Сценарий фильма отрыв

1

Им ничего не говорят.

— Мы не знаем! Подтверждаем факт, да! Крушение! А причины неизвестны… И все может быть, все! Техническая неисправность… Или ошибка экипажа. Или и то, и другое сразу! Еще некачественное топливо… Да молния ударила! Птица!

— Вы нам одно только… есть там кто живой, нет?

— Полной информации не имеем. Дайте время.

— Никого, значит!

— Спасательные работы идут.

Родственники не верят, молчат тяжело. Шумит городская площадь.

Сотрудник авиакомпании клянется:

— Мы ничего не скрываем. Сами не знаем. Мы — авиакомпания. Сами. Лайнер как с иголочки, после капремонта… Опытный экипаж. У командира семнадцать тысяч часов налета! Как такое могло, почему?

Он один против всех держит удар. Другие сотрудники, выйдя из гостиницы следом, остаются в сторонке.

— Простите нас. Примите соболезнования. А правду скажут черные ящики, когда расшифруем.

Доносится:

— Что — черные самолет грохнули?

— И это. Да. Приходит в голову. Вы понимаете, и мы понимаем.

Машины все подкатывают к гостинице, одна, вторая. Толпа на ступенях растет. И молодой сотрудник решает высвободиться из плена.

— Проходите в вестибюль. Ключи у портье. Располагайтесь. Расходы за счет компании. Завтра предстоит опознание. Только вы это можете. Тяжелый день, да.

Они расступаются неожиданно легко и идут в вестибюль, как он велел. Друг за дружкой, послушно. Сотрудник успокоился, кивает коллегам у входа.

Напоследок его спрашивают:

— Это далеко, где… самолет?

— Да за рекой тут.

— Как же нам туда?

— Никак. До приезда комиссии по расследованию.

— Долго они.

Он объясняет:

— Ну, приказом назначат пока, соберут. Еще дорога. Ждем с минуты на минуту.

Но, успокоившись, вдруг на полуслове всхлипывает. И слеза сама помимо воли проливается. Вместо родственников плачет, получается.

И сразу меняется все. Крики, стоны, искаженные лица… Скорбь с яростью вперемешку. Бросаются к нему, очки сбивают. Одни причем повалить пытаются, другие, наоборот, нападавших оттаскивают, а его поднимают, отряхивают… Не ведают уже, что творят. Но клич спасительный раздается:

— Вот они! Приехали! Комиссия!

Это к ступеням автобус причалил. И все навстречу устремляются.

— Явились не запылились! Вылезай!

— Не торопятся господа! С самого начала мутят чего-то!

— Концы в воду не получится, сразу говорим! Наизнанку вывернем!

Обступили автобус, а оттуда никто не выходит.

— Эй, вы чего там?

Но вместо комиссии туристы прибыли. Буровики, а может, шахтеры, отпускники.

— Привет с Таймыра!

Из автобуса вываливаются, очень веселые. В шортах, богатыри все как на подбор. На ногах нетвердо держась, они всех подряд родственников обнимают от избытка чувств, кто под руку попадается. Всех тискают, ласкают спьяну и в гостиницу за собой тащат, сами не зная, кого.

2

Но один, лет сорока, от ласки богатырской увернулся. И еще там другой такой же был, тоже, видно, себе на уме… И он первого у машины настигает.

— Друг, куда? Оцеплено там все.

— И чего?

— И не прорвешься, чего. В объезд только.

— Как?

— На проселок с бетонки.

Сговорились, не сговариваясь. В машину ныряют.

— Покажу, друг. Отдыхал в этих местах, было дело.

Разворачиваются в толпе. Родственники с туристами идут и идут.

— Было дело, с ней тут медовый месяц, понимаешь, друг?

— Да.

— С ней, с ней!

— Понятно.

— Там людей вроде «скорые» по больницам, ты слышал, нет?

— Вроде.

— Значит, живые есть?

— Да.

— Надеемся, значит, да?

— Молчи.

Этот, который подсел, разговорчивым оказался. Шепчет, как молится:

— Жми, друг, жми!

Но тут еще человек следом увязался, пока маневрировали. Чуть не на всю площадь окликает:

— Куда, хлопцы? И не думайте! С вами я!

И через мгновенье он к ним уже в машину запрыгивает. Крепкий старик, проворный. И опять громко:

— Я ж летчик сам, вы чего? Лучше всякой комиссии! Поехали!

— По-тихому, что ли, не можешь, батя?

Старик кричит:

— Простите мне, ребятки, я контужен, я говорить не умею, а только изъясняюсь! А вот бывает такое, что старший сын у меня в истребителе в Афгане сгорел, а младший штурманом летел в самолете этом, бывает?

Мало, сам увязался, так еще остальных за собой потянул. Услышав, все тоже к машинам бросаются, полтолпы. Отъезжают целой кавалькадой.

3

Спускаются с бетонки.

— Дальше пикет у них. А мы сюда, так вот. Давай. И гаси, что ж ты с фарами, друг? Всё, теперь пошел!

Затряслись по проселку. Поводырь командует:

— Свет за лесом видишь, прожектора? Там, значит, туда! Давай! —

Отвлекся от дороги: — Одна с десяти тысяч падала, и хоть бы ей что, интервью по телевизору, это как? А еще когда самолет на куски, а в хвосте все живые, весь третий салон, вот такой случай! — Но тут же сам себя обрывает, чуть не подпрыгивает: — Стой, куда! Да стой, говорю, ослеп! Всё, приехали!

Из-за поворота навстречу грузовики выкатываются. Солдаты из-под тентов прыгают. Смех в полутьме, голоса, вспыхивают огоньки сигарет.

— Пригнали! Успели!

Вылезают из машины и идут, делать нечего. И люди, которые следом прибыли, тоже идут, транспорт свой побросав. И здесь не отстали.

Скрытно хотели, крадучись, под носом у солдат, но голос громовой раздается:

— Слева обходи, бегом, марш!

Старик, конечно, кто ж еще. Ну, не может говорить иначе. И не говорить не может.

— Батя, тихо!

— Бегом, сказал, пока перекур у них!

Получилось, солдатам скомандовал. И заканчивается перекур, смех смолкает. К ним цепью бегут наперерез.

И они бегут, те, кто приехал. В чащу рвут напролом. Сучья во мраке трещат. А потом вдруг лица родственников светлеть начинают, из тьмы выплывая. К речке они выскочили, с другого берега прожектора бьют, в воде отражаясь. И совсем ясно делается, как днем.

Без остановки в воду идут, пробираются, захлебываясь, где вброд, где вплавь. И, берега достигнув, оказываются на месте крушения самолета.

Явились, откуда их не ждали, своими глазами видят. Обгоревшую гору обломков в поле. И ничего не видят.

Краны растаскивают, трактора сгребают. Фигурки в оранжевых фуфайках копошатся в черноте.

Один такой, в фуфайке, слов не выбирает, ни к чему:

— Вертикальное падение. Штопор, кранты. Целехонький в землю вмазался. Взрыв, пожар.

— А живые?

В фуфайке молчит, только смотрит, от света жмурясь.

Лица родственников мокрые после купания.

4

Возвращаются к машине вдвоем.

— А дед? — вспоминает водитель.

— Не знаю.

Моторы урчат вокруг, транспорт разъезжается.

— Может, с ними он?

— Нет, я смотрел, не было.

Остались одни на проселке ждать, светает уже.

— Сначала вещи назвать, в чем одеты были, — говорит пассажир, — и тогда они тела предъявят. Вот только в чем она была, дай бог памяти? — Он обходит машину. — А это хорошо, друг, что у тебя тачка такая.

— Какая?

— Ну, большая. Пикап. Я к тому, что и мой гроб, может, прихватишь. Далеко ты, куда?

— В Таганрог.

— По пути, удачно. Мне в Каменск, от трассы совсем ничего. Если, конечно, не возражаешь?

— Нет.

— Если уж мы с самого начала повязались.

— Да.

— И про такое спокойно говорим.

— Ты последний раз его когда видел? — спрашивает водитель.

— Кого?

— Деда.

— В реке.

— А потом?

— Нет.

— Поехали, — решает водитель.

Но пассажир в машину не садится, идет вдруг без дороги. Водитель не уговаривает, поехал сам. Путник оборачивается, ему подмигивает.

— А жалко деда, да?

5

Наутро авиакомпания вместо очкарика выставляет другого сотрудника, предусмотрительно поменяв его пол. Молодая женщина в униформе впархивает в гостиничный вестибюль и элегантно приземляется на краешке кресла.

Сразу ей вопрос:

— Комиссия где?

— Понятия не имею.

— А кто ж тогда?

— Ну, комиссия, наверное, кто же?

Разговор пошел совсем другой. При этом женщина мило улыбается.

— У них свое отдельное ведомство. Называется межгосударственный авиационный комитет, еле выговорила!

— Называется бардак!

— А я скажу, это вы рано приехали.

— Вот как.

— Самотеком, сколько тут вас? — Она обводит взглядом вестибюль. — Тридцать человек? Но все-таки порядок существует, сроки… Это ведь тоже все не вынь да положь, вы как думаете? Тем более, пока один туман сплошной!

