Сценарий рождественская история чарльза диккенса

Новогодняя сказка по мотивам книги Чарльза Диккенса «Рождественская история»

«Новогодний сон Лизы или чудесное превращение»

Действующие лица:

• Рассказчики, хранители сказок;
• Лиза;
• Подруга Лизы Анна;
• Эбенизер Скрудж, английский джентльмен;
• Боб Крэдчит, работник конторы Скруджа;
• Джекоб Марли, бывший компаньон Скруджа;
• Леди из благотворительного общества;
• Леди Вторая;
• Скрудж в юности;
• Изабель, невеста Скруджа в юности;
• Призрак прошлого;
• Миссис Фезивиг, подруга отца Скруджа;
• Фред, племянник Скруджа;
• Призрак настоящего;

Семья Боба Крэдчит:

• Марта, жена Боба Крэдчит;
• Старшая дочь Боба;
• Средняя дочь Боба, Маленькая Тина Крэдчит;
• Призрак Будущего;
• Уличный хор;
• Статисты на улицах Лондона;

Звучит увертюра к спектаклю, потом музыка меняется.

Действие начинается в зрительном зале, звучит современная новогодняя музыка, нарядно одетые дети, сидящие на первых рядах с коробками в руках и предметами реквизита, поднимаются на сцену и в танце под новогоднюю песню украшают гостиную для новогоднего праздника и танцуют.    

Наконец, Елка наряжена, подарки красиво уложены под ёлку, приготовлены авансцены для сказки.

На большом экране появляется основная заставка спектакля

Меняется характер музыки, фоновые картинки на большом экране. Начинается основное действие спектакля.

Наши дни, гостиная комната городской квартиры. В углу комнаты возвышается праздничная ёлка, под ней сложены многочисленные подарки в разноцветных упаковках.

У окна стоит уютное большое кресло, покрытое тёплым пледом. На ёлке горят огоньки, а на ковре сидят две девочки – подруги. Они полны праздничных ожиданий, болтают о подарках и празднике.

На сцену выходят Рассказчики, они одеты в длинные пальто, шляпы и шарфы, в руках они держат тёмные зонты.  Они поглядывают на сцену, затем на публику, и, в конце концов, устраиваются сбоку и начинают свой рассказ…

Рассказчик 1: Наше почтение, достопочтейнейшая публика! Позвольте представиться, мы – Хранители сказок, да-да, не верите? Ну и напрасно!

Рассказчик 2: А ведь мы нужны всем Вам! Для чего? А хотя бы для того, чтобы, рассказывая Вам старые добрые сказки, предостеречь Вас от ошибок.

Рассказчик 1: Одну, нашу самую любимую новогоднюю сказку мы и расскажем Вам сегодня…

Рассказчик 2: Садитесь поудобней,  и слушайте, и смотрите…

На сцене начинается движение, девочки изображают общение друг с другом, они радостные и взволнованные.

Рассказчик 1: Жили в одном большом городе две маленькие хорошенькие девочки, и дружили они с самого раннего детства, вместе ходили в школу, делали уроки, играли и мечтали.

Рассказчик 2: Конечно, они иногда ссорились, но скоро вновь мирились и были не разлей вода. И в тот предпраздничный вечер они сидели на ковре в гостиной, смотрели на сияющую разноцветными огнями ёлку и мечтали о подарках.

Анна: Ах, какие красивые подарки! Я так люблю Новый Год!

Лиза: Интересно, что же там внутри? До чего же у нас замечательная ёлка! (Встаёт, кружится около ёлки, пританцовывает) – Кругом музыка, сладости, подарки! Как же я люблю Новый год!

Анна: Да, да я тоже очень — очень люблю Новый Год, (со вздохом и грустью опуская голову), но ещё никогда Дед Мороз не исполнял моих желаний! Обычно под ёлкой я нахожу всякие полезные вещи: одежду, книги.… А я мечтаю…

Лиза: Ну – ка, расскажи, о чём ты мечтаешь? А вот мне мама сказала, что, если я буду хорошей девочкой, мне обязательно подарят фарфоровую куклу. Помнишь, мы видели её в витрине магазина игрушек.

Анна (в сердцах): Не получишь ты свою куклу!

Лиза (удивлённо): Это ещё почему?

Анна: А потому, что ты была не такой уж и хорошей девочкой в этом году. Это я, я заслужила куклу – я о ней так мечтала!

(Анна уже почти рыдает).

Лиза (поддразнивая подругу): А вот и нет, это я получу куклу, а тебе не дам даже поиграть!

Анна (убегая от Лизы): Ну  и оставайся здесь одна со своими подарками!

Анна убегает из комнаты, а Лиза, тяжело вздыхая, подходит к ёлке и трогает подарки. Она расстроена… Лиза наклоняется и поднимает одну коробку, из которой она достаёт большую книгу сказок.

Лиза (немного огорчённо и задумчиво): Может это не будет таким уж плохим поступком, если я открою один подарок?

Лиза укутывается в плед и садится в кресло и начинает читать:«В канун Рождества в старинном городе снежные хлопья мягко ложились на крыши домов и булыжные мостовые. Именно в эту пору Эбенизер Скрудж, самый богатый, самый важный и самый заносчивый человек в городе вышел на шумную главную улицу…» (Лиза засыпает, за окном кружится снег, поёт метель и наступает время сказки).

Меняется авансцена, фон на большом экране, на сцене появляются хор ребят, поющих рождественские гимны и жители города. На их фоне:

Рассказчик 1:- Эбенизер Скрудж миновал весёлого Санта Клауса, который звонил в свой колокольчик. Санта пожелал Скруджу весёлого Рождества, а трое мальчишек, распевавших рождественские гимны, запели веселей, и приветственно замахали руками.

Скрудж (раздражённо отмахиваясь от приветствий и укрываясь воротником): Какая чушь горланить рождественские песни! Лучше бы пели за деньги, была бы какая-то выгода!

Скрудж (повыше поднял  воротник и поспешил к конторе, приговаривая): Чушь!

Скрудж входит в контору, от холода потирая руки и сердито осматривается. Ему навстречу спешит Боб Крэдчит.

Боб (запинаясь и пряча за спиной кусочек угля):  Д-д-доброе утро, мистер Скрудж! С Рождеством, Вас! Какая чудная погода!

Скрудж (сердито): Боб, что ты делаешь с кусочком угля!

Боб (отступая от Скруджа): П-просто пытаюсь согреться, очень холодно, даже чернила замерзают!

Скрудж (потрясая тростью): Чушь, уголь надо экономить, марш работать!

Боб вздыхает и идёт к своему столу и, потирая руки, продолжает работать.

Боб (немного застенчиво):- Кстати, мистер Скрудж, по поводу работы… Завтра Рождество и мне бы надо пораньше уйти с работы. Я не успел купить подарки для детей.

Скрудж (равнодушно): Пораньше так пораньше, но и заплачу я тебе только половину.

Боб с грустью машет рукой.

Скрудж: А теперь поглядим,… Я плачу тебе два шиллинга и пол пенса, да-да я сделал тебе прибавку в прошлом месяце.

Боб: Да, Сэр, именно тогда я начал стирать Ваши рубашки.

Скрудж (мрачно покачав головой): Ладно, Боб, иди пока работай, а я займусь проверкой счетов.

Скрудж направился к столу, на котором аккуратно были сложены  мешочки с деньгами. Разглядывая их, он разулыбался.

Скрудж (с удовольствием): Денежки мои, ненаглядные!

Зазвенел входной колокольчик, вы контору ворвался молодой симпатичный человек.

Фред (улыбаясь и потирая руки):-Счастливого Рождества, Дядюшка и с наступающим Новым годом! (Фред протянул Скруджу Рождественский венок)

Боб (выскакивая из-за стола): И Вам, Фред, счастливого Рождества!

Скрудж (выходя из-за своего стола и подходя к Фреду): Какая чушь! Что же тут счастливого? Я тебе расскажу, что такое Рождество! Это ещё один рабочий день, а любой, кто думает иначе, пусть убирается подальше!

Боб (удивленно, но с уверенностью): Но Сэр, разве Рождество не повод для подарков, веселья, разве такой день не следует проводить в кругу близких, друзей? Разве в этот день не принято делиться теплом и любовью?

Фред (миролюбиво и весело): Вот-вот, дядюшка, и я пришёл, чтобы пригласить тебя на рождественский обед в кругу семьи.

Скрудж (возмущённо): И что же там будет? Наверное, прекрасный гусь, запечённый с апельсинами и яблоками, сливочный пудинг с орехами, засахаренные фрукты и много шоколада? (наступая на Фреда) – Чушь, мне ничего нельзя из этого, убирайся, не мешай работать! И забери свой венок!

Фред в недоумении убегает.

Снова звенит дверной колокольчик, на пороге стоят приятная леди и джентльмен.

Скрудж (радостно потирая руки): Новые клиенты, прошу, проходите!

Леди (улыбаясь и дружелюбно): Счастливого Рождества всем! Мы из благотворительного общества, собираем деньги для сирот и бездомных, хотим, чтобы и у них тоже было Рождество!

Леди 2 (застенчиво): Да-да, мы хотели бы купить им еды и тёплой одежды, а то холодная выдалась зима в этом году!

Скрудж (потирая лоб задумчиво): Так-так, значит, для бедняков? Надеюсь, Вы понимаете, что если я дам денег для бедных, они уже перестанут быть бедными!

Леди (просительно): Но ведь это наш долг помогать неимущим в такие дни…

Леди 2: Мы хотим, чтобы все радовались Рождеству и имели хотя бы кружку горячего шоколада.

Скрудж (также хмуро и назидательно): Но, если я дам денег на бедных, они перестанут быть бедными, и Вам не надо будет собирать больше деньги…? И не просите, уважаемые, чтобы я лишил Вас работы.(воздев руки к небу, и затем закрыв руками глаза):О, не заставляйте меня так поступать, да ещё в канун Рождества!  А теперь, уходите, мне некогда.

Леди, пожав плечами и с грустью покачивая головами, ушли ни с чем.

Скрудж опять сел за стол и принялся перебирать мешочки с деньгами.

Скрудж (сокрушённо): Боб, куда катится мир? Работаешь- работаешь, чтобы заработать побольше денег, а тут являются люди, которые хотят, чтобы я им всё отдал!

Настенные часы начинают отбивать полшестого.

Скрудж (подняв голову): Вот-вот и часы спешат… Ладно, Боб можешь идти, но на следующий день придёшь пораньше!

Боб (вскочив с места и спешно одеваясь): Благодарю, Вас, Сэр, Вы так добры, непременно сэр и с Рождеством Вас!

Скрудж (махнув): Чушь всё это!

Рассказчик 2: — Улицы Лондона опустели, тихо падал снег, ветер покачивал уличные фонари и можно было слышать как то тут, то там хлопали двери и раздавались приветственные возгласы. Горожане ждали Рождество, из окон слышались рождественские гимны и детский смех.

Боб убегает, Скрудж медленно одевается и идёт к двери.

На улице началась метель, людей на улице нет, тихо звучит фоновая рождественская музыка, Скрудж идёт домой. На фоне музыки.

Вдруг за его спиной раздаётся голос: Скрудж! Скру-у-у-у-у-удж!

Скрудж оглядывается: Кто здесь? (ему страшно, но вокруг ни души).

Он подходит к  двери своего дома и открывает дверь и опять:

— Скрудж! Скру-у-у-у-у-удж!

Скрудж быстро забегает в дом и садится в кресло. Вдруг перед ним появляется призрак Марли.

Марли: Скрудж, ты не узнаёшь меня. Это же — я Джейкоб Марли, твой партнёр!

Скрудж: Марли? Но ведь тебя давно нет!

Марли: Да-да, а помнишь, как мы работали вместе? Обирали вдов и обворовали бедных, мы заработали неплохие деньги?

Скрудж (одобрительно закивал): Да – да, неплохие были времена!

Марли (поднимая руки к небу): Как я заблуждался, Скрудж и в наказание я теперь не знаю покоя и ношу эти тяжёлые цепи! Не повторяй моих ошибок, Скрудж!

Скрудж: Ты о чём, Марли?

Марли: Сегодня ночью к тебе придут три призрака, выслушай их, Скрудж внимательно и последуй их советам. Обязательно последуй, иначе твои цепи будут тяжелее моих, Скрудж!

Марли исчез, а Скрудж остался сидеть в своём старом кресле, приговаривая: — Чушь, какая чушь!

В камине потрескивали дрова, за окном пела вьюга и Скрудж начал засыпать. Вдруг раздался тихий звон колокольчика.

Скрудж проснулся и огляделся, рядом с ним стояло небольшое существо, похожее на ребёнка.

Скрудж (поглядывая из под пледа, тихо): Кто ты и что ты здесь делаешь?

Призрак 1: Я призрак твоего прошлого, собирайся Скрудж – нам уже пора!

Скрудж (испуганно): Куда? Я никуда не хочу идти, оставь меня в покое!

Призрак: Хватит Скрудж, настала пора кое-что вспомнить, пошли! Звучит стремительная музыка полёта.

Призрак подходит к Скруджу и  берёт его за руку. Скрудж беспомощно огладывается по сторонам, но идёт за призраком.

Меняется авансцена, на сцене появляется группа празднично одетых людей, они весело переговариваются около ёлки и поздравляют друг друга с Рождеством.

Скрудж с призраком наблюдают за всем со стороны, и Скрудж вздыхает и смотрит с любопытством. На сцене миссис Фезивиг и её гости танцуют праздничный танец.

Скрудж (восторженно): -Смотри, смотри – это миссис Фезивиг и её семья, как мы дружили с её сыновьями, мы даже учились в одной школе, только  миссис Фезивиг всегда забирала своих сыновей на Рождественские каникулы домой, а я оставался один в пустой и холодной школе. И много раз я мечтал о такой семье как у миссис Фезивиг.

Миссис Фезивиг: Дорогие мои, как же я рада, что вы все встречаете Рождество у нас, мы все как одна большая семья!!!

Скрудж: Как же весело проходили у них праздники – с оркестрами, вкусными угощениями и весёлыми танцами.

Вдруг Скрудж заволновался и прикрыл глаза рукой.

Скрудж (изменившимся голосом): Посмотри, Призрак, видишь там в углу у ёлки стоит молодой человек, такой скромный – это я!

Из-за ёлки выходит юная красивая девушка и подходит к Скруджу.

Изабель: Эбенизер, дорогой, посмотри – мы стоим под омелой!

(Изабель смущается и улыбается)

Скрудж молодой (возмущённо): А ещё ты стоишь на моей ноге…

Скрудж: Послушай, призрак, как я был влюблён в эту девушку! И только я виноват, что потерял её любовь! Я плохо с ней обошёлся!(ПАУЗА)

Рассказчик 1: И вот десять лет спустя Скрудж уже работал в своей конторе, он так и не обзавёлся семьёй, перестал встречаться с друзьями, стал молчаливым и угрюмым. И вскоре прослыс в городе самым жадным и злым человеком!

Контора Скруджа десять лет спустя. Угрюмый повзрослевший Скрудж сидит, делает записи в бухгалтерской книге. Перед ним стоит плачущая Изабель.

Изабель: Ах, Скрудж, что с тобой стало? Ты стал таким жадным, таким угрюмым, ты совсем разучился улыбаться и радоваться жизни. А ведь мы мечтали пожениться и купить маленький домик!

Скрудж молодой: А кстати, ты забыла внести последнюю плату за Ваш коттедж!

Плачущая Изабель выбегает из конторы, так сильно хлопнув дверью, что со стола попадали мешочки с деньгами.

Наши дни.

Скрудж чуть не плача, обращается к Призраку: Скажи, Призрак, как я могу всё это исправить?

Призрак: Извини, Скрудж, моё время в этом мире истекло, прощай и не совершай ошибок!

И вновь Скрудж оказывается в своём кресле, ему уже не до сна, он с грустью на огонь в камине.

Вдруг раздаётся торжественная музыка, комната озаряется светом, перед Скруджем предстаёт нарядно одетое красивое существо.

Скрудж (удивлённо): Кто ты  и зачем ты здесь?

Призрак 2: Я – призрак Настоящего и я пришёл к тебе затем, чтобы показать тебе кое-что, о чём ты давным-давно забыл! Собирайся, и пойдём скорее со мной!

Скрудж (поёживаясь от холода): Куда ты меня тащишь, мне холодно и страшно!

Призрак: Поторопись, сейчас ты сам всё увидишь!

Призрак тянет Скруджа за собой. Они почти полетели над ночным Лондоном и вскоре оказались на маленькой тёмной улице.

Скрудж: Куда ты привёл меня, Призрак? Здесь так темно и уныло!

Призрак: Поторопись, Скрудж, мы здесь совсем по другому поводу!

Скрудж: Что ты хотел мне показать?

Призрак: Посмотри в это окно, Скрудж!

Скрудж вглядывается в окно и разочарованно говорит:  И что? Это обычная семья готовится к Рождеству?

Призрак: Нет, не обычная, посмотри внимательней!

Скрудж: Да это Боб Крэдчит, мой помощник, уютная у него гостиная и огонь в камине такой яркий и, наверное, тёплый! И угощение на столе, и Ёлка – всё готово к празднику? А вот его семья, такие милые, почему я никогда не думал о них?

Призрак: Ты был слишком занят мечтами о богатстве и совсем забыл о тех, кто был рядом с тобой! Ты так разочаровал всех, Скрудж!

Боб: Спасибо мистеру Скруджу за то, что позволил сегодня пораньше уйти. Добрый он всё-таки человек!

Жена Боба: О чём ты говоришь, Боб? Он платит тебе копейки, в то время как ты работаешь на него целыми днями! Посмотри, мы еле сводим концы с концами! Праздничный стол почти пустой! Пусть провалится старый скряга сквозь землю!

Боб: Не говори так, дорогая! Зато у нас есть замечательные дети, да и я кое-что смог купить на угощение!

Дочь Боба 1: Папа, спасибо тебе за эту ёлку – она такая красивая!

Дочь Боба 2: И какие вкусные у нас сегодня угощения! Спасибо мистеру Скруджу!

Скрудж: Но ведь я не знал, и даже не думал, что я кому- то нужен!

В это время в комнате появился маленькая девочка, худенькая и болезненная на вид, она опирается на маленькую трость. Боб подходит к ней и нежно обнимает её за плечи.

Тина (радостно прижимаясь к отцу): Какое замечательное у нас будет Рождество, правда, папа?

Старшие сёстры подбегают к малышке.

Дочери Боба: Тина, малышка, конечно же у нас будет самый лучший праздник, ведь у нас лучшие в мире папа и мама! И мы все любим друг друга!

Боб ласково гладит Тину по голове.

Скрудж: Кто это, Призрак?

Призрак:— Это малышка Тина, любимец всей семьи! К сожалению, малышка очень больна и, если у неё не будет достаточно еды и лекарств, ей не суждено пережить эту зиму!

Скрудж: Нет, Призрак, нет, это не может случиться, ведь она такая маленькая и Боб так её любит! Что я могу сделать для неё? Призра-а-а-ак! Ты где-е-е-е!

Но Призрака уже и след простыл. Тихо падал снег, вдалеке звучала рождественская музыка. Скрудж медленно побрел, сам не зная куда.

Вдруг он оказался перед огромными воротами и услышал угрожающий смех.

Скрудж (со страхом оглядываясь по сторонам): Кто, кто здесь и где я очутился?

Призрак:— Ты на городском кладбище, я – Призрак Будущего и твой конец совсем близок! Ты жил, не думая ни о ком и теперь ты сам никому не нужен!

Скрудж: Нет, Призрак, послушай, я не хочу, я понял.… Только не сейчас! Поверь мне, Призрак!

Скрудж закрыл глаза и, когда открыл их снова, он увидел, что опять сидит в старом кресле в своей гостиной.

Скрудж: (постоянно пританцовывая): Я снова здесь и живой, как же это здорово!  – Призраки дали мне ещё один шанс! И я ни за что не упущу его! У меня столько дел, столько дел! Я не пропущу это замечательное Рождественское утро!

Рассказчик 2: Скрудж одевает своё пальто, шарф и торопится на улицу. Тут и там звучат рождественские гимны, нарядно одетые люди спешат в гости с подарками. Все друг другу улыбаются и поздравляют с Рождеством. Скрудж весело улыбается окружающим, он подпевает рождественские гимны. Прохожие с удивлением разглядывают старого скрягу. И вот прямо навстречу Скруджу выходят Леди из благотворительного общества.

Скрудж (приветливо и возбуждённо): Дорогие Дамы, с Рождеством Вас! Вы просили денег для бедных? Прошу, не стесняйтесь, возьмите сколько нужно, а после праздников приходите, и мы с Вами обсудим строительство новой школы! Скрудж отдаёт им несколько мешочков с деньгами для бедняков.

Леди (с удивлением): Благодарим Вас, мистер Скрудж, Вы так добры, мы не верим своим ушам! Счастливого Рождества Вам!

Скрудж поторопился дальше и тут же встретил Фреда.

Скрудж (взволнованно): Фред, старина, твоё предложение пообедать в кругу семьи ещё в силе?

Фред (удивлённо, но радостно): Конечно, с удовольствием, мы ждём тебя!

Скрудж (радостно): Я непременно приду, не сомневайся! Ведь это Рождество – время делиться и радоваться!

Рассказчик 1: Скрудж поспешил в лавку мясника и вышел оттуда с огромным пакетом, наполненным всякими угощениями, затем он заглянул в магазин игрушек и выбрал самые лучшие.

А теперь его путь лежал в один дом, который он уже навестил в Сочельник.

Скрудж постучал в дверь и навстречу ему вышел Боб Крэдчит.

Боб: Мистер Скрудж? Что Вы здесь делаете, ведь сегодня праздник!

Скрудж: Да, да Боб, именно поэтому я и здесь!

Скрудж вносит в дом объёмные мешки с угощениями и подарками в комнату.

Боб: Что это, я не верю своим глазам – это невероятно!

Скрудж: Возможно, Боб ты удивлён, но перед тобой новый Скрудж! Я хочу, чтобы у меня тоже были праздники и люди, которым я был бы нужен! Позволь мне, старина помочь твоей семье!

Вокруг Скруджа стоят дети и жена Боба, они удивлены и обрадованы!

Скрудж: Я с радостью оплачу обучение в школе твоих детей, а тебе, Тина не скучно будет гулять в парке со стариком Скруджем?

Тина нежно обнимает Скруджа!

Рассказчик 2: Вот такое чудо произошло более века назад в старом Лондоне. Первый раз в жизни Скруджу было так тепло и беззаботно в светлый и радостный день Рождества. И его жизнь никогда уже не будет прежней.

Рассказчик 1: Но мы с Вами совсем забыли о тех, с кого эта история началась. Что же делают наши подруги?

На экране сменяется заставка, снова современная квартира, знакомая гостиная и в кресле спит Лиза, за окном рассвело и звучит новогодняя музыка.

Звенит дверной звонок, Лиза просыпается и в комнату с красивой коробкой в руках заходит Анна.

Анна: Доброе утро, Лиза с наступающим Новым годом тебя! Вот для тебя подарок, давай не будем больше ссориться!

Лиза: Аня, я так рада, что ты вернулась! Прости меня, пожалуйста, я не хотела тебя обидеть! Знаешь, я видела такой волшебный сон! И, знаешь, Анечка (обнимая подругу), у меня есть для тебя подарок!

Лиза бежит к ёлке и берёт самую большую коробку. Она вручает эту коробку Анне.

Анна (взволнованно и удивлённо): Это что, кукла? И… она теперь моя?

Лиза: Конечно твоя! Мы ведь подруги  и чуть-чуть помогла Дедушке Морозу исполнить твоё желание! А играть мы всегда можем вместе, правда?

Анна: Да, и это будет наша общая кукла, потому что мы обе её хотели. А играть вместе веселей! Спасибо тебе, Лиза!

Лиза:  И тебе спасибо, а ещё (показывая на книгу, лежащую на столе) спасибо доброй старой сказке!

Рассказчик 2: Вот так закончилась эта новогодняя сказка, дружба, конечно же, оказалась сильнее обиды, а детские сердца – верными и добрыми.

Рассказчик 1: Пусть же и у всех вас будут рядом верные друзья, а в эту волшебную ночь – сбываются самые удивительные мечты!

Рассказчик 2: Читайте сказки и верьте в чудеса!

Ф И Н А Л Ь Н А Я   П Е С Н Я

Артисты выходят на поклон

Автор материала: Кошкарёва Татьяна Витальевна

• Полный текст
• Рождественская песнь в прозе
• Строфа первая
• Строфа вторая. Первый из трех Духов
• Строфа третья. Второй, из трех Духов
• Строфа четвертая. Последний из Духов
• Строфа пятая. Заключение
• Колокола
• Первая четверть
• Вторая четверть
• Третья четверть
• Четвертая четверть
• Сверчок за очагом
• Песенка первая
• Песенка вторая
• Песенка третья
• Битва жизни
• Часть первая
• Часть вторая
• Часть третья
• Одержимый, или Сделка с призраком
• Глава I. Дар принят
• Глава II. Дар разделен
• Глава III. Дар возвращен
• Примечания

Биб­лей­ский сюжет. Чарльз Дик­кенс. «Рож­де­ствен­ская песнь»

Рождественская песнь в прозе

Свя­точ­ный рас­сказ с привидениями

Строфа первая

Начать с того, что Марли был мертв. Сомне­ваться в этом не при­хо­ди­лось. Сви­де­тель­ство о его погре­бе­нии было под­пи­сано свя­щен­ни­ком, при­чет­ни­ком, хозя­и­ном похо­рон­ного бюро и стар­шим могиль­щи­ком. Оно было под­пи­сано Скруд­жем. А уже если Скрудж при­кла­ды­вал к какому-либо доку­менту руку, эта бумага имела на бирже вес.

Итак, ста­рик Марли был мертв, как гвоздь в притолоке.

Учтите: я вовсе не утвер­ждаю, будто на соб­ствен­ном опыте убе­дился, что гвоздь, вби­тый в при­то­локу, как-то осо­бенно мертв, более мертв, чем все дру­гие гвозди. Нет, я лично ско­рее отдал бы пред­по­чте­ние гвоздю, вби­тому в крышку гроба, как наи­бо­лее мерт­вому пред­мету изо всех ско­бя­ных изде­лий. Но в этой пого­ворке ска­за­лась муд­рость наших пред­ков, и если бы мой нече­сти­вый язык посмел пере­ина­чить ее, вы были бы вправе ска­зать, что страна наша катится в про­пасть. А посему да поз­во­лено мне будет повто­рить еще и еще раз: Марли был мертв, как гвоздь в притолоке.

Знал ли об этом Скрудж? Разу­ме­ется. Как могло быть иначе? Скрудж и Марли были ком­па­ньо­нами с неза­па­мят­ных вре­мен. Скрудж был един­ствен­ным дове­рен­ным лицом Марли, его един­ствен­ным упол­но­мо­чен­ным во всех делах, его един­ствен­ным душе­при­каз­чи­ком, его един­ствен­ным закон­ным наслед­ни­ком, его един­ствен­ным дру­гом и един­ствен­ным чело­ве­ком, кото­рый про­во­дил его на клад­бище. И все же Скрудж был не настолько подав­лен этим печаль­ным собы­тием, чтобы его дело­вая хватка могла ему изме­нить, и день похо­рон сво­его друга он отме­тил заклю­че­нием весьма выгод­ной сделки.

Вот я упо­мя­нул о похо­ро­нах Марли, и это воз­вра­щает меня к тому, с чего я начал. Не могло быть ни малей­шего сомне­ния в том, что Марли мертв. Это нужно отчет­ливо уяс­нить себе, иначе не будет ничего необы­чай­ного в той исто­рии, кото­рую я наме­рен вам рас­ска­зать. Ведь если бы нам не было допод­линно известно, что отец Гам­лета скон­чался еще задолго до начала пред­став­ле­ния, то его про­гулка вет­ре­ной ночью по кре­пост­ному валу вокруг сво­его замка едва ли пока­за­лась бы нам чем-то сверхъ­есте­ствен­ным. Во вся­ком слу­чае, не более сверхъ­есте­ствен­ным, чем пове­де­ние любого пожи­лого джентль­мена, кото­рому при­шла блажь про­гу­ляться в пол­ночь в каком-либо не защи­щен­ном от ветра месте, ну, ска­жем, по клад­бищу св. Павла, пре­сле­дуя при этом един­ствен­ную цель — пора­зить и без того рас­стро­ен­ное вооб­ра­же­ние сына.

Скрудж не выма­рал имени Марли на вывеске. Оно кра­со­ва­лось там, над две­рью кон­торы, еще годы спу­стя: СКРУДЖ и МАРЛИ. Фирма была хорошо известна под этим назва­нием. И какой-нибудь нови­чок в делах, обра­ща­ясь к Скруджу, ино­гда назы­вал его Скруд­жем, а ино­гда — Марли. Скрудж отзы­вался, как бы его ни оклик­нули. Ему было безразлично.

Ну и сква­лыга же он был, этот Скрудж! Вот уж кто умел выжи­мать соки, вытя­ги­вать жилы, вко­ла­чи­вать в гроб, загре­бать, захва­ты­вать, загра­ба­сты­вать, вымо­гать… Умел, умел ста­рый гре­хо­вод­ник! Это был не чело­век, а кре­мень. Да, он был холо­ден и тверд, как кре­мень, и еще никому ни разу в жизни не уда­лось высечь из его камен­ного сердца хоть искру состра­да­ния. Скрыт­ный, замкну­тый, оди­но­кий — он пря­тался как уст­рица в свою рако­вину. Душев­ный холод замо­ро­зил изнутри стар­че­ские черты его лица, заост­рил крюч­ко­ва­тый нос, смор­щил кожу на щеках, ско­вал походку, заста­вил поси­неть губы и покрас­неть глаза, сде­лал ледя­ным его скри­пу­чий голос. И даже его щети­ни­стый под­бо­ро­док, ред­кие волосы и брови, каза­лось, заин­де­вели от мороза. Он всюду вно­сил с собой эту леде­ня­щую атмо­сферу. При­сут­ствие Скруджа замо­ра­жи­вало его кон­тору в лет­ний зной, и он не поз­во­лял ей отта­ять ни на пол­гра­дуса даже на весе­лых Святках.

Жара или стужа на дворе — Скруджа это бес­по­ко­ило мало. Ника­кое тепло не могло его обо­греть, и ника­кой мороз его не про­би­рал. Самый ярост­ный ветер не мог быть злее Скруджа, самая лютая метель не могла быть столь жестока, как он, самый про­лив­ной дождь не был так бес­по­ща­ден. Непо­года ничем не могла его про­нять. Ливень, град, снег могли похва­литься только одним пре­иму­ще­ством перед Скруд­жем — они нередко схо­дили на землю в щед­ром изоби­лии, а Скруджу щед­рость была неведома.

Никто нико­гда не оста­нав­ли­вал его на улице радост­ным воз­гла­сом: «Милей­ший Скрудж! Как пожи­ва­ете? Когда зай­дете меня про­ве­дать?» Ни один нищий не осме­ли­вался про­тя­нуть к нему руку за пода­я­нием, ни один ребе­нок не решался спро­сить у него, кото­рый час, и ни разу в жизни ни еди­ная душа не попро­сила его ука­зать дорогу. Каза­лось, даже собаки, пово­дыри слеп­цов, пони­мали, что он за чело­век, и, зави­дев его, спе­шили ута­щить хозя­ина в пер­вый попав­шийся подъ­езд или в под­во­ротню, а потом долго виляли хво­стом, как бы говоря: «Да по мне, чело­век без глаз, как ты, хозяин, куда лучше, чем с дур­ным глазом».

А вы дума­ете, это огор­чало Скруджа? Да нисколько. Он совер­шал свой жиз­нен­ный путь, сто­ро­нясь всех, и те, кто его хорошо знал, счи­тали, что отпу­ги­вать малей­шее про­яв­ле­ние сим­па­тии ему даже как-то сладко.

И вот одна­жды — и при­том не когда-нибудь, а в самый сочель­ник, — ста­рик Скрудж кор­пел у себя в кон­торе над счет­ными кни­гами. Была холод­ная, уны­лая погода, да к тому же еще туман, и Скрудж слы­шал, как за окном про­хо­жие сно­вали взад и впе­ред, громко топая по тро­туару, отду­ва­ясь и колотя себя по бокам, чтобы согреться. Город­ские часы на коло­кольне только что про­били три, но ста­но­ви­лось уже темно, да в тот день и с утра все, и огоньки све­чей, затеп­лив­шихся в окнах кон­тор, ложи­лись баг­ро­выми маз­ками на тем­ную завесу тумана — такую плот­ную, что, каза­лось, ее можно пощу­пать рукой. Туман запол­зал в каж­дую щель, про­са­чи­вался в каж­дую замоч­ную сква­жину, и даже в этом тес­ном дворе дома напро­тив, едва раз­ли­чи­мые за густой грязно-серой пеле­ной, были похожи на при­зраки. Глядя на клубы тумана, спус­кав­ши­еся все ниже и ниже, скры­вая от глаз все пред­меты, можно было поду­мать, что сама При­рода открыла где-то по сосед­ству пиво­варню и варит себе пиво к празднику.

Скрудж дер­жал дверь кон­торы при­от­во­рен­ной, дабы иметь воз­мож­ность при­гля­ды­вать за своим клер­ком, кото­рый в тем­ной малень­кой каморке, вер­нее ска­зать чулан­чике, пере­пи­сы­вал бумаги. Если у Скруджа в камине угля было мало­вато, то у клерка и того меньше, — каза­лось, там тлеет один-един­ствен­ный уго­лек. Но клерк не мог под­бро­сить угля, так как Скрудж дер­жал ящик с углем у себя в ком­нате, и сто­ило клерку появиться там с камин­ным сов­ком, как хозяин начи­нал выра­жать опа­се­ние, что при­дется ему рас­статься со своим помощ­ни­ком. Поэтому клерк обмо­тал шею потуже белым шер­стя­ным шар­фом и попы­тался обо­греться у свечки, однако, не обла­дая осо­бенно пыл­ким вооб­ра­же­нием, и тут потер­пел неудачу.

— С насту­па­ю­щим празд­ни­ком, дядюшка! Желаю вам хоро­шенько пове­се­литься на Свят­ках! — раз­дался жиз­не­ра­дост­ный воз­глас. Это был голос пле­мян­ника Скруджа. Моло­дой чело­век столь стре­ми­тельно ворвался в кон­тору, что Скрудж — не успел под­нять голову от бумаг, как пле­мян­ник уже стоял возле его стола.

— Вздор! — про­вор­чал Скрудж. — Чепуха!

Пле­мян­ник Скруджа так разо­грелся, бодро шагая по морозцу, что каза­лось, от него пышет жаром, как от печки. Щеки у него рдели — прямо любо-дорого смот­реть, глаза свер­кали, а изо рта валил пар.

— Это Святки — чепуха, дядюшка? — пере­спро­сил пле­мян­ник. — Верно, я вас не понял!

— Слы­хали! — ска­зал Скрудж. — Пове­се­литься на Свят­ках! А ты-то по какому праву хочешь весе­литься? Какие у тебя осно­ва­ния для весе­лья? Или тебе кажется, что ты еще недо­ста­точно беден?

— В таком слу­чае, — весело ото­звался пле­мян­ник, — по какому праву вы так мрачно настро­ены, дядюшка? Какие у вас осно­ва­ния быть угрю­мым? Или вам кажется, что вы еще недо­ста­точно богаты?

На это Скрудж, не успев при­го­то­вить более вра­зу­ми­тель­ного ответа, повто­рил свое «вздор» и при­со­во­ку­пил еще «чепуха!».

— Не вор­чите, дядюшка, — ска­зал племянник.

— А что мне при­ка­жешь делать. — воз­ра­зил Скрудж, — ежели я живу среди таких осто­ло­пов, как ты? Весе­лые Святки! Весе­лые Святки! Да про­ва­лись ты со сво­ими Свят­ками! Что такое Святки для таких, как ты? Это зна­чит, что пора пла­тить по сче­там, а денег хоть шаром покати. Пора под­во­дить годо­вой баланс, а у тебя из месяца в месяц ника­ких при­бы­лей, одни убытки, и хотя к тво­ему воз­расту при­ба­ви­лась еди­ница, к капи­талу не при­ба­ви­лось ни еди­ного пенни. Да будь моя воля, — него­ду­юще про­дол­жал Скрудж, — я бы такого олуха, кото­рый бегает и кри­чит: «Весе­лые Святки! Весе­лые Святки!» — сва­рил бы живьем вме­сте с начин­кой для свя­точ­ного пудинга, а в могилу ему вогнал кол из ост­ро­ли­ста[1].

— Дядюшка! — взмо­лился племянник.

— Пле­мян­ник! — отре­зал дядюшка. — Справ­ляй свои Святки как зна­ешь, а мне предо­ставь справ­лять их по-своему.

— Справ­лять! — вос­клик­нул пле­мян­ник. — Так вы же их никак не справляете!

— Тогда не мешай мне о них забыть. Много проку тебе было от этих свя­ток! Много проку тебе от них будет!

— Мало ли есть на свете хоро­ших вещей, от кото­рых мне не было проку, — отве­чал пле­мян­ник. — Вот хотя бы и Рож­де­ствен­ские празд­ники. Но все равно, помимо бла­го­го­ве­ния, кото­рое испы­ты­ва­ешь перед этим свя­щен­ным сло­вом, и бла­го­че­сти­вых вос­по­ми­на­ний, кото­рые неот­де­лимы от него, я все­гда ждал этих дней как самых хоро­ших в году. Это радост­ные дни — дни мило­сер­дия, доб­роты, все­про­ще­ния. Это един­ствен­ные дни во всем кален­даре, когда люди, словно по мол­ча­ли­вому согла­сию, сво­бодно рас­кры­вают друг другу сердца и видят в своих ближ­них, — даже в неиму­щих и обез­до­лен­ных, — таких же людей, как они сами, бре­ду­щих одной с ними доро­гой к могиле, а не каких-то существ иной породы, кото­рым подо­бает идти дру­гим путем. А посему, дядюшка, хотя это верно, что на Свят­ках у меня еще ни разу не при­ба­ви­лось ни одной монетки в кар­мане, я верю, что Рож­де­ство при­но­сит мне добро и будет при­но­сить добро, и да здрав­ствует Рождество!

Клерк в своем закутке невольно захло­пал в ладоши, но тут же, осо­знав все непри­ли­чие такого пове­де­ния, бро­сился мешать кочер­гой угли и пога­сил послед­нюю худо­соч­ную искру…

— Эй, вы! — ска­зал Скрудж. — Еще один звук, и вы отпразд­ну­ете ваши Святки где-нибудь в дру­гом месте. А вы, сэр, — обра­тился он к пле­мян­нику, — вы, я вижу, крас­но­бай. Удив­ля­юсь, почему вы не в парламенте.

— Будет вам гне­ваться, дядюшка! Наве­дай­тесь к нам зав­тра и ото­бе­дайте у нас.

Скрудж отве­чал, что ско­рее он наве­да­ется к… Да, так и ска­зал, без вся­кого стес­не­ния, и в заклю­че­ние доба­вил еще несколько креп­ких словечек.

— Да почему же? — вскри­чал пле­мян­ник. — Почему?

— А почему ты женился? — спро­сил Скрудж.

— Влю­бился, вот почему.

— Влю­бился! — про­вор­чал Скрудж таким тоном, словно услы­шал еще одну отча­ян­ную неле­пость вроде «весе­лых свя­ток». — Ну, честь имею!

— Но послу­шайте, дядюшка, вы же и раньше не жало­вали меня сво­ими посе­ще­ни­ями, зачем же теперь сва­ли­вать все на мою женитьбу?

— Честь имею! — повто­рил Скрудж.

— Да я же ничего у вас не прошу, мне ничего от вас не надобно. Почему нам не быть друзьями?

— Честь имею! — ска­зал Скрудж.

— Очень жаль, что вы так непре­клонны. Я ведь нико­гда не ссо­рился с вами, и никак не пойму, за что вы на меня сер­ди­тесь. И все-таки я сде­лал эту попытку к сбли­же­нию ради празд­ника. Ну что ж, я сво­ему празд­нич­ному настро­е­нию не изменю. Итак, желаю вам весе­лого Рож­де­ства, дядюшка.

— Честь имею! — ска­зал Скрудж.

— И счаст­ли­вого Нового года!

— Честь имею! — повто­рил Скрудж. И все же пле­мян­ник, поки­дая кон­тору, ничем не выра­зил своей досады. В две­рях он задер­жался, чтобы при­не­сти свои поздрав­ле­ния клерку, кото­рый хотя и око­че­нел от холода, тем не менее ока­зался теп­лее Скруджа и сер­дечно отве­чал на приветствие.

— Вот еще один ума­ли­шен­ный! — про­бор­мо­тал Скрудж, под­слу­шав­ший ответ клерка. — Какой-то жал­кий писец, с жало­ва­нием в пят­на­дцать шил­лин­гов, обре­ме­нен­ный женой и детьми, а туда же — тол­кует о весе­лых Свят­ках! От таких впору хоть в Бед­лам сбежать!

А бед­ный ума­ли­шен­ный тем вре­ме­нем, выпу­стив пле­мян­ника Скруджа, впу­стил новых посе­ти­те­лей. Это были два дород­ных джентль­мена при­ят­ной наруж­но­сти, в руках они дер­жали какие-то папки и бумаги. Сняв шляпы, они всту­пили в кон­тору и покло­ни­лись Скруджу.

— Скрудж и Марли, если не оши­ба­юсь? — спро­сил один из них, све­рив­шись с каким-то спис­ком. — Имею я удо­воль­ствие раз­го­ва­ри­вать с мисте­ром Скруд­жем или мисте­ром Марли?

— Мистер Марли уже семь лет как поко­ится на клад­бище, — отве­чал Скрудж. — Он умер в сочель­ник, ровно семь лет назад.

— В таком слу­чае, мы не сомне­ва­емся, что щед­рость и широта натуры покой­ного в рав­ной мере свой­ственна и пере­жив­шему его ком­па­ньону, — про­из­нес один из джентль­ме­нов, предъ­яв­ляя свои документы.

И он не ошибся, ибо они сто­или друг друга, эти достой­ные ком­па­ньоны, эти род­ствен­ные души. Услы­хав зло­ве­щее слово «щед­рость», Скрудж нахму­рился, пока­чал голо­вой и воз­вра­тил посе­ти­телю его бумаги.

— В эти празд­нич­ные дни, мистер Скрудж, — про­дол­жал посе­ти­тель, беря с кон­торки перо, — более чем когда-либо подо­бает нам по мере сил про­яв­лять заботу о сирых и обез­до­лен­ных, кои осо­бенно страж­дут в такую суро­вую пору года. Тысячи бед­ня­ков тер­пят нужду в самом необ­хо­ди­мом. Сотни тысяч не имеют крыши над головой.

— Разве у нас нет остро­гов? — спро­сил Скрудж.

— Остро­гов? Сколько угодно, — отве­чал посе­ти­тель, кладя обратно перо.

— А работ­ные дома? — про­дол­жал Скрудж. — Они дей­ствуют по-прежнему?

— К сожа­ле­нию, по-преж­нему. Хотя, — заме­тил посе­ти­тель, — я был бы рад сооб­щить, что их прикрыли.

— Зна­чит, и при­ну­ди­тель­ные работы суще­ствуют и закон о бед­ных оста­ется в силе?

— Ни то, ни дру­гое не отменено.

— А вы было напу­гали меня, гос­пода. Из ваших слов я готов был заклю­чить, что вся эта бла­гая дея­тель­ность по каким-то при­чи­нам све­лась на нет. Рад слы­шать, что я ошибся.

— Будучи убеж­ден в том, что все эти законы и учре­жде­ния ничего не дают ни душе, ни телу, — воз­ра­зил посе­ти­тель, — мы решили про­ве­сти сбор пожерт­во­ва­ний в пользу бед­ня­ков, чтобы купить им некую толику еды, питья и теп­лой одежды. Мы избрали для этой цели сочель­ник именно потому, что в эти дни нужда ощу­ща­ется осо­бенно остро, а изоби­лие дает осо­бенно много радо­сти. Какую сумму поз­во­лите запи­сать от вашего имени?

— Ника­кой.

— Вы хотите жерт­во­вать, не откры­вая сво­его имени?

— Я хочу, чтобы меня оста­вили в покое, — отре­зал Скрудж. — Поскольку вы, джентль­мены, поже­лали узнать, чего я хочу, — вот вам мой ответ. Я не балую себя на празд­ни­ках и не имею средств бало­вать без­дель­ни­ков. Я под­дер­жи­ваю упо­мя­ну­тые учре­жде­ния, и это обхо­дится мне неде­шево. Нуж­да­ю­щи­еся могут обра­щаться туда.

— Не все это могут, а иные и не хотят — ско­рее умрут.

— Если они пред­по­чи­тают уми­рать, тем лучше, — ска­зал Скрудж. — Это сокра­тит изли­шек насе­ле­ния. А кроме того, изви­ните, меня это не интересует.

— Это должно бы вас интересовать.

— Меня все это совер­шенно не каса­ется, — ска­зал Скрудж. — Пусть каж­дый зани­ма­ется своим делом. У меня, во вся­ком слу­чае, своих дел по горло. До сви­да­ния, джентльмены!

Видя, что наста­и­вать бес­по­лезно, джентль­мены уда­ли­лись, а Скрудж, очень доволь­ный собой, вер­нулся к своим пре­рван­ным заня­тиям в необычно весе­лом для него настроении.

Меж тем за окном туман и мрак настолько сгу­сти­лись, что на ули­цах появи­лись факель­щики, пред­ла­гав­шие свои услуги — бежать впе­реди эки­па­жей и осве­щать дорогу. Ста­рин­ная цер­ков­ная коло­кольня, чей древ­ний осип­ший коло­кол целыми днями иро­ни­че­ски косился на Скруджа из стрель­ча­того оконца, совсем скры­лась из глаз, и коло­кол отзва­ни­вал часы и чет­верти где-то в обла­ках, сопро­вож­дая каж­дый удар таким жалоб­ным дре­без­жа­щим тре­моло, словно у него зуб на зуб не попа­дал от холода. А мороз все креп­чал. В углу двора, при­мы­кав­шем к глав­ной улице, рабо­чие чинили газо­вые трубы и раз­вели боль­шой огонь в жаровне, вокруг кото­рой собра­лась толпа обо­рван­цев и маль­чи­шек. Они грели руки над жаров­ней и не сво­дили с пыла­ю­щих углей зача­ро­ван­ного взора. Из водо­про­вод­ного крана на улице сочи­лась вода, и он, поза­бы­тый всеми, поне­многу обрас­тал льдом в тоск­ли­вом оди­но­че­стве, пока не пре­вра­тился в уны­лую скольз­кую глыбу. Газо­вые лампы ярко горели в вит­ри­нах мага­зи­нов, бро­сая крас­но­ва­тый отблеск на блед­ные лица про­хо­жих, а веточки и ягоды ост­ро­ли­ста, укра­шав­шие вит­рины, потрес­ки­вали от жары. Зелен­ные и курят­ные лавки были укра­шены так нарядно и пышно, что пре­вра­ти­лись в нечто дико­вин­ное, ска­зоч­ное, и невоз­можно было пове­рить, будто они имеют какое-то каса­тель­ство к таким обы­ден­ным вещам, как купля-про­дажа. Лорд-мэр в своей вели­че­ствен­ной рези­ден­ции уже нака­зы­вал пяти десят­кам пова­ров и дво­рец­ких не уда­рить в грязь лицом, дабы он мог встре­тить празд­ник как подо­бает, и даже малень­кий порт­няжка, кото­рого он обло­жил нака­нуне штра­фом за появ­ле­ние на улице в нетрез­вом виде и кро­во­жад­ные наме­ре­ния, уже раз­ме­ши­вал у себя на чер­даке свой празд­нич­ный пудинг, в то время как его тощая жена с тощим сыниш­кой побе­жала поку­пать говядину.

