ствие глу­би­ны, нере­а­ли­стич­ность и пло­хой вкус:

«…я знаю, что гэги могут быть и дур­ны­ми, вуль­гар­ны­ми и ост­ро­ум­ны­ми. Знаю я и то, что в искус­стве „коме­дии-буфф“, — не толь­ко в аме­ри­кан­ской „коми­че­ской“, а и осмыс­лен­ные по-дру­го­му в сред­не­ве­ко­вом теат­ре — они необ­хо­ди­мы и закон­ны. И я не соби­ра­юсь опро­вер­гать пра­во режис­сё­ра поста­вить фильм, исполь­зуя экс­цен­три­че­ские неле­по­сти, под­чёр­ки­вая неправ­до­по­доб­но смеш­ные ситу­а­ции, коми­че­ское пове­де­ние и даже смеш­ную внеш­ность актё­ров. Обид­но дру­гое, что весь фильм идёт на уровне гэгов это­го сор­та, хотя сце­на­рий давал неко­то­рые воз­мож­но­сти и для дру­гих реше­ний, более инте­рес­ных и остроумных».

Блей­ман пыта­ет­ся быть объ­ек­тив­ным, но всё-таки оста­ёт­ся ощу­ще­ние, что ему про­сто нра­вят­ся коме­дии ино­го пла­на и вооб­ще ина­че устро­ен­ные филь­мы. Поэто­му он счи­та­ет важ­ным в каче­стве сани­та­ра от искус­ства пожу­рить авто­ров за лег­ко­мыс­лие. «Воз­ни­ка­ет впе­чат­ле­ние, что режис­сёр ста­вил перед собой един­ствен­ную зада­чу — сме­шить зри­те­лей», — сер­дит­ся кри­тик, види­мо, нахо­дя подоб­ный под­ход чем-то амо­раль­ным. Тем не менее в «Без­би­лет­ном пас­са­жи­ре» Дане­лия даёт понять, что так оно во мно­гом и было:

«Мы писа­ли коме­дию. И я впер­вые дал себе волю — встав­лял в сце­на­рий про­ве­рен­ные репри­зы — те, что все­гда вызы­ва­ют смех: двой­ни­ки, пере­оде­ва­ние муж­чин в жен­ское пла­тье и т. д. И потом сце­на­рий „Джентль­ме­нов уда­чи“ рас­хо­дил­ся как бестселлер».

Вто­рой план, отсут­ствие кото­ро­го тяго­тит Блей­ма­на, нахо­дит­ся за рам­ка­ми филь­ма — в исто­рии его созда­ния. В непро­стой судь­бе Алек­сандра Серо­го, в жела­нии Геор­гия Дане­лии помочь дру­гу, в том, что­бы напе­ре­кор, быть может, даже соб­ствен­ным вку­сам, создать кас­со­вый шля­гер, кото­рый не вой­дёт в пан­те­он «высо­ко­го» искус­ства, но помо­жет в труд­ную мину­ту — не толь­ко Серо­му, но и зри­те­лю, кото­ро­му под­час, что­бы не сва­лить­ся от жиз­нен­ных тягот, тре­бу­ют­ся коме­дии-буфф без пси­хо­ло­гиз­ма и вто­рых-тре­тьих планов.

Конеч­но, в 1972 году кри­тик не мог знать все подроб­но­сти появ­ле­ния «Джентль­ме­нов уда­чи». Но если бы знал, то рецен­зия навер­ня­ка была бы мяг­че. И он не нра­во­учал бы тяже­ло боль­но­го Серо­го в духе паро­дий­но­го героя Вла­ди­ми­ра Басо­ва из «Я шагаю по Москве», кото­рый повсю­ду искал суть, прав­ду харак­те­ров и тре­бо­вал глу­бо­ко про­ни­кать в жизнь. Сравните:

«…коме­дий­ная режис­су­ра состо­ит не в стрем­ле­нии вызвать смех во что бы то ни ста­ло, не толь­ко в выдум­ке и поста­нов­ке гэгов; ей нуж­но вгля­ды­вать­ся в жизнь, в пси­хо­ло­гию человека».

Сублимация и простое счастье

Тут мы стал­ки­ва­ем­ся с пара­док­сом: если цели созда­ния «Джентль­ме­нов…» были ути­ли­тар­ны­ми, то поче­му он попу­ля­рен до сих пор? Филь­мов, сня­тых «на потре­бу», мно­го, неред­ко мы смот­рим их с удо­воль­стви­ем, но толь­ко один раз. И уж, конеч­но, не через 50 лет после пер­во­го показа.

А что, если эта попу­ляр­ность мни­ма и вызва­на лишь носталь­ги­ей стар­ше­го поко­ле­ния зри­те­лей? Одна­ко загля­нем на самые извест­ные ресур­сы о кино. В топ-250 сай­та Кино­по­иск «Джентль­ме­ны уда­чи» на 21‑м месте с рей­тин­гом 8,6 (по дан­ным на 7 декаб­ря 2021 года). Выше из оте­че­ствен­ных филь­мов толь­ко «Иван Васи­лье­вич меня­ет про­фес­сию». Конеч­но, рей­тинг Кино­по­ис­ка — не самый авто­ри­тет­ный источ­ник, но то, что сего­дняш­няя ауди­то­рия ценит «Джентль­ме­нов…» Алек­сандра Серо­го даже боль­ше, чем «Джентль­ме­нов» Гая Ричи (30‑е место в рей­тин­ге) или «Гар­ри Пот­те­ра и узни­ка Азка­ба­на» (49‑е место), о чём-то да говорит.