— И когда ж рассеется туман?

— Вот тогда мы соберемся организованно и без горячки обсудим все вопросы, в том числе компенсаций.

И это еще не все, что милая женщина сказала:

— Вообще, самое лучшее вам прямо сейчас разъехаться.

— Это куда же?

— По домам, конечно.

— Так. Интересное дело.

— Ну а чего сердце зря рвать, если ничего не ясно? Поезжайте.

В стороне на бильярдных столах игра идет, грохочут шары.

— А опознание?

Она спрашивает:

— Вы были там ночью?

— И что?

— Выводы какие-то сделали, наверное.

— Какие?

— Ну, что нечего опознавать?

— Как так?

— Вы же сами видели.

Шар прилетает с бильярда, в тишине перекатывается по полу у родственников между ног. Они становятся жалкими, беспомощными.

— Подождите, это что же… ни живых ни мертвых?

— На данный момент вот так.

— А дальше?

— Идентификация по анализам ДНК. Лаборатория в Ростове.

— И установят?

— Обязательно.

— А похороны как же?

— Не скоро, боюсь.

— Но будут? А как, по отдельности или могила братская? Нет, этого не может быть, не может! Так не бывает!

Опять тишина. Слов уже нет. Женщина сидит со своей пришитой улыбкой и тоже молчит, выдерживая взгляды родственников.

— Ну делайте со мной, что хотите! — вдруг вскрикивает она двусмысленно и сама смущается.

И, нагнувшись, пытается поднять из-под кресла шар. Но он от нее откатывается, и она, на себя сердясь, изгибается эротически и еще больше смущается.

С шаром она отскакивает от родственников, а они остаются в креслах, парализованные.

6

И опять двое эти сходятся, которые от всех держатся особняком, в сторонке хитрой своей. Но уже открыто они, не таясь, потому что всего их двое в гостинице и осталось, другие родственники все уехали.

Вечером водитель на бильярде стучит и думает: он вообще один, с кием среди туристов затерялся. И недоволен, когда, обернувшись, вдруг за спиной пассажира видит.

— А ты здесь чего?

Тот плечами пожимает.

— А чего и ты, то же самое.

На столе самая кульминация, нервничает партнер. И водитель заново начинает целиться.

Пассажир говорит:

— Друг, я от тебя никуда, потому что ты все правильно делаешь, вот поэтому.

Опять с прицела сбил. Водитель сильнее еще над столом пригибается.

И заколачивает все-таки.

— Вот именно, — кивает пассажир.

Партнер без охоты в карман лезет расплачиваться. Но водитель его щадит.

— Нет.

— Нет? А как же мы?

— Мы по сотке.

— Принято. В баре? В номере у меня?

— В номере.

Проигравший рад, что легко отделался.

— За мной без промедления!

И, подхватив водителя под руку, тащит по коридору. Люди, которые вокруг бильярда зрителями стояли, тоже идут, одна, видно, компания. И пассажир, конечно, за всеми следом.

7

В двухкомнатном люксе, где обитает компания, повсюду чертежи разложены, схемы, компьютеры мерцают. Вслед за хозяевами девушка появляется, без слов на стол бумаги кладет и так же молча уходит.

— Это вы чего тут? — не ожидал пассажир.

— Так, кумекаем.

— Видно.

— И от людей прячемся, — смеются хозяева.

— Чего это?

— Инструкция.

Разлили обещанное, выпивают. Хозяева еще веселеют.

— Но люди уехали, и теперь можно. Даже немножко вздрогнуть на радостях.

Пассажир не понимает.

— А что за люди-то, кто?

— Не важно, люди.

— Ну кто, кто?

Партнеру надоело. Видно, он среди них начальник.

— Ребята, авиакатастрофа тяжелая, мы расследуем. И вы давайте идите все.

Но гости не уходят. Пассажир кричит:

— Так вы комиссия? Вы здесь?

Хозяева плечами пожимают.

— С самого начала, а как же.

Партнер тоже понял, смотрит на водителя.

— А вы, значит, застукали нас! Два борта в угол! Ловко!

Тот спрашивает:

— Пламя из турбин, это что?

— Помпаж это, забудь. При штопоре двигатели горючим захлебываются, все дела. Не тот огонь, ты понял? А вам чего втирали? Про теракт, конечно?

— Намеком, — подтверждает пассажир.

Эксперты головами качают.

— А еще чего они вам, бездельники эти? Про экипаж, не иначе? Который опытный, лучший самый? Как свалятся, всегда почему-то лучшие!

И сразу на лицах траурное выражение, смешков никаких, все изменилось. И уже гостей посадить куда, не знают.

— Ребята, вы располагайтесь, что ж все на ногах-то? И давайте мы, не чокаясь, это надо!

И выпили опять, молчат. Девушка с бумагами мелькнула снова, ушла.

— Еще вопросы давайте. Пожалуйста. Слушаем.

— Вы ласковые чего такие? — удивляется пассажир.

— Ну, понимаем, как вы думаете?

— А не мутите?

— Ребята, вы спрашивайте, если хотите.

— Да мы не знаем чего, — бормочет пассажир. — Вообще чего делать не знаем. Вот я и он.

Но у спутника его вопрос был:

— Ящики нашли?

— Да ни хрена.

— Понятно.

Бывший партнер усмехается:

— Что понятно? Темно, как у негра, вот без преувеличения! Батальон третьи сутки без толку корячится, все излазили!

Вмешивается сотрудник:

— Петр Сергеевич, там этот Семенцов в списках, обратили внимание?

— Это какой?

— Ну, тот самый.

Начальник озадачен.

— И чего? И порулил, думаешь?

— А был рейс, чтоб не порулил? И к пилотам в кабину не залез, свинья пьяная? Мог, мог!

— Семенцов кто? — реагирует пассажир.

Начальник отвечает неохотно, видно, недоволен, что разговор отклонился:

— Ну кто. Владелец заводов, газет, пароходов, конечно. И большой порулить любитель, земля ему пухом. Видите, мы уж за все цепляемся, за любое! — Помолчав, с болью даже говорит: — И вы цепляйтесь. Что ж вам теперь, ребята? Хоть за что, не важно. Одно спасение.

— Да понимаем.

— Хоть ящики эти ищите, не знаю. Давайте.

— Думаете, ящики?

— Ну, разброс-то! Никаких солдат не хватит. Горка там, может, за ней даже приземлились, чем черт не шутит.

— Загоруйко.

— Что?

— Кто. Я Загоруйко, фамилия, — сообщает пассажир.

Хозяева кивают дружно.

— Рады познакомиться.

— Так мы чего… Мы пойдем, как, чего делать?

Встали следом, не поленились и до дверей провожают.

— Вы еще заходите. Вдруг что прояснится. Завтра.

— Можно?

— Да милости просим. Конечно. Ждем.

Гости растроганы, чуть до объятий не доходит.

— Мы одно теперь… знать должны, понимаете?

— Ребята, какой разговор, вы чего? Вы держитесь, главное.

В коридор выходят, у пассажира слезы на глазах.

— Людей встретили!

8

И даже в поле чистом все не так поворачивается, опять непредвиденно. Потому что, оказалось, не одни они тут такие, кто с утра пораньше под дождем рыщет. Еще люди, согнувшись, в тумане ходят, много их. Мужчины, женщины с детишками, семейства целые. Выискивают в траве, что с неба им просыпалось. И пацан шустрый уже с трофеем к матери мчится, сумочку дамскую к груди прижав.

И крик:

— Мародеры, суки! На месте!

Выбегают из-за горки солдаты с милицией вперемешку. И сразу с места все срываются, кто в поле был. В лес ускользают от облавы, не впервой, видно.

А что по пути двоих чуть не затоптали, не заметили даже. Как конницей, толпой прошлись, пассажир с земли встает, в грязи весь, за ногу держится.

И теперь к ним солдаты бегут, сатанея с каждым шагом. А двое стоят посреди поля, как стояли, ждут.

И вот лейтенант в ярости подскакивает, порвет сейчас. Но будто поперхнулся, их увидев. В горле вдруг все застряло, что выкрикнуть хотел. Смотрит и в лице сам меняется. И скорей бочком мимо проходит, отвернувшись. К лесу дальше побежал, подчиненных за собой увлекая.

Пассажир ногу все ощупывает.

— Эх, ящички!

— В гостиницу? — спрашивает водитель.

— Куда ж хромому теперь! — кривится пассажир.

И за плечо спутника схватился, чтоб идти.

9

В грязи, как были, в люкс без ответа стучат и входят, дверь открыта. И глазам не верят опять, потому что ни компьютеров, ни схем с чертежами на столах, всё наоборот. И хозяев, главное, тоже нет, как испарились. Вдруг пустота.

И снова девушка следом появляется, как тогда, но теперь не бумаги с важным видом приносит, а хлам всякий подбирает, что от постояльцев остался.

Их удивить трудно уже, водителя с пассажиром.

— А хозяева где?

— Уехали. Как расшифровали. Еще ночью они.

— Что расшифровали? — Ну, ленту эту из ящиков.

Нет, потрясены они.

— Так ящики… были ящики? Нашли, значит, их?