Все гуще туман, все крепче мороз! Лютый, про­ни­зы­ва­ю­щий холод! Если бы свя­той Дун­стан[2] вме­сто рас­ка­лен­ных щип­цов хва­тил сатану за нос эта­ким мороз­цем, вот бы тот взвыл от столь осно­ва­тель­ного щипка!

Некий юный обла­да­тель довольно ничтож­ного носа, к тому же поряд­ком уже иску­сан­ного про­жор­ли­вым моро­зом, кото­рый вце­пился в него, как голод­ная собака в кость, при­льнул к замоч­ной сква­жине кон­торы Скруджа, желая про­сла­вить Рож­де­ство, но при пер­вых же зву­ках свя­точ­ного гимна:

Да пошлет вам радость Бог.
Пусть ничто вас не печалит…

Скрудж так реши­тельно схва­тил линейку, что певец в страхе бежал, оста­вив замоч­ную сква­жину во вла­сти любез­ного Скруджу тумана и еще более близ­кого ему по духу мороза.

Нако­нец при­шло время закры­вать кон­тору. Скрудж с неохо­той слез со сво­его высо­кого табу­рета, пода­вая этим без­молв­ный знак изны­вав­шему в чулане клерку, и тот мгно­венно задул свечу и надел шляпу.

— Вы небось зав­тра вовсе не наме­рены являться на работу? — спро­сил Скрудж.

— Если только это вполне удобно, сэр.

— Это совсем неудобно, — ска­зал Скрудж, — и недоб­ро­со­вестно. Но если я удержу с вас за это пол­кроны, вы ведь будете счи­тать себя оби­жен­ным, не так ли?

Клерк выда­вил неко­то­рое подо­бие улыбки.

— Однако, — про­дол­жал Скрудж, — вам не при­хо­дит в голову, что я могу счи­тать себя оби­жен­ным, когда плачу вам жало­ва­ние даром.

Клерк заме­тил, что это бывает один раз в году.

— Довольно сла­бое оправ­да­ние для того, чтобы каж­дый год, два­дцать пятого декабря, запус­кать руку в мой кар­ман, — про­из­нес Скрудж, засте­ги­вая пальто на все пуго­вицы. — Но, как видно, вы во что бы то ни стало хотите про­гу­лять зав­тра целый день. Так извольте после­зав­тра явиться как можно раньше.

Клерк пообе­щал явиться как можно раньше, и Скрудж, про­дол­жая вор­чать, шаг­нул за порог. Во мгно­ве­ние ока кон­тора была заперта, а клерк, ска­тив­шись раз два­дцать — дабы воз­дать дань сочель­нику — по ледя­ному склону Кор­н­хилла вме­сте с ора­вой маль­чи­шек (концы его белого шарфа так и раз­ве­ва­лись у него за спи­ной, ведь он не мог поз­во­лить себе рос­кошь иметь пальто), при­пу­стился со всех ног домой в Кем­ден-Таун — играть со сво­ими ребя­тиш­ками в жмурки.

Скрудж съел свой уны­лый обед в уны­лом трак­тире, где он имел обык­но­ве­ние обе­дать, про­смот­рел все имев­ши­еся там газеты и, ско­ро­тав оста­ток вечера над при­ходно-рас­ход­ной кни­гой, отпра­вился домой спать. Он про­жи­вал в квар­тире, при­над­ле­жав­шей когда-то его покой­ному ком­па­ньону. Это была мрач­ная анфи­лада ком­нат, зани­мав­шая часть невы­со­кого угрю­мого зда­ния в глу­бине двора. Дом этот был построен явно не на месте, и невольно при­хо­дило на ум, что когда-то на заре своей юно­сти он слу­чайно забе­жал сюда, играя с дру­гими домами в прятки, да так и застрял, не найдя пути обратно. Теперь уж это был весьма ста­рый дом и весьма мрач­ный, и, кроме Скруджа, в нем никто не жил, а все осталь­ные поме­ще­ния сда­ва­лись внаем под кон­торы. Во дворе была такая темень, что даже Скрудж, знав­ший там каж­дый булыж­ник, при­нуж­ден был про­би­раться ощу­пью, а в чер­ной под­во­ротне дома клу­бился такой густой туман и лежал такой тол­стый слой инея, словно сам злой дух непо­годы сидел там, погру­жен­ный в тяже­лое раздумье.

И вот. Досто­верно известно, что в двер­ном молотке, висев­шем у вход­ных две­рей, не было ничего при­ме­ча­тель­ного, если не счи­тать его непо­мерно боль­ших раз­ме­ров. Неоспо­ри­мым оста­ется и тот факт, что Скрудж видел этот моло­ток еже­утренне и еже­ве­черне с того самого дня, как посе­лился в этом доме. Не под­ле­жит сомне­нию и то, что Скрудж отнюдь не мог похва­литься осо­бенно живой фан­та­зией. Она у него рабо­тала не лучше, а пожа­луй, даже и хуже, чем у любого лон­донца, не исклю­чая даже (а это сильно ска­зано!) город­ских совет­ни­ков, олдер­ме­нов и чле­нов гиль­дии. Необ­хо­димо заме­тить еще, что Скрудж, упо­мя­нув днем о своем ком­па­ньоне, скон­чав­шемся семь лет назад, больше ни разу не вспом­нил о покой­ном. А теперь пусть мне кто-нибудь объ­яс­нит, как могло слу­читься, что Скрудж, вста­вив ключ в замоч­ную сква­жину, вне­запно уви­дел перед собой не коло­тушку, кото­рая, кстати ска­зать, не под­верг­лась за это время реши­тельно ника­ким изме­не­ниям, а лицо Марли.

Лицо Марли, оно не уто­пало в непро­ни­ца­е­мом мраке, как все осталь­ные пред­меты во дворе, а напро­тив того — излу­чало при­зрач­ный свет, совсем как гни­лой омар в тем­ном погребе. Оно не выра­жало ни яро­сти, ни гнева, а взи­рало на Скруджа совер­шенно так же, как смот­рел на него покой­ный Марли при жизни, сдви­нув свои бес­цвет­ные очки на блед­ный, как у мерт­веца, лоб. Только волосы как-то странно шеве­ли­лись, словно на них веяло жаром из горя­чей печи, а широко рас­кры­тые глаза смот­рели совер­шенно непо­движно, и это в соче­та­нии с труп­ным цве­том лица вну­шало ужас. И все же не столько самый вид или выра­же­ние этого лица было ужасно, сколько что-то дру­гое, что было как бы вне его.

Скрудж во все глаза уста­вился на это диво, и лицо Марли тут же пре­вра­ти­лось в двер­ной молоток.

Мы бы покри­вили душой, ска­зав, что Скрудж не был пора­жен и по жилам у него не про­бе­жал тот холо­док, кото­рого он не ощу­щал с мало­лет­ства. Но после минут­ного коле­ба­ния он снова реши­тельно взялся за ключ, повер­нул его в замке, вошел в дом и зажег свечу.

Правда, он помед­лил немного, прежде чем захлоп­нуть за собой дверь, и даже с опас­кой загля­нул за нее, словно боясь уви­деть косицу Марли, тор­ча­щую сквозь дверь на лест­ницу. Но на двери не было ничего, кроме вин­тов и гаек, на кото­рых дер­жался моло­ток, и, про­бор­мо­тав: «Тьфу ты, про­пасть!», Скрудж с трес­ком захлоп­нул дверь.

Стук двери про­ка­тился по дому, подобно рас­кату грома, и каж­дая ком­ната верх­него этажа и каж­дая бочка внизу, в погребе вино­тор­говца, ото­зва­лась на него раз­но­го­ло­сым эхом. Но Скрудж был не из тех, кого это может запу­гать. Он запер дверь на задвижку и начал не спеша под­ни­маться по лест­нице, оправ­ляя по дороге свечу.

Вам зна­комы эти про­стор­ные ста­рые лест­ницы? Так и кажется, что по ним можно про­ехаться в карете шестер­ней и про­та­щить что угодно. И разве в этом отно­ше­нии они не напо­ми­нают слегка наш новый пар­ла­мент? Ну, а по той лест­нице могло бы пройти целое погре­баль­ное шествие, и если бы даже кому-то при­шла охота поста­вить ката­фалк попе­рек, оглоб­лями — к стене, двер­цами — к пери­лам, и тогда на лест­нице оста­лось бы еще доста­точно сво­бод­ного места.

Не это ли послу­жило при­чи­ной того, что Скруджу почу­ди­лось, будто впе­реди него по лест­нице сами собой дви­жутся в полу­мраке похо­рон­ные дроги? Чтобы как сле­дует осве­тить такую лест­ницу, не хва­тило бы и пол­дю­жины газо­вых фона­рей, так что вам нетрудно себе пред­ста­вить, в какой мере оди­но­кая свеча Скруджа могла рас­се­ять мрак.

Но Скрудж на это пле­вать хотел и дви­нулся дальше вверх по лест­нице. За тем­ноту денег не пла­тят, и потому Скрудж ничего не имел про­тив тем­ноты. Все же, прежде чем захлоп­нуть за собой тяже­лую дверь своей квар­тиры, Скрудж про­шелся по ком­на­там, чтобы удо­сто­ве­риться, что все в порядке. И не уди­ви­тельно — лицо покой­ного Марли все еще сто­яло у него перед глазами.

Гости­ная, спальня, кла­до­вая. Везде все как сле­дует быть. Под сто­лом — никого, под дива­ном — никого, в камине тлеет ску­пой ого­нек, миска и ложка ждут на столе, кастрюлька с жид­кой овсян­кой (коей Скрудж поль­зо­вал себя на ночь от про­студы) — на полочке в очаге. Под кро­ва­тью — никого, в шкафу — никого, в халате, висев­шем на стене и имев­шем какой-то подо­зри­тель­ный вид, — тоже никого. В кла­до­вой все на месте: ржа­вые камин­ные решетки, пара ста­рых баш­ма­ков, две кор­зины для рыбы, трех­но­гий умы­валь­ник и кочерга.

Удо­вле­тво­рив­шись осмот­ром, Скрудж запер дверь в квар­тиру — запер, заметьте, на два обо­рота ключа, что вовсе не вхо­дило в его при­вычки. Огра­див себя таким обра­зом от вся­ких неожи­дан­но­стей, он снял гал­стук, надел халат, ноч­ной кол­пак и домаш­ние туфли и сел у камина похле­бать овсянки.

Огонь в очаге еле теп­лился — мало проку было от него в такую холод­ную ночь. Скруджу при­шлось при­дви­нуться вплот­ную к решетке и низко нагнуться над огнем, чтобы ощу­тить сла­бое дыха­ние тепла от этой жал­кой горстки углей. Камин был ста­рый-пре­ста­рый, сло­жен­ный в неза­па­мят­ные вре­мена каким-то гол­ланд­ским куп­цом и обли­цо­ван­ный дико­вин­ными гол­ланд­скими израз­цами, изоб­ра­жав­шими сцены из свя­щен­ного писа­ния. Здесь были Каины и Авели, дочери фара­она и царицы Сав­ские, Авра­амы и Вал­та­сары, ангелы, схо­дя­щие на землю на обла­ках, похо­жих на перины, и апо­столы, пус­ка­ю­щи­еся в мор­ское пла­ва­ние на посу­ди­нах, напо­ми­на­ю­щих соус­ники, — сло­вом, сотни фигур, кото­рые могли бы занять мысли Скруджа. Однако нет — лицо Марли, умер­шего семь лет назад, воз­никло вдруг перед ним, ожив­шее вновь, как неко­гда жезл про­рока[3], и засло­нило все осталь­ное. И на какой бы изра­зец Скрудж ни гля­нул, на каж­дом тот­час отчет­ливо высту­пала голова Марли — так, словно на глад­кой поверх­но­сти израз­цов не было вовсе ника­ких изоб­ра­же­ний, во зато она обла­дала спо­соб­но­стью вос­со­зда­вать образы из обрыв­ков мыс­лей, бес­по­ря­дочно мель­кав­ших в его мозгу.

— Чепуха! — про­вор­чал Скрудж и при­нялся шагать по ком­нате. Прой­дясь несколько раз из угла в угол, он снова сел на стул и отки­нул голову на спинку. Тут взгляд его слу­чайно упал на коло­коль­чик. Этот ста­рый, дав­ным-давно став­ший ненуж­ным коло­коль­чик был, с какой-то никому неве­до­мой целью, пове­шен когда-то в ком­нате и соеди­нен с одним из поме­ще­ний верх­него этажа. С без­гра­нич­ным изум­ле­нием и чув­ством неизъ­яс­ни­мого страха Скрудж заме­тил вдруг, что коло­коль­чик начи­нает рас­ка­чи­ваться. Сна­чала он рас­ка­чи­вался еде заметно, и звона почти не было слышно, но вскоре он зазво­нил громко, и ему начали вто­рить все коло­коль­чики в доме.

Звон длился, веро­ятно, не больше минуты, но Скруджу эта минута пока­за­лась веч­но­стью. Потом коло­коль­чики смолкли так же вне­запно, как и зазво­нили, — все разом. И тот­час откуда-то снизу донес­лось бря­ца­ние железа — словно в погребе кто-то воло­чил по боч­кам тяже­лую цепь. Невольно Скруджу при­пом­ни­лись рас­сказы о том, что, когда в домах появ­ля­ются при­ви­де­ния, они обычно вла­чат за собой цепи.

Тут дверь погреба рас­пах­ну­лась с таким гро­хо­том, словно выстре­лили из пушки, и звон цепей стал доно­ситься еще явствен­нее. Вот он послы­шался уже на лест­нице и начал при­бли­жаться к квар­тире Скруджа.

— Все равно вздор! — мол­вил Скрудж. — Не верю я в привидения.

Однако он изме­нился в лице, когда уви­дел одно из них прямо перед собой. Без малей­шей задержки при­ви­де­ние про­никло в ком­нату через запер­тую дверь и оста­но­ви­лось перед Скруд­жем. И в ту же секунду пламя, совсем было угас­шее в очаге, вдруг ярко вспых­нуло, словно хотело вос­клик­нуть: «Я узнаю его! Это — Дух Марли!» — и снова померкло.

Да, это было его лицо. Лицо Марли. Да, это был Марли, со своей коси­цей, в своей неиз­мен­ной жилетке, пан­та­ло­нах в обтяжку и сапо­гах. Кисточки на сапо­гах тор­чали, волосы на голове тор­чали, косица тор­чала, полы сюр­тука отто­пы­ри­ва­лись. Длин­ная цепь опо­я­сы­вала его и воло­чи­лась за ним по полу на манер хво­ста. Она была состав­лена (Скрудж отлично ее рас­смот­рел) из клю­чей, вися­чих, зам­ков, копи­лок, доку­мен­тов, гросс­бу­хов и тяже­лых кошель­ков с желез­ными застеж­ками. Тело при­зрака было совер­шенно про­зрачно, и Скрудж, раз­гля­ды­вая его спе­реди, отчет­ливо видел сквозь жилетку две пуго­вицы сзади на сюртуке.

Скруджу не раз при­хо­ди­лось слы­шать, что у Марли нет сердца, но до той минуты он нико­гда этому не верил.

Да он и теперь не мог этому пове­рить, хотя снова и снова свер­лил гла­зами при­зрак и ясно видел, что он стоит перед ним, и отчет­ливо ощу­щал на себе его мерт­вя­щий взгляд. Он раз­гля­дел даже, из какой ткани сшит пла­ток, кото­рым была оку­тана голова и шея при­зрака, и поду­мал, что такого платка он нико­гда не видал у покой­ного Марли. И все же он не хотел верить своим глазам.

— Что это зна­чит? — про­из­нес Скрудж язви­тельно и холодно, как все­гда. — Что вам от меня надобно?

— Очень мно­гое. — Не могло быть ни малей­шего сомне­ния в том, что это голос Марли.

— Кто вы такой?

— Спроси лучше, кем я был?

— Кем же вы были в таком слу­чае? — спро­сил Скрудж, повы­сив голос. — Для при­ви­де­ния вы слиш­ком приве… раз­бор­чивы. — Он хотел ска­зать при­ве­ред­ливы, но побо­ялся, что это будет сма­хи­вать на каламбур.

— При жизни я был твоим ком­па­ньо­ном, Джей­ко­бом Марли.

— Не хотите ли вы… Не можете ли вы при­сесть? — спро­сил Скрудж, с сомне­нием вгля­ды­ва­ясь в духа.

— Могу.

— Так сядьте.

Зада­вая свой вопрос, Скрудж не был уве­рен в том, что такое бес­те­лес­ное суще­ство в состо­я­нии зани­мать кресло, и опа­сался, как бы не воз­никла необ­хо­ди­мость в довольно щекот­ли­вых разъ­яс­не­ниях. Но при­зрак как ни в чем не бывало уселся в кресло по дру­гую сто­рону камина. Каза­лось, это было самое при­выч­ное для него дело.

— Ты не веришь в меня, — заме­тил призрак.

— Нет, не верю, — ска­зал Скрудж.

— Что же, помимо сви­де­тель­ства твоих соб­ствен­ных чувств, могло бы убе­дить тебя в том, что я существую?

— Не знаю.

— Почему же ты не хочешь верить своим гла­зам и ушам?

— Потому что любой пустяк воз­дей­ствует на них, — ска­зал Скрудж. — Чуть что неладно с пище­ва­ре­нием, и им уже нельзя дове­рять. Может быть, вы вовсе не вы, а непе­ре­ва­рен­ный кусок говя­дины, или лиш­няя капля гор­чицы, или лом­тик сыра, или непро­жа­рен­ная кар­то­фе­лина. Может быть, вы яви­лись не из цар­ства духов, а из духовки, почем я знаю!

Скрудж был не очень-то боль­шой ост­ряк по при­роде, а сей­час ему и подавно было не до шуток, однако он пытался ост­рить, чтобы хоть немного раз­ве­ять страх и напра­вить свои мысли на дру­гое, так как, ска­зать по правде, от голоса при­зрака у него кровь стыла в жилах.

Сидеть молча, уста­вясь в эти непо­движ­ные, остек­ле­не­лые глаза, — нет, черт побери, Скрудж чув­ство­вал, что он этой пытки не выне­сет! И кроме всего про­чего, было что-то невы­ра­зимо жут­кое в загроб­ной атмо­сфере, окру­жав­шей при­зрака. Не то, чтоб Скрудж сам не ощу­щал, но он ясно видел, что при­зрак при­нес ее с собой, ибо, хотя тот и сидел совер­шенно непо­движно, волосы, полы его сюр­тука и кисточки на сапо­гах все время шеве­ли­лись, словно на них дышало жаром из какой-то адской огнен­ной печи.

— Видите вы эту зубо­чистку? — спро­сил Скрудж, пере­ходя со страху в наступ­ле­ние и пыта­ясь хотя бы на миг отвра­тить от себя каменно-непо­движ­ный взгляд призрака.

— Вижу, — про­мол­вило привидение.

— Да вы же не смот­рите на нее, — ска­зал Скрудж.

— Не смотрю, но вижу, — был ответ.

— Так вот, — мол­вил Скрудж. — Доста­точно мне ее про­гло­тить, чтобы до конца дней моих меня пре­сле­до­вали злые духи, создан­ные моим же вооб­ра­же­нием. Сло­вом, все это вздор! Вздор и вздор!

При этих сло­вах при­зрак испу­стил вдруг такой страш­ный вопль и при­нялся так неистово и жутко гре­меть цепями, что Скрудж вце­пился в стул, боясь сва­литься без чувств. Но и это было еще ничто по срав­не­нию с тем ужа­сом, кото­рый объял его, когда при­зрак вдруг раз­мо­тал свой голов­ной пла­ток (можно было поду­мать, что ему стало жарко!) и у него отва­ли­лась челюсть.

Зало­мив руки, Скрудж упал на колени.

— Пощади! — взмо­лился он. — Ужас­ное виде­ние, зачем ты муча­ешь меня!

— Сует­ный ум! — отве­чал при­зрак. — Веришь ты теперь в меня или нет?

— Верю, — вос­клик­нул Скрудж. — Как уж тут не верить! Но зачем вы, духи, блуж­да­ете по земле, и зачем ты явился мне?

— Душа, заклю­чен­ная в каж­дом чело­веке, — воз­ра­зил при­зрак, — должна общаться с людьми и, повсюду сле­дуя за ними, соучаст­во­вать в их судьбе. А тот, кто не испол­нил этого при жизни, обре­чен мыкаться после смерти. Он осуж­ден коле­сить по свету и — о, горе мне! — взи­рать на радо­сти и горе­сти люд­ские, раз­де­лить кото­рые он уже не вла­стен, а когда-то мог бы — себе и дру­гим на радость.

И тут из груди при­зрака снова исторгся вопль, и он опять загре­мел цепями и стал ломать свои бес­те­лес­ные руки.

— Ты в цепях? — про­ле­пе­тал Скрудж, дрожа. — Скажи мне — почему?

— Я ношу цепь, кото­рую сам ско­вал себе при жизни, — отве­чал при­зрак. — Я ковал ее звено за зве­ном и ярд за ярдом. Я опо­я­сался ею по доб­рой воле и по доб­рой воле ее ношу. Разве вид этой цепи не зна­ком тебе?

Скруджа все силь­нее про­би­рала дрожь.

— Быть может, — про­дол­жал при­зрак, — тебе хочется узнать вес и длину цепи, кото­рую тас­ка­ешь ты сам? В некий сочель­ник семь лет назад она была ничуть не короче этой и весила не меньше. А ты ведь немало потру­дился над нею с той поры. Теперь это надеж­ная, уве­си­стая цепь!

Скрудж гля­нул себе под ноги, ожи­дая уви­деть обви­вав­шую их желез­ную цепь ярдов сто дли­ной, но ничего не увидел.

— Джей­коб! — взмо­лился он. — Джей­коб Марли, ста­рина! Пого­во­рим о чем-нибудь дру­гом! Утешь, успо­кой меня, Джейкоб!

— Я не при­ношу уте­ше­ния, Эби­ни­зер Скрудж! — отве­чал при­зрак. — Оно исхо­дит из иных сфер. Дру­гие вест­ники при­но­сят его и людям дру­гого сорта. И открыть тебе все то, что мне бы хоте­лось, я тоже не могу. Очень немно­гое доз­во­лено мне. Я не смею отды­хать, не смею мед­лить, не смею оста­нав­ли­ваться нигде. При жизни мой дух нико­гда не уле­тал за тес­ные пре­делы нашей кон­торы — слы­шишь ли ты меня! — нико­гда не блуж­дал за сте­нами этой норы — нашей меняль­ной лавки, — и годы дол­гих, изну­ри­тель­ных стран­ствий ждут меня теперь.

Скрудж, когда на него напа­дало раз­ду­мье, имел при­вычку засо­вы­вать руки в кар­маны пан­та­лон. Раз­мыш­ляя над сло­вами при­зрака, он и сей­час маши­нально сунул руки в кар­маны, не вста­вая с колен и не поды­мая глаз.

— Ты, должно быть, стран­ству­ешь не спеша, Джей­коб, — почти­тельно и сми­ренно, хотя и дело­вито заме­тил Скрудж.

— Не спеша! — фырк­нул призрак.

— Семь лет как ты мерт­вец, — раз­мыш­лял Скрудж. — И все время в пути!

— Все время, — повто­рил при­зрак. — И ни минуты отдыха, ни минуты покоя. Непре­стан­ные угры­зе­ния совести.

— И быстро ты пере­дви­га­ешься? — поин­те­ре­со­вался Скрудж.

— На кры­льях ветра, — отве­чал призрак.

— За семь лет ты дол­жен был покрыть поря­доч­ное рас­сто­я­ние, — ска­зал Скрудж.

Услы­хав эти слова, при­зрак снова испу­стил ужа­са­ю­щий вопль и так неистово загре­мел цепями, тре­вожа мерт­вое без­мол­вие ночи, что посто­вой полис­мен имел бы пол­ное осно­ва­ние при­влечь его к ответ­ствен­но­сти за нару­ше­ние обще­ствен­ной тишины и порядка.

— О раб своих поро­ков и стра­стей! — вскри­чало при­ви­де­ние. — Не знать того, что сто­ле­тия неустан­ного труда душ бес­смерт­ных должны кануть в веч­ность, прежде чем осу­ще­ствится все добро, кото­рому над­ле­жит вос­тор­же­ство­вать на земле! Не знать того, что каж­дая хри­сти­ан­ская душа, творя добро, пусть на самом скром­ном поприще, най­дет свою зем­ную жизнь слиш­ком быст­ро­теч­ной для без­гра­нич­ных воз­мож­но­стей добра! Не знать того, что даже веками рас­ка­я­ния нельзя воз­ме­стить упу­щен­ную на земле воз­мож­ность сотво­рить доб­рое дело. А я не знал! Не знал!

— Но ты же все­гда хорошо вел свои дела, Джей­коб, — про­бор­мо­тал Скрудж, кото­рый уже начал при­ме­нять его слова к себе.

— Дела! — вскри­чал при­зрак, снова зала­мы­вая руки. — Забота о ближ­нем — вот что должно было стать моим делом. Обще­ствен­ное благо — вот к чему я дол­жен был стре­миться. Мило­сер­дие, состра­да­ние, щед­рость, вот на что дол­жен был я напра­вить свою дея­тель­ность. А заня­тия ком­мер­цией — это лишь капля воды в без­бреж­ном оке­ане пред­на­чер­тан­ных нам дел.

И при­зрак потряс цепью, словно в ней-то и кры­лась при­чина всех его бес­плод­ных сожа­ле­ний, а затем грох­нул ею об пол.

— В эти дни, когда год уже на исходе, я стра­даю осо­бенно сильно, — про­мол­вило при­ви­де­ние. — О, почему, про­ходя в толпе ближ­них своих, я опус­кал глаза долу и ни разу не под­нял их к той бла­го­сло­вен­ной звезде, кото­рая напра­вила стопы волх­вов к убо­гому крову. Ведь сия­ние ее могло бы ука­зать и мне путь к хижине бедняка.

У Скруджа уже зуб на зуб не попа­дал — он был чрез­вы­чайно напу­ган тем, что при­зрак все больше и больше при­хо­дит в волнение.

— Внемли мне! — вскри­чал при­зрак. — Мое время истекает.

— Я внемлю, — ска­зал Скрудж, — но пожа­лей меня. Джей­коб, не изъ­яс­няйся так воз­вы­шенно. Прошу тебя, говори попроще!

— Как слу­чи­лось, что я пред­стал пред тобой, в облике, доступ­ном тво­ему зре­нию, — я тебе не открою. Незри­мый, я сидел возле тебя день за днем.

Откры­тие было не из при­ят­ных. Скруджа опять затрясло как в лихо­радке, и он отер высту­пав­ший на лбу холод­ный пот.

— И, поверь мне, это была не лег­кая часть моего искуса, — про­дол­жал при­зрак. — И я при­был сюда этой ночью, дабы воз­ве­стить тебе, что для тебя еще не все поте­ряно. Ты еще можешь избе­жать моей уча­сти, Эби­ни­зер, ибо я похло­по­тал за тебя.

— Ты все­гда был мне дру­гом, — ска­зал Скрудж. — Бла­го­дарю тебя.

— Тебя посе­тят, — про­дол­жал при­зрак, — еще три Духа.

Теперь и у Скруджа отвисла челюсть.

— Уж не об этом ли ты похло­по­тал, Джей­коб, не в этом ли моя надежда? — спро­сил он упав­шим голосом.

— В этом.

— Тогда… тогда, может, лучше не надо, — ска­зал Скрудж.

— Если эти Духи не явятся тебе, ты пой­дешь по моим сто­пам, — ска­зал при­зрак. — Итак, ожи­дай пер­вого Духа зав­тра, как только про­бьет Час Пополуночи.

— А не могут ли они прийти все сразу, Джей­коб? — робко спро­сил Скрудж. — Чтобы уж поско­рее с этим покончить?

— Ожи­дай вто­рого на сле­ду­ю­щую ночь в тот же час. Ожи­дай тре­тьего — на тре­тьи сутки в пол­ночь, с послед­нем уда­ром часов. А со мной тебе уже не суж­дено больше встре­титься. Но смотри, для сво­его же блага запомни твердо все, что про­изо­шло с тобой сегодня.

Про­мол­вив это, дух Марли взял со стола свой пла­ток и снова обмо­тал им голову. Скрудж дога­дался об этом, услы­хав, как лязг­нули зубы при­зрака, когда под­тя­ну­тая плат­ком челюсть стала на место. Тут он осме­лился под­нять глаза и уви­дел, что его поту­сто­рон­ний при­ше­лец стоит перед ним, вытя­нув­шись во весь рост и пере­ки­нув цепь через руку на манер шлейфа. При­зрак начал пятиться к окну, и одно­вре­менно с этим рама окна стала поти­хоньку поды­маться. С каж­дым его шагом она поды­ма­лась все выше и выше, и когда он достиг окна, оно уже было открыто.

При­зрак пома­нил Скруджа к себе, и тот пови­но­вался. Когда между ними оста­ва­лось не более двух шагов, при­зрак предо­сте­ре­га­юще под­нял руку. Скрудж остановился.

Он оста­но­вился не столько из покор­но­сти, сколько от изум­ле­ния и страха. Ибо как только рука при­зрака под­ня­лась вверх, до Скруджа донес­лись какие-то неяс­ные звуки: смут­ные и бес­связ­ные, но невы­ра­зимо жалоб­ные при­чи­та­ния и стоны, тяж­кие вздохи рас­ка­я­ния и горь­ких сожа­ле­ний. При­зрак при­слу­ши­вался к ним с минуту, а затем при­со­еди­нил свой голос к жалоб­ному хору и, вос­па­рив над зем­лей, рас­таял во мраке мороз­ной ночи за окном.

Любо­пыт­ство пере­си­лило страх, и Скрудж тоже при­бли­зился к окну и выгля­нул наружу.

Он уви­дел сонмы при­ви­де­ний. С жалоб­ными воп­лями и сте­на­ни­ями они бес­по­койно носи­лись по воз­духу туда и сюда, и все, подобно духу Марли, были в цепях. Не было ни еди­ного при­зрака, не отя­го­щен­ного цепью, но неко­то­рых (как видно, чле­нов неко­его дур­ного пра­ви­тель­ства) ско­вы­вала одна цепь. Мно­гих Скрудж хорошо знал при жизни, а с одним пожи­лым при­зра­ком в белой жилетке был когда-то даже на корот­кой ноге. Этот при­зрак, к щико­лотке кото­рого был при­ко­ван несго­ра­е­мый шкаф чудо­вищ­ных раз­ме­ров, жалобно сето­вал на то, что лишен воз­мож­но­сти помочь бед­ной жен­щине, сидев­шей с мла­ден­цем на руках на сту­пень­ках крыльца. Да и всем этим духам явно хоте­лось вме­шаться в дела смерт­ных и при­не­сти добро, но они уже утра­тили эту воз­мож­ность навеки, и именно это и было при­чи­ной их терзаний.

Туман ли погло­тил при­зраки, или они сами пре­вра­ти­лись в туман — Скрудж так и не понял. Только они рас­та­яли сразу, как и их при­зрач­ные голоса, и опять ночь была как ночь, и все стало совсем как прежде, когда он воз­вра­щался к себе домой.

Скрудж затво­рил окно и обсле­до­вал дверь, через кото­рую про­ник к нему при­зрак Марли. Она была по-преж­нему заперта на два обо­рота ключа, — ведь он сам ее запер, — и все засовы были в порядке. Скрудж хотел было ска­зать «чепуха!», но осекся на пер­вом же слоге. И то ли от уста­ло­сти и пере­жи­тых вол­не­ний, то ли от раз­го­вора с при­зра­ком, кото­рый навеял на него тоску, а быть может и от сопри­кос­но­ве­ния с Поту­сто­рон­ним Миром или, нако­нец, про­сто от того, что час был позд­ний, но только Скрудж вдруг почув­ство­вал, что его нестер­пимо кло­нит ко сну. Не раз­де­ва­ясь, он пова­лился на постель и тот­час заснул как убитый.

Строфа вторая. Первый из трех Духов

Когда Скрудж проснулся, было так темно, что, выгля­нув из-за полога, он едва мог отли­чить про­зрач­ное стекло окна от непро­ни­ца­емо чер­ных стен ком­наты. Он зорко вгля­ды­вался во мрак — зре­ние у него было острое, как у хорька, — и в это мгно­ве­ние часы на сосед­ней коло­кольне про­били четыре чет­верти. Скрудж прислушался.

К его изум­ле­нию часы гулко про­били шесть уда­ров, затем семь, восемь… — и смолкли только на две­на­дца­том ударе. Пол­ночь! А он лег спать в тре­тьем часу ночи! Часы били непра­вильно. Верно, в меха­низм попала сосулька. Полночь!

Скрудж нажал пру­жинку сво­его хро­но­метра, дабы испра­вить скан­даль­ную ошибку цер­ков­ных часов. Хро­но­метр быстро и четко отзво­нил две­на­дцать раз.

— Что такое? Быть того не может! — про­из­нес Скрудж. — Выхо­дит, я про­спал чуть ли не целые сутки! А может, что-нибудь слу­чи­лось с солн­цем и сей­час не пол­ночь, а полдень?

Эта мысль все­лила в него такую тре­вогу, что он вылез из постели и ощу­пью добрался до окна. Стекло заин­де­вело. Чтобы хоть что-нибудь уви­деть, при­шлось про­те­реть его рука­вом, но и после этого почти ничего уви­деть не уда­лось. Тем не менее Скрудж уста­но­вил, что на дворе все такой же густой туман и такой же лютый мороз и очень тихо и без­людно — ника­кой сума­тохи, ника­кого пере­по­лоха, кото­рые неми­ну­емо должны были воз­ник­нуть, если бы ночь про­гнала в неуроч­ное время белый день и воца­ри­лась на земле. Это было уже боль­шим облег­че­нием для Скруджа, так как иначе все его век­селя сто­или бы не больше, чем аме­ри­кан­ские цен­ные бумаги, ибо, если бы на земле не суще­ство­вало больше такого поня­тия, как день, то и фор­мула: «…спу­стя три дня по полу­че­нии сего вам над­ле­жит упла­тить мистеру Эби­ни­зеру Скруджу или его при­казу…», не имела бы ровно ника­кого смысла.

Скрудж снова улегся в постель и стал думать, думать, думать и ни до чего доду­маться не мог. И чем больше он думал, тем больше ему ста­но­ви­лось не по себе, а чем больше он ста­рался не думать, тем неот­вяз­ней думал.

При­зрак Марли нару­шил его покой. Вся­кий раз, как он, по зре­лом раз­мыш­ле­нии, решал, что все это ему про­сто при­сни­лось, его мысль, словно рас­тя­ну­тая до отказа и тут же отпу­щен­ная пру­жина, снова воз­вра­ща­лась в исход­ное состо­я­ние, и вопрос: «Сон это или явь?» — снова вста­вал перед ним и тре­бо­вал разрешения.

Раз­мыш­ляя так, Скрудж про­ле­жал в постели до тех пор, пока цер­ков­ные часы не отзво­нили еще три чет­верти, и тут вне­запно ему вспом­ни­лось пред­ска­за­ние при­зрака — когда часы про­бьют час, к нему явится езде один посе­ти­тель. Скрудж решил бодр­ство­вать, пока не про­бьет уроч­ный час, а при­ни­мая во вни­ма­ние, что заснуть сей­час ему было не легче, чем воз­не­стись живым на небо, это реше­ние можно назвать довольно мудрым.

Послед­ние чет­верть часа тяну­лись так томи­тельно долго, что Скрудж начал уже сомне­ваться, не про­пу­стил ли он, задре­мав, бой часов. Но вот до его насто­ро­жен­ного слуха доле­тел пер­вый удар.

— Динь-дон!

— Чет­верть пер­вого, — при­нялся отсчи­ты­вать Скрудж.

— Динь-дон!

— Поло­вина пер­вого! — ска­зал Скрудж.

— Динь-дон!

— Без чет­верти час, — ска­зал Скрудж.

— Динь-дон!

— Час ночи! — вос­клик­нул Скрудж, тор­же­ствуя. — И все! И никого нет!

Он про­из­нес это прежде, чем услы­шал удар коло­кола. И тут же он про­зву­чал: густой, гул­кий, зауныв­ный звон — ЧАС. В то же мгно­ве­ние вспышка света оза­рила ком­нату, и чья-то неви­ди­мая рука отки­нула полог кровати.

Да, повто­ряю, чья-то рука отки­нула полог его кро­вати и при­том не за спи­ной у него и не в ногах, а прямо перед его гла­зами. Итак, полог кро­вати был отбро­шен, в Скрудж, при­вско­чив на постели, очу­тился лицом к лицу с таин­ствен­ным при­шель­цем, рука кото­рого отдер­нула полог. Да, они ока­за­лись совсем рядом, вот как мы с вами, ведь я мыс­ленно стою у вас за пле­чом, мой читатель.

Скрудж уви­дел перед собой очень стран­ное суще­ство, похо­жее на ребенка, но еще более на ста­ричка, види­мого словно в какую-то сверхъ­есте­ствен­ную под­зор­ную трубу, кото­рая отда­ляла его на такое рас­сто­я­ние, что он умень­шился до раз­ме­ров ребенка. Его длин­ные рас­сы­пав­ши­еся по пле­чам волосы были белы, как волосы старца, однако на лице не видно было ни мор­щинки и на щеках играл неж­ный румя­нец. Руки у него были очень длин­ные и муску­ли­стые, а кисти рук про­из­во­дили впе­чат­ле­ние недю­жин­ной силы. Ноги — обна­жен­ные так же, как и руки, — пора­жали изя­ще­ством формы. Обла­чено это суще­ство было в бело­снеж­ную тунику, под­по­я­сан­ную дивно свер­ка­ю­щим куша­ком, и дер­жало в руке зеле­ную ветку ост­ро­ли­ста, а подол его оде­я­ния, в стран­ном несо­от­вет­ствии с этой свя­точ­ной эмбле­мой зимы, был укра­шен живыми цве­тами. Но что было уди­ви­тель­нее всего, так это яркая струя света, кото­рая била у него из макушки вверх и осве­щала всю его фигуру. Это, должно быть, и явля­лось при­чи­ной того, что под мыш­кой При­зрак дер­жал гасилку в виде кол­пака, слу­жив­шую ему, по-види­мому, голов­ным убо­ром в тех слу­чаях, когда он не был рас­по­ло­жен самоосвещаться.

Впро­чем, как заме­тил Скрудж, еще при­сталь­ней вгля­дев­шись в сво­его гостя, не это было наи­бо­лее уди­ви­тель­ной его осо­бен­но­стью. Ибо, подобно тому как пояс его свер­кал и пере­ли­вался огонь­ками, кото­рые вспы­хи­вали и поту­хали то в одном месте, то в дру­гом, так и вся его фигура как бы пере­ли­ва­лась, теряя то тут, то там отчет­ли­вость очер­та­ний, и При­зрак ста­но­вился то одно­ру­ким, то одно­но­гим, то вдруг обрас­тал два­дца­тью ногами зараз, но лишался головы, то при­об­ре­тал нор­маль­ную пару ног, но терял все конеч­но­сти вме­сте с туло­ви­щем и оста­ва­лась одна голова. При этом, как только какая-нибудь часть его тела рас­тво­ря­лась в непро­ни­ца­е­мом мраке, каза­лось, что она про­па­дала совер­шенно бес­следно. И не чудо ли, что в сле­ду­ю­щую секунду недо­ста­ю­щая часть тела была на месте, и При­ви­де­ние как ни в чем не бывало при­об­ре­тало свой преж­ний вид.

— Кто вы, сэр? — спро­сил Скрудж. — Не тот ли вы Дух, появ­ле­ние кото­рого было мне предсказано?

— Да, это я.

Голос Духа зву­чал мягко, даже нежно, и так тихо, словно доле­тал откуда-то изда­лека, хотя Дух стоял рядом.

— Кто вы или что вы такое? — спро­сил Скрудж.

— Я — Свя­точ­ный Дух Про­шлых Лет.

— Каких про­шлых? Очень дав­них? — осве­до­мился Скрудж, при­гля­ды­ва­ясь к этому карлику.

— Нет, на твоей памяти.

Скруджу вдруг нестер­пимо захо­те­лось, чтобы Дух надел свой голов­ной убор. Почему воз­никло у него такое жела­ние, Скрудж, веро­ятно, и сам не смог бы объ­яс­нить, если бы это потре­бо­ва­лось, но так или иначе он попро­сил При­ви­де­ние надеть колпак.

— Как! — вскри­чал Дух. — Ты хочешь сво­ими нечи­стыми руками пога­сить бла­гой свет, кото­рый я излу­чаю? Тебе мало того, что ты — один из тех, чьи пагуб­ные стра­сти создали эту гасилку и выну­дили меня год за годом носить ее, надви­нув на самые глаза!

Скрудж как можно почти­тель­нее заве­рил Духа, что он не имел ни малей­шего наме­ре­ния его оби­деть и, насколько ему известно, нико­гда и ни при каких обсто­я­тель­ствах не мог при­нуж­дать его к ноше­нию кол­пака. Затем он поз­во­лил себе осве­до­миться, что при­вело Духа к нему.

— Забота о твоем благе, — ответ­ство­вал Дух.

Скрудж ска­зал, что очень ему обя­зан, а сам поду­мал, что не мешали бы ему лучше спать по ночам, — вот это было бы благо. Как видно, Дух услы­шал его мысли, так как тот­час сказал:

— О твоем спа­се­нии, в таком слу­чае. Бере­гись! С этими сло­вами он про­тя­нул к Скруджу свою силь­ную руку и легко взял его за локоть.

— Встань! И сле­дуй за мной!

Скрудж хотел было ска­зать, что час позд­ний и погода не рас­по­ла­гает к про­гул­кам, что в постели тепло, а на дворе холо­дище — много ниже нуля, что он одет очень легко — халат, кол­пак и ноч­ные туфли, — а у него и без того уже насморк… но руке, кото­рая так нежно, почти как жен­ская, сжи­мала его локоть, нельзя было про­ти­виться. Скрудж встал с постели. Однако заме­тив, что Дух направ­ля­ется к окну, он в испуге уце­пился за его одеяние.

— Я про­стой смерт­ный, — взмо­лился Скрудж, — я могу упасть.

— Дай мне кос­нуться твоей груди, — ска­зал Дух, кладя руку ему на сердце. — Это под­дер­жит тебя, и ты пре­одо­ле­ешь и не такие препятствия.

С этими сло­вами он про­шел сквозь стену, увле­кая за собой Скруджа, и они очу­ти­лись на пустын­ной про­се­лоч­ной дороге, по обеим сто­ро­нам кото­рой рас­сти­ла­лись поля. Город скрылся из глаз. Он исчез бес­следно, а вме­сте с ним рас­се­я­лись и мрак и туман. — Был холод­ный, ясный, зим­ний день, и снег усти­лал землю.

— Боже мило­сти­вый! — вос­клик­нул Скрудж, всплес­нув руками и ози­ра­ясь по сто­ро­нам. — Я здесь рос! Я бегал здесь мальчишкой!

Дух обра­тил к Скруджу крот­кий взгляд. Его лег­кое при­кос­но­ве­ние, сколь ни было оно мимо­летно и неве­сомо, раз­бу­дило какие-то чув­ства в груди ста­рого Скруджа. Ему чуди­лось, что на него пове­яло тыся­чью запа­хов, и каж­дый запах будил тысячи вос­по­ми­на­ний о дав­ным-давно забы­тых думах, стрем­ле­ниях, радо­стях, надеждах.

— Твои губы дро­жат, — ска­зал Дух. — А что это катится у тебя по щеке?

Скрудж сры­ва­ю­щимся голо­сом, — вещь для него совсем необыч­ная, — про­бор­мо­тал, что это так, пустяки, и попро­сил Духа вести его дальше.

— Узна­ешь ли ты эту дорогу? — спро­сил Дух.

— Узнаю ли я? — с жаром вос­клик­нул Скрудж. — Да я бы про­шел по ней с закры­тыми глазами.

— Не странно ли, что столько лет ты не вспо­ми­нал о ней! — заме­тил Дух. — Идем дальше.

Они пошли по дороге, где Скруджу был зна­ком каж­дый при­до­рож­ный столб, каж­дое дерево. Нако­нец вдали пока­зался неболь­шой горо­док с цер­ко­вью, рыноч­ной пло­ща­дью и мостом над при­хот­ливо изви­ва­ю­щейся реч­кой. Навстречу стали попа­даться маль­чишки вер­хом на тру­сив­ших рыс­цой кос­ма­тых лоша­ден­ках или в тележ­ках и дву­кол­ках, кото­рыми пра­вили фер­меры. Все ребя­тишки задорно пере­кли­ка­лись друг с дру­гом, и над про­сто­ром полей стоял такой весе­лый гомон, что мороз­ный воз­дух, каза­лось, дро­жал от смеха, раду­ясь их веселью.

— Все это лишь тени тех, кто жил когда-то, — ска­зал Дух. — И они не подо­зре­вают о нашем присутствии.

Весе­лые пут­ники были уже совсем близко, и по мере того как они при­бли­жа­лись, Скрудж узна­вал их всех, одного за дру­гим, и назы­вал по име­нам. Почему он был так без­мерно счаст­лив при виде их? Что блес­нуло в его холод­ных гла­зах и почему сердце так запры­гало у него в груди, когда ребя­тишки порав­ня­лись с ним? Почему душа его испол­ни­лась уми­ле­ния, когда он услы­шал, как, рас­ста­ва­ясь на пере­крест­ках и разъ­ез­жа­ясь по домам, они желают друг другу весе­лых свя­ток? Что Скруджу до весе­лых свя­ток? Да про­пади они про­па­дом! Был ли ему от них какой-нибудь прок?

— А школа еще не совсем опу­стела, — ска­зал Дух. — Какой-то бед­ный маль­чик, поза­бы­тый всеми, остался там один-одинешенек.

Скрудж отве­чал, что он это знает, и всхлипнул.

Они свер­нули с про­ез­жей дороги на памят­ную Скруджу тро­пинку и вскоре подо­шли к крас­ному кир­пич­ному зда­нию, с увен­чан­ной флю­ге­ром неболь­шой круг­лой башен­кой, внутри кото­рой висел коло­кол. Зда­ние было довольно боль­шое, но нахо­ди­лось в состо­я­нии пол­ного упадка. Рас­по­ло­жен­ные во дворе обшир­ные службы, каза­лось, пусто­вали без вся­кой пользы. На сте­нах их от сыро­сти про­сту­пила пле­сень, стекла в окнах были выбиты, а двери сгнили. В конюш­нях рылись и кудах­тали куры, карет­ный сарай и навесы зарас­тали сор­ной тра­вой. Такое же запу­сте­ние царило и в доме.

Скрудж и его спут­ник всту­пили в мрач­ную при­хо­жую; и, загля­ды­вая то в одну, то в дру­гую рас­тво­рен­ную дверь, они уви­дели огром­ные холод­ные и почти пустые комнаты.

В доме было сыро, как в склепе, и пахло зем­лей, и что-то гово­рило вам, что здесь очень часто встают при све­чах и очень редко едят досыта.