Посмот­рим, как дела на IMDb. Рей­тинг — 8,4. В рецен­зи­ях зару­беж­ные зри­те­ли срав­ни­ва­ют фильм с сери­а­лом «Сайн­фелд» и хва­лят за абсурд­ный юмор. И прав­да: заве­ду­ю­щий дет­ским садом учит уго­лов­ни­ков делать доб­рые дела, назы­вая их редис­ка­ми и попут­но разыс­ки­вая золо­той шлем — что это, если не коме­дия абсур­да? Плюс насто­я­щий учеб­ник клас­си­че­ских коме­дий­ных при­ё­мов. А то, что нет пси­хо­ло­гиз­ма и глу­би­ны, ну так не ищут же их, напри­мер, в «Лета­ю­щим цир­ке Мон­ти Пай­то­на». Про­из­ве­де­ние сто­ит судить по тем зако­нам, по кото­рым оно сделано.

Но дело не толь­ко в абсур­де: в кон­це кон­цов, мастер­ски сде­лан­ных коме­дий тоже хва­та­ет. Поче­му так выстре­ли­ли имен­но «Джентль­ме­ны»? Объ­яс­не­ние в духе пси­хо­ана­ли­ти­че­ско­го уче­ния Фрей­да пред­ла­га­ет Вик­то­рия Тока­ре­ва в доку­мен­таль­ном филь­ме «Тай­ны кино: Геор­гий Дане­лия» (2019):

«Дане­лия, конеч­но, влю­бил­ся. В этом при­чи­на живу­че­сти это­го филь­ма. Пото­му что там, внут­ри него, сто­ит моло­дость и пред­чув­ствие любви».

В пери­од рабо­ты над сце­на­ри­ем у 26-лет­ней Тока­ре­вой и 36-лет­не­го Дане­лии воз­ник­ла вза­им­ная сим­па­тия. Оба состо­я­ли в бра­ке и не мог­ли оку­нуть­ся в чув­ства с голо­вой, поэто­му, как насто­я­щие худож­ни­ки, суб­ли­ми­ро­ва­ли, напра­вив энер­гию в твор­че­ство. В «Без­би­лет­ном пас­са­жи­ре» Геор­гий Нико­ла­е­вич об этом пря­мо не пишет, но намекает:

«…[редак­тор] при­ве­ла ко мне моло­дую и хоро­шень­кую писа­тель­ни­цу Вик­то­рию Тока­ре­ву. <…> Я, выпенд­ри­ва­ясь перед Тока­ре­вой, очень ста­рал­ся при­ду­мы­вать смешное».

Вот он — пси­хо­ло­гизм. Ведь полу­ча­ет­ся, что «Джентль­ме­ны уда­чи» — худо­же­ствен­но зача­тый плод люб­ви, и под пло­тью из неле­пиц и гэгов у него бьёт­ся насто­я­щее живое серд­це. Дане­лия, хоть и не был режис­сё­ром лен­ты, отно­сил­ся к ней как к род­ной — по-оте­че­ски. Даже вер­нул­ся в одной из позд­них работ к одно­му из «джентль­ме­нов», что­бы завер­шить его сюжет­ную линию. Дане­лия в «Тосту­е­мый пьёт до дна» пишет:

«В 1991‑м, когда я сни­мал фильм „Настя“, Саве­лий [Кра­ма­ров] мне позво­нил и ска­зал, что он в Москве.

— Вот и хоро­шо <…> Зав­тра я тебя сниму.

— А кого я буду играть?

— Пока не знаю.

И мы с Сашей Адаб­а­шья­ном в тот же день при­ду­ма­ли ему роль бан­ди­та, кото­рый гра­бит квар­ти­ру, а потом как меце­нат появ­ля­ет­ся на пре­зен­та­ции на стан­ции метро».

Помни­те, как в «Джентль­ме­нах…» Косой меч­тал: «Вот отси­жу срок и всё — завя­жу. На рабо­ту устро­юсь…»? Не вышло: в «Насте» он всё ещё вор. Прав­да, в духе лихих 90‑х, Косой, натас­кав чужих вещей из откры­тых окон, в ито­ге ока­зы­ва­ет­ся респек­та­бель­ным богачом.

Неод­но­знач­ный финал для героя. Зато — отра­да арти­сту, кото­рый воз­вра­щал­ся в Рос­сию, думая, что нико­му там не нужен. Однако:

«Появ­ле­ние Кра­ма­ро­ва вызва­ло бурю апло­дис­мен­тов. Люди кину­лись к нему, ста­ли обни­мать, бла­го­да­рить за радость, кото­рую он доста­вил им! У Саве­лия на гла­за навер­ну­лись сле­зы, и он сказал:

— Я думал, меня дав­но забыли.

А потом <…> он ска­зал мне:

— Геор­гий Нико­ла­е­вич, навер­ное, это и есть счастье…»

Про­стое чело­ве­че­ское сча­стье — вот чем «Джентль­ме­ны уда­чи» в той или иной мере ста­ли как для созда­те­лей, так и для зри­те­лей. Такое сча­стье, навер­ное, глу­по­ва­то, но зага­доч­но и пре­крас­но, как заве­ду­ю­щий дет­са­дом, пре­сле­ду­ю­щий в завер­ша­ю­щей сцене сво­их новых взрос­лых «детей», судя по все­му, решив нико­гда боль­ше с ними не расставаться.

Так что навер­ня­ка мно­гие чита­те­ли согла­сят­ся с Геор­ги­ем Дане­ли­ей. В «Без­би­лет­ном пас­са­жи­ре» он закан­чи­ва­ет рас­сказ о филь­ме словами:

«…смот­рю его каж­дый раз с удовольствием».

Читай­те так­же «Детям о сатане и комикс-гон­ки на „Моск­ви­чах“: 10 ред­ких филь­мов Иго­ря Мас­лен­ни­ко­ва».