— И не искали.

— А как же?

— Да у пилотов в кабине и были.

Девушка пепельницы вытряхивает, обрывки бумаг комкает и вопросам не придает значения. Но тишина вдруг мертвая за спиной повисает, и она оборачивается.

И страх у нее на лице, так они смотрят.

— Я… я в этом не понимаю! Я унести-принести! Вот!

Ворохом бумаг от них отгораживаясь, она пятится даже.

Пассажир усмехается.

— Помешали мы им вчера.

Она кивает, готова любое подтвердить:

— Да, да, сильно.

— Недовольны были.

— Очень… они дверь сразу на ключ.

— А нас за горку!

Он подскакивает к девушке, пытаясь выхватить бумаги, ворох разлетается по номеру. Пассажир ловит обрывки, судорожно просматривает, рвет яростно.

— На ленте что, говори, на ленте?

Нет, этого девушка не знает.

— Я и говорю, на ключ они! Меня вообще не подпускали!

И плачет уже, ладошками беспомощно лицо прикрыв.

Водитель подходит к ней.

— Ну что ты, что ты… иди.

Она рыбкой выскальзывает из номера на волю, и пассажир спрашивает:

— Что ж там такое вдруг страшное на ленте, что их среди ночи сдуло? — И на диван плюхается, за голову схватившись. — Не могу больше! Чего это все вообще?

Но смог. Когда, очнувшись, водителя в номере не увидел. И в коридор выскочил, на хромой ноге побежал, смог. Гостиница сверкала, грохотала.

По холлам он, барам, кегельбанам, куда только не заглядывал с лицом отчаянным, людей пугая.

И в ресторан врывается, там праздник тоже, свадьба. Но еще поодаль за столиком спутник его неразлучный сидит, нашел!

10

И спокоен он.

— Опять два борта в угол. В мой.

— И они отыгрались?

— Конечно.

— Мы чего дальше будем?

— По домам.

Пассажир смеется.

— Зачем?

Водитель закусывать продолжает.

— Не знаю.

Пассажир смотрит на него, закричал:

— Знаешь! Знаешь, раз аппетит!

Друг друга слышат еле, музыка гремит. Официант сообщает, с подносом промелькнув:

— Тут траур у нас маленький был, но все тип-топ уже! Наверстывайте!

— Я на самолет опоздал, не сел, — говорит пассажир, — нет, я не опоздал, в аэропорт мы со Светкой вместе, но слово за слово, характеры говно у обоих… и чуть не на трапе разругались в смерть, это в Египет на курорт ехали!

Я в бар сразу и с горя принял, ну, и за ней, конечно, в самолет опять, но там же теперь проверки эти нынешние, то-сё… и вот живой я! — Отвлекся, недоволен: — Ну, чего тебе, чего?

Это паренек в стороне все стоит, к столику не подходит.

Сам к нему пошел. И разговор короткий, возня, под зад пинок… И приносит мобильный телефон.

— «Дядя, купи!» А дядя знает, где мальчик его подобрал! — Опять садится, молчать не может: — Так. Делаем мы чего?

Но теперь официант на стол счет положил, и водитель озабоченно по карманам шарит, купюры выкладывая. Заминка.

Пассажир командует:

— Спрячь.

И сам деньги нетерпеливо на скатерть кидает, пачка вдруг увесистая в руках.

— Друг, спокойно. Я тачку продал, как случилось. Сразу.

— Чего это?

— Вот за тебя расплачиваться. Друг, я не поверю, что Семенцов мою бабу убил!

Водитель забрал все невозмутимо, что выложить успел, еще и пересчитывает.

— Это они нас только с пути сбивали, наоборот!

За соседним столиком вдруг толстяк теперь вскакивает, трубку к уху прижал:

— Лида! — Ревет на весь зал, мечется, посуда на пол летит. — Лида! Лидочка!

А пассажир телефон трофейный в руках крутит, бормочет:

— Да я ему это, я… нажал, не хотел!

И уже к толстяку идет, делать нечего. Тот встал сразу, замерев, слушает, что на ухо ему пассажир. Не убил. Вместе возвращаются, слезы у обоих.

В шортах гость, ляжки черные от загара. Первым делом выливает себе, что на столе в графине осталось.

— Из Египта, елки, вот как был! Встречал! И сюда сразу!

Не в добрый час он к ним, потому что следом метрдотель появляется с охраной:

— За посуду бабки, и отваливайте, быстро!

Пассажир пачкой своей опять манипулирует, за гостя отдуваясь. А тот, выпив, еще и закусывает, хоть бы что, не получается быстро.

Метрдотель совсем разъярился, охране командует:

— Ну-ка, голого этого, с ляжками! Давайте! И пьянь эту тоже! В грязи вываляются! В ресторан они! Совсем, твари, оборзели!

И тащат с толстяком за компанию к выходу их ребята, железными объятиями сковав. Сквозь праздник, пляски до упаду. И в фате невеста вдруг в тесноте с пассажиром рядом, схватила его, повела, от конвоиров оторвав… Ее объятия нежные, а он в лицо кричит невежливо:

— Сейчас поставлю тебя!

Тут уж толпа вся накидывается. Бьют, тащат опять. Из ресторана по коридорам. И в вестибюль без остановки. Не успокоились, пока совсем на улицу не вышвырнули.

Водитель к машине своей спешит. И пассажир за ним скорей, упустить опять боится. А следом толстяк еще ляжками сверкает, трое их ведь теперь.

— Жми, жми! — торопит пассажир, за водителем в машину вскакивая.

Потому что не отстает толстяк, резвый вдруг очень.

— Стой, куда! Стой, с вами я!

Споткнувшись, по ступеням вниз мячиком катится.

— Тридцать три несчастья! — усмехается пассажир.

И ничего толстяку, опять бежит, догоняет… И уже к ним на ходу в салон вламывается, тут как тут.

— Вперед!

Они только переглядываются.

— Еще один на нашу голову!

11

Уселся едва и уже назад зачем-то лезет через сиденье, покоя не знает. Лег в пикапе вместо багажа и лежит без движения, голова одна торчит.

— Ну? И чего? — интересуется водитель.

— Да примерился.

— И как?

— Нормально, — уверяет толстяк. — Для меня самый раз. Сиденье еще откинем. Это в гостинице минус одно место, я к чему.

— Гостиница при чем?

— Ну, по дороге ночевать, как думаете? И, что ли, плати каждый раз?

А путь неблизкий, прикиньте.

Водитель с пассажиром всё переглядываются, интересно им.

— Ты далеко собрался?

— Да куда и вы, туда.

— А мы?

Поднимается, головой о крышу треснувшись, надоело в слова играть.

— Ребятишки, вы дурочку не валяйте… Мы в пути, как самолет взлетел, всё! И уже назад не получится… Командир, тут кукла чего-то у тебя?

— Брось, — говорит водитель.

Тот сильнее все распаляется:

— Что ли, паскуды эти измываться будут, а мы слезки глотать? Нет.

Мы в кулак, трое нас! И до конца! Только тормозни сперва, уссусь.

— Ты смотри там!

Остановились. Лезет сзади опять, машина раскачивается.

— Выйти не могу.

— Ручка есть.

— Сломал.

Теперь к другой двери по сиденью перемещается, пыхтит. И выбрался с грехом пополам.

Тут же и встает у всех на виду на обочине, далеко не уходит. Шипенье мощной струи чуть шум моторов на шоссе не перекрывает.

И не стали человеку мешать, пускай. Водитель отъезжает, толстяк и не заметил.

Пассажир одобрил:

— Балласт скинул на дорожку.

Водитель удивлен:

— Дорожка будет?

— Так едем уже, нет?

— И куда мы?

Пассажир радуется, что сам не балласт:

— Ко мне сначала, по пути. И обмозгуем, чего дальше.

— Да ты знаешь все, смотрю.

— А в голове что у тебя, то же самое.

— Что же?

Пассажир смотрит на спутника.

— Лента.

— Да.

— То, что на ней.

— Поехали, — кивает водитель. — Только я его не потому высадил.

— А почему?

— Ручку, гад, сломал, — вздыхает водитель серьезно.

И смеяться начинают, хохот вдруг. Первый раз за все время забылись.

И крестятся, очнувшись. Дальше едут. Смеркается уже.

12

Дома пассажир перед телевизором на четвереньках. И жена к нему выходит смущенно из руин будто, из обгоревшего фюзеляжа. Это он пульт переключает с канала на видео, с хроники суровой на семейную, от которой сильней еще озноб.

— Друг, мы это… мы утром дела, утром дела давай!

И жажда у него, хоть не воду из горлышка хлещет. Молода, собой хороша. Он залысины всерьез трет, думает, она сейчас прямо из телевизора к нему на коврик спрыгнет.

Жизнь назад мотает, какая была. Кнопки жмет уже без разбора. Крыльев обломки опять, дым, жена… И обернулся, пьяный, удивленно.

— Друг, чего скажу… кто ты, что, не знаю, а ведь никого теперь на свете… ты, друг!

И всё, с миром связь теряет, экран гладит, хочет из телевизора жену достать.