Они напра­ви­лись к двери в глу­бине при­хо­жей. Дух впе­реди, Скрудж — за ним. Она рас­пах­ну­лась, как только они при­бли­зи­лись к ней, и их гла­зам пред­стала длин­ная ком­ната с уныло голыми сте­нами, казав­ша­яся еще более уны­лой оттого, что в ней рядами сто­яли про­стые некра­ше­ные парты. За одной из этих парт они уви­дели оди­но­кую фигурку маль­чика, читав­шего книгу при скуд­ном огоньке камина, и Скрудж тоже при­сел за парту и запла­кал, узнав в этом бед­ном, всеми забы­том ребенке самого себя, каким он был когда-то. Все здесь: писк и возня мышей за дере­вян­ными пане­лями, и доно­сив­ше­еся откуда-то из недр дома эхо и звук капели из отта­яв­шего желоба на сумрач­ном дворе, и вздохи ветра в без­ли­стых сучьях оди­но­кого тополя, и скрип двери пустого амбара, рас­ка­чи­ва­ю­щейся на ржа­вых пет­лях, и потрес­ки­ва­ние дров в камине — все нахо­дило отклик в смяг­чив­шемся сердце Скруджа и давало выход слезам.

Дух тро­нул его за плечо и ука­зал на его двой­ника — погру­жен­ного в чте­ние ребенка. Вне­запно за окном появился чело­век в чуже­зем­ном оде­я­нии, с топо­ром, заткну­тым за пояс. Он стоял перед ними как живой, держа в поводу осла, навью­чен­ного дровами.

— Да это же Али Баба! — не помня себя от вос­торга, вскри­чал Скрудж. — Это мой доро­гой, ста­рый, чест­ный Али Баба! Да, да, я знаю! Как-то раз на Свят­ках, когда этот забро­шен­ный ребе­нок остался здесь один, поза­бы­тый всеми, Али Баба явился ему. Да, да, вза­правду явился, вот как сей­час! Ах, бед­ный маль­чик! А вот и Вален­тин и его лес­ной брат Орсон[4] — вот они, вот! А этот, как его, ну тот, кого поло­жили, пока он спал, в испод­нем у ворот Дамаска, — разве вы не видите его? А вон конюх сул­тана, кото­рого джины пере­вер­нули вверх ногами! Вон он — стоит на голове! Поде­лом ему! Я очень рад. Как посмел он жениться на принцессе!

То-то были бы пора­жены все ком­мер­санты Лон­дон­ского Сити, с кото­рыми Скрудж вел дела, если бы они могли видеть его счаст­ли­вое, вос­тор­жен­ное лицо и слы­шать, как он со всей при­су­щей ему серьез­но­стью несет такой вздор да еще не то пла­чет, не то сме­ется самым дико­вин­ным образом!

— А вот и попу­гай! — вос­кли­цал Скрудж. — Сам зеле­ный, хво­стик жел­тый, и на макушке хохо­лок, похо­жий на пучок салата! Вот он! «Бед­ный Робин Крузо, — ска­зал он сво­ему хозя­ину, когда тот воз­вра­тился домой, про­плыв вокруг ост­рова. — Бед­ный Робин Крузо! Где ты был, Робин Крузо?» Робин­зон думал, что это ему при­гре­зи­лось, только ничуть не бывало — это гово­рил попу­гай, вы же зна­ете. А вон и Пят­ница — мчится со всех ног к бухте! Ну же! ну! Ско­рей! — И тут же, с вне­зап­но­стью, столь несвой­ствен­ной его харак­теру, Скрудж, глядя на самого себя в ребя­чьем воз­расте, вдруг пре­ис­пол­нился жало­сти и, повто­ряя: — Бед­ный, бед­ный маль­чу­ган! — снова запла­кал. — Как бы я хотел… — про­бор­мо­тал он затем, ути­рая глаза рука­вом, и сунул руку в кар­ман. Потом, огля­дев­шись по сто­ро­нам, доба­вил: — Нет, теперь уж поздно.

— А чего бы ты хотел? — спро­сил его Дух.

— Да ничего, — отве­чал Скрудж. — Ничего. Вчера вече­ром какой-то маль­чу­ган запел свя­точ­ную песню у моих две­рей. Мне бы хоте­лось дать ему что-нибудь, вот и все.

Дух задум­чиво улыб­нулся и, взмах­нув рукой, сказал:

— Погля­дим на дру­гое Рождество.

При этих сло­вах Скрудж-ребе­нок словно бы под­рос на гла­зах, а ком­ната, в кото­рой они нахо­ди­лись, стала еще тем­нее и гряз­нее. Теперь видно было, что панели в ней рас­сох­лись, окон­ные рамы рас­трес­ка­лись, от потолка отва­ли­лись куски шту­ка­турки, обна­жив дранку. Но когда и как это про­изо­шло, Скрудж знал не больше, чем мы с вами. Он знал только, что так и должно быть, что именно так все и было. И снова он нахо­дился здесь совсем один, в то время как все дру­гие маль­чики отпра­ви­лись домой встре­чать весе­лый праздник.

Но теперь он уже не сидел за книж­кой, а в уны­нии шагал из угла в угол.

Тут Скрудж взгля­нул на Духа и, грустно пока­чав голо­вой, устре­мил в тре­вож­ном ожи­да­нии взгляд на дверь.

Дверь рас­пах­ну­лась, и малень­кая девочка, несколь­кими годами моложе маль­чика, вбе­жала в ком­нату. Кинув­шись к маль­чику на шею, она при­ня­лась цело­вать его, назы­вая своим доро­гим братцем.

— Я при­е­хала за тобой, доро­гой бра­тец! — гово­рила малютка, всплес­ки­вая тонень­кими ручон­ками, вос­тор­женно хло­пая в ладоши и пере­ги­ба­ясь чуть не попо­лам от радост­ного смеха. — Ты поедешь со мной домой! Домой! Домой!

— Домой, малютка Фэн? — пере­спро­сил мальчик.

— Ну, да! — вос­клик­нуло дитя, сияя от сча­стья. — Домой! Совсем! Навсе­гда! Отец стал такой доб­рый, совсем не такой, как прежде, и дома теперь как в раю. Вчера вече­ром, когда я ложи­лась спать, он вдруг заго­во­рил со мной так лас­ково, что я не побо­я­лась, — взяла и попро­сила его еще раз, чтобы он раз­ре­шил тебе вер­нуться домой. И вдруг он ска­зал: «Да, пус­кай при­е­дет», и послал меня за тобой. И теперь ты будешь насто­я­щим взрос­лым муж­чи­ной, — про­дол­жала малютка, глядя на маль­чика широко рас­кры­тыми гла­зами, — и нико­гда больше не вер­нешься сюда. Мы про­ве­дем вме­сте все Святки, и как же мы будем веселиться!

— Ты стала совсем взрос­лой, моя малень­кая Фэн! — вос­клик­нул мальчик.

Девочка снова засме­я­лась, захло­пала в ладоши и хотела погла­дить маль­чика по голове, но не дотя­ну­лась и, зали­ва­ясь сме­хом, встала на цыпочки и обхва­тила его за шею. Затем, испол­нен­ная дет­ского нетер­пе­ния, потя­нула его к две­рям, и он с охо­той после­до­вал за ней.

Тут чей-то гроз­ный голос закри­чал гулко на всю прихожую:

— Тащите вниз сун­ду­чок уче­ника Скруджа! — И сам школь­ный учи­тель соб­ствен­ной пер­со­ной появился в при­хо­жей. Он оки­нул уче­ника Скруджа сви­репо-снис­хо­ди­тель­ным взгля­дом и пожал ему руку, чем поверг его в состо­я­ние пол­ной рас­те­рян­но­сти, а затем повел обоих детей в парад­ную гости­ную, больше похо­жую на обле­де­нев­ший коло­дец. Здесь, залу­бе­нев от холода, висели на сте­нах гео­гра­фи­че­ские карты, а на окнах сто­яли зем­ной и небес­ный гло­бусы. Достав гра­фин необык­но­венно лег­кого вина и кусок необык­но­венно тяже­лого пирога, он пред­ло­жил детям пола­ко­миться этими дели­ка­те­сами, а тощему слуге велел выне­сти поч­та­льону ста­кан­чик «того самого», на что он отве­чал, что он бла­го­да­рит хозя­ина, но если «то самое», чем его уже раз пот­че­вали, то лучше не надо. Тем вре­ме­нем сун­ду­чок юного Скруджа был водру­жен на крышу поч­то­вой кареты, и дети, не меш­кая ни секунды, рас­про­ща­лись с учи­те­лем, усе­лись в эки­паж и весело пока­тили со двора. Быстро замель­кали спицы колес, сби­вая снег с тем­ной листвы веч­но­зе­ле­ных растений.

— Хруп­кое созда­ние! — ска­зал Дух. — Каза­лось, самое лег­кое дуно­ве­ние ветерка может ее погу­бить. Но у нее было боль­шое сердце.

— О да! — вскри­чал Скрудж. — Ты прав, Дух, и не мне это отри­цать, Боже упаси!

— Она умерла уже замуж­ней жен­щи­ной, — ска­зал Дух. — И пом­нится, после нее оста­лись дети.

— Один сын, — попра­вил Скрудж.

— Верно, — ска­зал Дух. — Твой пле­мян­ник. Скруджу стало как будто не по себе, и он буркнул:

— Да.

Всего секунду назад они поки­нули школу, и вот уже сто­яли на люд­ной улице, а мимо них сно­вали тени про­хо­жих, и тени пово­зок и карет катили мимо, про­кла­ды­вая себе дорогу в толпе. Сло­вом, они очу­ти­лись в самой гуще шум­ной город­ской тол­чеи. Празд­нично раз­уб­ран­ные вит­рины мага­зи­нов не остав­ляли сомне­ния в том, что снова насту­пили Святки. Но на этот раз был уже вечер, и на ули­цах горели фонари.

Дух оста­но­вился у две­рей какой-то лавки и спро­сил Скруджа, узнает ли он это здание.

— Еще бы! — вос­клик­нул Скрудж. — Ведь меня когда-то отдали сюда в обучение!

Они всту­пили внутрь. При виде ста­рого джентль­мена в парике, вос­се­дав­шего за такой высо­кой кон­тор­кой, что, будь она еще хоть на два дюйма выше, голова у него упер­лась бы в пото­лок, Скрудж в неопи­су­е­мом вол­не­нии воскликнул:

— Гос­поди, спаси и поми­луй! Да это же ста­ри­кан Физ­зи­уиг, живехонек!

Ста­рый Физ­зи­уиг отло­жил в сто­рону перо и погля­дел на часы, стрелки кото­рых пока­зы­вали семь попо­лу­дни. С доволь­ным видом он потер руки, обдер­нул жилетку на объ­е­ми­стом брюшке, рас­сме­ялся так, что затрясся весь от сапог до бро­вей, — и закри­чал при­ят­ным, густым, весе­лым, зыч­ным басом:

— Эй, вы! Эби­ни­зер! Дик!

И двой­ник Скруджа, став­ший уже взрос­лым моло­дым «чело­ве­ком, стре­ми­тельно вбе­жал в ком­нату в сопро­вож­де­нии дру­гого ученика.

— Да ведь это Дик Уил­кинс! — ска­зал Скрудж, обра­ща­ясь к Духу. — Поме­реть мне, если это не он! Ну, конечно, он! Бед­ный Дик! Он был так ко мне привязан.

— Бро­сай работу, ребята! — ска­зал Физ­зи­уиг. — На сего­дня хва­тит. Ведь нынче сочель­ник, Дик! Зав­тра Рож­де­ство, Эби­ни­зер! Ну-ка, мигом запи­райте ставни! — крик­нул он, хло­пая в ладоши. — Живо, живо! Марш!

Вы бы видели, как они взя­лись за дело! Раз, два, три — они уже выско­чили на улицу со став­нями в руках; четыре, пять, шесть — поста­вили ставни на место; семь, восемь, девять — задви­нули и закре­пили болты, и прежде чем вы успели бы сосчи­тать до две­на­дцати, уже вле­тели обратно, дыша как при­зо­вые ска­куны у финиша.

— Ого-го-го-го! — закри­чал ста­рый Физ­зи­уиг, с неви­дан­ным про­вор­ством выска­ки­вая из-за кон­торки. — Тащите все прочь, ребятки! Рас­чи­стим-ка побольше места. Шеве­лись, Дик! Весе­лей, Эбинизер!

Тащить прочь! Инте­ресно знать, чего бы они ни отта­щили прочь, с бла­го­сло­ве­ния ста­рика. В одну минуту все было закон­чено. Все, что только по при­роде своей могло пере­дви­гаться, так бес­следно сги­нуло куда-то с глаз долой, словно было изъ­ято из оби­хода навеки. Пол под­мели и обрыз­гали, лампы опра­вили, в камин под­бро­сили дров, и мага­зин пре­вра­тился в такой хорошо натоп­лен­ный, уют­ный, чистый, ярко осве­щен­ный баль­ный зал, какой можно только поже­лать для тан­цев в зим­ний вечер.

При­шел скри­пач с нот­ной пап­кой, встал за высо­чен­ную кон­торку, как за дири­жер­ский пульт, и при­нялся так ная­ри­вать на своей скрипке, что она завиз­жала, ну прямо как целый оркестр. При­шла мис­сис Физ­зи­уиг — сплош­ная улыбка, самая широ­кая и доб­ро­душ­ная на свете. При­шли три мисс Физ­зи­уиг — цве­ту­щие и пре­лест­ные. При­шли сле­дом за ними шесть юных взды­ха­те­лей с раз­би­тыми серд­цами. При­шли все моло­дые муж­чины и жен­щины, рабо­та­ю­щие в мага­зине. При­шла слу­жанка со своим дво­ю­род­ным бра­том — булоч­ни­ком. При­шла кухарка с зака­дыч­ным дру­гом сво­его род­ного брата — молоч­ни­ком. При­шел маль­чишка-под­ма­сте­рье из лавки насу­про­тив, насчет кото­рого суще­ство­вало подо­зре­ние, что хозяин морит его голо­дом. Маль­чишка все время пытался спря­таться за дев­чонку — слу­жанку из сосед­него дома, про кото­рую уже допод­линно было известно, что хозяйка дерет ее за уши. Сло­вом, при­шли все, один за дру­гим, — кто робко, кто смело, кто неук­люже, кто гра­ци­озно, кто рас­тал­ки­вая дру­гих, кто таща кого-то за собой, — сло­вом, так или иначе, тем или иным спо­со­бом, но при­шли все. И все пусти­лись в пляс — все два­дцать пар разом. Побе­жали по кругу пара за парой, сперва в одну сто­рону, потом в дру­гую. И пара за парой — на сере­дину ком­наты и обратно. И закру­жи­лись по всем направ­ле­ниям, обра­зуя живо­пис­ные группы. Преж­няя голов­ная пара, усту­пив место новой, не успе­вала при­стро­иться в хво­сте, как новая голов­ная пара уже всту­пала — и вСЯ­КИЙ раз раньше, чем сле­до­вало, — пока, нако­нец, все пары не стали голов­ными и все не пере­пу­та­лось окон­ча­тельно. Когда этот счаст­ли­вый резуль­тат был достиг­нут, ста­рый Физ­зи­уиг захло­пал в ладоши, чтобы при­оста­но­вить танец, и закричал:

— Славно спля­сали! — И в ту же секунду скри­пач погру­зил раз­го­ря­чен­ное лицо в зара­нее при­па­сен­ную кружку с пивом. Но будучи реши­тель­ным про­тив­ни­ком отдыха, он тот­час снова выгля­нул из-за кружки и, невзи­рая на отсут­ствие тан­цу­ю­щих, опять запи­ли­кал, и при­том с такой яро­стью, словно это был уже не он, а какой-то новый скри­пач, задав­шийся целью либо затмить пер­вого, кото­рого в полу­об­мо­роч­ном состо­я­нии отта­щили домой на ставне, либо погибнуть.

А затем снова были танцы, а затем фанты и снова танцы, а затем был слад­кий пирог, и глинт­вейн, и по боль­шому куску холод­ного рост­бифа, и по боль­шому куску холод­ной отвар­ной говя­дины, а под конец были жаре­ные пирожки с изю­мом и кори­цей и вволю пива. Но самое инте­рес­ное про­изо­шло после рост­бифа и говя­дины, когда скри­пач (до чего же ловок, пес его возьми! Да, не нам с вами его учить, этот знал свое дело!) заиг­рал ста­рин­ный кон­тра­данс «Сэр Род­жер Каверли» и ста­рый Физ­зи­уиг встал и пред­ло­жил руку мис­сис Физ­зи­уиг. Они пошли в пер­вой паре, разу­ме­ется, и им при­шлось потру­диться на славу. За ними шло пар два­дцать, а то и больше, и все — лихие тан­цоры, все — такой народ, что шутить не любят и уж коли возь­мутся пля­сать, так будут пля­сать, не жалея пяток!

Но будь их хоть, пять­де­сят, хоть сто пять­де­сят пар — ста­рый Физ­зи­уиг и тут бы не спло­шал, да и мис­сис Физ­зи­уиг тоже. Да, она воис­тину была под стать сво­ему супругу во всех реши­тельно смыс­лах. И если это не выс­шая похвала, то ска­жите мне, какая выше, и я отвечу — она достойна и этой. От икр мистера Физ­зи­уига поло­жи­тельно исхо­дило сия­ние. Они свер­кали то тут, то там, словно две луны. Вы нико­гда не могли ска­зать с уве­рен­но­стью, где они ока­жутся в сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние. И когда ста­рый Физ­зи­уиг и мис­сис Физ­зи­уиг про­де­лали все фигуры танца, как поло­жено, — и бегом впе­ред, и бегом назад, и, взяв­шись за руки, гало­пом, и поклон, и реве­ранс, и покру­жи­лись, и ныр­нули под руки, и воз­вра­ти­лись, нако­нец, на свое место, ста­рик Физ­зи­уиг под­прыг­нул и при­стук­нул в воз­духе каб­лу­ками — да так ловко, что, каза­лось, ноги его под­миг­нули тан­цо­рам, — и тут же сразу стал как вкопанный.

Когда часы про­били один­на­дцать, домаш­ний бал окон­чился. Мистер и мис­сис Физ­зи­уиг, став по обе сто­роны двери, пожи­мали руку каж­дому гостю или гостье и поже­лали ему или ей весе­лых празд­ни­ков. А когда все гости разо­шлись, хозя­ева таким же мане­ром рас­про­ща­лись и с уче­ни­ками. И вот весе­лые голоса замерли вдали, а двое моло­дых людей отпра­ви­лись к своим кой­кам в глу­бине магазина.

Пока длился бал, Скрудж вел себя как ума­ли­шен­ный. Всем своим суще­ством он был с теми, кто там пля­сал, с тем юно­шей, в кото­ром узнал себя. Он как бы участ­во­вал во всем, что про­ис­хо­дило, все при­по­ми­нал, всему радо­вался и испы­ты­вал неизъ­яс­ни­мое вол­не­ние. И лишь теперь, когда сия­ю­щие физио­но­мии Дика и юноши Скруджа скры­лись из глаз, вспом­нил он о Духе и заме­тил, что тот при­стально смот­рит на него, а сноп света у него над голо­вой горит необы­чайно ярко.

— Как немного нужно, чтобы заста­вить этих про­ста­ков пре­ис­пол­ниться бла­го­дар­но­сти, — заме­тил Дух.

— Немного? — уди­вился Скрудж.

Дух сде­лал ему знак при­слу­шаться к заду­шев­ной беседе двух уче­ни­ков, кото­рые рас­то­чали хвалы Физ­зи­уигу, а когда Скрудж пови­но­вался ему, сказал:

— Ну что? Разве я не прав? Ведь он истра­тил сущую без­де­лицу — всего три-четыре фунта того, что у вас на земле зовут день­гами. Заслу­жи­вает ли он таких похвал?

— Да не в этом суть, — воз­ра­зил Скрудж, заде­тый за живое его сло­вами и не заме­чая, что рас­суж­дает не так, как ему свой­ственно, а как преж­ний юноша Скрудж. — Не в этом суть, Дух. Ведь от Физ­зи­уига зави­сит сде­лать нас счаст­ли­выми или несчаст­ными, а наш труд — лег­ким или тягост­ным, пре­вра­тить его в удо­воль­ствие или в муку. Пусть он делает это с помо­щью слова или взгляда, с помо­щью чего-то столь незна­чи­тель­ного и неве­со­мого, чего нельзя ни исчис­лить, ни изме­рить, — все равно добро, кото­рое он тво­рит, стоит целого состо­я­ния. — Тут Скрудж почув­ство­вал на себе взгляд Духа и запнулся.

— Что же ты умолк? — спро­сил его Дух.

— Так, ничего, — отве­чал Скрудж.

— Ну а все-таки, — наста­и­вал Дух.

— Пустое, — ска­зал Скрудж, — пустое. Про­сто мне захо­те­лось ска­зать два-три слова моему клерку. Вот и все.

Тем вре­ме­нем юноша Скрудж пога­сил лампу. И вот уже Скрудж вме­сте с Духом опять сто­яли под откры­тым небом.

— Мое время исте­кает, — заме­тил Дух. — Поспеши!

Слова эти не отно­си­лись к Скруджу, а вокруг не было ни души, и тем не менее они тот­час про­из­вели свое дей­ствие, Скрудж снова уви­дел самого себя. Но теперь он был уже зна­чи­тельно старше — в рас­цвете лет. Черты лица его еще не стали столь резки и суровы, как в послед­ние годы, но заботы и ско­пи­дом­ство уже нало­жили отпе­ча­ток на его лицо. Бес­по­кой­ный, алч­ный блеск появился в гла­зах, и было ясно, какая болез­нен­ная страсть пустила корни в его душе и что ста­нет с ним, когда она вырас­тет и чер­ная ее тень погло­тит его целиком.

Он был не один. Рядом с ним сидела пре­лест­ная моло­дая девушка в тра­уре. Слезы на ее рес­ни­цах свер­кали в лучах исхо­див­шего от Духа сияния.

— Ах, все это так мало зна­чит для тебя теперь, — гово­рила она тихо. — Ты покло­ня­ешься теперь иному боже­ству, и оно вытес­нило меня из тво­его сердца. Что ж, если оно смо­жет под­дер­жать и уте­шить тебя, как хотела бы под­дер­жать и уте­шить я, тогда, конечно, я не должна печалиться.

— Что это за боже­ство, кото­рое вытес­нило тебя? — спро­сил Скрудж.

— Деньги.

— Нет спра­вед­ли­во­сти на земле! — мол­вил Скрудж. — Бес­по­щад­нее всего каз­нит свет бед­ность, и не менее сурово — на сло­вах, во вся­ком слу­чае, — осуж­дает погоню за богатством.

— Ты слиш­ком тре­пе­щешь перед мне­нием света, — кротко уко­рила она его. — Всем своим преж­ним надеж­дам и меч­там ты изме­нил ради одной — стать неуяз­ви­мым для его була­воч­ных уко­лов. Разве не видела я, как все твои бла­го­род­ные стрем­ле­ния гибли одно за дру­гим и новая все­по­беж­да­ю­щая страсть, страсть к наживе, мало-помалу завла­дела тобой целиком!

— Ну и что же? — воз­ра­зил он. — Что пло­хого, даже если я и поум­нел нако­нец? Мое отно­ше­ние к тебе не изменилось.

Она пока­чала головой.

— Разве не так?

— Наша помолвка — дело про­шлое. Оба мы были бедны тогда и доволь­ство­ва­лись тем, что имели, наде­ясь со вре­ме­нем уве­ли­чить наш доста­ток тер­пе­ли­вым тру­дом. Но ты изме­нился с тех пор. В те годы ты был совсем иным.

— Я был маль­чиш­кой, — нетер­пе­ливо отве­чал он.

— Ты сам зна­ешь, что ты был не тот, что теперь, — воз­ра­зила она. — А я все та же. И то, что сулило нам сча­стье, когда мы были как одно суще­ство, теперь, когда мы стали чужими друг другу, пред­ве­щает нам только горе. Не стану рас­ска­зы­вать тебе, как часто и с какой болью раз­мыш­ляла я над этим. Да, я много думала и решила вер­нуть тебе свободу.

— Разве я когда-нибудь про­сил об этом?

— На сло­вах — нет. Никогда.

— А каким же еще способом?

— Всем своим новым, изме­нив­шимся суще­ством. У тебя дру­гая душа, дру­гой образ жизни, дру­гая цель. И она для тебя важ­нее всего. И это сде­лало мою любовь ненуж­ной для тебя. Она не имеет цены в твоих гла­зах. При­знайся, — ска­зала девушка, кротко, но вме­сте с тем при­стально и твердо глядя ему в глаза, — если бы эти узы не свя­зы­вали нас, разве стал бы ты теперь домо­гаться моей любви, ста­раться меня заво­е­вать? О нет!

Каза­лось, он помимо своей воли не мог не при­знать спра­вед­ли­во­сти этих слов. Но все же, сде­лав над собой уси­лие, ответил:

— Это только ты так думаешь.

— Видит Бог, я была бы рада думать иначе! — отве­чала она. — Уж если я должна была, нако­нец, при­знать эту горь­кую истину, зна­чит как же она сурова и неопро­вер­жима! Ведь не могу же я пове­рить, что, став сво­бод­ным от вся­ких обя­за­тельств, ты взял бы в жены бес­при­дан­ницу! Это — ты-то! Да ведь даже изли­вая мне свою душу, ты не в состо­я­нии скрыть того, что каж­дый твой шаг про­дик­то­ван Коры­стью! Да если бы даже ты на миг изме­нил себе и оста­но­вил свой выбор на такой девушке, как я, разве я не пони­маю, как быстро при­шли бы вслед за этим рас­ка­я­ние и сожа­ле­ние! Нет, я пони­маю все. И я осво­бож­даю тебя от тво­его слова. Осво­бож­даю по доб­рой воле — во имя моей любви к тому, кем ты был когда-то.

Он хотел что-то ска­зать, но она про­дол­жала, отво­ро­тясь от него:

— Быть может… Когда я вспо­ми­наю про­шлое, я верю в это… Быть может, тебе будет больно раз­лу­читься со мной. Но скоро, очень скоро это прой­дет, и ты с радо­стью поза­бу­дешь меня, как пустую, бес­плод­ную мечту, от кото­рой ты вовремя очнулся. А я могу только поже­лать тебе сча­стья в той жизни, кото­рую ты себе избрал! — С этими сло­вами она поки­нула его, и они рас­ста­лись навсегда.

— Дух! — вскри­чал Скрудж. — Я не хочу больше ничего видеть. Отведи меня домой. Неужели тебе достав­ляет удо­воль­ствие тер­зать меня!

— Ты уви­дишь еще одну тень Про­шлого, — ска­зал Дух.

— Ни еди­ной, — крик­нул Скрудж. — Ни еди­ной. Я не желаю ее видеть! Не пока­зы­вай мне больше ничего!

Но неумо­ли­мый Дух, воз­ло­жив на него обе руки, заста­вил взи­рать на то, что про­изо­шло дальше.

Они пере­нес­лись в иную обста­новку, и иная кар­тина откры­лась их взору. Скрудж уви­дел ком­нату, не очень боль­шую и не бога­тую, но вполне удоб­ную и уют­ную. У камина, в кото­ром жарко, по-зим­нему, пылали дрова, сидела моло­дая кра­си­вая девушка. Скрудж при­нял было ее за свою только что скрыв­шу­юся подружку — так они были похожи, — но тот­час же уви­дал и ту. Теперь это была жен­щина сред­них лет, все еще при­ят­ная собой. Она тоже сидела у камина напро­тив дочери. В ком­нате стоял нево­об­ра­зи­мый шум, ибо там было столько ребя­ти­шек, что Скрудж в своем взвол­но­ван­ном состо­я­нии не смог бы их даже пере­счи­тать. И в отли­чие от стада в извест­ном сти­хо­тво­ре­нии[5], где сорок коро­вок вели себя как одна, здесь каж­дый ребе­нок шумел как доб­рых сорок, и резуль­таты были столь оглу­ши­тельны, что пре­вос­хо­дили вся­кое веро­я­тие. Впро­чем, это никого, по-види­мому, не бес­по­ко­ило. Напро­тив, мать и дочка от души радо­ва­лись и сме­я­лись, глядя на ребя­ти­шек, а послед­няя вскоре и сама при­няла уча­стие в их шало­стях, и малень­кие раз­бой­ники стали неми­ло­сердно тор­мо­шить ее.

Ах, как бы мне хоте­лось быть одним из них! Но я бы нико­гда не был так груб, о нет, нет! Ни за какие сокро­вища не посмел бы я дер­нуть за эти косы или рас­тре­пать их. Даже ради спа­се­ния жизни не дерз­нул бы я ста­щить с ее ножки — Гос­поди, спаси нас и поми­луй! — бес­цен­ный кро­шеч­ный баш­ма­чок. И разве отва­жился бы я, как эти отча­ян­ные малень­кие наг­лецы, обхва­тить ее за талию! Да если б моя рука риск­нула только обвиться вокруг ее стана, она так бы и при­росла к нему и нико­гда бы уж не выпря­ми­лась в нака­за­ние за такую дерзость.

Впро­чем, при­зна­юсь, я бы без­мерно желал кос­нуться ее губ, обра­титься к ней с вопро­сом, видеть, как она при­от­кроет уста, отве­чая мне! Любо­ваться ее опу­щен­ными рес­ни­цами, не вызы­вая краски на ее щеках! Рас­пу­стить ее шел­ко­ви­стые волосы, каж­дая прядка кото­рых — бес­цен­ное сокро­вище! Сло­вом, не скрою, что я желал бы поль­зо­ваться всеми пра­вами шалов­ли­вого ребенка, но быть вме­сте с тем доста­точно взрос­лым муж­чи­ной, чтобы знать им цену.

Но вот раз­дался стук в дверь, и все, кто был в ком­нате, с такой стре­ми­тель­но­стью бро­си­лись к две­рям, что моло­дая девушка — с сме­ю­щимся лицом и в изрядно помя­том пла­тье — ока­за­лась в самом цен­тре буй­ной ватаги и при­вет­ство­вала отца, едва тот успел сту­пить за порог в сопро­вож­де­нии рас­сыль­ного, нагру­жен­ного игруш­ками и дру­гими рож­де­ствен­скими подар­ками. Тот­час под оглу­ши­тель­ные крики без­за­щит­ный рас­сыль­ный был взят при­сту­пом. На него караб­ка­лись, при­ста­вив к нему вме­сто лест­ницы сту­лья, чтобы опу­сто­шить его кар­маны и отобрать у него пакеты в обер­точ­ной бумаге; его душили, обхва­тив за шею; на нем пови­сали, уце­пив­шись за гал­стук; его дуба­сили по спине кула­ками и пинали ногами, изъ­яв­ляя этим самую неж­ную к нему любовь! А крики изум­ле­ния и вос­торга, кото­рыми сопро­вож­да­лось вскры­тие каж­дого пакета! А неопи­су­е­мый ужас, овла­дев­ший всеми, когда самого малень­кого застигли на месте пре­ступ­ле­ния — с игру­шеч­ной ско­во­род­кой, засу­ну­той в рот, — и попутно воз­никло подо­зре­ние, что он уже успел про­гло­тить дере­вян­ного индюка, кото­рый был при­клеен к дере­вян­ной тарелке! А все­об­щее лико­ва­ние, когда тре­вога ока­за­лась лож­ной! Все это про­сто не под­да­ется опи­са­нию! Ска­жем только, что один за дру­гим все ребя­тишки, — а вме­сте с ними и шум­ные изъ­яв­ле­ния их чувств, — были уда­лены из гости­ной наверх и водво­рены в постели, где мало-помалу и угомонились.

Теперь Скрудж устре­мил все свое вни­ма­ние на остав­шихся, и слеза зату­ма­нила его взор, когда хозяин дома вме­сте с женой и нежно при­льнув­шей к его плечу доче­рью занял свое место у камина. Скрудж невольно поду­мал о том, что такое же гра­ци­оз­ное, пол­ное жизни созда­ние могло бы и его назы­вать отцом и обо­гре­вать дыха­нием своей весны суро­вую зиму его пре­клон­ных лет!

— Бэлл, — ска­зал муж с улыб­кой, обо­ра­чи­ва­ясь к жене, — а я видел сего­дня тво­его ста­рин­ного приятеля.

— Кого же это?

— Уга­дай!

— Как могу я уга­дать? А впро­чем, кажется, дога­ды­ва­юсь! — вос­клик­нула она и рас­хо­хо­та­лась вслед за мужем. — Мистера Скруджа?

— Вот именно. Я про­хо­дил мимо его кон­торы, а он рабо­тал там при свече, не закрыв ста­вен, так что я при всем жела­нии не мог его не уви­деть. Его ком­па­ньон, гово­рят, при смерти, и он, пони­ма­ешь, сидит там у себя один-оди­не­ше­нек. Один, как перст, на всем белом свете.

— Дух! — про­из­нес Скрудж над­лом­лен­ным голо­сом. — Уведи меня отсюда.

— Я ведь гово­рил тебе, что все это — тени минув­шего, — отве­чал Дух. — Так оно было, и не моя в том вина.

— Уведи меня! — взмо­лился Скрудж. — Я не могу это вынести.

Он повер­нулся к Духу и уви­дел, что в лице его каким-то непо­сти­жи­мым обра­зом соеди­ни­лись отдель­ные черты всех людей, кото­рых тот ему пока­зы­вал. Вне себя Скрудж сде­лал отча­ян­ную попытку освободиться.

— Пусти меня! Отведи домой! За что ты пре­сле­ду­ешь меня!

Борясь с Духом, — если это можно назвать борь­бой, ибо Дух не ока­зы­вал ника­кого сопро­тив­ле­ния и даже словно бы не заме­чал уси­лий сво­его про­тив­ника, — Скрудж уви­дел, что сноп света у Духа над голо­вой раз­го­ра­ется все ярче и ярче. Без­от­четно чув­ствуя, что именно здесь скрыта та таин­ствен­ная власть, кото­рую имеет над ним это суще­ство, Скрудж схва­тил кол­пак-гасилку и реши­тель­ным дви­же­нием нахло­бу­чил Духу на голову.

Дух как-то сразу осел под кол­па­ком, и он покрыл его до самых пят. Но как бы крепко ни при­жи­мал Скрудж гасилку к голове Духа, ему не уда­лось поту­шить света, стру­ив­ше­гося из-под кол­пака на землю.

Страш­ная уста­лость вне­запно овла­дела Скруд­жем. Его стало непре­одо­лимо кло­нить ко сну, и в ту же секунду он уви­дел, что снова нахо­дится у себя в спальне. В послед­ний раз нада­вил он что было мочи на кол­пак-гасилку, затем рука его ослабла, и, пова­лив­шись на постель, он уснул мерт­вым сном.

Строфа третья. Второй, из трех Духов

Громко всхрап­нув, Скрудж проснулся и сел на кро­вати, ста­ра­ясь собраться с мыс­лями. На этот раз ему не надо было напо­ми­нать о том, что часы на коло­кольне скоро про­бьют Час Попо­лу­ночи. Он чув­ство­вал, что проснулся как раз вовремя, так как ему пред­сто­яла беседа со вто­рым Духом, кото­рый дол­жен был явиться к нему бла­го­даря вме­ша­тель­ству в его дела Джей­коба Марли. Однако, раз­ду­мы­вая над тем, с какой сто­роны кро­вати отдер­нется на этот раз полог, Скрудж ощу­тил вдруг весьма непри­ят­ный холо­док и поспе­шил сам, сво­ими руками, отбро­сить обе поло­винки полога, после чего улегся обратно на подушки и оки­нул зор­ким взгля­дом ком­нату. Он твердо решил, что на этот раз не даст застать себя врас­плох и напу­гать и пер­вый оклик­нет Духа.

Люди нероб­кого десятка, кои кичатся тем, что им сам черт не брат и они видали виды, гово­рят обычно, когда хотят дока­зать свою удаль и бес­ша­баш­ность, что спо­собны на все — от игры в орлянку до чело­ве­ко­убий­ства, а между этими двумя край­но­стями лежит, как известно, довольно обшир­ное поле дея­тель­но­сти. Не ожи­дая от Скруджа столь высо­кой отваги, я дол­жен все же заве­рить вас, что он готов был встре­титься лицом к лицу с самыми страш­ными фено­ме­нами, и появ­ле­ние любых при­зра­ков — от груд­ных мла­ден­цев до носо­ро­гов — не могло бы его теперь удивить.

Однако будучи готов почти ко всему, он менее всего был готов к пол­ному отсут­ствию чего бы то ни было, и потому, когда часы на коло­кольне про­били час и ника­кого при­ви­де­ния не появи­лось, Скруджа затрясло как в лихо­радке. Про­шло еще пять минут, десять, пят­на­дцать — ничего. Однако все это время Скрудж, лежа на кро­вати, нахо­дился как бы в самом цен­тре баг­рово-крас­ного сия­ния, кото­рое лишь только часы про­били один раз, начало стру­иться непо­нятно откуда, и именно потому, что это было всего-навсего сия­ние и Скрудж не мог уста­но­вить, откуда оно взя­лось и что озна­чает, оно каза­лось ему страш­нее целой дюжины при­ви­де­ний. У него даже мельк­нула ужас­ная мысль, что он являет собой ред­чай­ший при­мер непро­из­воль­ного само­воз­го­ра­ния, но лишен при этом уте­ше­ния знать это навер­няка. Нако­нец он поду­мал все же — как вы или я поду­мали бы, без сомне­ния, с самого начала, ибо известно, что только тот, кто не попа­дал в затруд­ни­тель­ное поло­же­ние, знает совер­шенно точно, как при этом нужно посту­пать, и дове­дись ему, именно так бы, разу­ме­ется, и посту­пил, — итак, повто­ряю, Скрудж поду­мал все же, нако­нец, что источ­ник при­зрач­ного света может нахо­диться в сосед­ней ком­нате, откуда, если при­гля­деться вни­ма­тель­нее, этот свет и стру­ился. Когда эта мысль пол­но­стью про­никла в его созна­ние, он тихонько сполз с кро­вати и, шар­кая туф­лями, напра­вился к двери. Лишь только рука его кос­ну­лась двер­ной щеколды, какой-то незна­ко­мый голос, назвав его по имени, пове­лел ему войти. Скрудж повиновался.

Это была его соб­ствен­ная ком­ната. Сомне­ний быть не могло. Но она странно изме­ни­лась. Все стены и пото­лок были убраны живыми рас­те­ни­ями, и ком­ната ско­рее похо­дила на рощу. Яркие бле­стя­щие ягоды весело про­гля­ды­вали в зеле­ной листве. Све­жие твер­дые листья ост­ро­ли­ста, омелы и плюща так и свер­кали, словно малень­кие зер­кальца, раз­ве­шен­ные на вет­вях, а в камине гудело такое жар­кое пламя, какого и не сни­лось этой древ­ней ока­ме­не­ло­сти, пока она нахо­ди­лась во вла­де­нии Скруджа и Марли и одну дол­гую зиму за дру­гой холо­дала без огня. На полу огром­ной гру­дой, напо­ми­на­ю­щей трон, были сло­жены жаре­ные индейки, гуси, куры, дичь, сви­ные око­рока, боль­шие куски говя­дины, молоч­ные поро­сята, гир­лянды соси­сок, жаре­ные пирожки, плум­пу­динги, бочонки с уст­ри­цами, горя­чие каш­таны, румя­ные яблоки, соч­ные апель­сины, аро­мат­ные груши, гро­мад­ные пироги с ливе­ром и дымя­щи­еся чаши с пун­шем, души­стые пары кото­рого стла­лись в воз­духе, словно туман. И на этом воз­вы­ше­нии непри­нуж­денно и вели­чаво вос­се­дал такой весе­лый и сия­ю­щий Вели­кан, что сердце радо­ва­лось при одном на него взгляде. В руке у него был факел, несколько похо­жий по форме на рог изоби­лия, и он под­нял его высоко над голо­вой, чтобы хоро­шенько осве­тить Скруджа, когда тот про­су­нул голову в дверь.

— Войди! — крик­нул Скруджу При­зрак. — Войди, и будем зна­комы, старина!

Скрудж робко шаг­нул в ком­нату и стал, пону­рив голову, перед При­зра­ком. Скрудж был уже не преж­ний, угрю­мый, Суро­вый, ста­рик, и не решался под­нять глаза и встре­тить ясный и доб­рый взор Призрака.

— Я Дух Нынеш­них Свя­ток, — ска­зал При­зрак. — Взгляни на меня!

Скрудж почти­тельно пови­но­вался. Дух был одет в про­стой темно-зеле­ный бала­хон, или ман­тию, ото­ро­чен­ную белым мехом. Оде­я­ние это сво­бодно и небрежно спа­дало с его плеч, и широ­кая грудь вели­кана была обна­жена, словно он хотел пока­зать, что не нуж­да­ется ни в каких искус­ствен­ных покро­вах и защите. Ступни, вид­нев­ши­еся из-под пыш­ных скла­док ман­тии, были босы, и на голове у При­зрака тоже не было ника­кого убора, кроме вен­чика из ост­ро­ли­ста, на кото­рых свер­кали кое-где льдинки. Длин­ные темно-каш­та­но­вые кудри рас­сы­па­лись по пле­чам, доб­рое откры­тое лицо улы­ба­лось, глаза сияли, голос зву­чал весело, и все — и жиз­не­ра­дост­ный вид, и сво­бод­ное обхож­де­ние, и при­вет­ливо про­тя­ну­тая рука, — все в нем было при­ятно и непри­нуж­денно. На поясе у Духа висели ста­рин­ные ножны, но — пустые, без меча, да и сами ножны были поряд­ком изъ­едены ржавчиной.

— Ты ведь нико­гда еще не видал таких, как я! — вос­клик­нул Дух.

— Нико­гда, — отве­чал Скрудж.

— Нико­гда не общался с моло­дыми чле­нами нашего семей­ства, из кото­рых я — самый млад­ший? Я хочу ска­зать — с теми из моих стар­ших бра­тьев, кото­рые рож­да­лись в послед­ние годы? — про­дол­жал допра­ши­вать Призрак.

— Как будто нет, — ска­зал Скрудж. — Боюсь, что нет. А у тебя много бра­тьев, Дух?

— Свыше тысячи вось­ми­сот, — отве­чал Дух.

— Вот так семейка! Изволь-ка ее про­кор­мить! — про­бор­мо­тал Скрудж.

Свя­точ­ный Дух встал.

— Дух, — ска­зал Скрудж сми­ренно. — Веди меня куда хочешь. Про­шлую ночь я шел по при­нуж­де­нию и полу­чил урок, кото­рый не про­пал даром. Если этой ночью ты тоже дол­жен чему-нибудь научить меня, пусть и это послу­жит мне на пользу.

— Кос­нись моей мантии.

Скрудж сде­лал, как ему было при­ка­зано, да уце­пился за ман­тию покрепче.

Ост­ро­лист, омела, крас­ные ягоды, плющ, индейки, гуси, куры, битая птица, сви­ные око­рока, говя­жьи туши, поро­сята, сосиски, уст­рицы, пироги, пудинги, фрукты и чаши с пун­шем — все исчезло в мгно­ве­ние ока. А с ними исчезла и ком­ната, и пыла­ю­щий камин, и баг­рово-крас­ное сия­ние факела, и ноч­ной мрак, и вот уже Дух и Скрудж сто­яли на город­ской улице. Было утро, рож­де­ствен­ское утро и хоро­ший креп­кий мороз, и на улице зву­чала свое­об­раз­ная музыка, немного рез­кая, но при­ят­ная, — счи­щали снег с тро­туа­ров и сгре­бали его с крыш, к безум­ному вос­торгу маль­чи­шек, смот­рев­ших, как, рас­сы­па­ясь мель­чай­шей пылью, рушатся на землю снеж­ные лавины.

На фоне осле­пи­тельно белого покрова, лежав­шего на кров­лях, и даже не столь бело­снеж­ного — лежав­шего на земле, стены домов каза­лись сумрач­ными, а окна — и того еще сумрач­нее и тем­нее. Тяже­лые колеса эки­па­жей и фур­го­нов остав­ляли в снегу глу­бо­кие колеи, а на пере­крест­ках боль­ших улиц эти колеи, скре­щи­ва­ясь сотни раз, обра­зо­вали в густом жел­том кро­шеве талого снега слож­ную сеть кана­лов, напол­нен­ных ледя­ной водой. Небо было хмуро, и улицы тонули в пепельно-гряз­ной мгле, похо­жей не то на измо­розь, не то на пар и осе­дав­шей на землю тем­ной, как сажа, росой, словно все печ­ные трубы Англии сго­во­ри­лись друг с дру­гом — и ну дымить, кто во что горазд! Сло­вом, ни сам город, ни кли­мат не рас­по­ла­гали осо­бенно к весе­лью, и тем не менее на ули­цах было весело, — так весело, как не бывает, пожа­луй, даже в самый пого­жий лет­ний день, когда солнце све­тит так ярко и воз­дух так свеж и чист.

А при­чина этого таи­лась в том, что люди, сгре­бав­шие снег с крыш, полны были бод­ро­сти и весе­лья. Они задорно пере­кли­ка­лись друг с дру­гом, а порой и запус­кали в соседа снеж­ком — куда менее опас­ным сна­ря­дом, чем те, что сле­тают под­час с языка, — и весело хохо­тали, если сна­ряд попа­дал в цель, и еще весе­лее — если он летел мимо. В курят­ных лав­ках двери были еще напо­ло­вину открыты[6], а при­лавки фрук­то­вых лавок пере­ли­ва­лись всеми цве­тами радуги. Здесь сто­яли огром­ные круг­лые кор­зины с каш­та­нами, похо­жие на обла­чен­ные в жилеты животы весе­лых ста­рых джентль­ме­нов. Они сто­яли, при­ва­лясь к при­то­локе, а порой и совсем выка­ты­ва­лись за порог, словно боя­лись задох­нуться от пол­но­кро­вия и пре­сы­ще­ния. Здесь были и румя­ные, смуг­ло­ли­цые тол­сто­пу­зые испан­ские луко­вицы, глад­кие и бле­стя­щие, словно лос­ня­щи­еся от жира щеки испан­ских мона­хов. Лукаво и нахально они под­ми­ги­вали с полок про­бе­гав­шим мимо девуш­кам, кото­рые с напуск­ной застен­чи­во­стью погля­ды­вали украд­кой на под­ве­шен­ную к потолку веточку омелы[7]. Здесь были яблоки и груши, уло­жен­ные в высо­чен­ные кра­соч­ные пира­миды. Здесь были гроз­дья вино­града, раз­ве­шен­ные таро­ва­тым хозя­и­ном лавки на самых вид­ных местах, дабы про­хо­жие могли, любу­ясь ими, совер­шенно бес­платно гло­тать слюнки. Здесь были груды оре­хов — корич­не­вых, чуть подер­ну­тых пуш­ком, — чей све­жий аро­мат вос­кре­шал в памяти былые про­гулки по лесу, когда так при­ятно бре­сти, уто­пая по щико­лотку в опав­шей листве, и слы­шать, как она шеле­стит под ногой. Здесь были пече­ные яблоки, пух­лые, глян­це­вито-корич­не­вые, выгодно отте­няв­шие яркую жел­тизну лимо­нов и апель­си­нов и всем своим аппе­тит­ным видом настой­чиво и пылко убеж­дав­шие вас отне­сти их домой в бумаж­ном пакете и съесть на десерт. Даже золо­тые и сереб­ря­ные рыбки, пла­вав­шие в боль­шой чаше, постав­лен­ной в цен­тре всего этого вели­ко­ле­пия, — даже эти хлад­но­кров­ные натуры пони­мали, каза­лось, что про­ис­хо­дит нечто необыч­ное, и, без­звучно разе­вая рты, все, как одна, в каком-то бес­страст­ном экс­тазе опи­сы­вали круг за кру­гом внутри сво­его малень­кого замкну­того мирка.