— Иди ко мне, ну, иди! Ах, сучка! Что ж ты, почему? Разве можно так?

Водитель на тахте тут же, одетый. И как заснул хозяин, свалился на коврике плашмя, он, наоборот, встает.

И Светлана в телевизоре голая уже разгуливает, страничка тайная в альбоме семейном сама перевернулась. Прищурившись, она смотрит с экрана на гостя, как он вытаскивает деньги у мужа из пиджака.

Совсем водитель уходит, навсегда. Так и не узнали, кто да что, ни имен, ничего… И не разглядели даже толком друг друга, какая разница?

13

И вдруг в бане он неузнаваемый. Хохочет, веником хлещет. В куче-мале из парилки выкатился и в бассейн падает. А в воде как плавники у него, мужчин топит и женщин лапает, покоя не знает. И он это, водитель.

Имя обнаружилось, кричат ему:

— Витек, караул!

Он из бассейна:

— Чего такое?

— Степаныч сварился!

И водитель в парилку обратно, а там на верхотуре человек стокилограммовый, неживой уже. И как его оттуда стащить, вопрос. Но ничего, выносит тушу играючи даже, откуда только силы взялись.

На кафель кладет и сердца Степанычу массаж, все серьезно. К губам приник, в рот дышит усердно, и тут покойник, рассмеявшись, обнял его и поцелуем долгим отвечает.

Шутки незамысловатые. Оттягиваются. Мужчины неказистые, а женщины с ними красавицы прямо, одна к одной. И водитель в компании этой веселья мотор. На полу со Степанычем рядом от смеха корчится, судороги. Неужели он?

И к столу первым поспел, водочку вовремя по рюмкам, а как же. Все растроганы даже.

— Ай, Витек, золотой!

В доску свой, среди голых голый. А все равно будто стенка разделяет. Потому что в лихорадке какой-то они, друзья его новые. Без конца объятия между собой порывистые, непонятные. Причем каждый обязательно с каждым. И еще слезы почему-то на глазах.

Он спрашивает:

— Вы это чего?

Плечами пожимают.

— Ну, праздник, чего.

— Какой такой, интересно?

— А день рождения у меня! — сообщает Степаныч, рот до ушей.

И тут же еще один голый с рюмкой присоединяется.

— И у меня, двойной у нас, дуплетом!

Водитель целоваться лезет.

— Ух, ты! Андрюха! Степаныч! Поздравляю!

— Да, такие мы! Ух, мы!

Но тут еще барышни галдят, в простыни без охоты запахиваясь.

— И у нас, и у нас!

— Да вы чего? У всех сразу, что ли?

Чокаются, объятия опять.

— Клянемся! Витек, мы в один день все!

— Да?

— Да, родной, да! Мы все в прошлый четверг!

И не слезы уже, в голос барышни рыдают. Междусобойчик непростой, хитрый. И водитель к ним туда нырнул скорей, хохочет только громче.

Потому что не зря, конечно, в компанию затесался. После бани когда одеваются, форма на них, погоны, отличия знаки, в чем все дело. Летчики они, оказывается, голые эти. А барышни нескромные стюардессами обернулись. В костюмчиках строгих привлекательней еще, как с картинки.

И ведь тоже у них вдруг на него виды свои, выясняется. Летчик один летчиком быть раздумал.

— Ты это, — говорит водителю, — ты одежку свою давай, а сам форму, как положено, ну-ка… сейчас с тобой махнемся!

— И чего?

— И пилот второй, правак, по-нашему, понял?

Уговаривать не надо. Сам форму из рук чуть не выдернул, брюки уже натягивает:

— Всегда прав?

— Вот наоборот. Твое дело правое, не мешай левому!

— Командиру?

— Точно так.

Тут он не удержался:

— В четверг особенно?

Переглядываются. Степаныч командует, на погонах лычек больше всех.

— Держать педали нейтрально, а рот на замке!

В ответ он каблуками молодцевато прищелкивает. Всё, правак уже. Бывший оглядел придирчиво, сам в его костюме.

— Витек, елки, как влитой!

И стюардессы смущены даже.

— Ой, правак какой!

Он им подмигивает с обещанием.

— Левак!

Хоть пилот теперь, хоть кто, но пилотом, конечно, лучше:

— Полетели!

14

И на ночь глядя приземляется в квартире малогабаритной, рейс первый.

— Татьяна Петровна, в управление срочно на инструктаж.

— А что такое?

— Ночной чартер. Внеплановый. Почему отключаете мобильную связь, вопрос?

— Чтоб не попасть на внеплановый.

— Не ответ, но поторопитесь.

Женщина эта в халатике нужна, за ней прилетел. А о/ppна капризничает.

— Я опять! Все я да я!

— Это не опять, Татьяна Петровна. Это випы. Два салона.

— И что?

— И вы на борту персонально.

— Да?

— Так точно. Пожелание.

— Чье?

— Ну сами как думаете? Их, конечно. Вы собирайтесь.

— Випов этих?

Убеждать мастер, оказалось. То слова не вытянешь, а тут вдруг в цель все, как обойму расстрелял. Она испугалась даже.

— А что ж они… Почему вдруг они меня? И вот так прямо пожелали?

И ушла. Из-за стенки уже кричит:

— Сейчас я! Всё, бегу!

И он остается с мужчиной наедине. Ведь все это время в комнате мужчина еще в кресле сидел, в телевизор упершись. И ни разу даже не обернулся, не посмотрел, хоть гость старался очень, из кожи лез.

И сейчас не смотрит, когда женщину его уводят. Ножки в каблучках цокают прощально, а он сидит как сидел, неживой, и в ответ пультом щелкает.

15

Стюардесса опять, кто ж еще. Вниз по лестнице бежит, не угнаться. Но встала вдруг, и он на нее в полутьме налетает. И в губы поцелуй ее страстный, вот так!

— А что ж ты в чартер меня, — голос от обиды дрожит, — после такого на курорт надо… в Египет под пальму отлеживаться, эх ты!

— Какого?

— Смерти после.

— Была?

— Да, да!

Он знает.

— В четверг.

Она волнуется.

— Я живая… я случайно живая!

И вдруг сам он в волнении. Приник к ней, оторваться не может.

— Не надо в Египет, — бормочет, — не надо, нет!

А юбка уже сверх роли трещит. И еле вырвалась из лап пилота стюардесса.

Всё, внизу каблучки, парадного дверь хлопает. И он не понимает, что это было. Стоит, в перила вцепившись.

16

А на улице хохота взрыв, когда вышел. Потому что заодно она с ними, конечно. С компанией этой безумной, которая то в смех, то в слезы без остановки, как заведенная.

— Ах, Витек, ты Витек… руки заграбастые!

— Маньяк наш правак!

И ведь она это кричит всех громче:

— Штурвал с жопой перепутал!

У пикапа его стоят и над ним потешаются. И вообще уже непонятно, кто хитрей кого, путаница. Ведь получается, сам у них, как на веревочке.

Степанычу интересно.

— Как прошло?

— Да как по маслу.

— И без мордобоя, смотрю.

— Нет, близко не было.

Удивлен командир.

— А прошлый раз Андрюхе нос сломал. И что, вот прямо так отпустил?

— Ну вообще ноль внимания.

— Что это он?

Она из объятий випов вырывается, тут как тут.

— Да я сама поверила! Приходит человек и на поводке уводит! Он… он такой! Мы в Египет чуть не улетели!

Степаныч командует:

— Экипажу занять места согласно расписанию!

Как ни смешно, а все серьезно очень. Сразу разговоры в сторону, и они в пикап деловито лезут, кто куда, вповалку. Сзади улеглись и лежат тихо. Всё лучше, чем гробы.

И команда новая:

— Взлет!

Всё, помчались.

— Внимание к отрыву!

Водитель отжимает до предела педаль. Сейчас и впрямь от земли оторвутся.

Не видели, как из подъезда мужчина запоздало выскочил и следом бежал, уже не до него было.

17

Улицы ночные, дома. И окна вспыхивают, когда с ветерком они мимо. Сигналят, радости своей не стесняются.

Вот и забор больничный, из дыры человек навстречу в пижаме вылез, повязка на голове. Без слов Степаныч впереди место уступил, сам назад тяжело пробирается, женщины пищат, охают.

И разговор, междусобойчик опять:

— Валера, на высоте не отстегивайся, сколько раз я тебе!

— Был я в ремне, был.

— И башку снесло.

— Так Андрюха крутанул, горизонт раком!

— А если б не крутанул?

Пассажир за голову держится.

— Ох, Степаныч, кружится. Шар земной.

— Спишь?

— Какой.

— А под уколом?

— Хер. Как глаза закрою, вижу.

— А ты не закрывай.

— Лобунца этого, очкарика. На солнце линзы сверкали, до сих пор слепит! А ты закрываешь?

— Пьяный когда, — отзывается Степаныч.

Больной обратил внимание.

— Извиняюсь, а это кто таков?

— Правак новый. Сегодня только в экипаж назначили вместо Андрюхи.

— Да ты чего? Андрюха, правда?

Бывший смеется в куче-мала:

— Правда. А я — он теперь, поменялись. Вот сам не знаю, кто. На бильярде. Два борта в угол.