А бака­лей­щики! О, у бака­лей­щи­ков всего одна или две ставни, быть может, были сняты с окон, но чего-чего только не уви­дишь, загля­нув туда! И мало того, что чашки весов так весело позва­ни­вали, уда­ря­ясь о при­ла­вок, а бечевка так стре­ми­тельно раз­ма­ты­ва­лась с катушки, а жестя­ные коробки так про­ворно пры­гали с полки на при­ла­вок, словно это были мячики в руках самого опыт­ного жон­глера, а сме­шан­ный аро­мат кофе и чая так при­ятно щеко­тал ноздри, а изюму было столько и таких ред­кост­ных сор­тов, а мин­даль был так осле­пи­тельно бел, а палочки корицы — такие пря­мые и длин­нень­кие, и все осталь­ные пря­но­сти так вос­хи­ти­тельно пахли, а цукаты так соблаз­ни­тельно про­све­чи­вали сквозь покры­вав­шую их сахар­ную гла­зурь, что даже у самых рав­но­душ­ных поку­па­те­лей начи­нало сосать под ложеч­кой! И мало того, что инжир был так мясист и сочен, а вяле­ные сливы так стыд­ливо рдели и улы­ба­лись так кисло-сладко из своих пышно разу­кра­шен­ных коро­бок и все, реши­тельно все выгля­дело так вкусно и так нарядно в своем рож­де­ствен­ском уборе… Самое глав­ное заклю­ча­лось все же в том, что, невзи­рая на страш­ную спешку и нетер­пе­ние, кото­рым все были охва­чены, невзи­рая на то, что поку­па­тели то и дело наты­ка­лись друг на друга в две­рях — их пле­те­ные кор­зинки только тре­щали, — и забы­вали покупки на при­лавке, и опро­ме­тью бро­са­лись за ними обратно, и совер­шали еще сотню подоб­ных про­ма­хов, — невзи­рая на это, все в пред­вку­ше­нии радост­ного дня нахо­ди­лись в самом празд­нич­ном, самом отлич­ном рас­по­ло­же­нии духа, а хозяин и при­каз­чики имели такой доб­ро­душ­ный, при­вет­ли­вый вид, что бле­стя­щие метал­ли­че­ские пряжки в форме сердца, кото­рыми были при­стег­нуты тесемки их перед­ни­ков, можно было при­нять по ошибке за их соб­ствен­ные сердца, выстав­лен­ные наружу для все­об­щего обо­зре­ния и на радость рож­де­ствен­ским гал­кам, дабы те могли покле­вать их на Свят­ках[8].

Но вот забла­го­ве­стили на коло­кольне, при­зы­вая всех доб­рых людей в храм божий, и весе­лая, празд­нично разо­де­тая толпа пова­лила по ули­цам. И тут же изо всех пере­ул­ков и зако­ул­ков потекло мно­же­ство народу: это бед­няки несли своих рож­де­ствен­ских гусей и уток в пекарни[9]. Вид этих бед­ных людей, собрав­шихся попи­ро­вать, должно быть очень заин­те­ре­со­вал Духа, ибо он оста­но­вился вме­сте со Скруд­жем в две­рях пекарни и, при­поды­мая крышки с про­но­си­мых мимо кастрюль, стал кро­пить на пищу мас­лом из сво­его све­тиль­ника. И, видно, это был совсем необыч­ный све­тиль­ник, так как сто­ило кому-нибудь столк­нуться в две­рях и завя­зать пере­бранку, как Дух кро­пил из сво­его све­тиль­ника спор­щи­ков и к ним тот­час воз­вра­ща­лось бла­го­ду­шие. Стыдно, гово­рили они, ссо­риться в пер­вый день Рож­де­ства. И верно, еще бы не стыдно!

В поло­жен­ное время коло­коль­ный звон утих, и двери пека­рен закры­лись, но на тро­туа­рах про­тив под­валь­ных окон пека­рен появи­лись про­та­лины на снегу, от кото­рых шел такой пар, словно камен­ные плиты тро­туа­ров тоже вари­лись или пари­лись, и все это при­ятно сви­де­тель­ство­вало о том, что рож­де­ствен­ские обеды уже постав­лены в печь.

— Чем это ты на них покро­пил? — спро­сил Скрудж Духа. — Может, это при­дает какой-то осо­бен­ный аро­мат кушаньям?

— Да, особенный.

— А ко вся­кому ли обеду он подойдет?

— К каж­дому, кото­рый подан на стол от чистого сердца, и осо­бенно — к обеду бедняка.

— Почему к обеду бед­няка особенно?

— Потому что там он нуж­ней всего.

— Дух, — ска­зал Скрудж после минут­ного раз­ду­мья, — див­люсь я тому, что именно ты, из всех существ, явля­ю­щихся к нам из раз­ных поту­сто­рон­них сфер, именно ты, Свя­точ­ный Дух, хочешь во что бы то ни стало поме­шать этим людям пре­да­ваться их невин­ным удовольствиям.

— Я? — вскри­чал Дух.

— Ты же хочешь лишить их воз­мож­но­сти обе­дать каж­дый седь­мой день недели[10] — а у мно­гих это един­ствен­ный день, когда можно ска­зать, что они и впрямь обе­дают. Разве не так?

— Я этого хочу? — повто­рил Дух.

— Ты же хло­по­чешь, чтобы по вос­кре­се­ньям были закрыты все пекарни, — ска­зал Скрудж. — А это то же самое.

— Я хло­почу? — снова воз­му­тился Дух.

— Ну, про­сти, если я ошибся, но это дела­ется твоим име­нем или, во вся­ком слу­чае, от имени твоей родни, — ска­зал Скрудж.

— Тут, на вашей греш­ной земле, — ска­зал Дух, — есть немало людей, кото­рые кичатся своей бли­зо­стью к нам и, побуж­да­е­мые нена­ви­стью, зави­стью, гне­вом, гор­ды­ней, хан­же­ством и себя­лю­бием, тво­рят свои дур­ные дела, при­кры­ва­ясь нашим име­нем. Но эти люди столь же чужды нам, как если бы они нико­гда и не рож­да­лись на свет. Запомни это и вини в их поступ­ках только их самих, а не нас.

Скрудж пообе­щал, что так он и будет посту­пать впредь, и они, по-преж­нему неви­ди­мые, пере­нес­лись на глухую окра­ину города. Надо ска­зать, что Дух обла­дал одним уди­ви­тель­ным свой­ством, на кото­рое Скрудж обра­тил вни­ма­ние, когда они еще нахо­ди­лись возле пекарни: невзи­рая на свой испо­лин­ский рост, этот При­зрак чрез­вы­чайно легко при­спо­саб­ли­вался к любому месту и стоял под самой низ­кой кров­лей столь же непри­нуж­денно, как если бы это были гор­де­ли­вые своды зала, и нисколько не терял при этом сво­его незем­ного величия.

И то ли доб­рому Духу достав­ляло удо­воль­ствие про­яв­лять эту свою осо­бен­ность, то ли он сде­лал это потому, что был по натуре вели­ко­ду­шен и добр и жалел бед­ня­ков, но только прямо к жилищу клерка — того самого, что рабо­тал у Скруджа в кон­торе, — напра­вился он и повлек Скруджа, крепко уце­пив­ше­гося за край его ман­тии, за собой. На пороге дома Боба Крэт­чита Дух оста­но­вился и с улыб­кой окро­пил его жилище из сво­его све­тиль­ника. Поду­майте только! Жилище Боба, кото­рый и полу­чал-то всего каких-нибудь пят­на­дцать «боби­ков», сиречь шил­лин­гов, в неделю! Боба, кото­рый по суб­бо­там клал в кар­ман всего-навсего пят­на­дцать мате­ри­аль­ных вопло­ще­ний сво­его хри­сти­ан­ского имени! И тем не менее свя­точ­ный Дух удо­стоил сво­его бла­го­сло­ве­ния все его четыре каморки.

Тут встала мис­сис Крэт­чит, супруга мистера Крэт­чита, в деше­вом, два­жды пере­ли­цо­ван­ном, но зато щедро отде­лан­ном лен­тами туа­лете — всего на шесть пен­сов ленты, а какой вид! — и рас­сте­лила на столе ска­терть, в чем ей ока­зала помощь Белинда Крэт­чит, ее вто­рая дочка, тоже щедро отде­лан­ная лен­тами, а юный Питер Крэт­чит погру­зил тем вре­ме­нем вилку в кастрюлю с кар­то­фе­лем, и когда концы гигант­ского ворот­ничка (эта лич­ная соб­ствен­ность Боба Крэт­чита пере­шла по слу­чаю вели­кого празд­ника во вла­де­ние его сына, и пря­мого наслед­ника) полезли от рез­кого дви­же­ния ему в рот, почув­ство­вал себя таким фран­том, что заго­релся жела­нием немед­ленно щеголь­нуть своим крах­маль­ным бельем на вели­ко­свет­ском гуля­нье в парке. Тут в ком­нату с виз­гом ворва­лись еще двое Крэт­чи­тов — млад­ший сын и млад­шая дочка — и, захле­бы­ва­ясь от вос­торга, опо­ве­стили, что возле пекарни пах­нет жаре­ным гусем и они сразу по запаху учу­яли, что это жарится их гусь. И зача­ро­ван­ные осле­пи­тель­ным виде­нием гуся, нафар­ши­ро­ван­ного луком и шал­феем, они при­ня­лись пля­сать вокруг стола, пре­воз­нося до небес юного Пита Крэт­чита, кото­рый тем вре­ме­нем так усердно раз­ду­вал огонь в очаге (он ничуть не возо­мнил о себе лиш­него, несмотря на вели­ко­ле­пие едва не заду­шив­шего его ворот­ничка), что кар­то­фе­лины в лениво буль­кав­шей кастрюле стали вдруг под­пры­ги­вать и сту­чаться изнутри о крышку, тре­буя, чтобы их поско­рее выпу­стили на волю и содрали с них шкурку.

— Куда это запро­па­стился ваш бес­цен­ный папенька? — вопро­сила мис­сис Крэт­чит. — И ваш бра­тец Малютка Тим! Да и Марте уже пол­часа как надо бы прийти. В про­шлое Рож­де­ство она не запаз­ды­вала так.

— Марта здесь, маменька, — про­из­несла моло­дая девушка, появ­ля­ясь в дверях.

— Марта здесь, маменька! — закри­чали млад­шие Крэт­читы. — Ура! А какой у нас будет гусь, Марта!

— Гос­подь с тобой, душа моя, где это ты нынче запро­пала! — при­вет­ство­вала дочку мис­сис Крэт­чит и, рас­це­ло­вав ее в обе щеки, хло­пот­ливо помогла ей осво­бо­диться от капора и шали.

— Вчера допоздна сидели, маменька, надо было закон­чить всю работу, — отве­чала девушка. — А сего­дня все утро прибирались.

— Ладно! Слава Богу, что при­шла нако­нец! — ска­зала мис­сис Крэт­чит. — Садись поближе к огню, душенька моя, обогрейся.

— Нет, нет! Папенька идет! — запи­щали млад­шие Крэт­читы, кото­рые умуд­ря­лись поспе­вать реши­тельно всюду. — Спрячься, Марта! Спрячься!

Марта, разу­ме­ется, спря­та­лась, а в две­рях появился сам отец семей­ства — щуп­лый чело­ве­чек в поно­шен­ном костюме, под­што­пан­ном и вычи­щен­ном сооб­разно слу­чаю, в теп­лом шарфе, сви­сав­шем спе­реди фута на три, не счи­тая бахромы, и с Малют­кой Тимом на плече. Бед­няжка Тим дер­жал в руке малень­кий костыль, а ноги у него были в метал­ли­че­ских шинах.

— А где же наша Марта? — вскри­чал Боб Крэт­чит, ози­ра­ясь по сторонам.

— Она не при­дет, — объ­явила мис­сис Крэтчит.

— Не при­дет? — повто­рил Боб Крэт­чит упав­шим голо­сом. А он-то мчался из церкви, как кров­ный ска­кун с Малют­кой Тимом в седле, и при­шел домой гало­пом! — Не при­дет к нам на пер­вый день Рождества?

Конечно, это была только шутка, но огор­чен­ный вид отца так рас­тро­гал Марту, что она, не выдер­жав харак­тера, выско­чила из-за двери кла­до­вой и бро­си­лась отцу на шею, а млад­шие Крэт­читы завла­дели Малют­кой Тимом и пота­щили его на кухню — послу­шать, как бур­лит вода в котле, в кото­ром варится завер­ну­тый в сал­фетку пудинг.

— А как вел себя наш Малютка Тим? — осве­до­ми­лась мис­сис Крэт­чит, вдо­воль посме­яв­шись над довер­чи­во­стью мужа, в то время как тот радостно рас­це­ло­вался с дочкой.

— Это не ребе­нок, а чистое золото, — отве­чал Боб. — Чистое золото. Он, пони­ма­ешь ли, так часто оста­ется один и все сидит себе и раз­ду­мы­вает, и до такого иной раз доду­ма­ется — про­сто диву даешься. Воз­вра­ща­емся мы с ним домой, а он вдруг и гово­рит мне: хорошо, дескать, что его видели в церкви. Ведь он калека, и, верно, людям при­ятно, глядя на него, вспом­нить в пер­вый день Рож­де­ства, кто заста­вил хро­мых ходить и сле­пых сде­лал зрячими.

Голос Боба заметно дрог­нул, когда он заго­во­рил о своем малень­ком сыночке, а когда он при­ба­вил, что Тим день ото дня ста­но­вится все крепче и здо­ро­вее, голос у него задро­жал еще сильнее.

Боб не успел больше ничего ска­зать — раз­дался стук малень­кого про­вор­ного костыля, и Малютка Тим, в сопро­вож­де­нии братца и сест­рицы воз­вра­тился к своей ска­ме­ечке у огня. Боб, под­вер­нув обшлага (бед­няга, верно, думал, что им еще может что-нибудь повре­дить!), налил воды в кув­шин, доба­вил туда джина и несколько лом­ти­ков лимона и при­нялся все это ста­ра­тельно раз­бал­ты­вать, а потом поста­вил греться на мед­лен­ном огне. Тем вре­ме­нем юный Питер и двое вез­де­су­щих млад­ших Крэт­чи­тов отпра­ви­лись за гусем, с кото­рым вскоре и воз­вра­ти­лись в тор­же­ствен­ной процессии.

Появ­ле­ние гуся про­из­вело нево­об­ра­зи­мую сума­тоху. Можно было поду­мать, что эта домаш­няя птица такой фено­мен, по срав­не­нию с кото­рым чер­ный лебедь самое зауряд­ное явле­ние. А впро­чем, в этом бед­ном жилище гусь и впрямь был дико­вин­кой. Мис­сис Крэт­чит подо­грела под­ливку (при­го­тов­лен­ную зара­нее в малень­кой кастрюльке), пока она не заши­пела. Юный Питер с нече­ло­ве­че­ской энер­гией при­нялся раз­ми­нать кар­то­фель. Мисс Белинда доба­вила сахару в яблоч­ный соус. Марта обтерла горя­чие тарелки. Боб уса­дил Малютку Тима в уголку, рядом с собой, а Крэт­читы млад­шие рас­ста­вили для всех сту­лья, не забыв при этом и себя, и застыли у стола на сто­ро­же­вых постах, заку­по­рив себе лож­ками рты, дабы не попро­сить кусо­чек гуся, прежде чем до них дой­дет черед.

Но вот стол накрыт. Про­чли молитву. Насту­пает томи­тель­ная пауза. Все зата­или дыха­ние, а мис­сис Крэт­чит, оки­нув испы­ту­ю­щим взгля­дом лез­вие ножа для жар­кого, при­го­то­ви­лась вон­зить его в грудь птицы. Когда же нож вон­зился, и брыз­нул сок, и дол­го­ждан­ный фарш открылся взору, еди­но­душ­ный вздох вос­торга про­несся над сто­лом, и даже Малютка Тим, под­стре­ка­е­мый млад­шими Крэт­чи­тами, посту­чал по столу руко­ят­кой ножа и слабо пискнул:

— Ура!

Нет, не бывало еще на свете такого гуся! Боб реши­тельно заявил, что нико­гда не пове­рит, чтобы где-нибудь мог сыс­каться дру­гой такой заме­ча­тель­ный фар­ши­ро­ван­ный гусь! Все напе­ре­бой вос­тор­га­лись его соч­но­стью и аро­ма­том, а также вели­чи­ной и деше­виз­ной. С допол­не­нием яблоч­ного соуса и кар­то­фель­ного пюре его вполне хва­тило на ужин для всей семьи. Да, в самом деле, они даже не смогли его при­кон­чить, как вос­хи­щенно заме­тила мис­сис Крэт­чит, обна­ру­жив уце­лев­шую на блюде мик­ро­ско­пи­че­скую косточку. Однако каж­дый был сыт, а млад­шие Крэт­читы не только наелись до отвала, но пере­ма­за­лись луко­вой начин­кой по самые брови. Но вот мисс Белинда сме­нила тарелки, и мис­сис Крэт­чит в пол­ном оди­но­че­стве поки­нула ком­нату, дабы вынуть пудинг из котла. Она так вол­но­ва­лась, что поже­лала сде­лать это без свидетелей.

А ну как пудинг не дошел! А ну как он раз­ва­лится, когда его будут выкла­ды­вать из формы! А ну как его ста­щили, пока они тут весе­ли­лись и упле­тали гуся! Какой-нибудь зло­умыш­лен­ник мог ведь пере­лезть через забор, забраться во двор и похи­тить пудинг с чер­ного хода! Такие пред­по­ло­же­ния заста­вили млад­ших Крэт­чи­тов померт­веть от страха. Сло­вом, какие только ужасы не полезли тут в голову!

Вни­ма­ние! В ком­нату пова­лил пар! Это пудинг вынули из котла. Запахло, как во время стирки! Это — от мок­рой сал­фетки. Теперь пах­нет как возле трак­тира, когда рядом кон­ди­тер­ская, а в сосед­нем доме живет прачка! Ну, конечно, — несут пудинг!

И вот появ­ля­ется мис­сис Крэт­чит — рас­крас­нев­ша­яся, запы­хав­ша­яся, но с гор­де­ли­вой улыб­кой на лице и с пудин­гом на блюде, — таким необы­чайно твер­дым и креп­ким, что он более всего похож на рябое пушеч­ное ядро. Пудинг охва­чен со всех сто­рон пла­ме­нем от горя­щего рома и укра­шен рож­де­ствен­ской вет­кой ост­ро­ли­ста, воткну­той в самую его верхушку.

О див­ный пудинг! Боб Крэт­чит заявил, что за все время их брака мис­сис Крэт­чит еще ни разу ни в чем не уда­ва­лось достиг­нуть такого совер­шен­ства, а мис­сис Крэт­чит заявила, что теперь у нее на сердце полег­чало, и она может при­знаться, как грызло ее бес­по­кой­ство — хва­тит ли муки. У каж­дого было что ска­зать во славу пудинга, но никому и в голову не при­шло не только ска­зать, но хотя бы поду­мать, что это был очень малень­кий пудинг для такого боль­шого семей­ства. Это было бы про­сто кощун­ством. Да каж­дый из Крэт­чи­тов сго­рел бы со стыда, если бы поз­во­лил себе подоб­ный намек.

Но вот с обе­дом покон­чено, ска­терть убрали со стола, в камине под­мели, разо­жгли огонь. Попро­бо­вали содер­жи­мое кув­шина и при­знали его пре­вос­ход­ным. На столе появи­лись яблоки и апель­сины, а на угли высы­пали пол­ный совок каш­та­нов. Затем все семей­ство собра­лось у камелька «в кру­жок», как выра­зился Боб Крэт­чит, имея в виду, должно быть, полу­круг. По пра­вую руку Боба выстро­и­лась в ряд вся кол­лек­ция фамиль­ного хру­сталя: два ста­кана и кружка с отби­той ручкой.

Эти сосуды, впро­чем, могли вме­щать в себя горя­чую жид­кость ничуть не хуже каких-нибудь золо­тых куб­ков, и когда Боб напол­нял их из кув­шина, лицо его сияло, а каш­таны на огне шипели и лопа­лись с весе­лым трес­ком. Затем Боб провозгласил:

— Весе­лых свя­ток, дру­зья мои! И да бла­го­сло­вит нас всех Господь!

И все хором повто­рили его слова.

— Да осе­нит нас Гос­подь своею мило­стью! — про­мол­вил и Малютка Тим, когда все умолкли.

Он сидел на своей малень­кой ска­ме­ечке, тесно при­жав­шись к отцу. Боб любовно дер­жал в руке его худень­кую ручонку, словно боялся, что кто-то может отнять у него сынишку, и хотел все время чув­ство­вать его возле себя.

— Дух, — ска­зал Скрудж, охва­чен­ный сочув­ствием, кото­рого нико­гда прежде не испы­ты­вал. — Скажи мне, Малютка Тим будет жить?

— Я вижу пустую ска­ме­ечку возле этого нищего очага, — отве­чал Дух. — И костыль, остав­шийся без хозя­ина, но хра­ни­мый с любо­вью. Если Буду­щее не вне­сет в это изме­не­ний, ребе­нок умрет.

— Нет, нет! — вскри­чал Скрудж. — О нет! Доб­рый Дух, скажи, что судьба поща­дит его!

— Если Буду­щее не вне­сет в это изме­не­ний, — повто­рил Дух, — дитя не дожи­вет до сле­ду­ю­щих свя­ток. Но что за беда? Если ему суж­дено уме­реть, пус­кай себе уми­рает, и тем сокра­тит изли­шек населения!

Услы­хав, как Дух повто­ряет его соб­ствен­ные слова, Скрудж пове­сил голову, тер­за­е­мый рас­ка­я­нием и печалью.

— Чело­век! — ска­зал Дух, — Если в груди у тебя сердце, а не камень, осте­ре­гись повто­рять эти злые и пош­лые слова, пока тебе еще не дано узнать, ЧТО есть изли­шек и ГДЕ он есть. Тебе ли решать, кто из людей дол­жен жить и кто — уме­реть? Быть может, ты сам в гла­зах небес­ного судии куда менее достоин жизни, нежели мил­ли­оны таких, как ребе­нок этого бед­няка. О Боже! Какая-то букашка, при­стро­ив­шись на былинке, выно­сит при­го­вор своим голод­ным собра­тьям за то, что их так много рас­пло­ди­лось и копо­шится в пыли!

Скрудж согнулся под тяже­стью этих уко­ров и поту­пился, тре­пеща. Но тут же поспешно вски­нул глаза, услы­хав свое имя.

— За здо­ро­вье мистера Скруджа! — ска­зал Боб. — Я пред­ла­гаю тост за мистера Скруджа, без кото­рого не спра­вить бы нам этого праздника.

— Ска­жешь тоже — не спра­вить! — вскри­чала мис­сис Крэт­чит, вспых­нув. — Жаль, что его здесь нет. Я бы такой тост пред­ло­жила за его здо­ро­вье, что, пожа­луй, ему не поздо­ро­ви­лось бы!

— Моя доро­гая! — уко­рил ее Боб. — При детях! В такой день!

— Да уж воис­тину только ради этого вели­кого дня можно пить за здо­ро­вье такого гад­кого, бес­чув­ствен­ного, жад­ного ска­реды, как мистер Скрудж, — заявила мис­сис Крэт­чит. — И ты сам это зна­ешь, Роберт! Никто не знает его лучше, чем ты, бедняга!

— Моя доро­гая, — кротко отве­чал Боб. — Сего­дня Рождество.

— Так и быть, выпью за его здо­ро­вье ради тебя и ради празд­ника, — ска­зала мис­сис Крэт­чит. — Но только не ради него. Пусть себе живет и здрав­ствует. Поже­лаем ему весе­лых свя­ток и счаст­ли­вого Нового года. То-то он будет весел и счаст­лив, могу себе представить!

Вслед за мате­рью выпили и дети, но впер­вые за весь вечер они пили не от всего сердца. Малютка Тим выпил послед­ним — ему тоже был как-то не по душе этот тост. Мистер Скрудж был злым гением этой семьи. Упо­ми­на­ние о нем чер­ной тенью легло на празд­нич­ное сбо­рище, и доб­рых пять минут ничто не могло про­гнать эту мрач­ную тень.

Но когда она раз­ве­я­лась, им стало еще весе­лее, чем прежде, от одного созна­ния, что со Скруд­жем-Сква­лыж­ни­ком на сей раз покон­чено. Боб рас­ска­зал, какое он при­смот­рел для Питера местечко, — если дело выго­рит, у них при­ба­вится целых пять шил­лин­гов шесть пен­сов в неделю. Крэт­читы млад­шие поми­рали со смеху при одной мысли, что их Питер ста­нет дело­вым чело­ве­ком, а сам юный Питер задум­чиво уста­вился на огонь, устре­мив взгляд в узкую щель между кон­цами ворот­ничка и словно при­ки­ды­вая, куда пред­по­чти­тель­нее будет поме­стить капи­тал, когда к нему нач­нут посту­пать такие несмет­ные доходы. Тут Марта, кото­рая была отдана в обу­че­ние шляп­ной масте­рице, при­ня­лась рас­ска­зы­вать, какую ей при­хо­дится выпол­нять работу и по скольку часов тру­диться без пере­дышки, и как она рада, что зав­тра можно подольше пова­ляться в постели и хоро­шенько выспаться, благо празд­ник, и ее отпу­стили на весь день, и как намедни она видела одну гра­финю и одного лорда и лорд был «эта­кий невы­со­кий, ну совсем как наш Питер». При этих сло­вах Питер под­тя­нул свой ворот­ни­чок так высоко, что, если бы вы при этом при­сут­ство­вали, вам, пожа­луй, не уда­лось бы уста­но­вить, есть ли у него вообще голова. А тем вре­ме­нем каш­таны и кув­шин уже не раз обо­шли всех вкру­го­вую, и вот Малютка Тим тонень­ким жалоб­ным голос­ком затя­нул песенку о малень­ком маль­чике, заблу­див­шемся в буран, и спел ее, поверьте, превосходно.

Конечно, все это было довольно убого и заурядно, никто в этом семей­стве не отли­чался кра­со­той, никто не мог похва­литься хоро­шим костю­мом, — насчет одежды у них вообще было небо­гато, — баш­маки у всех про­сили каши, а юный Питер, судя по неко­то­рым при­зна­кам, уже не раз имел слу­чай позна­ко­миться с ссуд­ной кас­сой. И тем не менее все здесь были счаст­ливы, довольны друг дру­гом, рады празд­нику и бла­го­дарны судьбе, а когда они стали исче­зать, рас­тво­ря­ясь в воз­духе, лица их как-то осо­бенно засве­ти­лись, ибо Дух окро­пил их на про­ща­нье мас­лом из сво­его факела, и Скрудж не мог ото­рвать от них глаз, а в осо­бен­но­сти — от Малютки Тима.

Тем вре­ме­нем уже стем­нело, и пова­лил довольно густой снег, и когда Скрудж в сопро­вож­де­нии Духа снова очу­тился на улице, в каж­дом доме во всех ком­на­тах, от кухонь до гости­ных, уже жарко пылали камины и в окнах заман­чиво мер­цало их весе­лое пламя. Здесь дро­жа­щие отблески огня на стекле гово­рили о при­го­тов­ле­ниях к уют­ному семей­ному обеду: у очага гре­лись тарелки, и чья-то рука уже под­ня­лась, чтобы задер­нуть бор­до­вые пор­тьеры и отго­ро­диться от холода и мрака. Там ребя­тишки гурь­бой высы­пали из дому прямо на снег навстречу своим тет­кам и дядям, кузе­нам и кузи­нам, замуж­ним сест­рам и жена­тым бра­тьям, чтобы пер­выми их при­вет­ство­вать. А вот на спу­щен­ных што­рах мель­кают тени гостей. А вот кучка кра­си­вых деву­шек в теп­лых капо­рах и мехо­вых баш­мач­ках, щебеча без умолку, пере­бе­гает через дорогу к сосе­дям, и горе оди­но­кому холо­стяку (оча­ро­ва­тель­ным плу­тов­кам это известно не хуже нас), кото­рый уви­дит их раз­ру­мя­нив­ши­еся от мороза щечки!

Право, глядя на всех этих людей, направ­ляв­шихся на дру­же­ские сбо­рища, можно было поду­мать, что реши­тельно все собра­лись в гости и ни в одном доме не оста­лось хозяев, чтобы гостей при­нять. Но это было не так. Гостей под­жи­дали в каж­дом доме и то и дело под­бра­сы­вали угля в камин.

И как же лико­вал Дух! Как радостно устрем­лялся он впе­ред, обна­жив свою широ­чен­ную грудь, рас­ки­нув боль­шие ладони и щед­рой рукой раз­ли­вая вокруг бес­хит­рост­ное и зажи­га­тель­ное весе­лье. Даже фонар­щик, бежав­ший по сумрач­ной улице, остав­ляя за собой дро­жа­щую цепочку огней, и при­одев­шийся, чтобы потом отпра­виться в, гости, громко рас­сме­ялся, когда Дух про­несся мимо, хотя едва ли могло прийти бед­няге в голову, что кто-нибудь, кроме его соб­ствен­ного празд­нич­ного настро­е­ния, состав­ляет ему в эту минуту компанию.

И вдруг — а Дух хоть бы сло­вом об этом пре­ду­пре­дил — Скрудж уви­дел, что они стоят среди пустын­ного и мрач­ного тор­фя­ного болота. Огром­ные раз­бро­сан­ные в бес­по­рядке камен­ные глыбы при­да­вали болоту вид клад­бища каких-то гиган­тов. Ото­всюду сочи­лась вода — вер­нее, могла бы сочиться, если бы ее не ско­вал кру­гом, насколько хва­тал глаз, мороз, — и не росло ничего кроме мха, дрока и колю­чей сор­ной травы. На западе, на гори­зонте, зака­тив­ше­еся солнце оста­вило баг­рово-крас­ную полосу, кото­рая, словно чей-то угрю­мый глаз, взи­рала на это запу­сте­нье и, ста­но­вясь все уже и уже, померкла, нако­нец, слив­шись с сумра­ком бес­про­свет­ной ночи.

— Где мы? — спро­сил Скрудж.

— Там, где живут рудо­копы, кото­рые тру­дятся в нед­рах земли, — отве­чал Дух. — Но и они не чуж­да­ются меня. Смотри!

В оконце какой-то хибарки блес­нул ого­нек, и они поспешно при­бли­зи­лись к ней, пройдя сквозь гли­но­бит­ную ограду. Их гла­зам пред­стала весе­лая ком­па­ния, собрав­ша­яся у пыла­ю­щего очага. Там сидели ста­рые-пре­ста­рые ста­рик и ста­руха со сво­ими детьми, вну­ками и даже пра­вну­ками. Все они были одеты нарядно — по-празд­нич­ному. Ста­рик сла­бым, дро­жа­щим голо­сом, то и дело заглу­ша­е­мым поры­вами ветра, про­но­сив­ше­гося с завы­ва­ньем над пустын­ным боло­том, пел рож­де­ствен­скую песнь, зна­ко­мую ему еще с дет­ства, а все под­хва­ты­вали хором при­пев. И вся­кий раз, когда вокруг ста­рика начи­нали зву­чать голоса, он весе­лел, ожив­лялся, и голос его креп, а как только голоса сти­хали, и его голос сла­бел и замирал.

Дух не замеш­кался у этой хижины, но, при­ка­зав Скруджу покрепче ухва­титься за его ман­тию, поле­тел дальше над боло­том… Куда? Неужто к морю? Да, к морю. Огля­нув­шись назад, Скрудж, к сво­ему ужасу, уви­дел гроз­ную гряду скал — остав­шийся позади берег. Его оглу­шил гро­хот волн. Пенясь, дро­бясь, неистов­ствуя, они с ревом вры­ва­лись в чер­ные, ими же выдолб­лен­ные пещеры, словно в яро­сти своей стре­ми­лись раз­дро­бить землю.

В несколь­ких милях от берега, на угрю­мом, зате­рян­ном в море утесе, о кото­рый день за днем и год за годом раз­би­вался сви­ре­пый при­бой, стоял оди­но­кий маяк. Огром­ные груды мор­ских водо­рос­лей обле­пили его под­но­жье, а буре­вест­ники (не порож­де­ние ли они ветра, как водо­росли — порож­де­ние мор­ских глу­бин?) кру­жили над ним, взле­тая и падая, подобно вол­нам, кото­рые они заде­вали крылом.

Но даже здесь двое людей, сто­ро­жив­ших маяк, разо­жгли огонь в очаге, и сквозь узкое окно в камен­ной толще стены пламя бро­сало яркий луч света на бур­ное море. Про­тя­нув мозо­ли­стые руки над гру­бым сто­лом, за кото­рым они сидели, сто­рожа обме­ня­лись руко­по­жа­тием, затем под­няли тяже­лые кружки с гро­гом и поже­лали друг другу весе­лого празд­ника, а стар­ший, чье лицо, подобно дере­вян­ной скульп­туре на носу ста­рого фре­гата, носило следы жесто­кой борьбы со сти­хией, затя­нул бод­рую песню, зву­чав­шую как рев мор­ского прибоя.

И вот уже Дух устре­мился впе­ред, над чер­ным бушу­ю­щим морем. Все впе­ред и впе­ред, пока — вдали от всех бере­гов, как сам он пове­дал Скруджу, — не опу­стился вме­сте с ним на палубу корабля. Они пере­хо­дили от одной тем­ной и сумрач­ной фигуры к дру­гой, от корм­чего у штур­вала — к дозор­ному на носу, от дозор­ного — к мат­ро­сам, сто­яв­шим на вахте, и каж­дый из этих людей либо напе­вал тихонько рож­де­ствен­скую песнь, либо думал о насту­пив­ших Свят­ках, либо впол­го­лоса делился с това­ри­щем вос­по­ми­на­ни­ями о том, как он празд­но­вал Святки когда-то, и выра­жал надежду сле­ду­ю­щий празд­ник про­ве­сти в кругу семьи. И каж­дый, кто был на корабле, — спя­щий или бодр­ству­ю­щий, доб­рый или злой, — нашел в этот день самые теп­лые слова для тех, кто был возле, и вспом­нил тех, кто и вдали был ему дорог, и пора­до­вался, зная, что им тоже отрадно вспо­ми­нать о нем. Сло­вом, так или иначе, но каж­дый отме­тил в душе этот вели­кий день.

И каково же было удив­ле­ние Скруджа, когда, при­слу­ши­ва­ясь к завы­ва­нию ветра и раз­мыш­ляя над суро­вой судь­бой этих людей, кото­рые нес­лись впе­ред во мраке, скользя над без­дон­ной про­па­стью, столь же неиз­ве­дан­ной и таин­ствен­ной, как сама Смерть, — каково же было его удив­ле­ние, когда, погру­жен­ный в эти думы, он услы­шал вдруг весе­лый, зара­зи­тель­ный смех. Но тут его ждала еще боль­шая неожи­дан­ность, ибо он узнал смех сво­его пле­мян­ника и обна­ру­жил, что нахо­дится в свет­лой, про­стор­ной, хорошо натоп­лен­ной ком­нате, а Дух стоит рядом и с лас­ко­вой улыб­кой смот­рит не на кого дру­гого, как все на того же племянника!

— Ха-ха-ха! — зали­вался пле­мян­ник Скруджа. — Ха-ха-ха!

Если вам, чита­тель, по какой-то неве­ро­ят­ной слу­чай­но­сти дове­лось зна­вать чело­века, ода­рен­ного завид­ной спо­соб­но­стью сме­яться еще более зара­зи­тельно, чем пле­мян­ник Скруджа, скажу одно: вам неслы­ханно повезло. Пред­ставьте меня ему, и я буду очень доро­жить этим знакомством.

Болезнь и скорбь легко пере­да­ются от чело­века к чело­веку, но все же нет на земле ничего более зара­зи­тель­ного, нежели смех и весе­лое рас­по­ло­же­ние духа, и я усмат­ри­ваю в этом целе­со­об­раз­ное, бла­го­род­ное и спра­вед­ли­вое устрой­ство вещей в при­роде. Итак, пле­мян­ник Скруджа пока­ты­вался со смеху, дер­жась за бока, тряся голо­вой и строя самые умо­ри­тель­ные гри­масы, а его жена, пле­мян­ница Скруджа по мужу, глядя на него, сме­я­лась столь же весело. Да и гости не отста­вали от хозяев — и тоже хохо­тали во все горло:

— Ха-ха-ха-ха-ха!

— Он ска­зал, что Святки — это вздор, чепуха, чтоб мне про­пасть! — кри­чал пле­мян­ник Скруджа. — И ведь все­рьез ска­зал, ей-богу!

— Да как ему не совестно, Фред! — с воз­му­ще­нием вскри­чала пле­мян­ница. Ох, уж эти жен­щины! Они нико­гда ничего не делают напо­ло­вину и судят обо всем со всей решительностью.

Пле­мян­ница Скруджа была очень хороша собой, — на ред­кость хороша. Пре­лест­ное личико, наивно-удив­лен­ный взгляд, ямочки на щеках. Малень­кий пух­лый ротик казался создан­ным для поце­луев, как оно без сомне­ния и было. Кро­шеч­ные ямочки на под­бо­родке появ­ля­лись и исче­зали, когда она сме­я­лась, и ни одно суще­ство на свете не обла­дало парой таких луче­зар­ных глаз. Сло­вом, надо при­знаться, что она умела под­за­до­рить, но и при­лас­кать — тоже.

— Он забав­ный ста­рый чудак, — ска­зал пле­мян­ник Скруджа. — Не осо­бенно при­вет­лив, конечно, ну что ж, его пороки несут в себе и нака­за­ние, и я ему не судья.

— Он ведь очень богат, Фред, — заме­тила пле­мян­ница. — По край­ней мере ты все­гда мне это говорил.

— Да что с того, моя доро­гая, — ска­зал пле­мян­ник. — Его богат­ство ему не впрок. Оно и людям не при­но­сит добра и ему не достав­ляет радо­сти. Он лишил себя даже при­ят­ного созна­ния, что… ха-ха-ха!., что он может когда-нибудь осчаст­ли­вить сво­ими день­гами нас.

— Тер­петь я его не могу! — заявила пле­мян­ница, и сестры пле­мян­ницы, да и все про­чие дамы выра­зили совер­шенно такие же чувства.

— Ну, а по мне он ничего, — ска­зал пле­мян­ник. — Мне жаль его, и я не могу питать к нему непри­язни, даже если б захо­тел. Кто стра­дает от его злых при­чуд? Он сам — все­гда и во всем. Вот, к при­меру, он вбил себе в голову, что не любит нас, и не поже­лал прийти ото­бе­дать с нами. К чему это при­вело? Лишился обеда, хотя и не бог весть какого.

— А я пола­гаю, что вовсе не пло­хого, — воз­ра­зила пле­мян­ница, и все под­дер­жали ее, а так как они только что ото­бе­дали и собра­лись у камина, возле кото­рого на сто­лике уже горела лампа и был при­го­тов­лен десерт, то с мне­нием их нельзя не считаться.

— Что ж, рад это слы­шать, — про­мол­вил пле­мян­ник Скруджа. — А то я не очень-то верю в искус­ство моло­дых хозя­ю­шек. А вы что ска­жете, Топпер?

Топ­пер, кото­рый совер­шенно явно имел виды на одну из сестер хозяйки, отве­чал, что вся­кий холо­стой муж­чина — это жал­кий отще­пе­нец и не имеет права выска­зы­вать суж­де­ние о таком пред­мете. При этих сло­вах сестра пле­мян­ницы — не та, что с розами у кор­сажа, а пух­лень­кая, с гоф­ри­ро­ван­ной кру­жев­ной обо­роч­кой у ворота, — зали­лась краской.

— Ну же, Фред, про­дол­жай, — потре­бо­вала пле­мян­ница Скруджа, хло­пая в ладоши. — Вечно он нач­нет рас­ска­зы­вать и не кон­чит! Такой неле­пый человек!

Пле­мян­ник Скруджа снова пока­тился со смеху, и так как смех его был зара­зи­те­лен, все, как один, после­до­вали его при­меру, хотя пух­лень­кая сестра пле­мян­ницы и ста­ра­лась про­ти­во­сто­ять заразе, уси­ленно нюхая фла­кон­чик с аро­ма­ти­че­ским уксусом.

— Я хотел только заме­тить, — ска­зал пле­мян­ник Скруджа, — что его анти­па­тия к нам и неже­ла­ние пове­се­литься с нами вме­сте лишили его воз­мож­но­сти про­ве­сти несколько часов в при­ят­ном обще­стве, что не при­чи­нило бы ему вреда. Это, я думаю, во вся­ком слу­чае при­ят­нее, чем сидеть наедине со сво­ими мыс­лями в ста­рой, заплес­не­ве­лой кон­торе или в его зам­ше­лой квар­тире. И я наме­рен при­гла­шать его к нам каж­дый год, хочет он того или нет, потому что мне его жаль. Он может до конца дней своих хулить Святки, но волей-нево­лей ста­нет лучше судить о них, если из года в год я буду при­хо­дить к нему и гово­рить от чистого сердца: «Как пожи­ва­ете, дядюшка Скрудж?» Если это рас­по­ло­жит его хотя бы к тому, чтобы отпи­сать в заве­ща­нии сво­ему бед­ному клерку пять­де­сят фун­тов — с меня и того довольно. Мне, кстати, сда­ется, что мои слова тро­нули его вчера.

Его слова тро­нули Скруджа! Такая неле­пая фан­та­зия дала повод к новому взрыву смеха, но хозя­ину по при­чине его на ред­кость доб­ро­душ­ного нрава было совер­шенно все равно, над кем сме­ются гости, лишь бы они весе­ли­лись от души, и, стре­мясь под­дер­жать их в этом настро­е­нии, он с доволь­ным видом пустил вкру­го­вую бутылку вина.

Напив­шись чая, решили заняться музы­кой. В этом семей­стве музыка была в чести, и когда там при­ни­ма­лись рас­пе­вать песни на два, а то и на три голоса с хором, можете мне пове­рить, что испол­няли их со зна­нием дела. Осо­бенно отли­чался мистер Топ­пер, кото­рый очень усердно гудел басом, и при том без осо­бой даже натуги, так что лицо у него не баг­ро­вело и на лбу не наду­ва­лись жилы. Пле­мян­ница Скруджа недурно играла на арфе и в числе про­чих музы­каль­ных пьес испол­нила одну про­стень­кую песенку (совсем пустя­чок, вы бы через две минуты уже могли ее насви­стать), кото­рую певала когда-то одна малень­кая девочка, та, что при­е­хала одна­жды вече­ром, чтобы увезти Скруджа из пан­си­она. Это вос­по­ми­на­ние вос­кре­сил в душе Скруджа Дух Про­шлых Свя­ток, и теперь, когда Скрудж услы­хал зна­ко­мую мело­дию, кар­тины былого снова ожили в его памяти. Скрудж слу­шал, и сердце его смяг­ча­лось все более и более, и ему уже каза­лось, что, вни­май он чаще этим зву­кам в давно минув­шие годы, и, быть может, он все­гда стре­мился бы только к добру на сча­стье себе и людям, и не при­шлось бы духу Джей­коба Марли вста­вать из могилы.

Однако не одной только музыке был посвя­щен этот вечер. Пому­зи­ци­ро­вав, при­ня­лись играть в фанты. Ведь так отрадно порой снова стать хоть на время детьми! А осо­бенно хорошо это на Свят­ках, когда мы празд­нуем рож­де­ние Боже­ствен­ного мла­денца. Впро­чем, постойте! Сна­чала играли в жмурки. Ну, конечно! И никто меня не убе­дит, что мистер Топ­пер дей­стви­тельно ничего не видел. Да я ско­рее поверю, что у него была еще одна пара глаз — на пят­ках. По-моему, они были в сго­воре — он и пле­мян­ник Скруджа. А Дух тоже был с ними заодно. Если бы вы видели, как мистер Топ­пер при­пу­стился пря­ми­ком за тол­стуш­кой с кру­жев­ной обо­роч­кой, вы бы сами ска­зали, что это зна­чит черес­чур уж рас­счи­ты­вать на лег­ко­ве­рие чело­ве­че­ской натуры. Опро­ки­ды­вая сту­лья, роняя камин­ные щипцы, нале­тая на фор­те­пьяно, он неот­ступно гнался за ней по пятам и чуть не задохся, запу­тав­шись в пор­тье­рах! Он все­гда без­оши­бочно знал, в каком конце ком­наты нахо­дится пух­лень­кая сест­рица хозяйки, и не желал ловить никого дру­гого. Даже если бы вы нарочно под­да­лись ему (а кое-кто и пытался это про­де­лать), он бы, для отвода глаз, пожа­луй, при­тво­рился, что хочет вас сло­вить, — да только какой бы дурак ему пове­рил! — и тот­час устре­мился бы в дру­гом направ­ле­нии — за пух­лой сестрицей.

— Это нечестно! — вос­кли­цала она, и не раз, и оно в самом деле было нечестно. Но как ни увер­ты­ва­лась она от него, как ни про­скаль­зы­вала, шеле­стя шел­ко­выми юбками, перед самым его носом, ему все же уда­лось ее пой­мать, и вот тут — когда он загнал ее в угол, откуда ей уже не было спа­се­ния, — вот тут пове­де­ние его стало поис­тине чудо­вищ­ным. Сколь гнусно было его при­твор­ство, когда он делал вид, что не узнает ее и дол­жен кос­нуться лент у нее на голове и какого-то колечка на паль­чике и какой-то цепочки на шее, чтобы удо­сто­ве­риться, что это дей­стви­тельно она. Без сомне­ния, она не пре­ми­нула выска­зать ему свое мне­ние о нем, когда они, укрыв­шись за пор­тье­рой, пове­ряли друг другу какие-то сек­реты, в то время как с завя­зан­ными гла­зами бегал уже кто-то другой.

Пле­мян­ница Скруджа не играла в жмурки. Ее удобно устро­или в уют­ном уголке, уса­див в глу­бо­кое кресло и под­ста­вив под ноги ска­ме­ечку, при­чем Дух и Скрудж ока­за­лись как раз за ее спи­ной. Но в фан­тах и она при­няла уча­стие, а когда играли в «Любишь не любишь» — так наход­чиво при­ду­мы­вала ответы на любую букву алфа­вита, что при­вела всех в неопи­су­е­мый вос­торг. Столь же бли­ста­тельно отли­чи­лась она и в игре «Как, Когда, Где» и к тай­ной радо­сти пле­мян­ника Скруджа совер­шенно затмила всех своих сестер, хотя они тоже были весьма шуст­рые девицы, что охотно под­твер­дил бы вам мистер Топ­пер. Гостей было чело­век два­дцать, не меньше, и все — и молод и стар — при­ни­мали уча­стие в играх, а вме­сте с ними и Скрудж. В своем увле­че­нии игрой он забы­вал, что голос его без­зву­чен для ушей смерт­ных, и не раз громко заяв­лял о своей догадке, и она почти все­гда ока­зы­ва­лась пра­виль­ной, ибо самые ост­рые иголки, что выпус­кает уайт­чепл­ская иголь­ная фаб­рика, не могли бы срав­ниться по остроте с умом Скруджа, за исклю­че­нием, конечно, тех слу­чаев, когда он счи­тал почему-либо необ­хо­ди­мым при­ки­ды­ваться тупицей.

Такое его пове­де­ние при­шлось, должно быть, При­зраку по вкусу, ибо он бро­сил на Скруджа довольно бла­го­склон­ный взгляд. Скрудж при­нялся, как ребе­нок, выпра­ши­вать у него раз­ре­ше­ния побыть с гостями, пока они не отпра­вятся по домам, но Дух отве­чал, что это невозможно.