— Как так?

— Валера, лохов чешу, только так и приклеиваюсь. В баню потом с ними. Ну точно, банный лист!

Степаныч беспокоится:

— Колесо ведет, нет?

Водитель тормозит, наружу выбирается. Небо без звезд, и внизу река шумит, на мосту они.

И не успел колесо ногой пнуть, как его под руки схватили и через перила в темноту бросают. Потому что так серьезно все, что они даже смеются при этом.

18

Тонет и выплывает. По склону из последних сил карабкается. И без дороги идет, шатаясь.

Вдруг огоньки во тьме кромешной. И хохот все громче, хохот родной!

И побежал. Сил после смерти прилив.

— Випы, випы!

Забегаловка у дороги, пикап его стоит, двери распахнуты.

Пилот внутрь врывается, а они ему навстречу с радостью из-за стола вскакивают:

— Ну? Ты понял теперь? Понял?

И не кулаками он в ярости в ответ, а объятия распахивает, наоборот. Свой теперь. Такой же. Понял он.

Кричат:

— Это с девяти ты только метров, с девяти! А мы с девяти тысяч, почувствуй разницу!

И он кричит:

— Так крылья у вас, на крыльях вы!

— И у тебя маленькие такие… крылышки, что, нет? Ангелом ты, Витек!

И ведь, правда, счастлив. Со слезами подряд всех в порыве тискает, душит. Степаныч смущен даже.

— Ладно, хорош… с ума-то не сходи!

И один тут только в компании как на отшибе, к веселью равнодушный, хоть рюмку за рюмкой хлопает. И уже он повязку с головы содрал, вместо лба синяк сплошной.

— Лобунец этот, — сам себе бормочет. — Лобунец Рома мне навстречу, вот как сейчас… Такой же он бортач был, как я, тоже бортинженер!

Нет, грустить не дают.

— Валера, не такой же!

— Не бортач, что ли?

— Он-то бортач, но ты не очкарик, Валера!

Веселье весельем, а расплачиваться надо. Сосредоточились, по карманам шарят, наскребают.

Правак новый бывшему подсказывает:

— В пиджаке!

Тот уж в костюме его привык, про маскарад забыл. И из кармана документы достает, листает удивленно.

— А правда, Витек, смотри!

— В другом, балда.

Ну вот и пачка на столе. Время пришло.

И сначала всё. Радость бурная. И разбег опять, взлет, уши закладывает… И не остановиться уже, с рюмками полетели! — Витек, у нас ведь штопор уже был, всё, — шепчет Степаныч. — Мы свалились, считай. Мы чудом. Не знаю, как. Вот, Витек. Пережить не можем!

19

А посадка неудачная. Куда-то с высоты среди ночи упали, и не разобрать.

В траве лежат недвижно, будто насмерть они, весь экипаж.

Но храп дружный, и он в полутьме среди тел бессонно ползет. И нашел Степаныча, нашел.

— Вставай.

У командира глаза раскрыты, не спит. Закрыть боится. И поднимается сразу, будто ждал.

И как встал, он в лицо его бьет.

— Я с самолета того!

А Степаныч в ответ улыбается, тоже ждал.

— Да понял я, понял.

— Не с твоего, другого, навстречу который тебе!

— Лоб в лоб.

— И свалился!

— Да.

— Я в нем не летел, а все равно там!

— И это понятно.

Сказал, выпалил. А Степаныч спокойно кровь с губ стирает.

— У меня тоже было о-го-го, под завязку… На борту сто двадцать душ!

— Но ты отвернул, ты успел!

Командир подмигнул даже.

— Мастерство!

— Ты не свалился!

— Должен был?

И он только бессильно еще удар наносит, сам не знает зачем. И уходит.

И это все от него отодвигается, что было. Химерой ускользает на рассвете. Обернулся и как прошлое свое увидел: летчики лежат, с неба упав, бездыханные, а вокруг город шумит, начало дня. В сквере на площади приземлились, сами не знали. Экстренная ночная посадка.

Вот и пикап его поперек тротуара, двери распахнуты. И пассажир вдруг на переднем сиденье: «Поехали».

Имеет право. Ведь пассажир и есть. Залысины вроде больше еще стали.

И водитель за руль садится, как прежде все. Поехали без слов.

Пассажир смотрит, не узнает: летчик, щетина трехдневная и пьяный до сих пор… И плюется каждую минуту, привычка новая.

— Чего, как верблюд?

Водитель еще на дорожку плюнул.

— Поцелуи.

20

И в тот же день в сумерках легковушка утлая в них врезается сзади, таран!

Водитель выскакивает навстречу другому водителю, и они жестикулируют энергично, сейчас до рукоприкладства дойдет. А пассажир за шею схватился, чуть голова не отлетела.

Все слова прокричали, водитель у виновника из кармана документы вы-хватил и в сторонку разбираться тащит. И не поверит никак.

— Что ж ты наделал, а? Нет, ты наделал чего?

Потому что ведь всегда некстати, а сейчас вообще ни к чему.

И бар как раз на перекрестке, заходят.

— Ну? Чего? Как будем? Давай, давай!

На человеке лица нет, в иномарку въехал.

— По-хорошему.

— Лонжероны?

— Да.

— Мост?

— Да.

— Штука.

— Безработный я.

— Запел, певец!

Человек уже ладонями обреченно лицо закрыл, головой только качает.

— Тачка вот, всё. Извозчик.

— Отдашь, — решает водитель.

— А я?

— Срок тянуть.

— Как это?

— Посадят.

И кричит водитель:

— Два самолета в один коридор, падла! Два в один!

И пассажир на весь бар кричит, понял он:

— Таран вместо бильярда!

И виновник кричит, забыв что виновник, и еще жестом выразительно свою правоту подтверждает:

— А накось выкуси! Меня еще только отстранили, еще комиссия как решит! Это все фифти-фифти! Вообще туман! Еще посмотрим, чего пилоты на связи кукарекали! Чего такое они там! Друг дружку в эфире забивали!

Покричали. И все на свои места встало. Не в лонжеронах дело. И плачет взрослый мужик.

— Это ты наделал! Под меня подставился, а это все не я!

Они переглядываются.

— А кто?

— Другой диспетчер.

Нет, не верят они слезам. Между пальцами на глазах щели хитрые. И водитель документы на стол швыряет, козырь.

Диспетчер лицо открыл.

— А он сам говорит: иди! Так и сказал. Напарник мой. И пошел я, лег. Вторая смена подряд. На мониторе все плывет. Ну, слепой, слепой. И ему два эшелона сразу. Взлет-посадка, мой и верхний — его. А тут еще борт внеплановый, губернатор, его светлость!

Документы со стола забирает, заслужил. И сидит, молчит. Не уходит, хоть не виновник уже.

— Он хороший человек был.

— Был?

— Ну, в смысле мы оба уже были, все.

Слов паутина. И рвет ее пассажир, первым успел:

— Нет, есть вы, есть! Вот ты! А он где?

21

В толпе в аэропорту, оба в мыле уже.

— Смотри, длинный!

— Без усов.

— Сбрил.

— Блондин. Не он.

Головами крутят, глазами шарят. Водитель за кем-то побежал, возвращается.

— Нет!

И пассажир в сторону отпрыгнул, высматривает.

— А вон еще фитиль! Ну, он, не он? Отставить!

С ног сбились.

— Наколка кривая!

Встали и стоят, не знают уже, куда.

— Отсылают его?

— Прячут. Вякнет вдруг.

— Не научили еще чего?

— А сами пока не знают, как повернуть.

— Лови! А то чего ж, зря мы все, что ли? Давай! Посадка закончится!

— Я здесь, ты на балкон дуй, сверху обзор!

Пассажир по лестнице мчится, а водитель в толпе на посту, как был.

И только сильней еще головой крутит, фитиля с усами выглядывает. Потому что или сейчас диспетчер вякнет, или уже никогда.

И вдруг летчики со стюардессами, экипаж. Толпу гордо рассекают.

В спокойствии потустороннем. Подтянутые, стройные. С картинки красавцы.

И водитель за ними идет, пост оставив. За ними, а потом с ними, в картинку в волнении вписавшись. И красавец сам, глаза горят!

Не водитель, правак опять, обо всем позабыл. На Андрюхе форма новая, а у Степаныча живот меньше. И бортач без повязки, как не было. И уже в коридоре служебном они, на летное поле выходят, всё.

Но не то, нет, не как раньше. Другие. Узнают вроде с трудом, без радости. Степаныч на ходу примирительно по плечу похлопал.

— Без обид, Витек!

И не может Витька от себя отодрать, потому что тот приник к нему, как к родному.

Опять идут, и он с ними молча, не отстает. И лайнер уже впереди на поле, трап подкатывают.

— Стоп, шустрик, стоп! — грозит пальцем бортач.

А он все с ними, нога в ногу.

У трапа в последний раз удивились.

— Ты чего, сдурел!

И под руки его, ведь нет другого выхода. В сторону волокут, сколько хватает терпения. И на прощанье под зад пинком, а как еще.

По трапу вверх идут, не оглядываясь.

22

И вдруг она догоняет.

— Ты что, что?