— Они зате­яли новую игру! — молил Скрудж. — Ну хоть пол­ча­сика, Дух! Только полчасика!

Игра назы­ва­лась «Да и Нет». Пле­мян­ник Скруджа дол­жен был зага­дать какой-нибудь пред­мет, а осталь­ные — уга­дать, что он заду­мал. По усло­виям игры он мог отве­чать на все вопросы только «да» или «нет». Под пере­крест­ным огнем посы­пав­шихся на него вопро­сов уда­лось мало-помалу уста­но­вить, что он заду­мал некое живот­ное, — ныне здрав­ству­ю­щее живот­ное, довольно про­тив­ное живот­ное, сви­ре­пое живот­ное, живот­ное, кото­рое порой вор­чит, порой рычит, а порой вроде бы раз­го­ва­ри­вает, и кото­рое живет в Лон­доне, и ходит по ули­цам, и кото­рое не водят на цепи и не пока­зы­вают за деньги, и живет оно не в зве­ринце, и мясом его не тор­гуют на рынке, и это не лошадь, и не осел, и не корова, и не бык, и не тигр, и не собака, и не сви­нья и не кошка, и не мед­ведь. При каж­дом новом вопросе пле­мян­ник Скруджа снова зали­вался хохо­том и в конце кон­цов при­шел в такой раж, что вско­чил с дивана и начал от вос­торга топать ногами. Тут пух­лень­кая сест­ричка пле­мян­ницы рас­хо­хо­та­лась вдруг так же неистово и воскликнула.

— Уга­дала! Я знаю, что вы заду­мали, Фред! Знак!

— Ну что? — закри­чал Фред.

— Это ваш дядюшка Скру-у-у-дж!

Да, так оно и было. Тут уж вос­торг стал все­об­щим, хотя кое-кто нашел нуж­ным воз­ра­зить, что на вопрос: «Это мед­ведь?» — сле­до­вало отве­тить не «нет», а «да», так как отри­ца­тель­ный ответ мог сбить с толку тех, кто уже был бли­зок к истине.

— Ну, мы так поте­ши­лись насчет ста­рика, — ска­зал пле­мян­ник, — что было бы чер­ной небла­го­дар­но­стью не выпить теперь за его здо­ро­вье. Прошу каж­дого взять свой бокал глинт­вейна. Пред­ла­гаю тост за дядюшку Скруджа!

— За дядюшку Скруджа! — закри­чали все.

— Поже­лаем ста­рику, где бы он сей­час ни нахо­дился, весе­лого Рож­де­ства и счаст­ли­вого Нового года! — ука­зал пле­мян­ник. — Он не захо­тел при­нять от меня этих поже­ла­ний, но пусть они все же сбу­дутся. Итак, за дядюшку Скруджа!

А дядюшка Скрудж тем вре­ме­нем неза­метно для себя так раз­ве­се­лился, и на сердце у него стало так легко, что он непре­менно про­воз­гла­сил бы тост за здо­ро­вье всей чест­ной ком­па­нии, не подо­зре­вав­шей о его при­сут­ствии, и побла­го­да­рил бы ее в своей ответ­ной, хотя и без­звуч­ной речи, если бы Дух дал ему на это время. Но едва послед­нее слово сле­тело с уст пле­мян­ника, как виде­ние исчезло, и Дух со Скруд­жем снова пусти­лись в странствие.

Далеко-далеко лежал их путь, и немало посе­тили они жилищ, и немало пови­дали отда­лен­ных мест, и везде при­но­сили людям радость и сча­стье. Дух стоял у изго­ло­вья боль­ного, и боль­ной обод­рялся и весе­лел; он при­бли­жался к ски­таль­цам, тос­ку­ю­щим на чуж­бине, и им каза­лось, что отчизна близко; к изне­мо­га­ю­щим в житей­ской борьбе — и они окры­ля­лись новой надеж­дой; к бед­ня­кам — и они обре­тали в себе богат­ство. В тюрь­мах, боль­ни­цах и бога­дель­нях, в убо­гих при­ю­тах нищеты — всюду, где сует­ность и жал­кая зем­ная гор­дыня не закры­вают сердца чело­века перед бла­го­дат­ным духом празд­ника, — всюду давал он людям свое бла­го­сло­ве­ние и учил Скруджа запо­ве­дям милосердия.

Долго дли­лась эта ночь, если то была всего одна лишь ночь, в чем Скрудж имел осно­ва­ния сомне­ваться, ибо ему каза­лось, что обе свя­точ­ные недели про­ле­тели с тех пор, как он пустился с Духом в путь. И еще одну стран­ность заме­тил Скрудж: в то время как сам он внешне совсем не изме­нился, При­зрак ста­рел у него на гла­зах. Скрудж давно уже видел про­ис­хо­дя­щую в Духе пере­мену, однако до поры до вре­мени мол­чал. Но вот, поки­нув дет­ский празд­ник, устро­ен­ный в кре­щен­ский вечер, и очу­тив­шись вме­сте с Духом на откры­той рав­нине, он взгля­нул на него и заме­тил, что волосы его совсем поседели.

— Скажи мне, разве жизнь духов так коротка? — спро­сил его тут Скрудж.

— Моя жизнь на этой пла­нете быст­ро­течна, — отве­чал Дух. — И сего­дня ночью ей при­дет конец.

— Сего­дня ночью? — вскри­чал Скрудж.

— Сего­дня в пол­ночь. Чу! Срок бли­зится. В это мгно­ве­ние часы на коло­кольне про­били три чет­верти двенадцатого.

— Про­сти меня, если об этом нельзя спра­ши­вать, — ска­зал Скрудж, при­стально глядя на ман­тию Духа. — Но мне чудится, что под твоим оде­я­нием скрыто нечто стран­ное. Что это вид­не­ется из-под края твоей одежды — пти­чья лапа?

— Нет, даже на пти­чьей лапе больше мяса, чем на этих костях, — после­до­вал печаль­ный ответ Духа. — Взгляни!

Он отки­нул край ман­тии, и гла­зам Скруджа пред­стали двое детей — несчаст­ные, замо­рен­ные, урод­ли­вые, жал­кие и вме­сте с тем страш­ные. Стоя на коле­нях, они при­пали к ногам Духа и уце­пи­лись за его мантию.

— О Чело­век, взгляни на них! — вос­клик­нул Дух. — Взгляни же, взгляни на них!

Это были маль­чик и девочка. Тощие, мерт­венно-блед­ные, в лох­мо­тьях, они гля­дели испод­ло­бья, как вол­чата, в то же время рас­пла­сты­ва­ясь у ног Духа в уни­зи­тель­ной покор­но­сти. Неж­ная юность должна была бы цве­сти на этих щеках, играя све­жим румян­цем, но чья-то дрях­лая, мор­щи­ни­стая рука, подобно руке вре­мени, иска­зила, обез­об­ра­зила их черты и иссу­шила кожу, обвис­шую как тряпка. То, что могло бы быть пре­сто­лом анге­лов, стало при­ютом демо­нов, гро­зя­щих всему живому. За все века испол­нен­ной тайн исто­рии миро­зда­ния ника­кое уни­же­ние или извра­ще­ние чело­ве­че­ской при­роды, ника­кие нару­ше­ния ее зако­нов не созда­вали, каза­лось, ничего столь чудо­вищ­ного и оттал­ки­ва­ю­щего, как эти два уродца.

Скрудж отпря­нул в ужасе. Когда эти несчаст­ные созда­ния столь вне­запно пред­стали перед ним, он хотел было ска­зать, что они очень слав­ные дети, но слова застряли у него в горле, как будто язык не поже­лал при­нять уча­стия в такой вопи­ю­щей лжи.

— Это твои дети. Дух? — вот и все, что он нашел в себе силы произнести.

— Они — порож­де­ние Чело­века, — отве­чал Дух, опус­кая глаза на детей. — Но видишь, они при­пали к моим сто­пам, прося защиты от тех, кто их поро­дил. Имя маль­чика — Неве­же­ство. Имя девочки — Нищета. Осте­ре­гайся обоих и всего, что им сродни, но пуще всего бере­гись маль­чишки, ибо на лбу у него начер­тано «Гибель» и гибель он несет с собой, если эта над­пись не будет стерта. Что ж, отри­цай это! — вскри­чал Дух, повер­нув­шись в сто­рону города и про­сти­рая к нему руку.

Поноси тех, кто ста­нет тебе это гово­рить! Исполь­зуй неве­же­ство и нищету в своих нечи­стых, свое­ко­рыст­ных целях! Уве­личь их, умножь! И жди конца!

— Разве нет им помощи, нет при­ста­нища? — вос­клик­нул Скрудж.

— Разве нет у нас тюрем? — спро­сил Дух, повто­ряя соб­ствен­ные слова Скруджа. — Разве нет у нас работ­ных домов?

В это мгно­ве­ние часы про­били полночь.

Скрудж огля­нулся, ища Духа, но его уже не было. Когда две­на­дца­тый удар коло­кола про­гу­дел в тишине, Скрудж вспом­нил пред­ска­за­ние Джей­коба Марли и, под­няв глаза, уви­дел вели­че­ствен­ный При­зрак, заку­тан­ный с ног до головы в плащ с капю­шо­ном и, подобно облаку или туману, плыв­ший над зем­лей к нему навстречу.

Строфа четвертая. Последний из Духов

Дух при­бли­жался — без­молвно, мед­ленно, сурово. И когда он был совсем близко, такой мрач­ной таин­ствен­но­стью пове­яло от него на Скруджа, что тот упал перед ним на колени.

Чер­ное, похо­жее на саван оде­я­ние При­зрака скры­вало его голову, лицо, фигуру — видна была только одна про­стер­тая впе­ред рука. Не будь этой руки, При­зрак слился бы с ночью и стал бы нераз­ли­чим среди окру­жав­шего его мрака.

Бла­го­го­вей­ный тре­пет объял Скруджа, когда эта высо­кая вели­ча­вая и таин­ствен­ная фигура оста­но­ви­лась возле него. При­зрак не дви­гался и не про­из­но­сил ни слова, а Скрудж испы­ты­вал только ужас — больше ничего.

— Дух Буду­щих Свя­ток, не ты ли почтил меня своим посе­ще­нием? — спро­сил, нако­нец, Скрудж.

Дух ничего не отве­тил, но рука его ука­зала куда-то вперед.

— Ты наме­рен открыть мне то, что еще не про­изо­шло, но должно про­изойти в буду­щем? — про­дол­жал свои вопросы Скрудж. — Не так ли, Дух?

Складки оде­я­ния, нис­па­да­ю­щего с головы Духа, слегка шевель­ну­лись, словно Дух кив­нул. Дру­гого ответа Скрудж не получил.

Хотя обще­ство при­ви­де­ний стало уже при­выч­ным для Скруджа, однако эта мол­ча­ли­вая фигура вну­шала ему такой ужас, что колени у него под­ги­ба­лись, и, собрав­шись сле­до­вать за При­зра­ком, он почув­ство­вал, что едва дер­жится на ногах. Должно быть, При­зрак заме­тил его состо­я­ние, ибо он при­оста­но­вился на мгно­ве­ние, как бы для того, чтобы дать ему воз­мож­ность прийти в себя.

Но Скруджу от этой пере­дышки стало только хуже. Необъ­яс­ни­мый ужас про­ни­зы­вал все его суще­ство при мысли о том, что под при­кры­тием этого чер­ного, мрач­ного савана взор При­зрака неот­ступно сле­дит за ним, в то время как сам он, сколько бы ни напря­гал зре­ние, не может раз­гля­деть ничего, кроме этой мерт­венно-блед­ной руки и огром­ной чер­ной бес­фор­мен­ной массы.

— Дух Буду­щих Свя­ток! — вос­клик­нул Скрудж. — Я стра­шусь тебя. Ни один из являв­шихся мне при­зра­ков не пугал меня так, как ты. Но я знаю, что ты хочешь мне добра, а я стрем­люсь к добру и наде­юсь стать отныне дру­гим чело­ве­ком и потому готов с серд­цем, испол­нен­ным бла­го­дар­но­сти сле­до­вать за тобой. Разве ты не хочешь ска­зать мне что-нибудь?

При­зрак ничего не отве­тил. Рука его по-преж­нему была про­стерта вперед.

— Веди меня! — ска­зал Скрудж. — Веди! Ночь быстро бли­зится к рас­свету, и каж­дая минута для меня дра­го­ценна — я знаю это. Веди же меня, Призрак!

При­ви­де­ние дви­ну­лось впе­ред так же без­молвно, как и появи­лось. Скрудж после­до­вал за ним в тени его оде­я­ния, кото­рое как бы под­дер­жи­вало его над зем­лей и увле­кало за собой.

Они всту­пили в город — вер­нее, город, каза­лось, вне­запно сам вырос вокруг них и обсту­пил их со всех сто­рон. И вот они уже очу­ти­лись в цен­тре города — на Бирже, в толпе ком­мер­сан­тов, кото­рые сно­вали туда и сюда и соби­ра­лись груп­пами, и погля­ды­вали на часы, и позва­ни­вали моне­тами в кар­мане, и в раз­ду­мье пере­би­рали мас­сив­ные золо­тые бре­локи, сло­вом, все было, как все­гда, — зна­ко­мая Скруджу картина.

Дух оста­но­вился возле неболь­шой кучки дель­цов. Заме­тив, что рука При­зрака ука­зы­вает на них, Скрудж при­бли­зился и стал при­слу­ши­ваться к их разговору.

— Нет, — ска­зал огром­ный туч­ный муж­чина с чудо­вищ­ным трой­ным под­бо­род­ком. — Об этом мне ничего не известно. Знаю только, что он умер.

— Когда же это слу­чи­лось? — спро­сил кто-то.

— Да как будто про­шед­шей ночью.

— А что с ним было? — спро­сил тре­тий, беря изряд­ную понюшку табаку из огром­ной таба­керки. — Мне каза­лось, он всех переживет.

— А бог его знает, — про­мол­вил пер­вый и зевнул.

— Что же он сде­лал со сво­ими день­гами? — спро­сил крас­но­ли­цый гос­по­дин, у кото­рого с самого кон­чика носа сви­сал нарост, как у индюка.

— Не слы­хал, не знаю, — отве­чал чело­век с трой­ным под­бо­род­ком и снова зевнул.

— Оста­вил их своей фирме, должно быть. Мне он их не оста­вил. Это-то уж я знаю допод­линно. Шутка была встре­чена общим смехом.

— Похоже, пыш­ных похо­рон не будет, — про­дол­жал чело­век с под­бо­род­ком. — Про­пади я про­па­дом, если кто-нибудь при­дет его хоро­нить. Может, нам собраться ком­па­нией и пока­зать пример?

— Что ж, если будут поминки, я не прочь, — ото­звался джентль­мен с наро­стом на носу. — За такой труд не грех и покормить.

Снова смех.

— Я, видать, бес­ко­рыст­нее всех вас, — ска­зал чело­век с под­бо­род­ком, — так как нико­гда не наде­ваю чер­ных пер­ча­ток и нико­гда не зав­тра­каю вто­рой раз, но тем не менее готов пойти, если кто-нибудь при­со­еди­нится. Ведь рас­су­дить, так я, пожа­луй, был самым близ­ким его при­я­те­лем. Как-никак, а при встре­чах мы все­гда оста­нав­ли­ва­лись потол­ко­вать. Ну, до зав­тра, господа.

Собе­сед­ники разо­шлись в раз­ные сто­роны и сме­ша­лись с дру­гими груп­пами дель­цов, а Скрудж, кото­рый знал всех этих людей, вопро­си­тельно посмот­рел на Духа, ожи­дая от него объяснения.

При­зрак дви­нулся к выходу. Перст его ука­зы­вал на улицу, где только что повстре­ча­лись двое людей. Скрудж при­слу­шался к их беседе, пола­гая, что здесь он най­дет, нако­нец, объ­яс­не­ние всему.

Этих людей он тоже знал как нельзя лучше. Оба были дель­цами, весьма бога­тыми и весьма вли­я­тель­ными. Скрудж все­гда очень доро­жил их мне­нием о себе. С дело­вой точки зре­ния, разу­ме­ется. Исклю­чи­тельно с дело­вой точки зрения.

— Доб­рый день, — ска­зал один.

— Доб­рый день, — отве­чал другой.

— Слы­хали? — ска­зал пер­вый. — Он попал-таки, нако­нец, черту в лапы.

— Да, слы­хал, — отве­чал дру­гой. — Каков мороз!

— Самый рож­де­ствен­ский. Вы не люби­тель пока­таться на коньках?

— Нет, нет. Мало у меня без того забот! Мое почтение!

Вот и все, ни слова больше. Встре­ти­лись, потол­ко­вали и разошлись.

Пона­чалу Скрудж был несколько удив­лен, что Дух может при­да­вать зна­че­ние такой пустой на пер­вый взгляд беседе, но потом решил, что в сло­вах этих людей заклю­чен какой-то скры­тый смысл, и при­нялся раз­мыш­лять, что же это такое. Раз­го­воры эти едва ли могли иметь отно­ше­ние к смерти Джей­коба, его ста­рого ком­па­ньона, так как то было делом Про­шлого, а обла­стью Духа было Буду­щее. Но о ком же они тол­ко­вали? У него же нет ни близ­ких, ни дру­зей. Однако, ни секунды не сомне­ва­ясь, что в этих речах зало­жен глу­бо­кий нрав­ствен­ный смысл, направ­лен­ный на его благо, Скрудж решил сбе­речь в памяти своей, как дра­го­цен­ней­ший клад, все, что при­ве­дется ему уви­деть или услы­шать, а прежде всего вни­ма­тельно наблю­дать за своим двой­ни­ком, когда тот появится. Его соб­ствен­ное пове­де­ние в буду­щем даст, каза­лось ему, ключ ко всему про­ис­хо­дя­щему и помо­жет раз­га­дать все загадки.

Скрудж снова загля­нул на Биржу, ища здесь сво­его двой­ника, но на его обыч­ном месте стоял какой-то незна­ко­мый чело­век. В этот час Скруджу пола­га­лось уже быть на Бирже, однако он не нашел себя ни там, ни в толпе, тес­нив­шейся у входа. Впро­чем, это не очень его уди­вило. Он уви­дел в этом лишь дока­за­тель­ство того, что при­ня­тое им в душе реше­ние — совер­шенно изме­нить свой образ жизни — осуществилось.

Чер­ной без­молв­ной тенью стоял рядом с ним При­зрак с про­стер­той впе­ред рукой. Очнув­шись от своих раз­ду­мий, Скрудж заме­тил, что рука При­зрака про­тя­нута к нему, а Неви­ди­мый Взор, — как ему почу­ди­лось, — про­ни­зы­вает его насквозь. Скрудж содрог­нулся и почув­ство­вал, что кровь леде­неет у него в жилах.

Поки­нув это ожив­лен­ное место, они углу­би­лись в глу­хой район тру­щоб, куда Скрудж нико­гда прежде не загля­ды­вал, хотя знал, где рас­по­ло­жен этот квар­тал и какой дур­ной поль­зу­ется он сла­вой. Узкие, гряз­ные улочки; жал­кие домишки и лав­чонки; едва при­кры­тый зло­вон­ным тря­пьем, пья­ный, оттал­ки­ва­ю­щий в своем убо­же­стве люд. Глу­хие пере­улки, под­во­ротни, словно стоки нечи­стот, извер­гали в лаби­ринт кри­вых улиц свою вонь, свою грязь, свой блуд, и весь квар­тал смер­дел поро­ком, пре­ступ­ле­ни­ями, нищетой.

В самой гуще этих при­то­нов и тру­щоб сто­яла лавка ста­рьев­щика — низ­кая и словно при­дав­лен­ная к земле одно­скат­ной кры­шей. Здесь за гроши ску­пали тряпки, ста­рые жестянки, бутылки, кости и про­чую ветошь и хлам. На полу лав­чонки были сва­лены в кучу ржа­вые гвозди, ключи, куски двер­ных цепо­чек, задвижки, чашки от весов, сло­ман­ные пилы, гири и раз­ный дру­гой желез­ный лом. Кучи подо­зри­тель­ного тря­пья, комья тух­лого сала, груды костей скры­вали, каза­лось, тем­ные тайны, в кото­рые мало кому при­шла бы охота про­ник­нуть. И среди всех этих отбро­сов, слу­жив­ших пред­ме­том купли-про­дажи, возле сло­жен­ной из ста­рого кир­пича печурки, где дого­рали угли, сидел седой мошен­ник, довольно пре­клон­ного воз­раста. Отго­ро­див­шись от внеш­него мира с его зим­ней сту­жей при помощи зана­вески из полу­ис­тлев­ших лох­мо­тьев, раз­ве­шен­ных на веревке, он удо­вле­тво­ренно поса­сы­вал трубку и насла­ждался покоем в тиши сво­его уединения.

Когда Скрудж, ведо­мый При­зра­ком, при­бли­зился к этому чело­веку, какая-то жен­щина с объ­е­ми­стым узлом в руках кра­ду­чись шмыг­нула в лавку. Но едва она пере­сту­пила порог, как в две­рях пока­за­лась дру­гая жен­щина тоже с какой-то покла­жей, а сле­дом за ней в лавку вошел муж­чина в поры­же­лой чер­ной паре, и все трое были в рав­ной мере пора­жены, узнав друг друга. С минуту дли­лось общее без­молв­ное изум­ле­ние, кото­рое раз­де­лил и ста­рьев­щик, поса­сы­вав­ший свою трубку. Затем трое при­шед­ших раз­ра­зи­лись смехом.

— Уж будьте покойны, поден­щица все­гда поспеет пер­вой! — вос­клик­нула та, что опе­ре­дила осталь­ных. — Ну а прачка уж будет вто­рой, а посыль­ный гро­бов­щика — тре­тьим. Смотри-ка, ста­рина Джо, какой слу­чай! Ведь не сго­ва­ри­ва­ясь сошлись, видал?

— Что ж, луч­шего места для встречи вам бы и не сыс­кать, — отве­чал ста­рик Джо, выни­мая трубку изо рта. — Про­хо­дите в гости­ную. Ты-то, голу­бушка, уж давно свой чело­век здесь, да и эти двое тоже не чужие. Пого­дите, я сей­час при­творю дверь. Ишь ты! Как скри­пит! Во всей лавке, верно, не сыщется куска такого ста­рого ржа­вого железа, как эти петли, и таких ста­рых костей, как мои. Ха-ха-ха! Здесь все одно дру­гого стоит, всем нам пора на свалку. Про­хо­дите в гости­ную! Про­во­дите в гостиную!

Гости­ной назы­ва­лась часть ком­наты, за тря­пич­ной зана­вес­кой. Ста­рик сгреб угли в кучу ста­рым метал­ли­че­ским пру­том от лест­нич­ного ковра, мунд­шту­ком трубки снял нагар с чадив­шей лампы (время было уже позд­нее) и снова сунул трубку в рот.

Тем вре­ме­нем жен­щина, кото­рая при­шла пер­вой, швыр­нула свой узел на пол, с нахаль­ным видом плюх­ну­лась на табу­ретку, упер­лась кула­ками в колени и вызы­ва­юще погля­дела на тех, кто при­шел после нее.

— Ну, в чем дело? Чего это вы уста­ви­лись на меня, мис­сис Дил­бер? — ска­зала она. — Каж­дый вправе поза­бо­титься о себе. Он-то это умел.

— Что верно, то верно, — ска­зала прачка. — И никто не умел так, как он.

— А коли так, чего же ты сто­ишь и тара­щишь глаза, словно кого-то боишься? Никто же не узнает. Ворон ворону глаз не выклюет.

— Да уж, верно, нет! — ска­зали в один голос мис­сис Дил­бер и муж­чина. — Уж это так.

— Вот и ладно! — вскри­чала поден­щица. — И хва­тит об этом. Поду­ма­ешь, велика беда, если они там недо­счи­та­ются двух-трех вещи­чек вроде этих вот. Покой­ника от этого не убу­дет, дума­ется мне.

— И в самом деле, — сме­ясь, под­дак­нула мис­сис Дилбер.

— Ежели этот ста­рый скряга хотел, чтобы все у него оста­лось в цело­сти-сохран­но­сти, когда он отдаст Богу душу, — про­дол­жала поден­щица, — почему он не жил как все люди? Живи он по-люд­ски, уж, верно, кто-нибудь при­гля­дел бы за ним в его смерт­ный час, и не подох бы он так — один-одинешенек.

— Истин­ная правда! — ска­зала мис­сис Дил­бер. — Это ему нака­за­ние за грехи.

— Эх, жалко, нака­зали-то мы его мало, — отве­чала та. — Да, кабы можно было побольше его нака­зать, уж я бы охулки на руку не поло­жила, верьте слову. Ну, ладно, раз­вя­жите-ка этот узел, дядюшка Джо, и назо­вите вашу цену. Гово­рите начи­стоту. Я ничего не боюсь — пер­вая покажу свое добро. И этих не боюсь — пусть смот­рят. Будто мы и раньше не знали, что каж­дый из нас при­би­рает к рукам, что может. Только я в этом греха не вижу. Раз­вя­зы­вайте узел, Джо.

Но бла­го­род­ные ее дру­зья не поже­лали усту­пить ей в отваге, и муж­чина в поры­же­лом чер­ном сюр­туке храбро ринулся в бой и пер­вым предъ­явил свою добычу. Она была неве­лика. Два-три бре­лока, вста­вочка для каран­даша, пара запо­нок да деше­вень­кая булавка для гал­стука — вот, в сущ­но­сти, и все. Ста­ри­кашка Джо обсле­до­вал все эти пред­меты один за дру­гим, оце­нил, про­ста­вил сто­и­мость каж­дого мелом на стене и видя, что больше ждать нечего, под­вел итог.

— Вот сколько вы полу­чите, — ска­зал ста­рьев­щик, — и ни пенса больше, пусть меня сожгут живьем. Кто следующий?

Сле­ду­ю­щей ока­за­лась мис­сис Дил­бер. Она предъ­явила про­стыни и поло­тенца, кое-что из одежды, две ста­ро­мод­ные сереб­ря­ные ложечки, щип­чики для сахара и несколько пар ста­рых сапог. Все это также полу­чило свою оценку мелом на стене.

— Дамам я все­гда пере­пла­чи­ваю, — ска­зал ста­ри­кашка. — Это моя сла­бость. Таким-то мане­ром я и разо­ря­юсь. Вот сколько вам сле­дует. Если попро­сите наки­нуть еще хоть пенни и ста­нете тор­го­ваться, я пожа­лею, что был так щедр, и сбавлю полкроны.

— А теперь раз­вя­жите мой узел, Джо, — ска­зана поденщица.

Ста­ри­кашка опу­стился на колени, чтобы удоб­нее было ору­до­вать, и, рас­пу­тав мно­же­ство узел­ков, извлек довольно боль­шой и тяже­лый свер­ток какой-то тем­ной материи.

— Что это такое? — спро­сил ста­рьев­щик. — Никак полог?

— Ну да, — со сме­хом отве­чала жен­щина, пока­чи­ва­ясь на табу­рете. — Полог от кровати.

— Да неужто ты сняла всю эту штуку — всю, как есть, вме­сте с коль­цами, — когда он еще лежал там?

— Само собой, сняла, — отве­чала жен­щина. — А что такого?

— Ну, голу­бушка, тебе на роду напи­сано нажить капи­тал, — заме­тил ста­рьев­щик. — И ты его наживешь.

— Ска­жите на милость, уж не ради ли этого скряги стану я отка­зы­ваться от добра, кото­рое плохо лежит, — невоз­му­тимо отве­чала жен­щина. — Не бес­по­кой­тесь, не на такую напали. Гляди, ста­рик, не зака­пай оде­яло жиром.

— Это его оде­яло? — спро­сил старьевщик.

— А чье же еще? — отве­чала жен­щина. — Теперь небось и без оде­яла не простудится!

— А отчего он умер? Уж не от заразы ли какой? — спро­сил ста­рик и, бро­сив раз­би­рать веши, под­нял глаза на женщину.

— Не бойся, — отве­чала та. — Не так уж при­ятно было возиться с ним, а когда б он был еще и зараз­ный, разве бы я стала из-за такого хлама. Эй, смотри, глаза не про­гляди. Да можешь пялить их на эту сорочку, пока они не лоп­нут, тут не только что дырочки — ни одной обтре­пан­ной петли не сыщется. Самая луч­шая его сорочка. Из тон­кого полотна. А кабы не я, так бы зря и пропала.

— Как это про­пала? — спро­сил старьевщик.

— Да ведь напя­лили на него и чуть было в ней не похо­ро­нили, — со сме­хом отве­чала жен­щина. — Не знаю, какой дурак это сде­лал, ну а я взяла да и сняла. Уж если про­стой колен­кор и для погре­бе­ния не годится, так на какую же его делают потребу? Нет, для него это в самый раз. Гаже все равно не ста­нет, во что ни обряди.

Скрудж в ужасе при­слу­ши­вался к ее сло­вам. Он смот­рел на этих людей, собрав­шихся вокруг награб­лен­ного добра при скуд­ном свете лампы, и испы­ты­вал такое него­до­ва­ние и омер­зе­ние, словно при­сут­ство­вал при том, как свора непо­треб­ных демо­нов тор­гу­ется из-за трупа.

— Ха-ха-ха! — рас­сме­я­лась поден­щица, когда ста­ри­кашка Джо достал фла­не­ле­вый мешо­чек, отсчи­тал несколько монет и раз­ло­жил их куч­ками на полу — каж­дому его долю. — Вот как все вышло! Видали? Пока был жив, он всех от себя отва­жи­вал, будто нарочно, чтоб мы могли пожи­виться на нем, когда он упо­ко­ится. Ха-ха-ха!

— Дух! — про­мол­вил Скрудж, дрожа с головы до пят. — Я понял, понял! Участь этого несчаст­ного могла быть и моей уча­стью. Все шло к тому… Боже мило­сти­вый, Это еще что?

Он отпря­нул в неизъ­яс­ни­мом страхе, ибо все изме­ни­лось вокруг и теперь он стоял у изго­ло­вья чьей-то кро­вати, едва не каса­ясь ее рукой. Стоял возле непри­бран­ной кро­вати без полога, на кото­рой под рва­ной про­сты­ней лежал кто-то, хотя и без­глас­ный, но воз­ве­щав­ший о своей судьбе леде­ня­щим душу языком.

В ком­нате было темно, слиш­ком темно, чтобы что-нибудь раз­гля­деть, хотя Скрудж, пови­ну­ясь какому-то внут­рен­нему побуж­де­нию, и ози­рался по сто­ро­нам, ста­ра­ясь понять, где он нахо­дится. Только сла­бый луч света, про­ни­кав­ший откуда-то извне, падал прямо на кро­вать, где ограб­лен­ный, обез­до­лен­ный, необ­мы­тый, неопла­кан­ный, поки­ну­тый всеми — поко­ился мертвец.

Скрудж взгля­нул на Духа. Его непо­движ­ная рука ука­зы­вала на голову покой­ника. Про­стыня была так небрежно набро­шена на труп, что Скруджу сто­ило чуть при­под­нять край — только паль­цем поше­ве­лить, — и он уви­дел бы лицо. Скрудж пони­мал это, жаж­дал это сде­лать, знал, как это легко, но был бес­си­лен отки­нуть про­стыню — так же бес­си­лен, как и осво­бо­диться от При­зрака, сто­я­щего за его спиной.

О Смерть, Смерть, холод­ная, жесто­кая, неумо­ли­мая Смерть! Воз­двигни здесь свой пре­стол и окружи его всеми ужа­сами, коими ты пове­ле­ва­ешь, ибо здесь твои вла­де­ния! Но если этот чело­век был любим и почи­таем при жизни, тогда над ним не властна твоя злая сила, и в гла­зах тех, кто любил его, тебе не удастся иска­зить ни еди­ной черты его лица! Пусть рука его теперь тяжела и падает бес­сильно, пусть умолкло сердце и кровь остыла в жилах, — но эта рука была щедра, честна и надежна, это сердце было отважно, нежно и горячо, и в этих жилах текла кровь чело­века, а не зверя. Рази, Тень, рази! И ты уви­дишь, как доб­рые его дея­ния — семена жизни веч­ной — вос­ста­нут из отвер­стой раны и пере­жи­вут того, кто их творил!

Кто про­из­нес эти слова? Никто. Однако они явственно про­зву­чали в ушах Скруджа, когда он стоял перед покой­ни­ком. И Скрудж поду­мал: если бы этот чело­век мог встать сей­час со сво­его ложа, что пер­вое ожило бы в его душе? Алч­ность, жажда наживы, испе­пе­ля­ю­щие сердце заботы? Да, поис­тине слав­ную кон­чину они ему уготовили!

Вот он лежит в тем­ном пустом доме, и нет на всем свете чело­века — ни муж­чины, ни жен­щины, ни ребенка — никого, кто мог бы ска­зать: «Этот чело­век был добр ко мне, и в память того, что как-то раз он ска­зал мне доб­рое слово, я теперь поза­бо­чусь о нем». Только кошка скре­бется за две­рью, заслы­шав, как пищат под шест­ком крысы, пыта­ясь про­грызть себе лазейку. Что вле­чет этих тва­рей в убе­жище смерти, почему под­няли они такую возню? Скрудж боялся об этом даже подумать.

— Дух! — ска­зал он. — Мне страшно. Верь мне — даже поки­нув это место, я все равно навсе­гда сохраню в памяти урок, кото­рый я здесь полу­чил. Уйдем отсюда!

Но непо­движ­ная рука по-преж­нему ука­зы­вала на изго­ло­вье кровати.

— Я пони­маю тебя, — ска­зал Скрудж. — И я бы сде­лал это, если б мог. Но я не в силах, Дух. Не в силах!

И снова ему почу­ди­лось, что При­зрак впе­рил в него взгляд.

— Если есть в этом городе хоть одна душа, кото­рую эта смерть не оста­вит рав­но­душ­ной, — вне себя от муки вскри­чал Скрудж, — покажи мне ее, Дух, молю тебя!

Чер­ный плащ При­зрака рас­про­стерся перед ним напо­до­бие крыла, а когда он опу­стился, гла­зам Скруджа откры­лась осве­щен­ная солн­цем ком­ната, в кото­рой нахо­ди­лась мать с детьми.

Мать, видимо, кого-то ждала — с тре­во­гой, с нетер­пе­нием. Она ходила из угла в угол, вздра­ги­вая при каж­дом стуке, погля­ды­вала то на часы, то в окно, бра­лась за шитье и тот­час его бро­сала, и видно было, как дони­мают ее воз­гласы ребя­ти­шек, увле­чен­ных игрой. Нако­нец раз­дался дол­го­ждан­ный стук, и она бро­си­лась отво­рить дверь. Вошел муж. Он был еще молод, но истом­лен­ное забо­той лицо его гово­рило о пере­не­сен­ных невзго­дах. Впро­чем, сей­час оно хра­нило какое-то необыч­ное выра­же­ние: каза­лось, он чему-то рад и вме­сте с тем сму­щен и тщетно пыта­ется уме­рить эту радость.

Он сел за стол — обед уже давно ждал его у камина, — и когда жена после довольно дли­тель­ного мол­ча­ния нере­ши­тельно спро­сила его, какие ново­сти, этот вопрос окон­ча­тельно при­вел его в замешательство.

— Скажи только — хоро­шие или дур­ные? — спро­сила она снова, ста­ра­ясь прийти ему на помощь.

— Дур­ные, — после­до­вал ответ.

— Мы разорены?

— Нет, Кэре­лайн, есть еще надежда.

— Да ведь это, если он смяг­чится! — недо­уме­ва­юще отве­тила она. — Конечно, если такое чудо воз­можно, тогда еще не все потеряно.

— Смяг­читься уже не в его вла­сти, — отве­чал муж. — Он умер.

Если внеш­ность его жены не была обман­чива, — то это было крот­кое, тер­пе­ли­вое созда­ние. Однако, услы­хав слова мужа, она воз­бла­го­да­рила в душе судьбу и, всплес­нув руками, открыто выра­зила свою радость. В сле­ду­ю­щую секунду она уже усты­ди­лась сво­его порыва и пожа­лела о нем, но все же таково было пер­вое дви­же­ние ее сердца.

— Выхо­дит, эта полу­пья­ная особа сооб­щила мне истин­ную правду вчера, когда я пытался про­ник­нуть к нему и полу­чить отсрочку на неделю, — пом­нишь, я рас­ска­зы­вал тебе. Я‑то думал, что это про­сто отго­ворка, чтобы отде­латься от меня. Но ока­зы­ва­ется, он и в самом деле был тяжко болен. Более того — он умирал!

— Кому же должны мы теперь выпла­чи­вать долг?

— Не знаю. Во вся­ком слу­чае, теперь мы успеем как-нибудь обер­нуться. А если и не успеем, то не может быть, чтобы наслед­ник ока­зался столь же без­жа­лост­ным кре­ди­то­ром, как покой­ный. Это была бы неслы­хан­ная неудача. Нет, мы можем сего­дня заснуть спо­койно, Кэрелайн!

Да, как бы ни пыта­лись они уме­рить свою радость, у них отлегло от сердца. И у детей, кото­рые, сбив­шись в кучку возле роди­те­лей, молча при­слу­ши­ва­лись к мало­по­нят­ным для них речам, личики тоже невольно про­свет­лели. Смерть чело­века при­несла сча­стье в этот дом — вот что пока­зал Дух Скруджу.

— Покажи мне дру­гие, более доб­рые чув­ства, Дух, кото­рые про­бу­дила в людях эта смерть, — взмо­лился Скрудж, — или эта тем­ная ком­ната будет все­гда неот­ступно сто­ять перед моими глазами.

И Дух повел Скруджа по ули­цам, где каж­дый булыж­ник был ему зна­ком, и по пути Скрудж все ози­рался по сто­ро­нам в надежде уви­деть сво­его двой­ника, но так и не уви­дел его. И вот они всту­пили в убо­гое жилище Боба Крэт­чита, кото­рое Скруджу уже уда­лось посе­тить одна­жды, и уви­дали мать и детей, сидев­ших у очага.

Тишина. Глу­бо­кая тишина. Шум­ные малень­кие Крэт­читы, сидят в углу без­молв­ные и непо­движ­ные, как изва­я­ния. Взгляд их при­ко­ван к Питеру, кото­рый дер­жит в руках рас­кры­тую книгу. Мать и дочь заняты шитьем. Но как они все молчаливы!

— И взяв дитя, поста­вил его посреди них![11]

Где Скрудж еще раньше слы­хал эти слова не в гре­зах, а наяву? А сей­час их, верно, про­чел вслух Питер — в ту минуту, когда Скрудж и Дух пере­сту­пали порог. Почему же он замолчал?

Мать поло­жила шитье на стол и при­крыла глаза рукой.

— От чер­ного глаза ломит, — ска­зала она.

— От чер­ного?! Ах, бед­ный, бед­ный, Малютка Тим!

— Вот уже и полег­чало, — ска­зала мис­сис Крэт­чит. — Глаза сле­зятся от работы при све­чах. Не хва­тало еще, чтобы ваш отец застал меня с крас­ными гла­зами. Кажется, ему пора бы уже быть дома.

— Давно пора, — ска­зал Питер, захло­пы­вая книгу. — Но зна­ешь, мама, послед­ние дни он стал ходить как-то потише, чем всегда.

Все снова при­молкли. Нако­нец мать ска­зала спо­кой­ным, ров­ным голо­сом, кото­рый всего лишь раз чуть-чуть дрогнул.

— А пом­нится, как быстро он ходил с Малют­кой Тимом на плече.

— Да, и я помню! — вскри­чал Питер. — Я часто видел.

— И я видел! — вос­клик­нул один из малень­ких Крэт­чи­тов, и дочери тоже это подтвердили.

— Да ведь он был как перышко! — про­дол­жала мать, низко скло­нив­шись над шитьем. — А отец так его любил, что для него это совсем не состав­ляло труда. А вот и он сам!

Она поспе­шила к мужу навстречу, и малень­кий Боб в своем неиз­мен­ном шарфе — без него он бы про­дрог до костей, бед­няга! — вошел в ком­нату. Чай­ник с чаем уже дожи­дался хозя­ина на очаге, и все напе­ре­бой стали нали­вать ему чай и уха­жи­вать за ним. Затем двое малень­ких Крэт­чи­тов взо­бра­лись к отцу на колени, и каж­дый при­жался щеч­кой к его щеке, как бы говоря: «Не печалься, папа! Не надо!»

Боб весело бол­тал с ребя­тиш­ками и обме­ни­вался лас­ко­выми сло­вами со всеми чле­нами сво­его семей­ства. Заме­тив лежав­шее на столе шитье, он похва­лил мис­сис Крэт­чит и доче­рей за при­ле­жа­ние и сно­ровку. Они закон­чат все куда раньше вос­кре­се­нья, заме­тил он.

— Вос­кре­се­нья? — А ты был там сего­дня, Роберт? — спро­сила жена.

— Да, моя доро­гая, — отве­чал Боб. — И жалею, что ты не могла пойти. Тебе было бы отрадно погля­деть, как там все зелено. Но ты же будешь часто его наве­щать. А я обе­щал ему ходить туда каж­дое вос­кре­се­нье. Сыно­чек мой, сыно­чек! — вне­запно вскри­чал Боб. — Малень­кий мой! Крошка моя!

Слезы хлы­нули у него из глаз. Он не мог их сдер­жать. Слиш­ком уж он любил сынишку, чтобы совла­дать с собой.

Он под­нялся наверх — в ярко и весело осве­щен­ную ком­нату, раз­уб­ран­ную зеле­ными вет­вями ост­ро­ли­ста. Возле постели ребенка стоял стул, и по всему видно было, что кто-то, быть может всего минуту назад, был здесь, сидел у этой кро­ватки… Бед­няга Боб тоже при­сел на стул, поси­дел немного, погру­жен­ный в думу, и когда ему уда­лось спра­виться со своей скор­бью, поце­ло­вал малень­кое личико. Он спу­стился вниз уми­ро­тво­рен­ный, поко­рив­шийся неизбежности.

Опять все собра­лись у огня, и потекла беседа. Мать и дочери снова взя­лись за шитье. Боб при­нялся рас­ска­зы­вать им о необык­но­вен­ной доб­роте пле­мян­ника Скруджа, кото­рый и видел-то его всего-навсего один-един­ствен­ный раз, но тем не менее сего­дня, встре­тив­шись с ним на улице и заме­тив, что он немного рас­строен, — ну про­сто самую малость при­уныл, пояс­нил Боб, — стал участ­ливо рас­спра­ши­вать, что его так огорчило.

— Более при­ят­ного, обхо­ди­тель­ного гос­по­дина я еще в жизни не встре­чал, — ска­зал Боб. — Ну, я тут же все ему и рас­ска­зал. «От всего сердца собо­лез­ную вам, мистер Крэт­чит, — ска­зал он. — И вам и вашей доб­рой супруге». Кстати, откуда он это-то мог узнать, не понимаю.

— Что «это», мой дорогой?

— Да вот — что ты доб­рая супруга, — отве­чал Боб.

— Кто ж этого не знает! — вскри­чал Питер.

— Пра­вильно, сынок, — ска­зал Боб. — Все знают, дума­ется мне. «От всего сердца собо­лез­ную вашей доб­рой супруге, — ска­зал он. — Если я могу хоть чем-нибудь быть вам поле­зен, прошу вас, при­хо­дите ко мне, вот мой адрес», — ска­зал он и дал мне свою визит­ную карточку!

— И дело даже не в том, что он может чем-то нам помочь, — про­дол­жал Боб, — Дело в том, что он был так добр, — вот что заме­ча­тельно! Ну, прямо, будто он знал нашего Малютку Тима и горюет вме­сте с нами.

— По всему видно, что это доб­рая душа, — заме­тила мис­сис Крэтчят.

— А если б ты его видела, моя доро­гая, да пого­во­рила с ним, что бы ты тогда ска­зала! — отве­чал Боб. — Я ничуть не удив­люсь, если он при­строит Питера на какое-нибудь хоро­шее местечко, помяни мое слово.

— Ты слы­шишь, Питер! — ска­зала мис­сис Крэтчит.

— А тогда, — вос­клик­нула одна из дево­чек, — Питер най­дет себе неве­сту и обза­ве­дется своим домом.

— Отвя­жись, — ухмыль­нулся Питер.

— Конечно, со вре­ме­нем это может слу­читься, моя доро­гая, — ска­зал Боб. — Однако спе­шить, мне кажется, некуда. Но когда бы и как бы мы ни раз­лу­чи­лись друг с дру­гом, я уве­рен, что никто из нас не забу­дет нашего бед­ного Малютку Тима… не так ли? Не забу­дет этой пер­вой раз­луки в нашей семье.

— Нико­гда, отец! — вос­клик­нули все в один голос.

— И я знаю, — про­дол­жал Боб, — знаю, мои доро­гие, что мы все­гда будем пом­нить, как кро­ток и тер­пе­лив был все­гда наш доро­гой Малютка, и нико­гда не ста­нем ссо­риться — ведь это зна­чило бы дей­стви­тельно забыть его!

— Нико­гда, нико­гда, отец! — снова после­до­вал друж­ный ответ.

— Я счаст­лив, когда слышу это, — ска­зал Боб. — Я очень счастлив.

Тут мис­сис Крэт­чит поце­ло­вала мужа, а за ней — и обе стар­шие дочки, а за ними — и оба малыша, а Питер потряс отцу руку. Малютка Тим! В твоей мла­ден­че­ской душе тлела свя­тая Гос­подня искра!

— Дух, — ска­зал Скрудж. — Что-то гово­рит мне, что час нашего рас­ста­ва­нья бли­зок. Я знаю это, хотя мне и неве­домо — откуда. Скажи, кто был этот усоп­ший чело­век, кото­рого мы видели?

Дух Буду­щих Свя­ток снова повлек его дальше и, как пока­за­лось Скруджу, пере­нес в какое-то иное время (впро­чем, послед­ние виде­ния сме­няли друг друга без вся­кой види­мой связи и порядка — их объ­еди­няло лишь то, что все они при­над­ле­жали буду­щему) и при­вел в район дело­вых кон­тор, но и тут Скрудж не уви­дел себя. А Дух все про­дол­жал увле­кать его дальше, как бы к некоей твердо наме­чен­ной цели, пока Скрудж не взмо­лился, прося его помед­лить немного.

— В этом дворе, через кото­рый мы так поспешно про­хо­дим, — ска­зал Скрудж, — нахо­дится моя кон­тора. Я рабо­таю тут уже много лет. Вон она. — Покажи же мне, что ждет меня впереди!

Дух при­оста­но­вился, но рука его была про­стерта в дру­гом направлении.

— Этот дом здесь! — вос­клик­нул Скрудж. — Почему же ты ука­зы­ва­ешь в дру­гую сто­рону, Дух?

Неумо­ли­мый перст не дрогнул.

Скрудж тороп­ливо шаг­нул к окну своей кон­торы и загля­нул внутрь. Да, это по-преж­нему была кон­тора — только не его. Обста­новка стала дру­гой, и в кресле сидел не он. А рука При­зрака все также ука­зы­вала куда-то вдаль.

Скрудж снова при­со­еди­нился к При­зраку и, недо­уме­вая — куда же он сам-то мог поде­ваться? — после­до­вал за ним. Нако­нец они достигли какой-то чугун­ной ограды. Прежде чем сту­пить за эту ограду, Скрудж огля­делся по сторонам.

Клад­бище. Так вот где, должно быть, поко­ятся останки несчаст­ного, чье имя пред­стоит ему, нако­нец, узнать. Нечего ска­зать, под­хо­дя­щее для него место упо­ко­е­ния! Тес­ное — могила к могиле, — сжа­тое со всех сто­рон домами, зарос­шее сор­ной тра­вой — жир­ной, впи­тав­шей в себя не жиз­нен­ные соки, а труп­ную гниль. Слав­ное местечко!

При­зрак оста­но­вился среди могил и ука­зал на одну из них. Скрудж, тре­пеща, шаг­нул к ней. Ничто не изме­ни­лось в обли­чье При­зрака, но Скрудж с ужа­сом почув­ство­вал, что какой-то новый смысл откры­ва­ется ему в этой вели­ча­вой фигуре.

— Прежде чем я ступлю послед­ний шаг к этой могиль­ной плите, на кото­рую ты ука­зу­ешь, — ска­зал Скрудж, — ответь мне на один вопрос, Дух. Пред­стали ли мне при­зраки того, что будет, или при­зраки того, что может быть?

Но Дух все также без­молв­ство­вал, а рука его ука­зы­вала на могилу, у кото­рой он остановился.

— Жиз­нен­ный путь чело­века, если неуклонно ему сле­до­вать, ведет к пред­опре­де­лен­ному концу, — про­из­нес Скрудж. — Но если чело­век сой­дет с этого пути, то и конец будет дру­гим. Скажи, ведь так же может изме­ниться и то, что ты пока­зы­ва­ешь мне сейчас?

Но При­зрак по-преж­нему был без­мол­вен и неподвижен.

Дрожь про­брала Скруджа с головы до пят. На коле­нях он под­полз к могиле и, сле­дуя взгля­дом за ука­зу­ю­щим пер­стом При­зрака, про­чел на зарос­шей тра­вой камен­ной плите свое соб­ствен­ное имя: ЭБИНИЗЕР СКРУДЖ.

— Так это был я — тот, кого видели мы на смерт­ном одре? — возо­пил он, стоя на коленях.

Рука При­зрака ука­зала на него и снова на могилу.

— Нет, нет, Дух! О нет!

Рука оста­ва­лась неподвижной.

— Дух! — вскри­чал Скрудж, цеп­ля­ясь за его подол. — Выслу­шай меня! Я уже не тот чело­век, каким был. И я уже не буду таким, каким стал бы, не дове­дись мне встре­титься с тобой. Зачем пока­зы­ва­ешь ты мне все это если нет для меня спасения!

В пер­вый раз за все время рука При­зрака чуть при­метно дрогнула.

— Доб­рый Дух, — про­дол­жал молить его Скрудж, рас­про­стер­шись перед ним на земле. — Ты жале­ешь меня, самая твоя при­рода побуж­дает тебя к мило­сер­дию. Скажи же, что, изме­нив свою жизнь, я могу еще спа­стись от уча­сти, кото­рая мне уготована.

Бла­гост­ная рука затрепетала.

— Я буду чтить Рож­де­ство в сердце своем и хра­нить память о нем весь год. Я искуплю свое Про­шлое Насто­я­щим и Буду­щим, и вос­по­ми­на­ние о трех Духах все­гда будет живо во мне. Я не забуду их памят­ных уро­ков, не затворю сво­его сердца для них. О, скажи, что я могу сте­реть над­пись с этой могиль­ной плиты!

И Скрудж в бес­пре­дель­ной муке схва­тил руку При­зрака. При­зрак сде­лал попытку осво­бо­диться, но отча­я­ние при­дало Скруджу силы, и он крепко вце­пился в руку. Все же При­зрак ока­зался силь­нее и оттолк­нул Скруджа от себя.

Воз­дев руки в послед­ней мольбе, Скрудж снова воз­звал к Духу, чтобы он изме­нил его участь, и вдруг заме­тил, что в обли­чье Духа про­изо­шла пере­мена. Его капю­шон и ман­тия смор­щи­лись, обвисли, весь он съе­жился и пре­вра­тился в рез­ную колонку кровати.

Строфа пятая. Заключение

Да! И это была колонка его соб­ствен­ной кро­вати, и ком­ната была тоже его соб­ствен­ная. А лучше всего и заме­ча­тель­нее всего было то, что и Буду­щее при­над­ле­жало ему и он мог еще изме­нить свою судьбу.

— Я искуплю свое Про­шлое Насто­я­щим и Буду­щим! — повто­рил Скрудж, про­ворно выле­зая из постели. — И память о трех Духах будет вечно жить во мне! О Джей­коб Марли! Воз­бла­го­да­рим же Небо и свет­лый празд­ник Рож­де­ства! На коле­нях воз­ношу я им хвалу, ста­рина Джей­коб! На коленях!

Он так горел жела­нием осу­ще­ствить свои доб­рые наме­ре­ния и так был взвол­но­ван, что голос не пови­но­вался ему, а лицо все еще было мокро от слез, ибо он рыдал навзрыд, когда ста­рался уми­ло­сти­вить Духа.

— Он здесь! — кри­чал Скрудж, хва­та­ясь за полог и при­жи­мая его к груди. — Он здесь, и кольца здесь, и никто его не сры­вал! Все здесь… и я здесь… и да сги­нут при­зраки того, что могло быть! И они сги­нут, я знаю! Они сгинут!

Говоря так, он возился со своей одеж­дой, выво­ра­чи­вал ее наизнанку, наде­вал задом напе­ред, совал руку не в тот рукав, и ногу не в ту шта­нину, — сло­вом, про­де­лы­вал в вол­не­нии кучу вся­ких несообразностей.

— Сам не знаю, что со мной тво­рится! — вскри­чал он, плача и сме­ясь и с помо­щью обвив­шихся вокруг него чулок пре­вра­ща­ясь в некое подо­бие Лаоко­она. — Мне так легко, словно я пушинка, так радостно, словно я ангел, так весело, словно я школь­ник! А голова идет кру­гом, как у пья­ного! Поздрав­ляю с Рож­де­ством, с весе­лыми Свят­ками всех, всех! Желаю сча­стья в Новом году всем, всем на свете! Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля! Ура! Ура! Ой-ля-ля!

Он резво ринулся в гости­ную и оста­но­вился, запыхавшись.

— Вот и кастрюлька, в кото­рой была овсянка! — вос­клик­нул он и снова забе­гал по ком­нате. — А вот через эту дверь про­никла сюда Тень Джей­коба Марли! А в этом углу сидел Дух Нынеш­них Свя­ток! А за этим окном я видел лета­ю­щие души. Все так, все на месте, и все это было, было! Ха-ха-ха!

Ничего не ска­жешь это был пре­вос­ход­ный смех, смех, что надо, — осо­бенно для чело­века, кото­рый давно уже разу­чился сме­яться. И ведь это было только начало, только пред­ве­стие еще мно­гих минут такого же радост­ного, весе­лого, заду­шев­ного смеха.

— Какой же сего­дня день, какое число? — вопро­сил Скрудж. — Не знаю, как долго про­был я среди Духов. Не знаю. Я ничего не знаю. Я как ново­рож­ден­ное дитя. Пусть! Не беда. Оно и лучше — быть мла­ден­цем. Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля! Ура! Ой-ля-ля!

Его лику­ю­щие воз­гласы пре­рвал цер­ков­ный бла­го­вест. О, как весело зво­нили коло­кола! Динь-динь-бом! Динь-динь-бом! Дили-дили-дили! Дили-дили-дили! Бом-бом-бом! О, как чудесно! Как дивно, дивно!

Под­бе­жав к окну, Скрудж под­нял раму и высу­нулся наружу. Ни мглы, ни тумана! Ясный, пого­жий день. Кол­кий, бод­ря­щий мороз. Он сви­стит в свою ледя­ную дудочку и застав­ляет кровь, при­пля­сы­вая, бежать по жилам. Золо­тое солнце! Лазур­ное небо! Про­зрач­ный све­жий воз­дух! Весе­лый пере­звон коло­ко­лов! О, как чудесно! Как дивно, дивно!

— Какой нынче день? — све­сив­шись вниз, крик­нул Скрудж какому-то маль­чишке, кото­рый, выря­див­шись, как на празд­ник, тор­чал у него под окнами и гла­зел по сторонам.

— ЧЕГО? — в неопи­су­е­мом изум­ле­нии спро­сил мальчишка.

— Какой у нас нынче день, милый маль­чу­ган? — повто­рил Скрудж.

— Нынче? — снова изу­мился маль­чишка. — Да ведь нынче РОЖДЕСТВО!

«Рож­де­ство! — поду­мал Скрудж. — Так я не про­пу­стил празд­ника! Духи свер­шили все это в одну ночь. Они все могут, стоит им захо­теть. Разу­ме­ется, могут. Разумеется».

— Послу­шай, милый мальчик!

— Эге? — ото­звался мальчишка.

— Ты зна­ешь курят­ную лавку, через квар­тал отсюда, на углу? — спро­сил Скрудж.

— Ну как не знать! — отве­чал тот.

— Какой умный ребе­нок! — вос­хи­тился Скрудж. — Изу­ми­тель­ный ребе­нок! А не зна­ешь ли ты, про­дали они уже индюшку, что висела у них в окне? Не малень­кую индюшку, а боль­шую, премированную?

— Самую боль­шую, с меня ростом?

— Какой пора­зи­тель­ный ребе­нок! — вос­клик­нул Скрудж. — Пого­во­рить с таким одно удо­воль­ствие. Да, да, самую боль­шую, постре­ле­нок ты этакий!

— Она и сей­час там висит, — сооб­щил мальчишка.

— Висит? — ска­зал Скрудж. — Так сбе­гай купи ее.

— Пошел ты! — бурк­нул мальчишка.

— Нет, нет, я не шучу, — заве­рил его Скрудж. — Поди купи ее и вели при­не­сти сюда, а я скажу им, куда ее доста­вить. При­веди сюда при­каз­чика и полу­чишь от меня шил­линг. А если обер­нешься в пять минут, полу­чишь полкроны!

Маль­чишка поле­тел стре­лой, и, верно, искусна была рука, спу­стив­шая эту стрелу с тетивы, ибо она не поте­ряла даром ни секунды.

— Я пошлю индюшку Бобу Крэт­читу! — про­бор­мо­тал Скрудж и от вос­торга так и пока­тился со смеху. — То-то он будет голову ломать — кто это ему при­слал. Индюшка-то, пожа­луй, вдвое больше крошки Тима. Даже Джо Мил­леру[12] нико­гда бы не при­ду­мать такой штуки, — послать индюшку Бобу!

Перо плохо слу­ша­лось его, но он все же наца­ра­пал кое-как адрес и спу­стился вниз, — отпе­реть вход­ную дверь. Он стоял, под­жи­дая при­каз­чика, и тут взгляд его упал на двер­ной молоток.

— Я буду любить его до конца дней моих! — вскри­чал Скрудж, погла­жи­вая моло­ток рукой. — А ведь я и не смот­рел на него прежде. Какое у него чест­ное, откры­тое лицо! Чудес­ный моло­ток! А вот и индюшка! Ура! Гоп-ля-ля! Мое почте­ние! С праздником!

Ну и индюшка же это была — всем индюш­кам индюшка! Сомни­тельно, чтобы эта птица могла когда-нибудь дер­жаться на ногах — они бы под­ло­ми­лись под ее тяже­стью, как две соломинки.

— Ну нет, вам ее не дота­щить до Кем­ден-Тауна, — ска­зал Скрудж. — При­дется нанять кэб.

Он гово­рил это, довольно посме­и­ва­ясь, и, довольно посме­и­ва­ясь, упла­тил за индюшку, и, довольно посме­и­ва­ясь, запла­тил за кэб, и, довольно посме­и­ва­ясь, рас­пла­тился с маль­чиш­кой и, довольно посме­и­ва­ясь, опу­стился, запы­хав­шись, в кресло и про­дол­жал сме­яться, пока слезы не потекли у него по щекам.

Побриться ока­за­лось нелег­кой зада­чей, так как руки у него все еще сильно тряс­лись, а бри­тье тре­бует сугу­бой осто­рож­но­сти, даже если вы не поз­во­ля­ете себе при­тан­цо­вы­вать во время этого заня­тия. Впро­чем, отхвати Скрудж себе кон­чик носа, он пре­спо­койно зале­пил бы рану пла­сты­рем и остался бы и тут вполне всем доволен.

Нако­нец, при­одев­шись по-празд­нич­ному, он вышел из дому. По ули­цам уже валом валил народ — совсем как в то рож­де­ствен­ское утро, кото­рое Скрудж про­вел с Духом Нынеш­них Свя­ток, и, зало­жив руки за спину, Скрудж шагал по улице, сия­ю­щей улыб­кой при­вет­ствуя каж­дого встреч­ного. И такой был у него счаст­ли­вый, рас­по­ла­га­ю­щий к себе вид, что двое-трое про­хо­жих, дру­же­любно улыб­нув­шись в ответ, ска­зали ему:

— Доб­рое утро, сэр! С празд­ни­ком вас!

И Скрудж не раз гова­ри­вал потом, что слова эти про­зву­чали в его ушах рай­ской музыкой.

Не успел он отда­литься от дому, как уви­дел, что навстречу ему идет дород­ный гос­по­дин — тот самый, что, зайдя к нему в кон­тору в сочель­ник вече­ром, спросил:

— Скрудж и Марли, если не ошибаюсь?

У него упало сердце при мысли о том, каким взгля­дом пода­рит его этот почтен­ный ста­рец, когда они сой­дутся, но он знал, что не дол­жен укло­няться от пред­на­чер­тан­ного ему пути.

— При­вет­ствую вас, доро­гой сэр, — ска­зал Скрудж, убыст­ряя шаг и про­тя­ги­вая обе руки ста­рому джентль­мену. — Наде­юсь, вы успешно завер­шили вчера ваше пред­при­я­тие? Вы зате­яли очень доб­рое дело. Поздрав­ляю вас с празд­ни­ком, сэр!

— Мистер Скрудж?

— Совер­шенно верно, — отве­чал Скрудж. — Это имя, но боюсь, что оно зву­чит для вас не очень-то при­ятно. Поз­вольте попро­сить у вас про­ще­ния. И вы меня очень обя­жете, если… — Тут Скрудж про­шеп­тал ему что-то на ухо.

— Гос­поди поми­луй! — вскри­чал джентль­мен, рази­нув рот от удив­ле­ния. — Мой доро­гой мистер Скрудж, вы шутите?

— Ни в коей мере, — ска­зал Скрудж. — И прошу вас, ни фар­тин­гом меньше. Поверьте я этим лишь опла­чи­ваю часть своих ста­рин­ных дол­гов. Можете вы ока­зать мне это одолжение?

— Доро­гой сэр! — ска­зал тот, пожи­мая ему руку. — Я про­сто не знаю, как и бла­го­да­рить вас, такая щедр…

— Прошу вас, ни слова больше, — пре­рвал его Скрудж. — Доставьте мне удо­воль­ствие — зай­дите меня про­ве­дать. Очень вас прошу.

— С радо­стью! — вскри­чал ста­рый джентль­мен, и не могло быть сомне­ния, что это гово­ри­лось от души.

— Бла­го­дарю вас, — ска­зал Скрудж. — Тысячу раз бла­го­дарю! Пре­много вам обя­зан. Дай вам Бог здоровья!

Скрудж побы­вал в церкви, затем побро­дил по ули­цам. Он при­гля­ды­вался к про­хо­жим, спе­шив­шим мимо, гла­дил по головке детей, бесе­до­вал с нищими, загля­ды­вал в окна квар­тир и в под­валь­ные окна кухонь, и все, что он видел, напол­няло его сердце радо­стью. Думал ли он когда-нибудь, что самая обыч­ная про­гулка — да и вообще что бы то ни было — может сде­лать его таким счастливым!

А когда стало смер­каться, он напра­вил свои стопы к дому племянника.

Не раз и не два про­шелся он мимо дома туда и обратно, не реша­ясь посту­чать в дверь. Нако­нец, собрав­шись с духом, под­нялся на крыльцо.

— Дома хозяин? — спро­сил он девушку, открыв­шую ему дверь. Какая милая девушка! Пре­крас­ная девушка!

— Дома, сэр.

— А где он, моя пре­лесть? — спро­сил Скрудж.

— В сто­ло­вой, сэр, и хозяйка тоже. Поз­вольте, я вас провожу.

— Бла­го­дарю. Ваш хозяин меня знает, — ска­зал Скрудж, уже взяв­шись за ручку двери в сто­ло­вую. — Я пройду сам, моя дорогая.

Он тихонько повер­нул ручку и про­су­нул голову в дверь. Хозя­ева в эту минуту обо­зре­вали парадно накры­тый обе­ден­ный стол. Моло­дые хозя­ева посто­янно бывают испол­нены бес­по­кой­ства по поводу сер­ви­ровки стола и готовы десятки раз про­ве­рять, все ли на месте.

— Фред! — позвал Скрудж.

Силы небес­ные, как вздрог­нула пле­мян­ница! Она сидела в углу, поста­вив ноги на ска­ме­ечку, и Скрудж совсем поза­был про нее в эту минуту, иначе он нико­гда и ни под каким видом не стал бы так ее пугать.

— С нами крест­ная сила! — вскри­чал Фред. — Кто это?

— Это я, твой дядюшка Скрудж. Я при­шел к тебе пообе­дать. Ты при­мешь меня, Фред?

При­мет ли он дядюшку! Да он на радо­стях едва не ото­рвал ему напрочь руку. Через пять минут Скрудж уже чув­ство­вал себя как дома. Такого сер­деч­ного при­ема он еще отро­дясь не встречал.

Пле­мян­ница выгля­дела совер­шенно так же, как в том виде­нии, кото­рое яви­лось ему нака­нуне. То же самое можно было ска­зать и про Топ­пера, кото­рый вскоре при­шел, и про пух­лень­кую сест­ричку, кото­рая появи­лась сле­дом за ним, да и про всех, когда все были в сборе.

Ах, какой это был чудес­ный вечер! И какие чудес­ные игры! И какое чудес­ное еди­но­ду­шие во всем! Какое счастье!

А наутро, чуть свет, Скрудж уже сидел у себя в кон­торе. О да, он при­шел спо­за­ра­нок. Он горел жела­нием попасть туда раньше Боба Крэт­чита и ули­чить клерка в том, что он опоз­дал на работу. Скрудж про­сто меч­тал об этом.

И это ему уда­лось! Да, уда­лось! Часы про­били девять. Боба нет. Чет­верть деся­того. Боба нет. Он опоз­дал ровно на восем­на­дцать с поло­ви­ной минут. Скрудж сидел за своей кон­тор­кой, настежь рас­пах­нув дверь, чтобы видеть, как Боб про­скольз­нет в свой чуланчик.

Еще за две­рью Боб ста­щил с головы шляпу и раз­мо­тал свой теп­лый шарф. И вот он уже сидел на табу­рете и с такой быст­ро­той скри­пел по бумаге пером, словно хотел догнать и оста­вить позади ускольз­нув­шие от него девять часов.

— А вот и вы! — про­вор­чал Скрудж, под­ра­жая сво­ему соб­ствен­ному веч­ному брюз­жа­нию. — Как при­ка­жете понять ваше появ­ле­ние на работе в этот час дня?

— Прошу про­ще­ния, сэр, — ска­зал Боб. — Я в самом деле немного опоздал!

— Ах, вот как! Вы опоз­дали? — под­хва­тил Скрудж. — О да, мне тоже сда­ется, что вы опоз­дали. Будьте любезны, потру­ди­тесь подойти сюда, сэр.

— Ведь это один-един­ствен­ный раз за весь год, сэр, — жалобно про­го­во­рил Боб, выпол­зая из сво­его чулан­чика. — Больше этого не будет, сэр. Я поз­во­лил себе вчера немного повеселиться.

— Ну вот, что я вам скажу, при­я­тель, — про­мол­вил Скрудж. — Больше я этого не потерплю, а посему… — Тут он соско­чил со стула и дал Бобу такого тумака под ложечку, что тот задом вле­тел обратно в свой чулан. — А посему, — про­дол­жал Скрудж, — я наме­рен при­ба­вить вам жалования!

Боб задро­жал и украд­кой потя­нулся к линейке. У него мельк­нула было мысль оглу­шить Скруджа уда­ром по голове, скру­тить ему руки за спи­ной, крик­нуть караул и ждать, пока при­не­сут сми­ри­тель­ную рубашку.

— Поздрав­ляю вас с празд­ни­ком, Боб, — ска­зал Скрудж, хлоп­нув Боба по плечу, и на этот раз видно было, что он в пол­ном разуме. — И желаю вам, Боб, дру­жище, хоро­шенько раз­влечься на этих Свят­ках, а то прежде вы по моей мило­сти не очень-то весе­ли­лись. Я при­бавлю вам жало­ва­ния и поста­ра­юсь что-нибудь сде­лать и для вашего семей­ства. Сего­дня вече­ром мы потол­куем об этом за бока­лом рож­де­ствен­ского глинт­вейна, а сей­час, Боб Крэт­чит, прежде чем вы наца­ра­па­ете еще хоть одну запя­тую, я при­ка­зы­ваю вам сбе­гать купить ведерко угля да раз­жечь пожарче огонь.

И Скрудж сдер­жал свое слово. Он сде­лал все, что обе­щал Бобу, и даже больше, куда больше. А Малютке Тиму, кото­рый, к слову ска­зать, вскоре совсем попра­вился, он был все­гда вто­рым отцом. И таким он стал доб­рым дру­гом, таким таро­ва­тым хозя­и­ном, и таким щед­рым чело­ве­ком, что наш слав­ный ста­рый город может им только гор­диться. Да и не только наш — любой доб­рый ста­рый город, или горо­дишко, или селе­ние в любом уголке нашей доб­рой ста­рой земли. Кое-кто посме­и­вался над этим пре­вра­ще­нием, но Скрудж не обра­щал на них вни­ма­ния — смей­тесь на здо­ро­вье! Он был доста­точно умен и знал, что так уж устроен мир, — все­гда най­дутся люди, гото­вые под­верг­нуть осме­я­нию доб­рое дело. Он пони­мал, что те, кто сме­ется, — слепы, и думал: пусть себе сме­ются, лишь бы не пла­кали! На сердце у него было весело и легко, и для него этого было вполне довольно.

Больше он уже нико­гда не водил ком­па­нии с духами, — в этом смысле он при­дер­жи­вался прин­ци­пов пол­ного воз­дер­жа­ния, — и про него шла молва, что никто не умеет так чтить и справ­лять Святки, как он. Ах, если бы и про нас могли ска­зать то же самое! Про всех нас! А теперь нам оста­ется только повто­рить за Малют­кой Тимом: да осе­нит нас всех Гос­подь Бог своею милостью!

---

© Любовь Владимировна Сузан, 2020

ISBN 978-5-4498-9329-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рождественская песнь в прозе

по Ч. Диккенсу

Действующие лица:

Реквизит: Камин, два стола, две табуретки, бумага, тетрадка, ручки, картонная курица, картонное пирожное; возможно, парик для Скруджа и парик или чепчик для Фанни

Посередине камин. По бокам сцены два стола. Возле камина кресло с подушкой или кровать.

За одним столом сидит Скрудж, за другим Боб в шарфе, оба пишут или считают

Боб Мистер Скрудж, можно кое о чем вас попросить?

Скрудж Что еще?

Боб Вы не могли бы прибавить мне зарплату? У меня большая семья. К тому же завтра Рождество.

Скрудж Рождество? Глупости! Разве тебе чего-то не хватает? Работай лучше!

Боб Я уже все сделал.

Скрудж Проверяй то, что сделал.

Боб Я уже проверил.

Скрудж (сердито) Проверь еще раз!

Боб дует на руки, кашляет, встает и идет к камину

Скрудж Что ты там делаешь?

Боб Хочу подкинуть немножко дров. Очень холодно сегодня.

Скрудж Глупости! Ничего не холодно! Дрова очень дорогие! Ладно, можешь идти домой.

Боб Спасибо! До свидания! С наступающим Рождеством!

Скрудж (сердито) Не забудь завтра прийти на работу! Да смотри не опаздывай!

Боб Завтра же праздник!

Скрудж Одно другому не мешает!

Боб уходит. Входит Племянник

Скрудж Фу, как холодно сегодня! (дует на руки) Рождество! Какие глупости!

Племянник Рождество — это не глупости!

Скрудж А! Племянничек!

Племянник Приходи к нам завтра в гости. Мы все, и сестра, и мама, и я, будем очень рады тебя видеть.

Скрудж Да уж! Рады!

Племянник Приходи! Мы будем тебя ждать. Праздник все-таки.

Скрудж Не приду! Фу! Не хочу!

Племянник (обнимает его) Как хочешь. Счастливого Рождества!

Уходит

Скрудж Фу! Счастливого Рождества! И этот туда же! Все как с ума посходили! (довольно) Хе-хе! А все-таки я в этом году еще богаче, чем в прошлом.

Стук в дверь

Кто там? Войдите!

Входит Благотворительница с тетрадкой и ручкой

Что вам угодно?

Благотворительница Добрый вечер! С наступающим Рождеством! Я из благотворительного общества. Мы собираем пожертвования к празднику на сирот.

Скрудж Каких таких сирот? Что им нужно?

Благотворительница Они тоже хотят праздновать Рождество, а о них некому позаботиться. Пожертвуйте, сколько можете. (достает тетрадку) Сколько записать от вас?

Скрудж Глупости! Нисколько! У меня нет лишних денег! До свидания!

Благотворительница Как вам будет угодно.

Благотворительница кланяется и уходит

Скрудж Дети! Не люблю детей!

Скрудж ложится спать. Бьют часы. Входит Ангел-Хранитель. Скрудж просыпается.

Каждую ночь бьют эти часы! Хоть бы они сломались! Спать не дают! А ты кто?

Ангел Я — твой Ангел-Хранитель.

Скрудж Вот еще! Уходи!

Ангел Я пришел тебе кое что показать.

Скрудж Что еще там?

Ангел Пойдем!

Скрудж встает. У одного из столов Боб и Жена Боба. Боб кашляет

Жена Боба. Ты совсем разболелся.

Боб. Старик совсем перестал топить, представляешь, какой у него холод!

Скрудж. Ой!

Ангел. Не бойся, они нас не могут видеть.

Жена Боба. Он не прибавил тебе зарплаты?

Боб. Нет, ничего такого. Мало того, сказал завтра приходить пораньше на работу.

Жена Боба. Какой противный старик!

Боб А мне его жалко. Представляешь, ведь он сидит там сейчас совсем один, и поговорить-то ему не с кем! У него двадцать комнат…

Жена Боба. Двадцать комнат!

Боб А он живет только в одной. Экономит.

Входят дети Боба, несут звезду, поют колядку.

Жена Боба. Это они разучили специально, чтобы тебя порадовать!

Боб. Спасибо, дети!

Все собираются вокруг стола. На столе картонное пирожное (или еще что-нибудь маленькое).

Жена Боба (берет пирожное). Ну, а теперь угощение! Как делить будем?

Все смеются, передают пирожное друг другу

Скрудж (подходит поближе). Пирожное! Я тоже люблю пирожные!

Ангел (удерживает). Но у них оно только одно на всех.

Скрудж. Никогда не думал, что Боб такой бедный.

Ангел. Это из-за тебя. Ты слишком мало ему платишь.

Скрудж Он что, не мог попросить прибавки?

Ангел Он просил не один раз.

Скрудж А я что сказал?

Ангел Ты сказал, что это глупости.

Скрудж А, да, да…

Ангел Пойдем, я тебе еще кое-что покажу.

Боб с семьей уходит. За другим столом собираются Фанни, Племянник, Племянница

Скрудж. Эти тоже нас не видят?

Ангел. Нет.

Скрудж Ой, это же моя сестра Фанни! Как я ее любил, когда мы были детьми! Как давно я ее не видел! (идет к ней)

Ангел (удерживая). А сейчас любишь?

Скрудж молчит

Ангел. Смотри, что будет дальше.

Фанни. Ну что, ты его звал?

Племянник. Звал, он не хочет прийти. Сидит совсем один у себя и ворчит.

Племянница. Он никогда не приходит! Даже по праздникам! Совсем не хочет нас знать!

Фанни. Я помню, раньше, когда мы были маленькие, он был совсем другим. Мы с ним очень дружили.

Племянница. Невозможно представить!

Племянник. Лучше бы он пришел хоть разочек. Сидит у себя в комнатушке и сердится весь день. Ему, наверно, очень одиноко.

Скрудж. Глупости! Мне нисколько не одиноко!

Фанни. Ну что ж, не хочет, как хочет. Давайте веселиться. Ведь сегодня Рождество.

Все поют и танцуют, потом уходят.

Скрудж. Весело у них!

Ангел. Тебя тоже приглашали. А ты отказался.

Скрудж. (задумчиво) Почему же я отказался?..

Ангел пожимает плечами

Ангел. Запомни, завтра ночью, когда пробьют часы, я приду к тебе снова и покажу тебе твое будущее Рождество.

Ангел уходит. Скрудж поправляет постель и ложится.

Бьют часы. Скрудж просыпается.

Скрудж. Это что, неужели уже следующая ночь? Как это я мог проспать весь день? Рабочий день, между прочим!

Входит Ангел

Скрудж. А, так это опять ты? И что же ты хочешь мне показать?

Ангел прикладывает палец к губам и манит его за собой,

показывает рукой на пол. Скрудж подходит.

Что это? Похоже на могильную плиту. Чья это плита?

Ангел продолжает молча указывать.

Ну-ка, что тут написано. (читает) С-к-рудж… Какой Скрудж? Я, что ли? Ты хочешь сказать, что я не увижу следующего Рождества?

Ангел пожимает плечами

А как же Племянник? Он не пригласит меня к себе?

Ангел отрицательно качает головой.

А Фанни? Неужели они про меня совсем забудут? А Боб? Неужели он тоже меня забудет? Ведь мы с ним десять лет работаем вместе! Да, конечно… Чего ему меня помнить! Ведь я не сделал ему ничего хорошего… Только сердился на него. Послушай, ведь ты всё знаешь! Неужели это всё обязательно должно произойти? Значит, я не могу ничего изменить?..

Ангел пожимает плечами

Скажи, что я могу что-нибудь изменить!.. Ведь я могу сам измениться? Могу?

Ангел кивает и уходит

Постой! Ай-яй-яй!

Скрудж садится на постель, зевает.

Никак, уже утро? Точно, утро! Какой же сегодня день? (оглядывается). Неужели я все проспал?

Подходит к кулисам или к окну

Мальчик! Эй, мальчик! Поди-ка сюда!

Входит мальчик (или девочка), возможно, ребенок Боба

Скрудж Доброй утро мальчик.

Мальчик Доброе утро.

Скрудж Скажи, пожалуйста, какой нынче день?

Мальчик Как какой? Рождество.

Скрудж Что? Рождество? Ты уверен?

Мальчик Да.

Скрудж Совершенно уверен?..

Мальчик (удивленно) Совершенно уверен.

Скрудж Стой! На тебе… где же тут… (ищет) А, вот! На тебе, мальчик, монетку. Купишь себе эту… как ее… конфетку на палочке.

Мальчик Спасибо.

Мальчик уходит

Скрудж Какой хороший, как умный мальчик! И я раньше был мальчиком! Тоже всё знал! Он уверен! А я не уверен!…Чудеса! Так это значит, что я ничего не проспал! (суетится) Что же я хотел сделать? Что же я забываю? А, да!

Подходит к окну

Эй, послушайте! Прошу вас, зайдите сюда! Доброе утро!

Входит Благотворительница

Скрудж Доброе утро! С Рождеством!

Благотворительница И вас тоже!

Скрудж Вы собираете на подарки детям? Будьте любезны, запишите от меня, пожалуйста…

Благотворительница достает тетрадь и ручку. Скрудж подходит и шепчет ей на ухо.

Благотворительница (удивленно) Сколько? Так и записать?

Скрудж Так и пишите! (довольно) Хе-хе! Всего доброго! Еще раз с праздником!

Благотворительница До свидания! Счастливого Рождества! (заглядывает в тетрадь) Ну и чудеса! Мои деточки… Мои сиротки!.. (уходит, беспрерывно кланяясь и охая)

Скрудж. Что же я еще-то хотел? А!

Подходит к кровати, что-то ищет. За одним столом собирается семья Боба. Все поздравляют друг друга и обнимаются. Скрудж подкрадывается на цыпочках и незаметно кладет на стол курицу и отходит.

Боб. Ой, что это? Кому это?

Жена Боба. Кто это принес?

Дети. Мы не видели.

Жена Боба. Ну и ну! Вот так чудеса!

Скрудж (тихо, потирая руки). Хе-хе! Они ни за что не догадаются! Они про меня и думать забыли, а я-то тут! Так, так! А ну-ка теперь вот что…

Скрудж подходит к кровати, вынимает подарок. За другим столом собираются Фанни, Племянник, Племянница Скрудж кладет подарок на пол, подкрадывается и закрывает Фанни глаза руками.

Скрудж. Ку-ку! А ну-ка угадайте, кто пришел!

Фанни. Ой, кто там?

Племянник. Да это же наш дядюшка Скрудж!

Племянница. Дядюшка! Наконец-то!

Фанни (обнимает его). Дорогой Скруджик! Вот так новости!

Скрудж. С праздником! С Рождеством! А что у меня для вас есть! (ставит на стол подарок)

Общий восторг. Семья Фанни и семья Боба, Благотворительница, Ангел вместе поют, водят хоровод и пр. В середину выходят Скрудж и Боб

Боб. (таинственно) Мистер Скрудж! Нам пора на работу.

Скрудж. Какую работу, Боб?

Боб. Вы же сами сказали — сегодня приходить пораньше.

Скрудж. Боб, ты что?.. Тебе приснилось, что ли? Сегодня же Пра-здник! (подмигивает) А я знаю, чего тебе больше всего хочется! Чтобы я прибавил тебе зарплату! А я так и сделаю!

Боб. (радостно) А вот и не угадали! Больше всего я хочу, чтобы вы иногда приходили ко мне в гости!

Скрудж. С радостью!

Обнимаются, хлопают друг друга по спине.

                                                      SCENE 1

1. Christmas carol’s sounding (Track 1)

SCROOGE (Enters. Finds CAROLERS singing): What’s with all this singing? Who authorized this? Cratchet!

CRATCHET: Yes, Mr. Scrooge.

 SCROOGE: Did you tell these people they could make all this noise in here?

 CRATCHET: Do you dislike it Sir?

 SCROOGE: Of course I do! Get out of here, filthy beggars! Bring me some tea. 

 CRATCHET: Yes, Mr. Scrooge. (Pauses for more instructions)

 SCROOGE: Make it quick.

 CATCHET (Rushes off):Yes, Mr. Scrooge.

(A lady rushes in)

 SADIE: Hello, Mr. Scrooge.

 SCROOGE:I know who you are. Every holiday you come around begging for money.

 SADIE (Laughs): Always the comedian. Have you made your yearly donation to the Sisters of Suffering Charity?

 SCROOGE: I will pay this year as much as I pay every year.

 SADIE: Which is?

SCROOGE: Absolutely nothing.

 SADIE: But it helps the poor, the needy, the sick, the suffering.

 SCROOGE: Stop feeding the poor, the hungry, the sick, and the suffering. It makes them live just a little bit longer and makes them suffer just a little bit more. Do them and me a favor and stop helping them. There’s too many people in this world as it is. Let them die and decrease the surplus population.

 SADIE: I should go, Mr. Scrooge. Here’s some literature in case you change your mind.(Hands SCROOGE some flyers)Merry Christmas.(CRATCHET enters from behind with tea and cake)

 SCROOGE: Christmas. Humbug. (Not seeing CRATCHET. He yells)

Cratchet! Where’s my…(Realizes CRATCHET is there)…set it down here.

 CRATCHET:Will there be anything else this evening?

 SCROOGE: What do you mean? 

 CRATCHET: Mr. Scrooge. It’s Christmas Eve. Tonight could I get home before my children go to sleep?

 SCROOGE: I’m a reasonable man. Take the rest of the night off… without pay.

 CRATCHET: Oh, thank you, Mr. Scrooge. Thank you.

(So happy CRATCHET reaches for SCROOGE)

 SCROOGE: Don’t you dare hug me.

 CRATCHET: Sorry, Mr. Scrooge. (leaving) 

 SCROOGE:Tomorrow you will be here at your usual time or you can look for another job.(Exits)

                                                           SCENE 2

SCROOGE: Humbug.(Takes the cup)

(the sound of chains — MARLA)What was that? Cratchet? Are you still here?

Oh, my goodness.  I swear I’m hearing…(The ghost of MARLA appears )

Holy Jesus!

MARLA: Ebenezer Scrooge!

SCROOGE: Who are you?

 MARLA: I’m your old partner Marla. You’ve been a naughty boy, Ebenezer.

 SCROOGE(Scared): Go away.  I need some medicine. Some plop, plop, fizz, fizz, and you’ll be gone.

 MARLA: I have come to warn you. Warn you of a fate worse than death. You will share my fate unless you change.

SCROOGE: Your fate? What are you talking about?

 MARLA: I have paid heavily for my sins. (chains)This is my punishment for cheating people.(Shows SCROOGE)

 SCROOGE: Those were good times.

 MARLA: Good times! Good times!(Shakes tableware in agony)

SCROOGE: Calm down. Take it easy.

 MARLA: Your punishment will be far worse than mine, Ebenezer Scrooge, unless you change.(Chains) Tonight you will be visited by two Spirits.

 At the stroke of midnight, the first will appear. Then the other will appear at each hour after.

SCROOGE: So, ha, ha. You got me. Jokes over. Now get out!

 MARLA: Please, EBENEZER. This is your last chance.  (Exits)

                                                      SCENE 3

SCROOGE: The only warning I need is on the tea label.  (Grabs papers and yawns) The bell’s sticking 12 (Track 2) Asleep again?  (Looks at watch)

Christmas day already. Maybe I’ll call Cratchet to come in early. I’m way behind.

  Sound of Spirit

PAST: Good evening, Ebenezer Scrooge.

 SCROOGE: Who are you? How did you get in here?

 PAST: I am the Spirit of the past.

 SCROOGE: This can’t be. 

PAST: I have come to show you your past.

 SCROOGE: Sorry, I’ve already been there and don’t care to go back.

 PAST: Please come with me.

 SCROOGE: Through the wall?

 PAST: Watch.

 The sound of snowstorm.(Track 3)

SCROOGE: What’s going on?

 PAST: We’re taking a step back in time.

                                                    SCENE 4

 Jingle bells(Track 4)

GIRL1: Ah, I simply adore Chrismas. 
YOUNG SCROOGE: So do I, especially I love to decorate a Christmas tree.
GIRL2: Girls, can you help me?
YOUNG SCROOGE: Oh, wait a moment!
GIRL1: Thanks! All right, now let’s decorate a Christmas tree.
GIRL2: Yeah! Stop having a rest! We have to work!
YOUNG SCROOGE: Well, well! Let’s begin. I’ll take a garland. I don’t want someone again to be confused in it.
GIRL1: Ok, then I will hang out Christmas balls.
GIRL2: And I will be engaged in tinsel!

                                                   SCENE 5

SCROOGE (Turns away) Please, spirit. No more. Take me home.

(Lights go to black)

 PAST: Perhaps you’ve seen enough.

 SCROOGE: Take me home. Now, go spirit. You have tormented me enough tonight.

PAST: I will go, but you will be visited again at the stroke of one.

 SCROOGE: Go!(Spirit exits . SCROOGE bows her head sadly) What a miserable life. Am I really so horrible?

 The bell’s sticking 1(Track 5)

SCROOGE: Who are you?

PRESENT: I am the spirit of the present.

SCROOGE: Are you going to show me my past again? Or present, whatever…. Ok, take my hand, I’m ready.

PRESENT: I’m not going to show you your past. I’ll show you the little children who are dying because of you and people like you! Who are alone and miserable in the world. They have no food, no home, no parents, no medicine if they are sick – nothing and nobody…

SCROOGE: I’ve never offended little kids! It’s not me to blame… I have no idea what you are talking about!

PRESENT: It’s happening day by day because of you! The only source of living for them is charity…

SCROOGE: So what?

PRESENT: You – ugly, pathetic fool! You are spoiling everything you touch! Remember what you have said: “Let them die and decrease the surplus population”! You, Ebenezer Scrooge, are the only to blame! Look, what you have done!

                                                           SCENE 6

SCROOGE:Spirit? Are you still here?(Silence)Humbug.

The clock strikes 2 (Track 6) Oh, no.(Wind. Feels a chill. The lights slowly turn to red)Hello? Someone here.

(The ghost of Christmas FUTURE appears. FUTURE is completely covered in a cloak. More chilling wind)Who are you?(No answer)

Are you the ghost of Christmas future?

(FUTURE nods)

You frighten me spirit. I don’t not wish to see what you want to show me.

(FUTURE points)

No, please…

(Lights fade)

Where are you taking me?

(The grave)

Where are the little girl and the boy? Are they dead?

Please spirit, tell me it can be changed. 

That little girl and the boy don’t deserve to die.

(FUTURE points)

Don’t show me the grave, spirit. I get the point. You don’t need to show me this.

(FUTURE points)

I don’t want to spirit. Please take me home. I’ve seen enough.

Frightening music(Track 7)

(FUTURE points again)

(SCROOGE goes to grave and pulls away growth,wipes at name)

The name! Ebenezer Scrooge! It’s me… it’s my name! Will I die here? What happened to my tomb? Why do I just have this obscure little gravestone? Did people hate me so bad they even left me in death?

(Falls down by grave. FUTURE walks away as she is crying)

Please, spirit. Tell me this can be changed. Tell me I can change all this.

(Lights fade to black)

                                                      SCENE 7

Ride_on_my_good_man (Track

SCROOGE: It’s morning. It’s Christmas morning! I’m alive! I’m alive!

CRATCHET(Enters):Sorry, I’m a little late, Mr. Scrooge. I guess I overslept.

SCROOGE: My dear Bob CRATCHET! It’s Christmas. Take the whole day off. 

 CRATCHET: Are you serious?

 SCROOGE: Dead serious.(Pulls out money)

 CRATCHET: Thank you. I’m so happy I could hug you.

SCROOGE :Then hug me.

CRATCHET: Tell you what?  We could have Christmas dinner together.

SCROOGE:With me?

 CRATCHET: Of course.

 SCROOGE:Wonderful!(Hears CAROLERS)Do you hear that? CAROLERS are singing!(Goes to door. Yells)Hey! Come here.

 CRATCHET: I thought you hated Christmas carols.

SCROOGE My dear Bob CRATCHET , not anymore.(Everybody’s singing)

SCROOGE

CRATCHET

MARLA

PAST

PRESENT

FUTURE

SADIE

GIRL 1

GIRL 2

Инсценировка сказки Чарльза Диккенса » Christmas
Carol » является внеклассным мероприятием для
учащихся 6 классов. Разработка мероприятия
предназначена для учителей английского языка.

Цели мероприятия:

• формировать положительную мотивацию учащихся
  путем развития и демонстрации их творческих
  умений и талантов
• пробудить интерес к книге, к изучению
  творчества выдающихся представителей
  англоязычной литературы
• систематизировать знания о социокультурной
  специфике стран изучаемого языка и культурных
  особенностях носителей языка, их привычках,
  традициях празднования Рождества

Задачи:

Формирование у учащихся умений осмысливать и
интерпретировать литературные произведения
англоязычных авторов с учетом их уровня владения
языком

• Обобщение лексико-грамматического материала по
  теме «Обычаи и традиции англоговорящих
  стран»
• Совершенствование речевых навыков и умений
• Воспитание толерантности по отношению к иным
  языкам и культуре
• Систематизация страноведческого материала и
  расширение лингвистического кругозора учащихся

Тип занятия:

Театральная постановка

Учебная группа:

учащиеся 6-го класса.

Оснащение:

декорации, костюмы, музыкальное оформление,
проектор, экран.

Аct I

Scene 1

(Mr. Scrooge and his nephew in his office)

Nephew: — Good morning, Uncle! Merry Christmas! God save you!

Scrooge: — Humbug! Merry Christmas! You have no right to be merry. You are poor.

Nephew: — I’m poor, but I’m happy, because I’m married to a woman who I love and
God gave us wonderful children.

Scrooge: — Love is even sillier than a Merry Christmas.

Nephew: — Uncle, we would like to invite you to have Christmas dinner together with our
family.

Scrooge: — I don’t want to hear about it. Christmas is only a lie and an excuse not
to work.

Nephew: — But, Uncle, you’ve never been to my house before. That’s not fair.

Scrooge: — Have a nice day!

Nephew: — I don’t need anything from you, I ask you for nothing. We are relatives and
the only thing I want to be together on such a special occasion.

Scrooge: — Have a nice day! Merry Christmas and good- bye.

Nephew: — I’m sorry to hear that! But Christmas is the time of forgiveness, love and
charity. It’s time when people open their hearts to each other.

Scrooge:- That was a wonderful speech! I wonder, why don’t you work for the
government!

Nephew: — As you wish uncle. Blessed be Christmas! Good bye!

(Nephew leaves the room)

Scene 2

( Somebody knocks on the door and a gentleman collecting money for
charity comes in)

Gentleman: — Good afternoon, Mr. Scrooge! We are collecting money for poor people.
Thousands of people are in need of the simplest things even food and clothes!

Scrooge: — Poor people’s place is in prison and work houses. Go out!

Gentleman: — But, Mr. Scrooge, on Christmas people shouldn’t forget about generosity.
It’s a chance for us to think about those miserable who need our help.

Scrooge: — I live in a crazy world with fools! What’s Christmas! A time where you buy
presents you can’t afford! I won’t give you a penny! Go away!

Scene 3

Children play in the street, sing “Frosty the Snowman” and dance.
(Приложение 1)

Song_Frosty the_Snowman.mp3

Mr Scrooge doesn’t like it and threatens them. The children don’t
notice it. He puts on his coat, takes his umbrella and leaves his office.

Act II

Scene 1

( Scrooge is at home in his armchair and falls asleep. Music sounds “The Twelve days of Christmas”.
(Приложение 2)

Angels come into the room.

Angle 1: — I think he is dreaming.

Angle 2:- While he is dreaming, let show him why people are happy at Christmas.

Angle 3:- And how they celebrate it.

Scene 2

Presentation (Приложение 3)
(Учащиеся рассказывают о традициях празднования
Рождества в Великобритании) Some information about Christmas in Britain

Приложение к слайдам
презентации

Аct III

Scene 1

(Scrooge awakes and is really surprised)

Scrooge: — Oh! Dear angles! Thank you very much. I’ve changed! I’ve understood a
lot. I will always keep Christmas in my heart. I will always remember the lesson you’ve
taught me.

Scene 2

(Somebody knocks at the door. It’s a postman)

Scrooge: Come in, please. How do you do!

Postman:- Mr. Scrooge, here is a card for you. What a busy I’ve had today . So many
people want to congratulate their nearest and dearest.

Scrooge:- I’ve got an invitation card from my nephew’s family. It was so kind of
them to invite me for Christmas dinner!

Postman:- You are a happy man , Mr. Scrooge, to have relatives who care about you.
Merry Christmas to you!

Scene 3

( V. GR. Sing “Christmas Tree”. Children decorate The Christmas
Tree) (Приложение 4)

10 Christmas Tree_Трек
10

Child 1:- I enjoy the Christmas season very much!

Child 2:- So do I.

Child 3:- Oh, how beautiful the Christmas tree is.

Nephew: — You’ve decorated it fantastically! I’ve brought you some new toys.

Child 1:- Daddy, will Santa bring us presents?

Nephew: — Only if you are good little children.

Child 2:- And if not?

Mother: — Then he leaves a piece of coal.

Child 3:- And what about us? Have we been good?

Mother: — Yes, you’re all good, kids.

Child 1:- So we can hang our stockings over the fireplace.