Трясет, в лицо заглядывает. И он в ответ ей:

— А ты… ты?

Ведь только на трапе она в экипаже, а теперь самолет ее над головой гудит. — Мой!

С неба спрыгнула. В него вцепилась. И он вцепился. Непонятно ничего, как на лестнице тогда. Волнение опять необъяснимое.

Держат друг друга. Посреди зала встали. Толпа напирает со всех сторон, они ни с места.

Но веселые люди схватили. С Таймыра богатыри, отдохнувшие, только им под силу расцепить. Буровики, а может, шахтеры. На посадку идут и их с собой забирают, лаской душат.

Вырывается он, кулаками в ярости машет, а для людей развлечение только, водочкой в ответ потчуют, вливают. И с багажом его вместе на конвейер, на Таймыр с собой!

Всё, потерял ее. В толчее найти не может. И увидел лицо отчаянное. Она к нему со всех ног бежит. Объятия после разлуки.

И хохот в зале аэропорта. Парочка неприличная к выходу напролом идет. Их толкают, а они в ответ еще сильней, вообще сбить с ног норовят. И они это, пилот со стюардессой. Сметают на пути пассажиров, багаж, выглядит неправдоподобно.

Но руку она уже у него отняла, всё. Там человек в углу, высмотрела. Кресло другое, но поза невозмутимая та же, будто и не вставал. И в телевизор уперся, всё как тогда.

Стюардесса подходит тихо, о пилоте забыв.

— Не улетел?

Немой, глухой. Чемодан валяется.

— Как же так, почему? Ну почему?

Телезритель морщится, смотреть мешают.

— Идем, идем. Домой. Пошли.

Пытается чемодан поднять, он отталкивает грубо. Живой, значит.

— Челябинск не обязательно Челябинск, — говорит она, — тебе сказали туда, но не сказали, что нельзя оттуда, понимаешь меня? Нет, ты меня понимаешь, мою мысль? Еще куда-то, а потом еще, еще и так далее… а как уляжется, я тебя с чужим паспортом найду и замуж за тебя по-новой!

Не знает уже, что и сказать, как извернуться! И он от ее доброты закапризничал.

— Пить!

И все, бутылка уже в руках у него, с первой попавшейся тележки выхватила. У ног присаживается собакой верной.

— Еще как ведомства между собой, подожди. Кто кого, борьба. Еще вместо тебя другого какого-нибудь, на него повесят. И, между прочим, губернатор своего слова не сказал, в каком он все это еще разрезе… мараться совсем ни к чему!

Он впервые к ней оборачивается.

— Танька!

— Что?

— Я столько людей убил! — Пить не может, бутылка в руках скачет, и вода лицо заливает со слезами вместе. — Да я ж тебя чуть не убил!

Она бутылку забрала, поит его как маленького, и присосался он, причмокивает, кадык только ходит.

И встал вдруг во весь рост, вскочил, фитиль и есть.

— Всё, домой! Чего я, куда… да будь что будет!

Но опускается опять бессильно, она его обнимает. И усмехается диспетчер.

— Здесь буду, телевизор!

А ей все хорошо, лишь бы это улыбки подобие, такая вот она, кто бы мог подумать.

— Давай! Сейчас мы его сюда! Он такой… да он вообще заводной! Компания! А где он?

Оборачивается, а пилота след простыл.

23

А пассажир в дозоре все, стоит как стоял. Только вдруг не узнать его.

— Она! Она!

Фитиль с ним длинный рядом, но женского рода, в чем все дело! Выловил!

— Нет, ты веришь? Веришь?

Трясется весь и жену Светлану за руку крепко держит, не отпустит больше.

— Это в отместку она мне! В последнюю минуту тоже спрыгнула, ты понял? Финт ушами! Нет, ты понял? Бывает такое?

Светлана поверх голов смотрит, в высоте своей равнодушна.

— Прилетает искать меня, а я вот он, вот! Это как? С самолета только — и я! Нос к носу! Нет, скажи! Может это быть или нет?

Водитель женщине подмигивает.

— Видела, как я деньги у мужа из кармана?

— Это ты когда?

— Когда из телевизора голая на меня лупилась?

— Ты на меня, я заметила.

— И я, да.

Она оживляется впервые, в ответ подмигивает.

— Понравилось?

И в сторону куда-то отходит без объяснений, не привыкла.

— Я врач, я хирург, — говорит пассажир без связи, — я режу, шью, все могу, все! Ко мне полгорода в очереди! Давай, если что, станешь как новенький… все могу, бог! Ну хочешь, член тебе? Длинный! Хочешь? — Он комок в горле сглатывает. — Ну, прости меня, что так! Прости!

Она с билетами вернулась.

— На посадку.

И расходятся они, всё. Друг от дружки скорей, чтоб не прибило вдруг опять, не притянуло. В толпу уже нырнули, растворились.

Нет, бросает жену пассажир и обратно, конечно, бежит. Догнал водителя, губы дрожат.

— А хочешь… ну это, ты возьми ее!

— Это как?

— Не насовсем… прямо сейчас ее сделай, хочешь?

Уходит водитель. А пассажир все стоит, смотрит. И горечь радости сильнее.

24

— Родных потеряли и сами родными стали! И никуда мы теперь друг без дружки!

Кто сказал? А с ляжками этот, конечно, в шортах. Египтянин, как же без него. Откуда ни возьмись в машину вдруг из дождя вламывается, и лужа сразу под ногами, тридцать три несчастья!

— Домой, домой. Костюм, галстук. Офис. А то, видишь, как… подзадержался в отпуске! Осень, елки!

На водителя смотрит.

— А ты, что ли, летчик теперь, всё? Навсегда пилот? — Смеется. — Ну, прыткий! Не угнаться… а ты ж меня вел, знаешь ты, нет? За тобой я шаг в шаг!

— Куда?

— К нему.

— Привел?

Египтянин кивает:

— Нормально.

Водитель машину останавливает.

— Что нормально?

— Всё.

Пассажир назад лезет, через сиденье тяжело перегибаясь, остановкой воспользовался. Зад огромный с водителем рядом. И уже кукла у египтянина в руках, не забыл.

— Дочери я, можно?

— Бери.

— Смотри, красавица.

— Да.

— Я только для острастки. Я его так, — он показал ручищами, как, — вот так придушил, но совсем. Ну, ты ж знаешь меня. Все время невезуха проклятая, хоть в петлю. А чего ты встал, интересно? На поезд мне!

И молчит водитель. И машину опять трогает.

— Слабенький уже был, вялый, так и так не жилец. А вообще все минералка решила, я скажу.

— Как так?

— А жена, дурешка, бутыль в него влила в аэропорту. И побежал человек. И в туалете со мной тет-а-тет!

У вокзала пассажир из машины тяжело выбирается.

— А давай мы это… комитет, что ли, родных и близких, как? Жертв авиакатастрофы, мы ж сами жертвы, что, нет? — И напоследок еще обернулся. — А ты… ты разве не хотел этого?

— Я не этого.

— А чего?

— Так и не понял.

— А чего ж тогда… чего ты корчился всю дорогу? Весело в трауре?

— Маскировка была.

Египтянин смотрит серьезно.

— Получилось! — И водителя в грудь пальцем ткнул. — Ты его, ты!

И еще ручка в двери на прощанье звякнула, опять сломал.

25

Жена Виктору сказала:

— Смотри, Виктор, что за спиной у меня. Внимание. Это пирамида Хеопса. В ней там ходы разные внутри, я головой треснулась. Хеопс меня. И прояснилось. Я скажу тебе важное сейчас. Араб мое письмо снимает, десять фунтов. Виктор, если ты нетрезвый, потом посмотришь, уговор?

Из телевизора сказала, с видеопленки. Виктор дома на диване лежал, одетый, нога на ногу. И сумка клетчатая посреди комнаты стояла, змейка расстегнута. Оттуда он кассету извлек, пустой футляр валялся.

— Ой, а что сказать, не знаю! Мысль ушла!

Жена, толстушка веселая. Помахала кому-то за кадром, видно, арабу. — Минутку. Челнок думает! — Она покрутила пальцем у виска. — Всё! Пришла! Я хочу тебе… Виктор, а ты нетрезвый!

Опять отвлеклась, замахала там, в другой жизни, на цыпочки даже привстала.

— Это в автобус меня, всё! Но я скажу. Скажу.

Серьезной стала, насколько могла.

— Важное. Я хочу тебе это.

Губы мучительно шевелились. Виктор с дивана вскочил.

— Сейчас, сейчас.

Нет, прошептала только, успела:

— Витенька!

И так в телевизоре и осталась. Не все жены с экрана спрыгивают.

За спиной теща всхлипнула. Дубль жены, но теща. Тушь ручьями черными по щекам текла.

— В сумке было?

— А где. Сюрприз хотела.

— А чего ж не открывал, столько времени стояла?

— Так что там в какой, ты знаешь? Вон сколько их!

Сумками этими в клетку и впрямь комната была заставлена, по углам, всюду, и еще друг на дружке и в два ряда.

— Егоровна, на базу собирайся, кстати. Еще партия подвалила. Давай.

— Опять?

— За полцены все к чертовой матери!

— Чего это за пол?

— А домой их, что ли, куда?

И он сумку в сердцах в угол пнул. И опять позвал:

— Егоровна, а, Егоровна?

Теща у окна уже прихорашивалась.

— Ау?

— Ты одно из двух.

— Что такое?

— Мажься или плачь.

— Ага, ага, — закивала теща, от зеркальца не отрываясь, молодая была.

26

Таскали сумки вдвоем, в пикап грузили. Зад машины до сих пор покореженный был.

И теща споткнулась будто, заплакала, конечно.

— Сколько уже Анечки нет, и ни могилки, ничего… а товар идет и идет!

Виктор еще побежал быстрее с сумкой в обнимку.

— Пол-Египта скупила, другим не оставила! Ну, чего заныла, чего? Давай, давай!

И она тоже побежала скорей вслед за зятем, со всех ног. Уже пар от них валил, а снежок остужал, в лицо сыпал. И на первом льду поскользнулись, и он вдруг на ней сверху оказался, увидел близко глаза Егоровны с черными разводами, женские, спокойные.

— Ну, и чего? — спросила она.

Зять от нее отвалился и на спину рядом лег, в небо серое глядя. Она тоже смотрела. Самолет невидимый в облаках гудел.

Потом еще подбирали, что из сумок просыпалось. Куклы все, куклы, устали нагибаться.

В машине он сказал:

— Чего-то ты в обратную сторону, нет, Егоровна?

— Какую?

— В молодость.

— Не говори, — вздохнула она.

— Так и целкой снова станешь, плакса-вакса.

Теща засмеялась:

— Вспомнила, как ты в гости лейтенантом первый раз. Я тебе: садись! Анька тебе: садись! А ты стоишь, стойка «смирно». Фуражку к себе прижал, отнимут, и красный как рак! И так и не сел!

И на скользкой дороге их понесло, потому что не снижал Виктор скорости, наоборот. Машины встречные в кювет утыкались, а он все прибавлял, прибавлял. И, пока на трассе крутило, опять хохот забытый из него вырвался.

А теща и не вскрикнула даже, сидела как сидела, в окно глядя. Потом только взглянула коротко, когда опять спокойно поехали.

27

От товара отделался, деньги перекупщику толком посчитать не дал:

— Телись быстрей!

И сам не пересчитывал, с прилавка равнодушно пачки в сумку сгреб, сколько было. И налегке пошел, как хотел.

Но вдруг в толпе встал. Голос послышался. Будто из прошлого позвали. Родной голос, громовой!

Виктор навстречу побежал, не зная, куда. Метаться стал, кричал на весь рынок:

— Да где ты, где? Чего замолчал?

И встал опять, и стоял. И обернулся, старика вдруг увидел. Тот в жиже снежной тихо сидел, к стене привалившись, и на Виктора смотрел.

— Батя, ты чего? Вставай!

— Не могу.

— Как так?

Старик за сердце держался.

— Так. Все вроде.

Виктор рядом в жижу сел.

— А вот хрен тебе! Я ж нашел тебя, утопленник! И всё! И отставить! Живой!

Старик глаза закрыл. Виктор в отчаянье за руку его схватил.

— Батя, смотри! Сумку сперли! Батя, батя!

Сумки с деньгами как не было, но старик этого не видел, не мог уже.

— Батя, не надо, — прошептал Виктор, — ты ж один у меня, батя, не надо!

И старик рукой к нему потянулся.

— Сынок, сынок!

На телеэкранах состоится показ 8-ми серийного сериала «Отрыв» (2011) от режиссера Сергея Попова, производства «Аниро фильм» по заказу «Всемирные Русские Студии».

Предлагаем вам узнать краткое содержание всех 8-ми серий сериала, чем он закончится, а так же актеров, которые сыграли в нем главные роли.

В 1947 году Алексей Митрохин приезжает в послевоенную Москву навестить своего друга, бывшего комбата Аргунова, который во время войны спас ему жизнь. Но оказывается, что комбат осужден на 25 лет и пребывает в лагере строгого режима. Герой решается на отчаянный поступок – любой ценой вызволить друга…

Митрохин имитирует покушение на вождя народов товарища Сталина и получает приговор – четверть века в лагере самой высокой режимной категории – карельском «Лазо». В бараке он встречает наконец своего друга и произносит одну единственную фразу: «А я за тобой, комбат». Бежать из «Лазо» еще никому не удавалось. С северной стороны лагеря – озеро, с юга – обнесенный колючей проволокой участок суши.

С первого взгляда затея совершить побег кажется безумной, но выясняется, что до войны Алексей учился в гидротехническом институте и проходил практику именно в том месте, где сейчас расположен концлагерь. В голове героя мгновенно вырабатывается совершенно невероятный план: использовать для побега плавающие торфяные острова…

Сериал «Отрыв»: содержание всех 8-ми серий

1 серия

1944 год. Батальонный разведчик лейтенант Гранин попадает в родную Одессу и узнает, что его жена и родители расстреляны немцами. Гранин убивает предателя, выдавшего семью, и возвращается на фронт. Давний недруг комбата Аргунова, подполковник госбезопасности Агафонов, требует выдать Гранина органам правосудия. Чтобы спасти бойца от трибунала, Аргунов оформляет ему новые документы. Теперь Гранин воюет под фамилией Митрохин… 1946 год. Аргунова осуждают на 25 лет за антисоветскую пропаганду и отправляют в штрафной лагерь «Лазо»…

2 серия

Митрохин получает 25 лет за покушение на Сталина и попадает в лагерь «Лазо». Сломленный морально и физически Аргунов даже слышать не хочет о побеге. Митрохин вступается за Аргунова в конфликте с блатными. Урки решают его убить. Митрохин рассказывает смотрящему за зоной вору Полонезу, что начальник лагеря майор Грумель в свое время похитил большое количество золота, которое до сих пор находится у него. Начальник оперативной части, «кум» капитан Кушаков предлагает Митрохину стать «стукачом»…

3 серия

Аргунов доносит Кушакову, что происходит в лагере. Кушаков подозревает, что Митрохин — близкий друг Аргунова еще с воли. Агафонов просит жену Аргунова Елену стать его любовницей, но получает решительный отказ. Люди Полонеза выслеживают Грумеля, когда он отправляет на почте переводом большую сумму денег. Митрохин предлагает Полонезу бежать вместе. Однополчанин Митрохина Петров в управлении МГБ обнаруживает ордер на арест Елены Аргуновой. Он уговаривает Елену бежать, рассказав о плане Митрохина…

4 серия

Аргунов отказывается сотрудничать с Кушаковым, и тот сдает его блатным, как стукача. Аргунов признается, что убил и изнасиловал учительницу. Следователь понимает, что он не виновен, и сажает в одиночную камеру. Заключенные не выполняют план. Грумель увеличивает смену на лесоповале. Дочь капитана Бубнова, начальника режима лагеря, смертельно больна, денег на лекарства нет. Бубнов учиняет пьяный дебош в магазине поселка. Блатные обнаруживают обвес в пайках и устраивают бунт. Митрохин отказывается продолжать делать подкоп без Аргунова…

5 серия

Для нового подкопа беглецам нужна карта коммуникаций лагеря. Раненному Аргунову делают операцию. Митрохин подбивает фронтовиков-заключенных на бунт против блатных. Грумель привозит банку золота на мукомольный комбинат, чтобы получить муку сверх нормы и увеличить пайки зекам. Петров похищает в управлении МГБ папку с делом Елены. Их объявляют в розыск…

6 серия

Митрохин договаривается с Грумелем, что Аргунов, вернувшись в лагерь, поступит в команду взрывников. Агафонову дают неделю на поиски Петрова и Елены. Немировский совершает в камере самоубийство. Прячась в кинотеатре, Елена видит в сюжете киножурнала своего пропавшего сына. Заключенный Грек в поисках морфия нападает на Раду, Митрохин ее спасает. Петров отправляется на киностудию, чтобы узнать в каком детском доме снимали сюжет. За ним выезжает оперативная группа МГБ. Митрохин отдает Бубнову украшения на лечение больной дочери. За это Бубнов позволяет проносить в лагерь динамит…

7 серия

Блатные убивают Грека и ищут Полонеза. Их главарь, одессит Лысенко, узнает в Митрохине своего соседа Гранина. Весь лагерь, включая блатных, отправляется на лесоповал. Петров на вокзале города Калинина разыскивает сына Аргуновых. Кушаков и Грумель не понимают, куда исчез Полонеза. Ситуация в лагере обостряется до предела. Новый кочегар обнаруживает подкоп и тоннель, где прячется Полонез. Ночью Лысенко с подручными ждет встречи с Митрохиным-Граниным…

8 серия

Кушаков требует от Бубнова сказать, кто проносил взрывчатку. Понимая, что Петров и Елена с сыном направляются к лагерю, Агафонов отправляет туда двух своих людей. Митрохин просит Раду узнать, куда Грумель перепрятал золото. Кушаков сажает Митрохина в карцер и сильно избивает. Люди Ангафонова находят тоннель в кочегарке и выходят по нему к морю. Аргунов, Полонез и остальные беглецы нападают на карцер и освобождают Митрохина, но конвой успевает поднять тревогу…

Чем закончится сериал «Отрыв»

Кулаков требует от Бубнова признательных показаний о его причастности к проносу динамита в лагерь, тогда обещает отпустить на похороны дочери под конвоем. Бубнов пытается бежать, но получает пулю в спину. Агафонову докладывают, что Петров и Аргунова с сыном отправились в Петрозаводск. Есть основания полагать, что они следуют к лагерю, чтобы участвовать в побеге Аргунова. Петров и Елена продолжают путь на дрезине, но внезапно рельсы заканчиваются, они идут пешком.