( Christmas dinner is on the table)

Mother: — Dear Charles! Dear children! Christmas dinner is on the table! Help
yourselves!

Scene 4

(Scrooge leaves the house and heads towards his nephew’s house)

Scrooge:- Here kid, take this money and buy some Christmas sweets.

Boy: — Thank you, sir.

(He reaches his nephew’s house)

Nephew: — Uncle, I’m happy to see you! I’m really glad that you’ve come to
celebrate Christmas with us.

Scrooge:- Thank you for inviting me.

Mother: — We’re happy to see you here. You’ve just arrived for turkey.

Scrooge: — Thank you. I have never eaten such delicious meal. God bless us, everyone.

Child 2:- Uncle Ebenezer, we would like to sing you a song.

(Children sing “Jingle bells”) (Приложение5)

minusovki.mptri.net
christmas_carol_-_jingle_bells

minusovki.mptri.net christmas_carol_-_silent_night

Святочный рассказ с привидениями
СТРОФА ПЕРВАЯ

Начать с того, что Марли был мертв. Сомневаться в этом не приходилось. Свидетельство о его погребении было подписано священником, причетником, хозяином похоронного бюро и старшим могильщиком. Оно было подписано Скруджем. А уже если Скрудж прикладывал к какому-либо документу руку, эта бумага имела на бирже вес.

Итак, старик Марли был мертв, как гвоздь в притолоке.

Учтите: я вовсе не утверждаю, будто на собственном опыте убедился, что гвоздь, вбитый в притолоку, как-то особенно мертв, более мертв, чем все другие гвозди. Нет, я лично скорее отдал бы предпочтение гвоздю, вбитому в крышку гроба, как наиболее мертвому предмету изо всех скобяных изделий. Но в этой поговорке сказалась мудрость наших предков, и если бы мой нечестивый язык посмел переиначить ее, вы были бы вправе сказать, что страна наша катится в пропасть. А посему да позволено мне будет повторить еще и еще раз: Марли был мертв, как гвоздь в притолоке.

Знал ли об этом Скрудж? Разумеется. Как могло быть иначе? Скрудж и Марли были компаньонами с незапамятных времен. Скрудж был единственным доверенным лицом Марли, его единственным уполномоченным во всех делах, его единственным душеприказчиком, его единственным законным наследником, его единственным другом и единственным человеком, который проводил его на кладбище. И все же Скрудж был не настолько подавлен этим печальным событием, чтобы его деловая хватка могла ему изменить, и день похорон своего друга он отметил заключением весьма выгодной сделки.

Вот я упомянул о похоронах Марли, и это возвращает меня к тому, с чего я начал. Не могло быть ни малейшего сомнения в том, что Марли мертв. Это нужно отчетливо уяснить себе, иначе не будет ничего необычайного в той истории, которую я намерен вам рассказать. Ведь если бы нам не было доподлинно известно, что отец Гамлета скончался еще задолго до начала представления, то его прогулка ветреной ночью по крепостному валу вокруг своего замка едва ли показалась бы нам чем-то сверхъестественным. Во всяком случае, не более сверхъестественным, чем поведение любого пожилого джентльмена, которому пришла блажь прогуляться в полночь в каком-либо не защищенном от ветра месте, ну, скажем, по кладбищу св. Павла, преследуя при этом единственную цель — поразить и без того расстроенное воображение сына.

Скрудж не вымарал имени Марли на вывеске. Оно красовалось там, над дверью конторы, еще годы спустя: СКРУДЖ и МАРЛИ. Фирма была хорошо известна под этим названием. И какой-нибудь новичок в делах, обращаясь к Скруджу, иногда называл его Скруджем, а иногда — Марли. Скрудж отзывался, как бы его ни окликнули. Ему было безразлично.

Ну и сквалыга же он был, этот Скрудж! Вот уж кто умел выжимать соки, вытягивать жилы, вколачивать в гроб, загребать, захватывать, заграбастывать, вымогать… Умел, умел старый греховодник! Это был не человек, а кремень. Да, он был холоден и тверд, как кремень, и еще никому ни разу в жизни не удалось высечь из его каменного сердца хоть искру сострадания. Скрытный, замкнутый, одинокий — он прятался как устрица в свою раковину. Душевный холод заморозил изнутри старческие черты его лица, заострил крючковатый нос, сморщил кожу на щеках, сковал походку, заставил посинеть губы и покраснеть глаза, сделал ледяным его скрипучий голос. И даже его щетинистый подбородок, редкие волосы и брови, казалось, заиндевели от мороза. Он всюду вносил с собой эту леденящую атмосферу. Присутствие Скруджа замораживало его контору в летний зной, и он не позволял ей оттаять ни на полградуса даже на веселых святках.

Жара или стужа на дворе — Скруджа это беспокоило мало. Никакое тепло не могло его обогреть, и никакой мороз его не пробирал. Самый яростный ветер не мог быть злее Скруджа, самая лютая метель не могла быть столь жестока, как он, самый проливной дождь не был так беспощаден. Непогода ничем не могла его пронять. Ливень, град, снег могли похвалиться только одним преимуществом перед Скруджем — они нередко сходили на землю в щедром изобилии, а Скруджу щедрость была неведома.

Никто никогда не останавливал его на улице радостным возгласом: «Милейший Скрудж! Как поживаете? Когда зайдете меня проведать?» Ни один нищий не осмеливался протянуть к нему руку за подаянием, ни один ребенок не решался спросить у него, который час, и ни разу в жизни ни единая душа не попросила его указать дорогу. Казалось, даже собаки, поводыри слепцов, понимали, что он за человек, и, завидев его, спешили утащить хозяина в первый попавшийся подъезд или в подворотню, а потом долго виляли хвостом, как бы говоря: «Да по мне, человек без глаз, как ты, хозяин, куда лучше, чем с дурным глазом».

А вы думаете, это огорчало Скруджа? Да нисколько. Он совершал свой жизненный путь, сторонясь всех, и те, кто его хорошо знал, считали, что отпугивать малейшее проявление симпатии ему даже как-то сладко.

И вот однажды — и притом не когда-нибудь, а в самый сочельник, — старик Скрудж корпел у себя в конторе над счетными книгами. Была холодная, унылая погода, да к тому же еще туман, и Скрудж слышал, как за окном прохожие сновали взад и вперед, громко топая по тротуару, отдуваясь и колотя себя по бокам, чтобы согреться. Городские часы на колокольне только что пробили три, но становилось уже темно, да в тот день и с утра все , и огоньки свечей, затеплившихся в окнах контор, ложились багровыми мазками на темную завесу тумана — такую плотную, что, казалось, ее можно пощупать рукой. Туман заползал в каждую щель, просачивался в каждую замочную скважину, и даже в этом тесном дворе дома напротив, едва различимые за густой грязно-серой пеленой, были похожи на призраки. Глядя на клубы тумана, спускавшиеся все ниже и ниже, скрывая от глаз все предметы, можно было подумать, что сама Природа открыла где-то по соседству пивоварню и варит себе пиво к празднику.

Скрудж держал дверь конторы приотворенной, дабы иметь возможность приглядывать за своим клерком, который в темной маленькой каморке, вернее сказать чуланчике, переписывал бумаги. Если у Скруджа в камине угля было маловато, то у клерка и того меньше, — казалось, там тлеет один-единственный уголек. Но клерк не мог подбросить угля, так как Скрудж держал ящик с углем у себя в комнате, и стоило клерку появиться там с каминным совком, как хозяин начинал выражать опасение, что придется ему расстаться со своим помощником. Поэтому клерк обмотал шею потуже белым шерстяным шарфом и попытался обогреться у свечки, однако, не обладая особенно пылким воображением, и тут потерпел неудачу.

— С наступающим праздником, дядюшка! Желаю вам хорошенько повеселиться на святках! — раздался жизнерадостный возглас. Это был голос племянника Скруджа. Молодой человек столь стремительно ворвался в контору, что Скрудж — не успел поднять голову от бумаг, как племянник уже стоял возле его стола.

— Вздор! — проворчал Скрудж. — Чепуха!

Племянник Скруджа так разогрелся, бодро шагая по морозцу, что казалось, от него пышет жаром, как от печки. Щеки у него рдели — прямо любо-дорого смотреть, глаза сверкали, а изо рта валил пар.

— Это святки — чепуха, дядюшка? — переспросил племянник. — Верно, я вас не понял!

— Слыхали! — сказал Скрудж. — Повеселиться на святках! А ты-то по какому праву хочешь веселиться? Какие у тебя основания для веселья? Или тебе кажется, что ты еще недостаточно беден?

— В таком случае, — весело отозвался племянник, — по какому праву вы так мрачно настроены, дядюшка? Какие у вас основания быть угрюмым? Или вам кажется, что вы еще недостаточно богаты?
На это Скрудж, не успев приготовить более вразумительного ответа, повторил свое «вздор» и присовокупил еще «чепуха!».

— Не ворчите, дядюшка, — сказал племянник.

— А что мне прикажешь делать. — возразил Скрудж, — ежели я живу среди таких остолопов, как ты? Веселые святки! Веселые святки! Да провались ты со своими святками! Что такое святки для таких, как ты? Это значит, что пора платить по счетам, а денег хоть шаром покати. Пора подводить годовой баланс, а у тебя из месяца в месяц никаких прибылей, одни убытки, и хотя к твоему возрасту прибавилась единица, к капиталу не прибавилось ни единого пенни. Да будь моя воля, — негодующе продолжал Скрудж, — я бы такого олуха, который бегает и кричит: «Веселые святки! Веселые святки!» — сварил бы живьем вместе с начинкой для святочного пудинга, а в могилу ему вогнал кол из остролиста.

— Дядюшка! — взмолился племянник.

— Племянник! — отрезал дядюшка. — Справляй свои святки как знаешь, а мне предоставь справлять их по-своему.

— Справлять! — воскликнул племянник. — Так вы же их никак не справляете!

— Тогда не мешай мне о них забыть. Много проку тебе было от этих святок! Много проку тебе от них будет!

— Мало ли есть на свете хороших вещей, от которых мне не было проку, — отвечал племянник. — Вот хотя бы и рождественские праздники. Но все равно, помимо благоговения, которое испытываешь перед этим священным словом, и благочестивых воспоминаний, которые неотделимы от него, я всегда ждал этих дней как самых хороших в году. Это радостные дни — дни милосердия, доброты, всепрощения. Это единственные дни во всем календаре, когда люди, словно по молчаливому согласию, свободно раскрывают друг другу сердца и видят в своих ближних, — даже в неимущих и обездоленных, — таких же людей, как они сами, бредущих одной с ними дорогой к могиле, а не каких-то существ иной породы, которым подобает идти другим путем. А посему, дядюшка, хотя это верно, что на святках у меня еще ни разу не прибавилось ни одной монетки в кармане, я верю, что Рождество приносит мне добро и будет приносить добро, и да здравствует Рождество!

Клерк в своем закутке невольно захлопал в ладоши, но тут же, осознав все неприличие такого поведения, бросился мешать кочергой угли и погасил последнюю худосочную искру…

— Эй, вы! — сказал Скрудж. — Еще один звук, и вы отпразднуете ваши святки где-нибудь в другом месте. А вы, сэр, — обратился он к племяннику, — вы, я вижу, краснобай. Удивляюсь, почему вы не в парламенте.

— Будет вам гневаться, дядюшка! Наведайтесь к нам завтра и отобедайте у нас.

Скрудж отвечал, что скорее он наведается к… Да, так и сказал, без всякого стеснения, и в заключение добавил еще несколько крепких словечек.

— Да почему же? — вскричал племянник. — Почему?

— А почему ты женился? — спросил Скрудж.

— Влюбился, вот почему.

— Влюбился! — проворчал Скрудж таким тоном, словно услышал еще одну отчаянную нелепость вроде «веселых святок». — Ну, честь имею!

— Но послушайте, дядюшка, вы же и раньше не жаловали меня своими посещениями, зачем же теперь сваливать все на мою женитьбу?

— Честь имею! — повторил Скрудж.

— Да я же ничего у вас не прошу, мне ничего от вас не надобно. Почему нам не быть друзьями?
— Честь имею! — сказал Скрудж.

— Очень жаль, что вы так непреклонны. Я ведь никогда не ссорился с вами, и никак не пойму, за что вы на меня сердитесь. И все-таки я сделал эту попытку к сближению ради праздника. Ну что ж, я своему праздничному настроению не изменю. Итак, желаю вам веселого рождества, дядюшка.
— Честь имею! — сказал Скрудж.

— И счастливого Нового года!

— Честь имею! — повторил Скрудж. И все же племянник, покидая контору, ничем не выразил своей досады. В дверях он задержался, чтобы принести свои поздравления клерку, который хотя и окоченел от холода, тем не менее оказался теплее Скруджа и сердечно отвечал на приветствие.

— Вот еще один умалишенный! — пробормотал Скрудж, подслушавший ответ клерка. — Какой-то жалкий писец, с жалованием в пятнадцать шиллингов, обремененный женой и детьми, а туда же — толкует о веселых святках! От таких впору хоть в Бедлам сбежать!

А бедный умалишенный тем временем, выпустив племянника Скруджа, впустил новых посетителей. Это были два дородных джентльмена приятной наружности, в руках они держали какие-то папки и бумаги. Сняв шляпы, они вступили в контору и поклонились Скруджу.

— Скрудж и Марли, если не ошибаюсь? — спросил один из них, сверившись с каким-то списком. — Имею я удовольствие разговаривать с мистером Скруджем или мистером Марли?

— Мистер Марли уже семь лет как покоится на кладбище, — отвечал Скрудж. — Он умер в сочельник, ровно семь лет назад.

— В таком случае, мы не сомневаемся, что щедрость и широта натуры покойного в равной мере свойственна и пережившему его компаньону, — произнес один из джентльменов, предъявляя свои документы.

И он не ошибся, ибо они стоили друг друга, эти достойные компаньоны, эти родственные души. Услыхав зловещее слово «щедрость», Скрудж нахмурился, покачал головой и возвратил посетителю его бумаги.

— В эти праздничные дни, мистер Скрудж, — продолжал посетитель, беря с конторки перо, — более чем когда-либо подобает нам по мере сил проявлять заботу о сирых и обездоленных, кои особенно страждут в такую суровую пору года. Тысячи бедняков терпят нужду в самом необходимом. Сотни тысяч не имеют крыши над головой.

— Разве у нас нет острогов? — спросил Скрудж.

— Острогов? Сколько угодно, — отвечал посетитель, кладя обратно перо.

— А работные дома? — продолжал Скрудж. — Они действуют по-прежнему?

— К сожалению, по-прежнему. Хотя, — заметил посетитель, — я был бы рад сообщить, что их прикрыли.

— Значит, и принудительные работы существуют и закон о бедных остается в силе?
— Ни то, ни другое не отменено.

— А вы было напугали меня, господа. Из ваших слов я готов был заключить, что вся эта благая деятельность по каким-то причинам свелась на нет. Рад слышать, что я ошибся.

— Будучи убежден в том, что все эти законы и учреждения ничего не дают ни душе, ни телу, — возразил посетитель, — мы решили провести сбор пожертвований в пользу бедняков, чтобы купить им некую толику еды, питья и теплой одежды. Мы избрали для этой цели сочельник именно потому, что в эти дни нужда ощущается особенно остро, а изобилие дает особенно много радости. Какую сумму позволите записать от вашего имени?

— Никакой.

— Вы хотите жертвовать, не открывая своего имени?

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое, — отрезал Скрудж. — Поскольку вы, джентльмены, пожелали узнать, чего я хочу, — вот вам мой ответ. Я не балую себя на праздниках и не имею средств баловать бездельников. Я поддерживаю упомянутые учреждения, и это обходится мне недешево. Нуждающиеся могут обращаться туда.

— Не все это могут, а иные и не хотят — скорее умрут.

— Если они предпочитают умирать, тем лучше, — сказал Скрудж. — Это сократит излишек населения. А кроме того, извините, меня это не интересует.

— Это должно бы вас интересовать.

— Меня все это совершенно не касается, — сказал Скрудж. — Пусть каждый занимается своим делом. У меня, во всяком случае, своих дел по горло. До свидания, джентльмены!

Видя, что настаивать бесполезно, джентльмены удалились, а Скрудж, очень довольный собой, вернулся к своим прерванным занятиям в необычно веселом для него настроении.

Меж тем за окном туман и мрак настолько сгустились, что на улицах появились факельщики, предлагавшие свои услуги — бежать впереди экипажей и освещать дорогу. Старинная церковная колокольня, чей древний осипший колокол целыми днями иронически косился на Скруджа из стрельчатого оконца, совсем скрылась из глаз, и колокол отзванивал часы и четверти где-то в облаках, сопровождая каждый удар таким жалобным дребезжащим тремоло, словно у него зуб на зуб не попадал от холода. А мороз все крепчал. В углу двора, примыкавшем к главной улице, рабочие чинили газовые трубы и развели большой огонь в жаровне, вокруг которой собралась толпа оборванцев и мальчишек. Они грели руки над жаровней и не сводили с пылающих углей зачарованного взора. Из водопроводного крана на улице сочилась вода, и он, позабытый всеми, понемногу обрастал льдом в тоскливом одиночестве, пока не превратился в унылую скользкую глыбу. Газовые лампы ярко горели в витринах магазинов, бросая красноватый отблеск на бледные лица прохожих, а веточки и ягоды остролиста, украшавшие витрины, потрескивали от жары. Зеленные и курятные лавки были украшены так нарядно и пышно, что превратились в нечто диковинное, сказочное, и невозможно было поверить, будто они имеют какое-то касательство к таким обыденным вещам, как купля-продажа. Лорд-мэр в своей величественной резиденции уже наказывал пяти десяткам поваров и дворецких не ударить в грязь лицом, дабы он мог встретить праздник как подобает, и даже маленький портняжка, которого он обложил накануне штрафом за появление на улице в нетрезвом виде и кровожадные намерения, уже размешивал у себя на чердаке свой праздничный пудинг, в то время как его тощая жена с тощим сынишкой побежала покупать говядину.

Все гуще туман, все крепче мороз! Лютый, пронизывающий холод! Если бы святой Дунстан * вместо раскаленных щипцов хватил сатану за нос этаким морозцем, вот бы тот взвыл от столь основательного щипка!

Некий юный обладатель довольно ничтожного носа, к тому же порядком уже искусанного прожорливым морозом, который вцепился в него, как голодная собака в кость, прильнул к замочной скважине конторы Скруджа, желая прославить Рождество, но при первых же звуках святочного гимна:

Да пошлет вам радость Бог.
Пусть ничто вас не печалит…

Скрудж так решительно схватил линейку, что певец в страхе бежал, оставив замочную скважину во власти любезного Скруджу тумана и еще более близкого ему по духу мороза.

Наконец пришло время закрывать контору. Скрудж с неохотой слез со своего высокого табурета, подавая этим безмолвный знак изнывавшему в чулане клерку, и тот мгновенно задул свечу и надел шляпу.

— Вы небось завтра вовсе не намерены являться на работу? — спросил Скрудж.

— Если только это вполне удобно, сэр.

— Это совсем неудобно, — сказал Скрудж, — и недобросовестно. Но если я удержу с вас за это полкроны, вы ведь будете считать себя обиженным, не так ли?

Клерк выдавил некоторое подобие улыбки.

— Однако, — продолжал Скрудж, — вам не приходит в голову, что я могу считать себя обиженным, когда плачу вам жалование даром.

Клерк заметил, что это бывает один раз в году.

— Довольно слабое оправдание для того, чтобы каждый год, двадцать пятого декабря, запускать руку в мой карман, — произнес Скрудж, застегивая пальто на все пуговицы. — Но, как видно, вы во что бы то ни стало хотите прогулять завтра целый день. Так извольте послезавтра явиться как можно раньше.

Клерк пообещал явиться как можно раньше, и Скрудж, продолжая ворчать, шагнул за порог. Во мгновение ока контора была заперта, а клерк, скатившись раз двадцать — дабы воздать дань сочельнику — по ледяному склону Корнхилла вместе с оравой мальчишек (концы его белого шарфа так и развевались у него за спиной, ведь он не мог позволить себе роскошь иметь пальто), припустился со всех ног домой в Кемден-Таун — играть со своими ребятишками в жмурки.

Скрудж съел свой унылый обед в унылом трактире, где он имел обыкновение обедать, просмотрел все имевшиеся там газеты и, скоротав остаток вечера над приходно-расходной книгой, отправился домой спать. Он проживал в квартире, принадлежавшей когда-то его покойному компаньону. Это была мрачная анфилада комнат, занимавшая часть невысокого угрюмого здания в глубине двора. Дом этот был построен явно не на месте, и невольно приходило на ум, что когда-то на заре своей юности он случайно забежал сюда, играя с другими домами в прятки, да так и застрял, не найдя пути обратно. Теперь уж это был весьма старый дом и весьма мрачный, и, кроме Скруджа, в нем никто не жил, а все остальные помещения сдавались внаем под конторы. Во дворе была такая темень, что даже Скрудж, знавший там каждый булыжник, принужден был пробираться ощупью, а в черной подворотне дома клубился такой густой туман и лежал такой толстый слой инея, словно сам злой дух непогоды сидел там, погруженный в тяжелое раздумье.

И вот. Достоверно известно, что в дверном молотке, висевшем у входных дверей, не было ничего примечательного, если не считать его непомерно больших размеров. Неоспоримым остается и тот факт, что Скрудж видел этот молоток ежеутренне и ежевечерне с того самого дня, как поселился в этом доме. Не подлежит сомнению и то, что Скрудж отнюдь не мог похвалиться особенно живой фантазией. Она у него работала не лучше, а пожалуй, даже и хуже, чем у любого лондонца, не исключая даже (а это сильно сказано!) городских советников, олдерменов и членов гильдии. Необходимо заметить еще, что Скрудж, упомянув днем о своем компаньоне, скончавшемся семь лет назад, больше ни разу не вспомнил о покойном. А теперь пусть мне кто-нибудь объяснит, как могло случиться, что Скрудж, вставив ключ в замочную скважину, внезапно увидел перед собой не колотушку, которая, кстати сказать, не подверглась за это время решительно никаким изменениям, а лицо Марли.

Лицо Марли, оно не утопало в непроницаемом мраке, как все остальные предметы во дворе, а напротив того — излучало призрачный свет, совсем как гнилой омар в темном погребе. Оно не выражало ни ярости, ни гнева, а взирало на Скруджа совершенно так же, как смотрел на него покойный Марли при жизни, сдвинув свои бесцветные очки на бледный, как у мертвеца, лоб. Только волосы как-то странно шевелились, словно на них веяло жаром из горячей печи, а широко раскрытые глаза смотрели совершенно неподвижно, и это в сочетании с трупным цветом лица внушало ужас. И все же не столько самый вид или выражение этого лица было ужасно, сколько что-то другое, что было как бы вне его.

Скрудж во все глаза уставился на это диво, и лицо Марли тут же превратилось в дверной молоток.

Мы бы покривили душой, сказав, что Скрудж не был поражен и по жилам у него не пробежал тот холодок, которого он не ощущал с малолетства. Но после минутного колебания он снова решительно взялся за ключ, повернул его в замке, вошел в дом и зажег свечу.

Правда, он помедлил немного, прежде чем захлопнуть за собой дверь, и даже с опаской заглянул за нее, словно боясь увидеть косицу Марли, торчащую сквозь дверь на лестницу. Но на двери не было ничего, кроме винтов и гаек, на которых держался молоток, и, пробормотав: «Тьфу ты, пропасть!», Скрудж с треском захлопнул дверь.

Стук двери прокатился по дому, подобно раскату грома, и каждая комната верхнего этажа и каждая бочка внизу, в погребе виноторговца, отозвалась на него разноголосым эхом. Но Скрудж был не из тех, кого это может запугать. Он запер дверь на задвижку и начал не спеша подниматься по лестнице, оправляя по дороге свечу.

Вам знакомы эти просторные старые лестницы? Так и кажется, что по ним можно проехаться в карете шестерней и протащить что угодно. И разве в этом отношении они не напоминают слегка наш новый парламент? Ну, а по той лестнице могло бы пройти целое погребальное шествие, и если бы даже кому-то пришла охота поставить катафалк поперек, оглоблями — к стене, дверцами — к перилам, и тогда на лестнице осталось бы еще достаточно свободного места.

Не это ли послужило причиной того, что Скруджу почудилось, будто впереди него по лестнице сами собой движутся в полумраке похоронные дроги? Чтобы как следует осветить такую лестницу, не хватило бы и полдюжины газовых фонарей, так что вам нетрудно себе представить, в какой мере одинокая свеча Скруджа могла рассеять мрак.

Но Скрудж на это плевать хотел и двинулся дальше вверх по лестнице. За темноту денег не платят, и потому Скрудж ничего не имел против темноты. Все же, прежде чем захлопнуть за собой тяжелую дверь своей квартиры, Скрудж прошелся по комнатам, чтобы удостовериться, что все в порядке. И не удивительно — лицо покойного Марли все еще стояло у него перед глазами.

Гостиная, спальня, кладовая. Везде все как следует быть. Под столом — никого, под диваном — никого, в камине тлеет скупой огонек, миска и ложка ждут на столе, кастрюлька с жидкой овсянкой (коей Скрудж пользовал себя на ночь от простуды) — на полочке в очаге. Под кроватью — никого, в шкафу — никого, в халате, висевшем на стене и имевшем какой-то подозрительный вид, — тоже никого. В кладовой все на месте: ржавые каминные решетки, пара старых башмаков, две корзины для рыбы, трехногий умывальник и кочерга.

Удовлетворившись осмотром, Скрудж запер дверь в квартиру — запер, заметьте, на два оборота ключа, что вовсе не входило в его привычки. Оградив себя таким образом от всяких неожиданностей, он снял галстук, надел халат, ночной колпак и домашние туфли и сел у камина похлебать овсянки.

Огонь в очаге еле теплился — мало проку было от него в такую холодную ночь. Скруджу пришлось придвинуться вплотную к решетке и низко нагнуться над огнем, чтобы ощутить слабое дыхание тепла от этой жалкой горстки углей. Камин был старый-престарый, сложенный в незапамятные времена каким-то голландским купцом и облицованный диковинными голландскими изразцами, изображавшими сцены из священного писания. Здесь были Каины и Авели, дочери фараона и царицы Савские, Авраамы и Валтасары, ангелы, сходящие на землю на облаках, похожих на перины, и апостолы, пускающиеся в морское плавание на посудинах, напоминающих соусники, — словом, сотни фигур, которые могли бы занять мысли Скруджа. Однако нет — лицо Марли, умершего семь лет назад, возникло вдруг перед ним, ожившее вновь, как некогда жезл пророка *, и заслонило все остальное. И на какой бы изразец Скрудж ни глянул, на каждом тотчас отчетливо выступала голова Марли — так, словно на гладкой поверхности изразцов не было вовсе никаких изображений, во зато она обладала способностью воссоздавать образы из обрывков мыслей, беспорядочно мелькавших в его мозгу.

— Чепуха! — проворчал Скрудж и принялся шагать по комнате. Пройдясь несколько раз из угла в угол, он снова сел на стул и откинул голову на спинку. Тут взгляд его случайно упал на колокольчик. Этот старый, давным-давно ставший ненужным колокольчик был, с какой-то никому неведомой целью, повешен когда-то в комнате и соединен с одним из помещений верхнего этажа. С безграничным изумлением и чувством неизъяснимого страха Скрудж заметил вдруг, что колокольчик начинает раскачиваться. Сначала он раскачивался еде заметно, и звона почти не было слышно, но вскоре он зазвонил громко, и ему начали вторить все колокольчики в доме.

Звон длился, вероятно, не больше минуты, но Скруджу эта минута показалась вечностью. Потом колокольчики смолкли так же внезапно, как и зазвонили, — все разом. И тотчас откуда-то снизу донеслось бряцание железа — словно в погребе кто-то волочил по бочкам тяжелую цепь. Невольно Скруджу припомнились рассказы о том, что, когда в домах появляются привидения, они обычно влачат за собой цепи.

Тут дверь погреба распахнулась с таким грохотом, словно выстрелили из пушки, и звон цепей стал доноситься еще явственнее. Вот он послышался уже на лестнице и начал приближаться к квартире Скруджа.

— Все равно вздор! — молвил Скрудж. — Не верю я в привидения.

Однако он изменился в лице, когда увидел одно из них прямо перед собой. Без малейшей задержки привидение проникло в комнату через запертую дверь и остановилось перед Скруджем. И в ту же секунду пламя, совсем было угасшее в очаге, вдруг ярко вспыхнуло, словно хотело воскликнуть: «Я узнаю его! Это — Дух Марли!» — и снова померкло.

Да, это было его лицо. Лицо Марли. Да, это был Марли, со своей косицей, в своей неизменной жилетке, панталонах в обтяжку и сапогах. Кисточки на сапогах торчали, волосы на голове торчали, косица торчала, полы сюртука оттопыривались. Длинная цепь опоясывала его и волочилась за ним по полу на манер хвоста. Она была составлена (Скрудж отлично ее рассмотрел) из ключей, висячих, замков, копилок, документов, гроссбухов и тяжелых кошельков с железными застежками. Тело призрака было совершенно прозрачно, и Скрудж, разглядывая его спереди, отчетливо видел сквозь жилетку две пуговицы сзади на сюртуке.

Скруджу не раз приходилось слышать, что у Марли нет сердца, но до той минуты он никогда этому не верил.

Да он и теперь не мог этому поверить, хотя снова и снова сверлил глазами призрак и ясно видел, что он стоит перед ним, и отчетливо ощущал на себе его мертвящий взгляд. Он разглядел даже, из какой ткани сшит платок, которым была окутана голова и шея призрака, и подумал, что такого платка он никогда не видал у покойного Марли. И все же он не хотел верить своим глазам.

— Что это значит? — произнес Скрудж язвительно и холодно, как всегда. — Что вам от меня надобно?

— Очень многое. — Не могло быть ни малейшего сомнения в том, что это голос Марли.

— Кто вы такой?

— Спроси лучше, кем я был?

— Кем же вы были в таком случае? — спросил Скрудж, повысив голос. — Для привидения вы слишком приве… разборчивы. — Он хотел сказать привередливы, но побоялся, что это будет смахивать на каламбур.

— При жизни я был твоим компаньоном, Джейкобом Марли.

— Не хотите ли вы… Не можете ли вы присесть? — спросил Скрудж, с сомнением вглядываясь в духа.

— Могу.

— Так сядьте.

Задавая свой вопрос, Скрудж не был уверен в том, что такое бестелесное существо в состоянии занимать кресло, и опасался, как бы не возникла необходимость в довольно щекотливых разъяснениях. Но призрак как ни в чем не бывало уселся в кресло по другую сторону камина. Казалось, это было самое привычное для него дело.

— Ты не веришь в меня, — заметил призрак.

— Нет, не верю, — сказал Скрудж.

— Что же, помимо свидетельства твоих собственных чувств, могло бы убедить тебя в том, что я существую?

— Не знаю.

— Почему же ты не хочешь верить своим глазам и ушам?

— Потому что любой пустяк воздействует на них, — сказал Скрудж. — Чуть что неладно с пищеварением, и им уже нельзя доверять. Может быть, вы вовсе не вы, а непереваренный кусок говядины, или лишняя капля горчицы, или ломтик сыра, или непрожаренная картофелина. Может быть, вы явились не из царства духов, а из духовки, почем я знаю!

Скрудж был не очень-то большой остряк по природе, а сейчас ему и подавно было не до шуток, однако он пытался острить, чтобы хоть немного развеять страх и направить свои мысли на другое, так как, сказать по правде, от голоса призрака у него кровь стыла в жилах.

Сидеть молча, уставясь в эти неподвижные, остекленелые глаза, — нет, черт побери, Скрудж чувствовал, что он этой пытки не вынесет! И кроме всего прочего, было что-то невыразимо жуткое в загробной атмосфере, окружавшей призрака. Не то, чтоб Скрудж сам не ощущал, но он ясно видел, что призрак принес ее с собой, ибо, хотя тот и сидел совершенно неподвижно, волосы, полы его сюртука и кисточки на сапогах все время шевелились, словно на них дышало жаром из какой-то адской огненной печи.

— Видите вы эту зубочистку? — спросил Скрудж, переходя со страху в наступление и пытаясь хотя бы на миг отвратить от себя каменно-неподвижный взгляд призрака.

— Вижу, — промолвило привидение.

— Да вы же не смотрите на нее, — сказал Скрудж.

— Не смотрю, но вижу, — был ответ.

— Так вот, — молвил Скрудж. — Достаточно мне ее проглотить, чтобы до конца дней моих меня преследовали злые духи, созданные моим же воображением. Словом, все это вздор! Вздор и вздор!

При этих словах призрак испустил вдруг такой страшный вопль и принялся так неистово и жутко греметь цепями, что Скрудж вцепился в стул, боясь свалиться без чувств. Но и это было еще ничто по сравнению с тем ужасом, который объял его, когда призрак вдруг размотал свой головной платок (можно было подумать, что ему стало жарко!) и у него отвалилась челюсть.

Заломив руки, Скрудж упал на колени.

— Пощади! — взмолился он. — Ужасное видение, зачем ты мучаешь меня!

— Суетный ум! — отвечал призрак. — Веришь ты теперь в меня или нет?

— Верю, — воскликнул Скрудж. — Как уж тут не верить! Но зачем вы, духи, блуждаете по земле, и зачем ты явился мне?

— Душа, заключенная в каждом человеке, — возразил призрак, — должна общаться с людьми и, повсюду следуя за ними, соучаствовать в их судьбе. А тот, кто не исполнил этого при жизни, обречен мыкаться после смерти. Он осужден колесить по свету и — о, горе мне! — взирать на радости и горести людские, разделить которые он уже не властен, а когда-то мог бы — себе и другим на радость.

И тут из груди призрака снова исторгся вопль, и он опять загремел цепями и стал ломать свои бестелесные руки.

— Ты в цепях? — пролепетал Скрудж, дрожа. — Скажи мне — почему?

— Я ношу цепь, которую сам сковал себе при жизни, — отвечал призрак. — Я ковал ее звено за звеном и ярд за ярдом. Я опоясался ею по доброй воле и по доброй воле ее ношу. Разве вид этой цепи не знаком тебе?

Скруджа все сильнее пробирала дрожь.

— Быть может, — продолжал призрак, — тебе хочется узнать вес и длину цепи, которую таскаешь ты сам? В некий сочельник семь лет назад она была ничуть не короче этой и весила не меньше. А ты ведь немало потрудился над нею с той поры. Теперь это надежная, увесистая цепь!

Скрудж глянул себе под ноги, ожидая увидеть обвивавшую их железную цепь ярдов сто длиной, но ничего не увидел.

— Джейкоб! — взмолился он. — Джейкоб Марли, старина! Поговорим о чем-нибудь другом! Утешь, успокой меня, Джейкоб!

— Я не приношу утешения, Эбинизер Скрудж! — отвечал призрак. — Оно исходит из иных сфер. Другие вестники приносят его и людям другого сорта. И открыть тебе все то, что мне бы хотелось, я тоже не могу. Очень немногое дозволено мне. Я не смею отдыхать, не смею медлить, не смею останавливаться нигде. При жизни мой дух никогда не улетал за тесные пределы нашей конторы — слышишь ли ты меня! — никогда не блуждал за стенами этой норы — нашей меняльной лавки, — и годы долгих, изнурительных странствий ждут меня теперь.

Скрудж, когда на него нападало раздумье, имел привычку засовывать руки в карманы панталон. Размышляя над словами призрака, он и сейчас машинально сунул руки в карманы, не вставая с колен и не подымая глаз.

— Ты, должно быть, странствуешь не спеша, Джейкоб, — почтительно и смиренно, хотя и деловито заметил Скрудж.

— Не спеша! — фыркнул призрак.

— Семь лет как ты мертвец, — размышлял Скрудж. — И все время в пути!

— Все время, — повторил призрак. — И ни минуты отдыха, ни минуты покоя. Непрестанные угрызения совести.

— И быстро ты передвигаешься? — поинтересовался Скрудж.

— На крыльях ветра, — отвечал призрак.

— За семь лет ты должен был покрыть порядочное расстояние, — сказал Скрудж.

Услыхав эти слова, призрак снова испустил ужасающий вопль и так неистово загремел цепями, тревожа мертвое безмолвие ночи, что постовой полисмен имел бы полное основание привлечь его к ответственности за нарушение общественной тишины и порядка.

— О раб своих пороков и страстей! — вскричало привидение. — Не знать того, что столетия неустанного труда душ бессмертных должны кануть в вечность, прежде чем осуществится все добро, которому надлежит восторжествовать на земле! Не знать того, что каждая христианская душа, творя добро, пусть на самом скромном поприще, найдет свою земную жизнь слишком быстротечной для безграничных возможностей добра! Не знать того, что даже веками раскаяния нельзя возместить упущенную на земле возможность сотворить доброе дело. А я не знал! Не знал!

— Но ты же всегда хорошо вел свои дела, Джейкоб, — пробормотал Скрудж, который уже начал применять его слова к себе.

— Дела! — вскричал призрак, снова заламывая руки. — Забота о ближнем — вот что должно было стать моим делом. Общественное благо — вот к чему я должен был стремиться. Милосердие, сострадание, щедрость, вот на что должен был я направить свою деятельность. А занятия коммерцией — это лишь капля воды в безбрежном океане предначертанных нам дел.

И призрак потряс цепью, словно в ней-то и крылась причина всех его бесплодных сожалений, а затем грохнул ею об пол.

— В эти дни, когда год уже на исходе, я страдаю особенно сильно, — промолвило привидение. — О, почему, проходя в толпе ближних своих, я опускал глаза долу и ни разу не поднял их к той благословенной звезде, которая направила стопы волхвов к убогому крову. Ведь сияние ее могло бы указать и мне путь к хижине бедняка.

У Скруджа уже зуб на зуб не попадал — он был чрезвычайно напуган тем, что призрак все больше и больше приходит в волнение.

— Внемли мне! — вскричал призрак. — Мое время истекает.

— Я внемлю, — сказал Скрудж, — но пожалей меня. Джейкоб, не изъясняйся так возвышенно. Прошу тебя, говори попроще!

— Как случилось, что я предстал пред тобой, в облике, доступном твоему зрению, — я тебе не открою. Незримый, я сидел возле тебя день за днем.

Открытие было не из приятных. Скруджа опять затрясло как в лихорадке, и он отер выступавший на лбу холодный пот.

— И, поверь мне, это была не легкая часть моего искуса, — продолжал призрак. — И я прибыл сюда этой ночью, дабы возвестить тебе, что для тебя еще не все потеряно. Ты еще можешь избежать моей участи, Эбинизер, ибо я похлопотал за тебя.

— Ты всегда был мне другом, — сказалСкрудж. — Благодарю тебя.

— Тебя посетят, — продолжал призрак, — еще три Духа.

Теперь и у Скруджа отвисла челюсть.

— Уж не об этом ли ты похлопотал, Джейкоб, не в этом ли моя надежда? — спросил он упавшим голосом.

— В этом.

— Тогда… тогда, может, лучше не надо, — сказал Скрудж.

— Если эти Духи не явятся тебе, ты пойдешь по моим стопам, — сказал призрак. — Итак, ожидай первого Духа завтра, как только пробьет Час Пополуночи.

— А не могут ли они прийти все сразу, Джейкоб? — робко спросил Скрудж. — Чтобы уж поскорее с этим покончить?

— Ожидай второго на следующую ночь в тот же час. Ожидай третьего — на третьи сутки в полночь, с последнем ударом часов. А со мной тебе уже не суждено больше встретиться. Но смотри, для своего же блага запомни твердо все, что произошло с тобой сегодня.

Промолвив это, дух Марли взял со стола свой платок и снова обмотал им голову. Скрудж догадался об этом, услыхав, как лязгнули зубы призрака, когда подтянутая платком челюсть стала на место. Тут он осмелился поднять глаза и увидел, что его потусторонний пришелец стоит перед ним, вытянувшись во весь рост и перекинув цепь через руку на манер шлейфа. Призрак начал пятиться к окну, и одновременно с этим рама окна стала потихоньку подыматься. С каждым его шагом она подымалась все выше и выше, и когда он достиг окна, оно уже было открыто.

Призрак поманил Скруджа к себе, и тот повиновался. Когда между ними оставалось не более двух шагов, призрак предостерегающе поднял руку. Скрудж остановился.

Он остановился не столько из покорности, сколько от изумления и страха. Ибо как только рука призрака поднялась вверх, до Скруджа донеслись какие-то неясные звуки: смутные и бессвязные, но невыразимо жалобные причитания и стоны, тяжкие вздохи раскаяния и горьких сожалений. Призрак прислушивался к ним с минуту, а затем присоединил свой голос к жалобному хору и, воспарив над землей, растаял во мраке морозной ночи за окном.

Любопытство пересилило страх, и Скрудж тоже приблизился к окну и выглянул наружу.

Он увидел сонмы привидений. С жалобными воплями и стенаниями они беспокойно носились по воздуху туда и сюда, и все, подобно духу Марли, были в цепях. Не было ни единого призрака, не отягощенного цепью, но некоторых (как видно, членов некоего дурного правительства) сковывала одна цепь. Многих Скрудж хорошо знал при жизни, а с одним пожилым призраком в белой жилетке был когда-то даже на короткой ноге. Этот призрак, к щиколотке которого был прикован несгораемый шкаф чудовищных размеров, жалобно сетовал на то, что лишен возможности помочь бедной женщине, сидевшей с младенцем на руках на ступеньках крыльца. Да и всем этим духам явно хотелось вмешаться в дела смертных и принести добро, но они уже утратили эту возможность навеки, и именно это и было причиной их терзаний.

Туман ли поглотил призраки, или они сами превратились в туман — Скрудж так и не понял. Только они растаяли сразу, как и их призрачные голоса, и опять ночь была как ночь, и все стало совсем как прежде, когда он возвращался к себе домой.

Скрудж затворил окно и обследовал дверь, через которую проник к нему призрак Марли. Она была по-прежнему заперта на два оборота ключа, — ведь он сам ее запер, — и все засовы были в порядке. Скрудж хотел было сказать «чепуха!», но осекся на первом же слоге. И то ли от усталости и пережитых волнений, то ли от разговора с призраком, который навеял на него тоску, а быть может и от соприкосновения с Потусторонним Миром или, наконец, просто от того, что час был поздний, но только Скрудж вдруг почувствовал, что его нестерпимо клонит ко сну. Не раздеваясь, он повалился на постель и тотчас заснул как убитый.

СТРОФА ВТОРАЯ

Первый из трех Духов

Когда Скрудж проснулся, было так темно, что, выглянув из-за полога, он едва мог отличить прозрачное стекло окна от непроницаемо черных стен комнаты. Он зорко вглядывался во мрак — зрение у него было острое, как у хорька, — и в это мгновение часы на соседней колокольне пробили четыре четверти. Скрудж прислушался.

К его изумлению часы гулко пробили шесть ударов, затем семь, восемь… — и смолкли только на двенадцатом ударе. Полночь! А он лег спать в третьем часу ночи! Часы били неправильно. Верно, в механизм попала сосулька. Полночь!

Скрудж нажал пружинку своего хронометра, дабы исправить скандальную ошибку церковных часов. Хронометр быстро и четко отзвонил двенадцать раз.

— Что такое? Быть того не может! — произнес Скрудж. — Выходит, я проспал чуть ли не целые сутки! А может, что-нибудь случилось с солнцем и сейчас не полночь, а полдень?

Эта мысль вселила в него такую тревогу, что он вылез из постели и ощупью добрался до окна. Стекло заиндевело. Чтобы хоть что-нибудь увидеть, пришлось протереть его рукавом, но и после этого почти ничего увидеть не удалось. Тем не менее Скрудж установил, что на дворе все такой же густой туман и такой же лютый мороз и очень тихо и безлюдно — никакой суматохи, никакого переполоха, которые неминуемо должны были возникнуть, если бы ночь прогнала в неурочное время белый день и воцарилась на земле. Это было уже большим облегчением для Скруджа, так как иначе все его векселя стоили бы не больше, чем американские ценные бумаги, ибо, если бы на земле не существовало больше такого понятия, как день, то и формула: «…спустя три дня по получении сего вам надлежит уплатить мистеру Эбинизеру Скруджу или его приказу…», не имела бы ровно никакого смысла.

Скрудж снова улегся в постель и стал думать, думать, думать и ни до чего додуматься не мог. И чем больше он думал, тем больше ему становилось не по себе, а чем больше он старался не думать, тем неотвязней думал.

Призрак Марли нарушил его покой. Всякий раз, как он, по зрелом размышлении, решал, что все это ему просто приснилось, его мысль, словно растянутая до отказа и тут же отпущенная пружина, снова возвращалась в исходное состояние, и вопрос: «Сон это или явь?» — снова вставал перед ним и требовал разрешения.

Размышляя так, Скрудж пролежал в постели до тех пор, пока церковные часы не отзвонили еще три четверти, и тут внезапно ему вспомнилось предсказание призрака — когда часы пробьют час, к нему явится езде один посетитель. Скрудж решил бодрствовать, пока не пробьет урочный час, а принимая во внимание, что заснуть сейчас ему было не легче, чем вознестись живым на небо, это решение можно назвать довольно мудрым.

Последние четверть часа тянулись так томительно долго, что Скрудж начал уже сомневаться, не пропустил ли он, задремав, бой часов. Но вот до его настороженного слуха долетел первый удар.

— Динь-дон!

— Четверть первого, — принялся отсчитывать Скрудж.
— Динь-дон!
— Половина первого! — сказал Скрудж.
— Динь-дон!
— Без четверти час, — сказал Скрудж.
— Динь-дон!
— Час ночи! — воскликнул Скрудж, торжествуя. — И все! И никого нет!

Он произнес это прежде, чем услышал удар колокола. И тут же он прозвучал: густой, гулкий, заунывный звон — ЧАС. В то же мгновение вспышка света озарила комнат), и чья-то невидимая рука откинула полог кровати.

Да, повторяю, чья-то рука откинула полог его кровати и притом не за спиной у него и не в ногах, а прямо перед его глазами. Итак, полог кровати был отброшен, в Скрудж, привскочив на постели, очутился лицом к лицу с таинственным пришельцем, рука которого отдернула полог. Да, они оказались совсем рядом, вот как мы с вами, ведь я мысленно стою у вас за плечом, мой читатель.

Скрудж увидел перед собой очень странное существо, похожее на ребенка, но еще более на старичка, видимого словно в какую-то сверхъестественную подзорную трубу, которая отдаляла его на такое расстояние, что он уменьшился до размеров ребенка. Его длинные рассыпавшиеся по плечам волосы были белы, как волосы старца, однако на лице не видно было ни морщинки и на щеках играл нежный румянец. Руки у него были очень длинные и мускулистые, а кисти рук производили впечатление недюжинной силы. Ноги — обнаженные так же, как и руки, — поражали изяществом формы. Облачено это существо было в белоснежную тунику, подпоясанную дивно сверкающим кушаком, и держало в руке зеленую ветку остролиста, а подол его одеяния, в странном несоответствии с этой святочной эмблемой зимы, был украшен живыми цветами. Но что было удивительнее всего, так это яркая струя света, которая била у него из макушки вверх в освещала всю его фигуру. Это, должно быть, и являлось причиной того, что под мышкой Призрак держал гасилку в виде колпака, служившую ему, по-видимому, головным убором в тех случаях, когда он не был расположен самоосвещаться.