Агафонов отправляет в лагерь Воробьёва и Хайрулина. Кушаков предлагает изолировать всех предполагаемых участников побега. Воробьёв считает, что нужно придержать только Митрохина, а на Аргунова должен выйти Петров. Кушаков определяет Митрохина в БУР, сильно избивает, требуя сказать, где спрятана взрывчатка. Рада приходит, чтобы оказать помощь Митрохину, и сообщает, что золото находится в бочке с капустой в сарае. Он просит передать Аргуновау чтобы бежали без него.

Воробьев и Хайрулин обнаруживают лаз, который выводит их к заливу, где их ждёт Агафонов, обнаруживший ход ещё утром. Полонез с Аргуновым и другие беглецы нападают на БУР и освобождают Митрохина. Выживший охранник включает сигнал тревоги. Беглецы не успевают добраться до кочегарки, поэтому Аргунов предлагает поднимать весь лагерь. Лагерь охвачен беспорядками. Петров и Лена с Павликом выходят к лазу. Хайрулин убивает Петрова. Агафонов приказывает Воробьёву и Хайрулину забрать мальчика и дежурить у лаза. Но Полонез с Митрохиным мчатся на захваченной машине. Они видят перед собой мотоцикл с Кушаковым и Грумелем, Митрохин открывает огонь. Грумель мёртв, Кушаков жив, но Митрохин расстреливает его, обвинив в антисоветской деятельности.

Митрохин и Полонез приезжают к Наде за золотом. В лагерь прибывают пограничники и расстреливают бунтовщиков. Волконский ранен, он поджигает машину и погибает, помогая Аргунову и оставшимся беглецам добраться до кочегарки.Они выходят из лаза, Воробьёв и Хайрулин открывают огонь. Аргунов захватывает Воробьёва, но появляется Агафонов с Леной. Он спокойно убивает Воробьёва и идёт на Аргунова, который смотрит на Лену, поднимающую камень. Агафонов оборачивается, Аргунов достаёт нож и убивает его. Хайрулин предпочитает сбежать.

К беглецам присоединяются Митрохин с Радой и Полонез. Митрохин осуществляет подрыв, что отделяет плавун, который начинает дрейф в сторону границы. Аргунов запевает «В землянке». Пограничники замечают плавун и открывают артиллерийский огонь…

Актеры и роли

• Игорь Петренко — Алексей Митрохин (Игорь Гранин)
• Андрей Смоляков — Михаил Иванович Аргунов
• Кристина Кузьмина — Елена Денисовна, жена Аргунова
• Владимир Колганов — Петров
• Андрей Панин — Игорь Николаевич Грумель, начальник лагеря
• Елена Лядова — Рада, врач на зоне, жена начальника лагеря Грумеля
• Николай Добрынин — Полонез
• Михаил Батуев — Павел
• Андрей Зибров — Олег Кушаков
• Кирилл Полухин — Грек
• Константин Воробьёв — Николай Лемкин
• Юрий Ицков — Волконский
• Игорь Головин — Коля-Лысый
• Дмитрий Поднозов — Игнат Бубнов, капитан
• Игорь Скляр — Геннадий Иванович Агафонов
• Сергей Барковский — Алексей Петрович Немировский
• Андрей Феськов — Римтас Лилло
• Роман Павлушев — Волен Лилло
• Егор Бакулин — Алик Хайрулин, старший лейтенант МГБ
• Алексей Одинг — Воробьев
• Денис Кириллов — Николаев
• Фёдор Лавров — Святцев
• Валерий Кухарешин — Лев Наумович Циперсон, полковник МГБ

Гость

• Авторизация
• Регистрация

• Войти через соц.сети

  Войти через:

• Vkontakte
• OK
• Telegram

Главный герой (Виталий Кищенко; возможно, у его персонажа и есть имя, но вспомнить его после просмотра совершенно невозможно, да и не нужно – он существует в мире, где паспортные данные не играют решительно никакой роли) потерял в этой авиакатастрофе жену. По вине диспетчера. Человек собирается добиться если не справедливости, но мести – и туманным, путаным образом проникает в коллектив оставшихся в живых пилотов самолета, который чудом избежал столкновения с потерпевшим катастрофу лайнером, идущим навстречу. Баня, водка, истерическая радость людей, которые празднуют свой второй день рождения. И никто не спрашивает, что, собственно, делает в кругу негаданно живых мертвецов странный человек с навсегда остановившимися в точке невозвращения зрачками.

В последнюю очередь хочется сравнивать сюжетные перипетии «Отрыва» (2007), режиссерского дебюта известного сценариста Александра Миндадзе («Охота на лис», «Плюмбум, или опасная игра» (1986), «Армавир» (1991), «Пьеса для пассажира» (1995)), с современными реалиями, известными из газет, с трагической историей Виталия Калоева, осужденного за убийство диспетчера авиакомпании, повинного в гибели его семьи. Потому что «Отрыв» нечастый и производящий совершенно потрясающее впечатление пример чистейшей кинематографической метафизики. Фильм не один уже раз сравнивали с последними, нарочито путаными и переусложненными картинами Дэвида Линча (в первую очередь с перехваленной и тяжеловесной «Внутренней империей»), но в данном случае мы имеем дело с произведением несколько иного рода. В нем не хочется разбираться с привычных позиций, находить аналоги и выстраивать законченную картину происходящего. Он может показаться набором произвольно связанных между собой эпизодов, полуторачасовым мороком, не имеющим никакого отношения к привычным нарративам. Но нормальный (или, вернее, ненормальный по нынешним блокбастерным временам) зритель после просмотра поймет и ощутит, что происходившее только что на экране его не отпускает, дергает и ранит, как будто бы воспоминание о собственной беде. И это ощущение стоит многого – за него можно простить и очевидную невнятицу иных моментов, и сознательный пропуск эпизодов, которые могли бы все объяснить раз и навсегда. Если с чем и сравнивать фильм Миндадзе, то уж никак не с Линчем, а с последними творениями (тут это слово подходит как нельзя более удачно и не несет ни грамма иронии) Гаса Ван Сэнта, в которых человек в простейших жизненных ситуациях оказывается один на один с космосом и все происходит «медленно и неправильно».

Премьера картины состоялась на последнем «Кинотавре» и вызвала реакцию более чем неоднозначную. Большая часть профессионалов, посмотревших фильм, попросту «ничего не поняли». Создатели пытались объяснить это тем, что в момент просмотра случились проблемы с копией и многое оказалось неясным чисто технически – пропали реплики, стали не слышны принципиально важные моменты, ну и прочие «отдельные недостатки». Хотя, с другой стороны, даже в таком виде фильм обжигал кристальной ясностью непознаваемого, и если идти до конца, то можно было бы вообще затушевать фонограмму и сбавить резкость проекции. Потому что в данном случае «Отрыв» можно было бы увидеть в единственно возможном для понимания варианте – как будто слезы всеобъемлющей, пьянящей скорби застилают глаза, а в ушах звенит приговор твоей собственной судьбе, которая уже никогда не будет такой, как раньше.

Пресловутый диспетчер (Станислав Дужников), который стал виновником катастрофы (к слову, первоначально картина так и называлась – «Диспетчер»), на экране все-таки появляется – всего на несколько минут, судорожно глотая минеральную воду из пластиковой бутылки и выражая всем своим видом такой предел отчаяния, ужаса и боли, что даже и непонятно, как об этом писать. Но видеть это – всем, кто имеет глаза и еще не разучился чувствовать кинематограф всеми фибрами души (у кого она все еще есть), – необходимо.

В 1947 году Алексей Митрохин приезжает в послевоенную Москву навестить своего друга, бывшего комбата Аргунова, который во время войны спас его жизнь. Но оказывается, что комбат осужден на 25 лет и пребывает в лагере строгого режима. Герой решается на отчаянный поступок – любой ценой вызволить друга…

Митрохин имитирует покушение на вождя народов товарища Сталина и получает приговор – четверть века в лагере самой высокой режимной категории – карельском «Лазо». В бараке он встречает, наконец, своего друга и произносит одну единственную фразу: «А я за тобой, комбат».

Бежать из «Лазо» еще никому не удавалось. С северной стороны лагеря – озеро, с юга – обнесенный колючей проволокой участок суши. С первого взгляда, затея совершить побег кажется безумной, но выясняется, что до войны Алексей учился в гидротехническом институте и проходил практику именно в том месте, где сейчас расположен концлагерь. В голове героя мгновенно вырабатывается совершенно невероятный план: использовать для побега плавающие торфяные острова…