Впрочем, как заметил Скрудж, еще пристальней вглядевшись в своего гостя, не это было наиболее удивительной его особенностью. Ибо, подобно тому как пояс его сверкал и переливался огоньками, которые вспыхивали и потухали то в одном месте, то в другом, так и вся его фигура как бы переливалась, теряя то тут, то там отчетливость очертаний, и Призрак становился то одноруким, то одноногим, то вдруг обрастал двадцатью ногами зараз, но лишался головы, то приобретал нормальную пару ног, но терял все конечности вместе с туловищем и оставалась одна голова. При этом, как только какая-нибудь часть его тела растворялась в непроницаемом мраке, казалось, что она пропадала совершенно бесследно. И не чудо ли, что в следующую секунду недостающая часть тела была на месте, и Привидение как ни в чем не бывало приобретало свой прежний вид.

— Кто вы, сэр? — спросил Скрудж. — Не тот ли вы Дух, появление которого было мне предсказано?

— Да, это я.

Голос Духа звучал мягко, даже нежно, и так тихо, словно долетал откуда-то издалека, хотя Дух стоял рядом.

— Кто вы или что вы такое? — спросил Скрудж.

— Я — Святочный Дух Прошлых Лет.

— Каких прошлых? Очень давних? — осведомился Скрудж, приглядываясь к этому карлику.

— Нет, на твоей памяти.

Скруджу вдруг нестерпимо захотелось, чтобы Дух надел свой головной убор. Почему возникло у него такое желание, Скрудж, вероятно, и сам не смог бы объяснить, если бы это потребовалось, но так или иначе он попросил Привидение надеть колпак.

— Как! — вскричал Дух. — Ты хочешь своими нечистыми руками погасить благой свет, который я излучаю? Тебе мало того, что ты — один из тех, чьи пагубные страсти создали эту гасилку и вынудили меня год за годом носить ее, надвинув на самые глаза!

Скрудж как можно почтительнее заверил Духа, что он не имел ни малейшего намерения его обидеть и, насколько ему известно, никогда и ни при каких обстоятельствах не мог принуждать его к ношению колпака. Затем он позволил себе осведомиться, что привело Духа к нему.

— Забота о твоем благе, — ответствовал Дух.

Скрудж сказал, что очень ему обязан, а сам подумал, что не мешали бы ему лучше спать по ночам, — вот это было бы благо. Как видно, Дух услышал его мысли, так как тотчас сказал:

— О твоем спасении, в таком случае. Берегись! С этими словами он протянул к Скруджу свою сильную руку и легко взял его за локоть.

— Встань! И следуй за мной!

Скрудж хотел было сказать, что час поздний и погода не располагает к прогулкам, что в постели тепло, а на дворе холодище — много ниже нуля, что он одет очень легко — халат, колпак и ночные туфли, — а у него и без того уже насморк… но руке, которая так нежно, почти как женская, сжимала его локоть, нельзя было противиться. Скрудж встал с постели. Однако заметив, что Дух направляется к окну, он в испуге уцепился за его одеяние.

— Я простой смертный, — взмолился Скрудж, — я могу упасть.

— Дай мне коснуться твоей груди, — сказал Дух, кладя руку ему на сердце. — Это поддержит тебя, и ты преодолеешь и не такие препятствия.

С этими словами он прошел сквозь стену, увлекая за собой Скруджа, и они очутились на пустынной проселочной дороге, по обеим сторонам которой расстилались поля. Город скрылся из глаз. Он исчез бесследно, а вместе с ним рассеялись и мрак и туман. — Был холодный, ясный, зимний день, и снег устилал землю.

— Боже милостивый! — воскликнул Скрудж, всплеснув руками и озираясь по сторонам. — Я здесь рос! Я бегал здесь мальчишкой!

Дух обратил к Скруджу кроткий взгляд. Его легкое прикосновение, сколь ни было оно мимолетно и невесомо, разбудило какие-то чувства в груди старого Скруджа. Ему чудилось, что на него повеяло тысячью запахов, и каждый запах будил тысячи воспоминаний о давным-давно забытых думах, стремлениях, радостях, надеждах.

— Твои губы дрожат, — сказал Дух. — А что это катится у тебя по щеке?

Скрудж срывающимся голосом, — вещь для него совеем необычная, — пробормотал, что это так, пустяки, и попросил Духа вести его дальше.

— Узнаешь ли ты эту дорогу? — спросил Дух.

— Узнаю ли я? — с жаром воскликнул Скрудж. — Да я бы прошел по нее с закрытыми глазами.

— Не странно ли, что столько лет ты не вспоминал о ней! — заметил Дух. — Идем дальше.

Они пошли по дороге, где Скруджу был знаком каждый придорожный столб, каждое дерево. Наконец вдали показался небольшой городок с церковью, рыночной площадью и мостом над прихотливо извивающейся речкой. Навстречу стали попадаться мальчишки верхом на трусивших рысцой косматых лошаденках или в тележках и двуколках, которыми правили фермеры. Все ребятишки задорно перекликались друг с другом, и над простором полей стоял такой веселый гомон, что морозный воздух, казалось, дрожал от смеха, радуясь их веселью.

— Все это лишь тени тех, кто жил когда-то, — сказал Дух. — И они не подозревают о нашем присутствии.

Веселые путники были уже совсем близко, и по мере того как они приближались, Скрудж узнавал их всех, одного за другим, и называл по именам. Почему он был так безмерно счастлив при виде их? Что блеснуло в его холодных глазах и почему сердце так запрыгало у него в груди, когда ребятишки поравнялись с ним? Почему душа его исполнилась умиления, когда он услышал, как, расставаясь на перекрестках и разъезжаясь по домам, они желают друг другу веселых святок? Что Скруджу до веселых святок? Да пропади они пропадом! Был ли ему от них какой-нибудь прок?

— А школа еще не совсем опустела, — сказал Дух. — Какой-то бедный мальчик, позабытый всеми, остался там один-одинешенек.

Скрудж отвечал, что он это знает, и всхлипнул.

Они свернули с проезжей дороги на памятную Скруджу тропинку и вскоре подошли к красному кирпичному зданию, с увенчанной флюгером небольшой круглой башенкой, внутри которой висел колокол. Здание было довольно большое, но находилось в состоянии полного упадка. Расположенные во дворе обширные службы, казалось, пустовали без всякой пользы. На стенах их от сырости проступила плесень, стекла в окнах были выбиты, а двери сгнили. В конюшнях рылись и кудахтали куры, каретный сарай и навесы зарастали сорной травой. Такое же запустение царило и в доме.

Скрудж и его спутник вступили в мрачную прихожую; и, заглядывая то в одну, то в другую растворенную дверь, они увидели огромные холодные и почти пустые комнаты.

В доме было сыро, как в склепе, и пахло землей, и что-то говорило вам, что здесь очень часто встают при свечах и очень редко едят досыта.

Они направились к двери в глубине прихожей. Дух впереди, Скрудж — за ним. Она распахнулась, как только они приблизились к ней, и их глазам предстала длинная комната с уныло голыми стенами, казавшаяся еще более унылой оттого, что в ней рядами стояли простые некрашеные парты. За одной из этих парт они увидели одинокую фигурку мальчика, читавшего книгу при скудном огоньке камина, и Скрудж тоже присел за парту и заплакал, узнав в этом бедном, всеми забытом ребенке самого себя, каким он был когда-то. Все здесь: писк и возня мышей за деревянными панелями, и доносившееся откуда-то из недр дома эхо и звук капели из оттаявшего желоба на сумрачном дворе, и вздохи ветра в безлистых сучьях одинокого тополя, и скрип двери пустого амбара, раскачивающейся на ржавых петлях, и потрескивание дров в камине — все находило отклик в смягчившемся сердце Скруджа и давало выход слезам.

Дух тронул его за плечо и указал на его двойника — погруженного в чтение ребенка. Внезапно за окном появился человек в чужеземном одеянии, с топором, заткнутым за пояс. Он стоял перед ними как живой, держа в поводу осла, навьюченного дровами.

— Да это же Али Баба! — не помня себя от восторга, вскричал Скрудж. — Это мой дорогой, старый, честный Али Баба! Да, да, я знаю! Как-то раз на святках, когда этот заброшенный ребенок остался здесь один, позабытый всеми, Али Баба явился ему. Да, да, взаправду явился, вот как сейчас! Ах, бедный мальчик! А вот и Валентин и его лесной брат Орсон * — вот они, вот! А этот, как его, ну тот, кого положили, пока он спал, в исподнем у ворот Дамаска, — разве вы не видите его? А вон конюх султана, которого джины перевернули вверх ногами! Вон он — стоит на голове! Поделом ему! Я очень рад. Как посмел он жениться на принцессе!

То-то были бы поражены все коммерсанты Лондонского Сити, с которыми Скрудж вел дела, если бы они могли видеть его счастливое, восторженное лицо и слышать, как он со всей присущей ему серьезностью несет такой вздор да еще не то плачет, не то смеется самым диковинным образом!

— А вот и попугай! — восклицал Скрудж. — Сам зеленый, хвостик желтый, и на макушке хохолок, похожий на пучок салата! Вот он! «Бедный Робин Крузо, — сказал он своему хозяину, когда тот возвратился домой, проплыв вокруг острова. — Бедный Робин Крузо! Где ты был, Робин Крузо?» Робинзон думал, что это ему пригрезилось, только ничуть не бывало — это говорил попугай, вы же знаете. А вон и Пятница — мчится со всех ног к бухте! Ну же! ну! Скорей! — И тут же, с внезапностью, столь несвойственной его характеру, Скрудж, глядя на самого себя в ребячьем возрасте, вдруг преисполнился жалости и, повторяя: — Бедный, бедный мальчуган! — снова заплакал. — Как бы я хотел… — пробормотал он затем, утирая глаза рукавом, и сунул руку в карман. Потом, оглядевшись по сторонам, добавил: — Нет, теперь уж поздно.

— А чего бы ты хотел? — спросил его Дух.

— Да ничего, — отвечал Скрудж. — Ничего. Вчера вечером какой-то мальчуган запел святочную песню у моих дверей. Мне бы хотелось дать ему что-нибудь, вот и все.

Дух задумчиво улыбнулся и, взмахнув рукой, сказал:

— Поглядим на другое Рождество.

При этих словах Скрудж-ребенок словно бы подрос на глазах, а комната, в которой они находились, стала еще темнее и грязнее. Теперь видно было, что панели в ней рассохлись, оконные рамы растрескались, от потолка отвалились куски штукатурки, обнажив дранку. Но когда и как это произошло, Скрудж знал не больше, чем мы с вами. Он знал только, что так и должно быть, что именно так все и было. И снова он находился здесь совсем один, в то время как все другие мальчики отправились домой встречать веселый праздник.

Но теперь он уже не сидел за книжкой, а в унынии шагал из угла в угол.

Тут Скрудж взглянул на Духа и, грустно покачав головой, устремил в тревожном ожидании взгляд на дверь.

Дверь распахнулась, и маленькая девочка, несколькими годами моложе мальчика, вбежала в комнату. Кинувшись к мальчику на шею, она принялась целовать его, называя своим дорогим братцем.

— Я приехала за тобой, дорогой братец! — говорила малютка, всплескивая тоненькими ручонками, восторженно хлопая в ладоши и перегибаясь чуть не пополам от радостного смеха. — Ты поедешь со мной домой! Домой! Домой!

— Домой, малютка Фэн? — переспросил мальчик.

— Ну, да! — воскликнуло дитя, сияя от счастья. — Домой! Совсем! Навсегда! Отец стал такой добрый, совсем не такой, как прежде, и дома теперь как в раю. Вчера вечером, когда я ложилась спать, он вдруг заговорил со мной так ласково, что я не побоялась, — взяла и попросила его еще раз, чтобы он разрешил тебе вернуться домой. И вдруг он сказал: «Да, пускай приедет», и послал меня за тобой. И теперь ты будешь настоящим взрослым мужчиной, — продолжала малютка, глядя на мальчика широко раскрытыми глазами, — и никогда больше не вернешься сюда. Мы проведем вместе все святки, и как же мы будем веселиться!

— Ты стала совсем взрослой, моя маленькая Фэн! — воскликнул мальчик.

Девочка снова засмеялась, захлопала в ладоши и хотела погладить мальчика по голове, но не дотянулась и, заливаясь смехом, встала на цыпочки и обхватила его за шею. Затем, исполненная детского нетерпения, потянула его к дверям, и он с охотой последовал за ней.

Тут чей-то грозный голос закричал гулко на всю прихожую:

— Тащите вниз сундучок ученика Скруджа! — И сам школьный учитель собственной персоной появился в прихожей. Он окинул ученика Скруджа свирепо-снисходительным взглядом и пожал ему руку, чем поверг его в состояние полной растерянности, а затем повел обоих детей в парадную гостиную, больше похожую на обледеневший колодец. Здесь, залубенев от холода, висели на стенах географические карты, а на окнах стояли земной и небесный глобусы. Достав графин необыкновенно легкого вина и кусок необыкновенно тяжелого пирога, он предложил детям полакомиться этими деликатесами, а тощему слуге велел вынести почтальону стаканчик «того самого», на что он отвечал, что он благодарит хозяина, но если «то самое», чем его уже раз потчевали, то лучше не надо. Тем временем сундучок юного Скруджа был водружен на крышу почтовой кареты, и дети, не мешкая ни секунды, распрощались с учителем, уселись в экипаж и весело покатили со двора. Быстро замелькали спицы колес, сбивая снег с темной листвы вечнозеленых растений.

— Хрупкое создание! — сказал Дух. — Казалось, самое легкое дуновение ветерка может ее погубить. Но у нее было большое сердце.

— О да! — вскричал Скрудж. — Ты прав, Дух, и не мне это отрицать, Боже упаси!

— Она умерла уже замужней женщиной, — сказал Дух. — И помнится, после нее остались дети.

— Один сын, — поправил Скрудж.

— Верно, — сказал Дух. — Твой племянник. Скруджу стало как будто не по себе, и он буркнул:
— Да.

Всего секунду назад они покинули школу, и вот уже стояли на людной улице, а мимо них сновали тени прохожих, и тени повозок и карет катили мимо, прокладывая себе дорогу в толпе. Словом, они очутились в самой гуще шумной городской толчеи. Празднично разубранные витрины магазинов не оставляли сомнения в том, что снова наступили святки. Но на этот раз был уже вечер, и на улицах горели фонари.

Дух остановился у дверей какой-то лавки и спросил Скруджа, узнает ли он это здание.

— Еще бы! — воскликнул Скрудж. — Ведь меня когда-то отдали сюда в обучение!

Они вступили внутрь. При виде старого джентльмена в парике, восседавшего за такой высокой конторкой, что, будь она еще хоть на два дюйма выше, голова у него уперлась бы в потолок, Скрудж в неописуемом волнении воскликнул:

— Господи, спаси и помилуй! Да это же старикан Физзиуиг, живехонек!

Старый Физзиуиг отложил в сторону перо и поглядел на часы, стрелки которых показывали семь пополудни. С довольным видом он потер руки, обдернул жилетку на объемистом брюшке, рассмеялся так, что затрясся весь от сапог до бровей, — и закричал приятным, густым, веселым, зычным басом:

— Эй, вы! Эбинизер! Дик!

И двойник Скруджа, ставший уже взрослым молодым «человеком, стремительно вбежал в комнату в сопровождении другого ученика.

— Да ведь это Дик Уилкинс! — сказал Скрудж, обращаясь к Духу. — Помереть мне, если это не он! Ну, конечно, он! Бедный Дик! Он был так ко мне привязан.

— Бросай работу, ребята! — сказал Физзиуиг. — На сегодня хватит. Ведь нынче сочельник, Дик! Завтра Рождество, Эбинизер! Ну-ка, мигом запирайте ставни! — крикнул он, хлопая в ладоши. — Живо, живо! Марш!

Вы бы видели, как они взялись за дело! Раз, два, три — они уже выскочили на улицу со ставнями в руках; четыре, пять, шесть — поставили ставни на место; семь, восемь, девять — задвинули и закрепили болты, и прежде чем вы успели бы сосчитать до двенадцати, уже влетели обратно, дыша как призовые скакуны у финиша.

— Ого-го-го-го! — закричал старый Физзиуиг, с невиданным проворством выскакивая из-за конторки. — Тащите все прочь, ребятки! Расчистим-ка побольше места. Шевелись, Дик! Веселей, Эбинизер!

Тащить прочь! Интересно знать, чего бы они ни оттащили прочь, с благословения старика. В одну минуту все было закончено. Все, что только по природе своей могло передвигаться, так бесследно сгинуло куда-то с глаз долой, словно было изъято из обихода навеки. Пол подмели и обрызгали, лампы оправили, в камин подбросили дров, и магазин превратился в такой хорошо натопленный, уютный, чистый, ярко освещенный бальный зал, какой можно только пожелать для танцев в зимний вечер.

Пришел скрипач с нотной папкой, встал за высоченную конторку, как за дирижерский пульт, и принялся так наяривать на своей скрипке, что она завизжала, ну прямо как целый оркестр. Пришла миссис Физзиуиг — сплошная улыбка, самая широкая и добродушная на свете. Пришли три мисс Физзиуиг — цветущие и прелестные. Пришли следом за ними шесть юных вздыхателей с разбитыми сердцами. Пришли все молодые мужчины и женщины, работающие в магазине. Пришла служанка со своим двоюродным братом — булочником. Пришла кухарка с закадычным другом своего родного брата — молочником. Пришел мальчишка-подмастерье из лавки насупротив, насчет которого существовало подозрение, что хозяин морит его голодом. Мальчишка все время пытался спрятаться за девчонку — служанку из соседнего дома, про которую уже доподлинно было известно, что хозяйка дерет ее за уши. Словом, пришли все, один за другим,кто робко, кто смело, кто неуклюже, кто грациозно, кто расталкивая других, кто таща кого-то за собой,словом, так или иначе, тем или иным способом, но пришли все. И все пустились в пляс — все двадцать пар разом. Побежали по кругу пара за парой, сперва в одну сторону, потом в другую. И пара за парой — на середину комнаты и обратно. И закружились по всем направлениям, образуя живописные группы. Прежняя головная пара, уступив место новой, не успевала пристроиться в хвосте, как новая головная пара уже вступала — и вСЯКИЙ раз раньше, чем следовало,пока, наконец, все пары не стали головными и все не перепуталось окончательно. Когда этот счастливый результат был достигнут, старый Физзиуиг захлопал в ладоши, чтобы приостановить танец, и закричал:

— Славно сплясали! — И в ту же секунду скрипач погрузил разгоряченное лицо в заранее припасенную кружку с пивом. Но будучи решительным противником отдыха, он тотчас снова выглянул из-за кружки и, невзирая на отсутствие танцующих, опять запиликал, и притом с такой яростью, словно это был уже не он, а какой-то новый скрипач, задавшийся целью либо затмить первого, которого в полуобморочном состоянии оттащили домой на ставне, либо погибнуть.

А затем снова были танцы, а затем фанты и снова танцы, а затем был сладкий пирог, и глинтвейн, и по большому куску холодного ростбифа, и по большому куску холодной отварной говядины, а под конец были жареные пирожки с изюмом и корицей и вволю пива. Но самое интересное произошло после ростбифа и говядины, когда скрипач (до чего же ловок, пес его возьми! Да, не нам с вами его учить, этот знал свое дело!) заиграл старинный контраданс «Сэр Роджер Каверли» и старый Физзиуиг встал и предложил руку миссис Физзиуиг. Они пошли в первой паре, разумеется, и им пришлось потрудиться на славу. За ними шло пар двадцать, а то и больше, и все — лихие танцоры, все — такой народ, что шутить не любят и уж коли возьмутся плясать, так будут плясать, не жалея пяток!

Но будь их хоть, пятьдесят, хоть сто пятьдесят пар — старый Физзиуиг и тут бы не сплошал, да и миссис Физзиуиг тоже. Да, она воистину была под стать своему супругу во всех решительно смыслах. И если это не высшая похвала, то скажите мне, какая выше, и я отвечу — она достойна и этой. От икр мистера Физзиуига положительно исходило сияние. Они сверкали то тут, то там, словно две луны. Вы никогда не могли сказать с уверенностью, где они окажутся в следующее мгновение. И когда старый Физзиуиг и миссис Физзиуиг проделали все фигуры танца, как положено,и бегом вперед, и бегом назад, и, взявшись за руки, галопом, и поклон, и реверанс, и покружились, и нырнули под руки, и возвратились, наконец, на свое место, старик Физзиуиг подпрыгнул и пристукнул в воздухе каблуками — да так ловко, что, казалось, ноги его подмигнули танцорам,и тут же сразу стал как вкопанный.

Когда часы пробили одиннадцать, домашний бал окончился. Мистер и миссис Физзиуиг, став по обе стороны двери, пожимали руку каждому гостю или гостье и пожелали ему или ей веселых праздников. А когда все гости разошлись, хозяева таким же манером распрощались и с учениками. И вот веселые голоса замерли вдали, а двое молодых людей отправились к своим койкам в глубине магазина.

Пока длился бал, Скрудж вел себя как умалишенный. Всем своим существом он был с теми, кто там плясал, с тем юношей, в котором узнал себя. Он как бы участвовал во всем, что происходило, все припоминал, всему радовался и испытывал неизъяснимое волнение. И лишь теперь, когда сияющие физиономии Дика и юноши Скруджа скрылись из глаз, вспомнил он о Духе и заметил, что тот пристально смотрит на него, а сноп света у него над головой горит необычайно ярко.

— Как немного нужно, чтобы заставить этих простаков преисполниться благодарности,заметил Дух.

— Немного? — удивился Скрудж.

Дух сделал ему знак прислушаться к задушевной беседе двух учеников, которые расточали хвалы Физзиуигу, а когда Скрудж повиновался ему, сказал:

— Ну что? Разве я не прав? Ведь он истратил сущую безделицу — всего три-четыре фунта того, что у вас на земле зовут деньгами. Заслуживает ли он таких похвал?

— Да не в этом суть, — возразил Скрудж, задетый за живое его словами и не замечая, что рассуждает не так, как ему свойственно, а как прежний юноша Скрудж. — Не в этом суть, Дух. Ведь от Физзиуига зависит сделать нас счастливыми или несчастными, а наш труд — легким или тягостным, превратить его в удовольствие или в муку. Пусть он делает это с помощью слова или взгляда, с помощью чего-то столь незначительного и невесомого, чего нельзя ни исчислить, ни измерить, — все равно добро, которое он творит, стоит целого состояния. — Тут Скрудж почувствовал на себе взгляд Духа и запнулся.

— Что же ты умолк? — спросил его Дух.

— Так, ничего, — отвечал Скрудж.

— Ну а все-таки, — настаивал Дух.

— Пустое, — сказал Скрудж, — пустое. Просто мне захотелось сказать два-три слова моему клерку. Вот и все.

Тем временем юноша Скрудж погасил лампу. И вот уже Скрудж вместе с Духом опять стояли под открытым небом.

— Мое время истекает, — заметил Дух. — Поспеши!

Слова эти не относились к Скруджу, а вокруг не было ни души, и тем не менее они тотчас произвели свое действие, Скрудж снова увидел самого себя. Но теперь он был уже значительно старше — в расцвете лет. Черты лица его еще не стали столь резки и суровы, как в последние годы, но заботы и скопидомство уже наложили отпечаток на его лицо. Беспокойный, алчный блеск появился в глазах, и было ясно, какая болезненная страсть пустила корни в его душе и что станет с ним, когда она вырастет и черная ее тень поглотит его целиком.

Он был не один. Рядом с ним сидела прелестная молодая девушка в трауре. Слезы на ее ресницах сверкали в лучах исходившего от Духа сияния.

— Ах, все это так мало значит для тебя теперь, — говорила она тихо. — Ты поклоняешься теперь иному божеству, и оно вытеснило меня из твоего сердца. Что ж, если оно сможет поддержать и утешить тебя, как хотела бы поддержать и утешить я, тогда, конечно, я не должна печалиться.

— Что это за божество, которое вытеснило тебя? — спросил Скрудж.

— Деньги.

— Нет справедливости на земле! — молвил Скрудж. — Беспощаднее всего казнит свет бедность, и не менее сурово — на словах, во всяком случае, — осуждает погоню за богатством.

— Ты слишком трепещешь перед мнением света, — кротко укорила она его. — Всем своим прежним надеждам и мечтам ты изменил ради одной — стать неуязвимым для его булавочных уколов. Разве не видела я, как все твои благородные стремления гибли одно за другим и новая всепобеждающая страсть, страсть к наживе, мало-помалу завладела тобой целиком!

— Ну и что же? — возразил он. — Что плохого, даже если я и поумнел наконец? Мое отношение к тебе не изменилось.

Она покачала головой.

— Разве не так?

— Наша помолвка — дело прошлое. Оба мы были бедны тогда и довольствовались тем, что имели, надеясь со временем увеличить наш достаток терпеливым трудом. Но ты изменился с тех пор. В те годы ты был совсем иным.

— Я был мальчишкой, — нетерпеливо отвечал он.

— Ты сам знаешь, что ты был не тот, что теперь, — возразила она. — А я все та же. И то, что сулило нам счастье, когда мы были как одно существо, теперь, когда мы стали чужими друг другу, предвещает нам только горе. Не стану рассказывать тебе, как часто и с какой болью размышляла я над этим. Да, я много думала и решила вернуть тебе свободу.

— Разве я когда-нибудь просил об этом?

— На словах — нет. Никогда.

— А каким же еще способом?

— Всем своим новым, изменившимся существом. У тебя другая душа, другой образ жизни, другая цель. И она для тебя важнее всего. И это сделало мою любовь ненужной для тебя. Она не имеет цены в твоих глазах. Признайся, — сказала девушка, кротко, но вместе с тем пристально и твердо глядя ему в глаза, — если бы эти узы не связывали нас, разве стал бы ты теперь домогаться моей любви, стараться меня завоевать? О нет!

Казалось, он помимо своей воли не мог не признать справедливости этих слов. Но все же, сделав над собой усилие, ответил:

— Это только ты так думаешь.

— Видит Бог, я была бы рада думать иначе! — отвечала она. — Уж если я должна была, наконец, признать эту горькую истину, значит как же она сурова и неопровержима! Ведь не могу же я поверить, что, став свободным от всяких обязательств, ты взял бы в жены бесприданницу! Это — ты-то! Да ведь даже изливая мне свою душу, ты не в состоянии скрыть того, что каждый твой шаг продиктован Корыстью! Да если бы даже ты на миг изменил себе и остановил свой выбор на такой девушке, как я, разве я не понимаю, как быстро пришли бы вслед за этим раскаяние и сожаление! Нет, я понимаю все. И я освобождаю тебя от твоего слова. Освобождаю по доброй воле — во имя моей любви к тому, кем ты был когда-то.

Он хотел что-то сказать, но она продолжала, отворотясь от него:

— Быть может… Когда я вспоминаю прошлое, я верю в это… Быть может, тебе будет больно разлучиться со мной. Но скоро, очень скоро это пройдет, и ты с радостью позабудешь меня, как пустую, бесплодную мечту, от которой ты вовремя очнулся. А я могу только пожелать тебе счастья в той жизни, которую ты себе избрал! — С этими словами она покинула его, и они расстались навсегда.

— Дух! — вскричал Скрудж. — Я не хочу больше ничего видеть. Отведи меня домой. Неужели тебе доставляет удовольствие терзать меня!

— Ты увидишь еще одну тень Прошлого, — сказал Дух.

— Ни единой, — крикнул Скрудж. — Ни единой. Я не желаю ее видеть! Не показывай мне больше ничего!

Но неумолимый Дух, возложив на него обе руки, заставил взирать на то, что произошло дальше.

Они перенеслись в иную обстановку, и иная картина открылась их взору. Скрудж увидел комнату, не очень большую и не богатую, но вполне удобную и уютную. У камина, в котором жарко, по-зимнему, пылали дрова, сидела молодая красивая девушка. Скрудж принял было ее за свою только что скрывшуюся подружку — так они были похожи, — но тотчас же увидал и ту. Теперь это была женщина средних лет, все еще приятная собой. Она тоже сидела у камина напротив дочери. В комнате стоял невообразимый шум, ибо там было столько ребятишек, что Скрудж в своем взволнованном состоянии не смог бы их даже пересчитать. И в отличие от стада в известном стихотворении *, где сорок коровок вели себя как одна, здесь каждый ребенок шумел как добрых сорок, и результаты были столь оглушительны, что превосходили всякое вероятие. Впрочем, это никого, по-видимому, не беспокоило. Напротив, мать и дочка от души радовались и смеялись, глядя на ребятишек, а последняя вскоре и сама приняла участие в их шалостях, и маленькие разбойники стали немилосердно тормошить ее.

Ах, как бы мне хотелось быть одним из них! Но я бы никогда не был так груб, о нет, нет! Ни за какие сокровища не посмел бы я дернуть за эти косы или растрепать их. Даже ради спасения жизни не дерзнул бы я стащить с ее ножки — господи, спаси нас и помилуй! — бесценный крошечный башмачок. И разве отважился бы я, как эти отчаянные маленькие наглецы, обхватить ее за талию! Да если б моя рука рискнула только обвиться вокруг ее стана, она так бы и приросла к нему и никогда бы уж не выпрямилась в наказание за такую дерзость.

Впрочем, признаюсь, я бы безмерно желал коснуться ее губ, обратиться к ней с вопросом, видеть, как она приоткроет уста, отвечая мне! Любоваться ее опущенными ресницами, не вызывая краски на ее щеках! Распустить ее шелковистые волосы, каждая прядка которых — бесценное сокровище! Словом, не скрою, что я желал бы пользоваться всеми правами шаловливого ребенка, но быть вместе с тем достаточно взрослым мужчиной, чтобы знать им цену.

Но вот раздался стук в дверь, и все, кто был в комнате, с такой стремительностью бросились к дверям, что молодая девушка — с смеющимся лицом и в изрядно помятом платье — оказалась в самом центре буйной ватаги и приветствовала отца, едва тот успел ступить за порог в сопровождении рассыльного, нагруженного игрушками и другими рождественскими подарками. Тотчас под оглушительные крики беззащитный рассыльный был взят приступом. На него карабкались, приставив к нему вместо лестницы стулья, чтобы опустошить его карманы и отобрать у него пакеты в оберточной бумаге; его душили, обхватив за шею; на нем повисали, уцепившись за галстук; его дубасили по спине кулаками и пинали ногами, изъявляя этим самую нежную к нему любовь! А крики изумления и восторга, которыми сопровождалось вскрытие каждого пакета! А неописуемый ужас, овладевший всеми, когда самого маленького застигли на месте преступления — с игрушечной сковородкой, засунутой в рот, — и попутно возникло подозрение, что он уже успел проглотить деревянного индюка, который был приклеен к деревянной тарелке! А всеобщее ликование, когда тревога оказалась ложной! Все это просто не поддается описанию! Скажем только, что один за другим все ребятишки, — а вместе с ними и шумные изъявления их чувств, — были удалены из гостиной наверх и водворены в постели, где мало-помалу и угомонились.

Теперь Скрудж устремил все свое внимание на оставшихся, и слеза затуманила его взор, когда хозяин дома вместе с женой и нежно прильнувшей к его плечу дочерью занял свое место у камина. Скрудж невольно подумал о том, что такое же грациозное, полное жизни создание могло бы и его называть отцом и обогревать дыханием своей весны суровую зиму его преклонных лет!

— Бэлл, — сказал муж с улыбкой, оборачиваясь к жене, — а я видел сегодня твоего старинного приятеля.

— Кого же это?

— Угадай!

— Как могу я угадать? А впрочем, кажется, догадываюсь! — воскликнула она и расхохоталась вслед за мужем. — Мистера Скруджа?

— Вот именно. Я проходил мимо его конторы, а он работал там при свече, не закрыв ставен, так что я при всем желании не мог его не увидеть. Его компаньон, говорят, при смерти, и он, понимаешь, сидит там у себя один-одинешенек. Один, как перст, на всем белом свете.

— Дух! — произнес Скрудж надломленным голосом. — Уведи меня отсюда.

— Я ведь говорил тебе, что все это — тени минувшего, — отвечал Дух. — Так оно было, и не моя в том вина.

— Уведи меня! — взмолился Скрудж. — Я не могу это вынести.

Он повернулся к Духу и увидел, что в лице его каким-то непостижимым образом соединились отдельные черты всех людей, которых тот ему показывал. Вне себя Скрудж сделал отчаянную попытку освободиться.

— Пусти меня! Отведи домой! За что ты преследуешь меня!

Борясь с Духом, — если это можно назвать борьбой, ибо Дух не оказывал никакого сопротивления и даже словно бы не замечал усилий своего противника, — Скрудж увидел, что сноп света у Духа над головой разгорается все ярче и ярче. Безотчетно чувствуя, что именно здесь скрыта та таинственная власть, которую имеет над ним это существо, Скрудж схватил колпак-гасилку и решительным движением нахлобучил Духу на голову.

Дух как-то сразу осел под колпаком, и он покрыл его до самых пят. Но как бы крепко ни прижимал Скрудж гасилку к голове Духа, ему не удалось потушить света, струившегося из-под колпака на землю.

Страшная усталость внезапно овладела Скруджем. Его стало непреодолимо клонить ко сну, и в ту же секунду он увидел, что снова находится у себя в спальне. В последний раз надавил он что было мочи на колпак-гасилку, затем рука его ослабла, и, повалившись на постель, он уснул мертвым сном.

Продолжение следует

Сценарий праздника

«Рождественская сказка»

(по мотивам произведения Ч. Диккенса)

Звучат рождественские песни.

Пролог.

Ведущий.

Праздник Великий настал уже снова,

Всюду веселье, пиры, торжество.

Вспомним, какое поведал нам слово

Тот, чьё справляем сейчас Рождество.

Каждый да будет всегда милосердным

К слабым, убогим, сиротам, Больным!

Тем, что имеет, поделится с ближним

И назовет его братом своим!

Праздник веселья, добра и улыбок,

Праздник, где песни, традиции, пляски,

Праздник прощенья людьми их ошибок,

Об этом сейчас вам поведаем в сказке…

Выступление Влады

Дядюшка Скрудж сидит в конторе за столом, подсчитывает доходы на счетах. (За сценой звучит английский святочный гимн).

Раздается звонок. В контору входит радостный Фред – племянник дядюшки Скруджа.

Фред. С наступающим праздником, дядюшка! Желаю вам хорошенько повеселиться на святках!

Скрудж. Вздор! Чепуха! Это не праздник, а пустая трата времени и денег!

Фред. Не ворчите, дядюшка!

Скрудж. А что мне прикажешь делать, ежели я живу среди таких остолопов, как ты? Веселые святки! Веселые святки! Да провались ты со своими святками!

Фред. Мало ли есть на свете хороших вещей, которые приносят радость, одну из таких вещей я покажу тебе прямо сейчас, может быть тогда ты примешь моё приглашение на рождество. Счастливого Рождества!

Фред уходит.

Выступление 5 класса Rudolph the Red—nosed Reindeer

Контора. Скрудж перебирает свои деньги рассуждая при этом.

Скрудж: Всё это чепуха, вздор, кто вообще это придумал?! Главное это деньги!

В контору входит благотворитель.

Благотворитель. Мистер Скрудж, если не ошибаюсь? Добрый вечер, извините за столь поздний визит. В эти праздничные дни, мистер Скрудж, более чем когда-либо подобает нам по мере сил проявлять заботу о сирых и обездоленных.

Скрудж. Разве у нас нет острогов? А работные дома? Значит, и принудительные работы существуют, и закон о бедных остается в силе? Пусть идут и зарабатывают деньги сами, паразиты!

Благотворитель. Не все это могут, а иные и не хотят — скорее умрут.

Скрудж. Если они предпочитают умирать, тем лучше. Это сократит излишек населения. А, кроме того, меня это не интересует. Честь имею.

Благотворитель кланяется и уходит.

Дядюшка Скрудж собирается домой, укладывает бумаги в портфель. Появляется Клерк.

Клерк. Я хотел бы отпроситься с работы завтра, я думал провести рождество со своей семьёй, если конечно вы позволите.

Скрудж. И ты туда же, глупый человек, ладно иди, но твои деньги за этот рабочий день я оставляю себе.

Выступление 5 класса песня «Фонарики» на немецком.

Дядюшка Скрудж у себя дома, готовится ко сну, в ночной рубашке и колпаке задувает свечу, ложится в постель. В доме громко стучит входная дверь, раздается звон цепей, тяжкие вздохи. Появляется привидение мистера Марли, опутанное цепью из бухгалтерских книг, счет, ключей, кошельков…

Скрудж. (вскакивая с постели) Что это значит? Что Вам от меня надобно? Кто Вы такой? Для привидения Вы слишком приве… разборчивы.

Приведение Марли. При жизни я был твоим компаньоном, Джейкобом Марли. Всю жизнь я был занят собой и своим достатком, не обращая внимания на нужды других людей. Тебя посетят еще три духа. Если эти Духи не явятся тебе, ты пойдешь по моим стопам. А со мной тебе уже не суждено больше встретиться. Но смотри, для твоего, же блага запомни твердо все, что произошло с тобой сегодня.

Привидение Марли исчезает.

Выступление 3 класса — «The sounds of Santa’s Workshop»

Дядюшка Скрудж, в ночной рубашке и колпаке и с кочергой, с опаской озирается по сторонам. За сценой раздается бой часов – полночь. Появляется Дух Прошлых Святок, мягко трогает Скруджа за плечо.

Скрудж. Кто вы или что вы такое?

Дух прошлых святок. Я — Святочный Дух Прошлых Лет. Встань! И следуй за мной!

Звучит волшебная музыка. На сцену выбегает мальчик садится на лесенки и читает книжку.

Дух прошлых святок. А школа-то совсем опустела. Какой-то бедный мальчик, всеми позабытый, остался там один-одинешенек.

Скрудж. (всхлипывая) Бедный, бедный мальчуган! Я знаю его. Как бы я хотел… Нет, теперь уже поздно.

На сцене появляется Фэн, сестра Скруджа. Мальчик и девочка обнимаются.

Скрудж: Это же Фэн, моя сестра

Фэн. (мальчику) Я приехала за тобой, дорогой братец! Ты поедешь со мной домой! Домой!

Скрудж в детстве. Домой, малютка Фэн?

Фэн. Ну, да! Домой! Совсем! Навсегда! Отец стал такой добрый, совсем не такой, как прежде, и дома теперь как в раю. Вчера он вдруг заговорил со мной так ласково, что я не побоялась, — взяла и попросила его еще раз, чтобы он разрешил тебе вернуться домой. И он сказал: «Да, пускай приедет» И теперь ты будешь настоящим взрослым мужчиной, и никогда больше не вернешься сюда. Мы проведем вместе все святки, и как же мы будем веселиться!

Скрудж в детстве. Ты стала совсем взрослой, моя маленькая Фэн!

Мальчик и девочка уходят.

Дух прошлых святок. Хрупкое создание! Казалось, самое легкое дуновение ветерка может ее погубить. Но у нее было большое сердце.

Скрудж. О да! Ты прав, Дух, и не мне это отрицать, боже упаси!

Дух прошлых святок. Она умерла уже замужней женщиной. И помнится, после нее остался один ребенок — твой племянник.

Обычная деревенская лавка. Дядюшка Скрудж и Дух наблюдают за продавцами, один из которых – молодой Скрудж.

Работники уже заканчивают работу. Входит девушка, невеста Скруджа. Все вместе, не исключая хозяина, поют.

Выступление 11 класса «Last Christmas»

Молодой Скрудж и его невеста наедине. Танцуют.

Невеста Скруджа. Ах, все это так мало значит для тебя теперь. Ты поклоняешься теперь иному божеству.

Молодой Скрудж. Что это за божество, которое вытеснило тебя?

Невеста Скруджа. Деньги. Нет, я понимаю все. И я освобождаю тебя от твоего слова. Освобождаю по доброй воле — во имя моей любви к тому, кем ты был когда-то. Я могу только пожелать тебе счастья в той жизни, которую ты себе избрал!

Невеста Скруджа уходит. Дух улетает.

Скрудж. Дух! Я не хочу больше ничего видеть. Слышишь, ничего!

Выступление 6 класса «Let it go»

На сцене дядюшка Скрудж, один. Часы бьют полночь. Появляется Дух Нынешних Святок.

Дух нынешних святок. Будем знакомы, старина! Я Дух Нынешних Святок. Взгляни на меня!

Скрудж. Дух, веди меня куда хочешь. Если этой ночью ты тоже должен чему-нибудь научить меня, пусть и это послужит мне на пользу.

За сценой раздается колокольный звон. Дух и дядюшка Скрудж наблюдают за бедным семейством клерка. Миссис Крэчитт накрывает на стол, рядом сидит ее муж — клерк, ее дочь Марта и сын Малютка Тим – болезненный мальчик, под рукой костыль.

Скрудж. Дух, как вкусно пахнет!

Дух нынешних святок. Все, что подано на стол от чистого сердца, и особенно — к обеду бедняка — наполнено особенным ароматом.

Клерк. А как вел себя наш Малютка Тим?

Жена клерка. Это не ребенок, а чистое золото,

Клерк. (садясь за стол) Веселых святок, друзья мои! И да благословит нас всех господь!

Семейство с аппетитом обедает.

Скрудж. Дух, скажи мне, Малютка Тим будет жить?

Дух нынешних святок. Я вижу пустую скамеечку возле этого нищего очага. Если Будущее не внесет в это изменений, ребенок умрет.

Дядюшка Скрудж закрывает лицо руками.

Клерк. (произносит тост) За здоровье мистера Скруджа!

Жена клерка. Да уж воистину только ради этого великого дня можно пить за здоровье такого гадкого, бесчувственного, жадного скареды, как мистер Скрудж. Так и быть, выпью за его здоровье ради тебя и ради праздника. Но только не ради него.

На секунду гаснет свет. За столом – племянник Скруджа с женой и гостями. Племянник что-то оживленно рассказывает и смеется.

Фред. Он сказал, что святки — это вздор, чепуха!

Жена. Да как ему не совестно, Фред! Терпеть его не могу!

Фред. Его богатство ему не впрок. Оно и людям не приносит добра и ему не доставляет радости. Мне жаль его! От его причуд страдает только он сам. Дядюшка не пожелал прийти к нам на Рождество и таким образом лишил себя прекрасного ужина и веселой компании. Но я намерен приглашать его каждый год, возможно, его отношение к празднику изменится. Мне кажется, что мои слова вчера тронули его.

Выступление 4 класса — Santa is coming to town.

Темнота. На краю сцены стоит дядюшка Скрудж, к нему медленно, молча подходит Дух Будущих Святок, протягивает руку.

Скрудж. Дух Будущих Святок, не ты ли почтил меня своим посещением?

Дух жестом зовет за собой.

Скрудж. Дух Будущих Святок, я страшусь тебя. Но я знаю, что ты хочешь мне добра, а я стремлюсь к добру и, надеюсь, стать отныне другим человеком и потому готов с сердцем, исполненным благодарности, следовать за тобой.

За сценой звучит похоронный марш. Проходит Смерть с косой.

На сцене появляются несколько богато одетых джентльменов.

Первый. Об этом мне ничего не известно. Знаю только, что скряга Скрудж умер.

Третий. А что с ним было? Мне казалось, он всех переживет.

Второй. А бог его знает.

Первый. Похоже, пышных похорон не будет. Пропади я пропадом, если кто-нибудь придет его хоронить. Может, нам собраться компанией и показать пример?

Второй. Что ж, если будут поминки, я не прочь. За такой труд не грех и покормить.

Скрудж. Если есть в этом городе хоть одна душа, которую эта смерть не оставит равнодушной? Покажи мне ее, Дух!

Бедно одетая женщина с ребенком на руках встречает мужа.

Жена. Какие новости? Скажи только — хорошие или дурные?

Муж. Дурные. Он умер.

Жена. Кому же должны мы теперь выплачивать долг?

Муж. Не знаю. Во всяком случае, теперь мы успеем как-нибудь обернуться. А если и не успеем, то не может быть, чтобы наследник оказался столь же безжалостным кредитором, как покойный.

Скрудж. Покажи мне другие, более добрые чувства, Дух!

Комната в доме клерка. Миссис Крэтчит сидит за шитьем, рядом с ней Марта. Костыль стоит рядом, но Малютки Тима нет.

Жена Клерка. Кажется, отцу пора бы уже быть дома.

Марта. Давно пора, но в последние дни он стал ходить как-то потише, чем всегда.

Входит клерк.

Клерк. Не поверите, сегодня я встретил наследника, племянника мистера Скруджа. Более приятного, обходительного господина я еще в жизни не встречал. Он передал нам соболезнования и предложил свою помощь. И дело даже не в том, что он может чем-то нам помочь, Дело в том, что он был так добр, — вот что замечательно!

Жена клерка. По всему видно, что это добрая душа.

Семья уходит.

Скрудж. (падая на колени) Добрый Дух! Скажи же, что, изменив свою жизнь, я могу еще спастись от участи, которая мне уготована. Я буду чтить рождество в сердце своем и хранить память о нем весь год. Я искуплю свое Прошлое Настоящим и Будущим, и воспоминание о трех Духах всегда будет живо во мне. Я не забуду их памятных уроков, не затворю своего сердца для них. О, скажи, что я могу стереть предначертание судьбы!

Выступление 8 класс Lest Christmas

Звон колоколов. Светло. Дядюшка Скрудж один в своей комнате.

Скрудж. Какой же сегодня день, какое число? Не знаю, как долго пробыл я среди Духов.

Дядюшка Скрудж подбегает к краю сцены и окликает мальчишку на улице.

Скрудж. Какой у нас нынче день, милый мальчуган?

Мальчик. Нынче? Да ведь нынче РОЖДЕСТВО!

Скрудж. Рождество! Так я не пропустил праздника! Послушай, милый мальчик! Ты знаешь курятную лавку, через квартал отсюда, на углу? А не знаешь ли ты, продали они уже индюшку, что висела у них в окне?

Мальчик. Самую большую, с меня ростом?

Скрудж. Какой поразительный ребенок! Поговорить с таким одно удовольствие. Да, да, самую большую!

Мальчик. Она и сейчас там висит.

Скрудж. Поди, купи ее и вели принести сюда, а я скажу им, куда ее доставить. А если обернешься в пять минут, получишь полкроны!

Мальчик убегает.

Скрудж. Я пошлю индюшку Бобу Крэтчиту То-то он будет голову ломать — кто это ему прислал. Индюшка-то, пожалуй, вдвое больше крошки Тима.

Дядюшка Скрудж на улице встречает благотворителя.

Скрудж. Приветствую вас, дорогой сэр, и поздравляю с праздником! Вы затеяли очень доброе дело.

Благотворитель. Мистер Скрудж?

Скрудж. Совершенно верно. Это имя, но боюсь, что оно звучит для вас не очень-то приятно. Позвольте попросить у вас прощения. И вы меня очень обяжете, если… (шепчет что-то на ухо).

Благотворитель. Господи помилуй! Мой дорогой мистер Скрудж, вы шутите?

Скрудж. Ни в коей мере. Поверьте, я этим оплачиваю лишь часть своих старинных долгов.

Благотворитель. Дорогой сэр! Я просто не знаю, как и благодарить вас, такая щедр…

Скрудж. Прошу вас, ни слова больше! Премного вам обязан. Дай вам бог здоровья!

Дядюшка Скрудж звонит в дверь Фреда. Открывает горничная.

Скрудж. Доброе утро! Дома ли хозяин?

Горничная. Дома, сэр. Позвольте, я вас провожу.

Скрудж. Благодарю. Ваш хозяин меня знает. Я пройду сам, моя дорогая…..Фред!

Фред. С нами крестная сила! Кто это?

Скрудж. Это я, твой дядюшка Скрудж. Я пришел к тебе пообедать. Ты примешь меня, Фред?

Фред и дядюшка Скрудж обнимаются. Звучит песня.

Заключительная песня «Jingle Bells»