Седьмая печать сценарий

Седьмая печать. Сценарий

Источник текста: http://4screenwriter.wordpress.com/2010/07/11/seventh-seal-1/#more-595

    Ночь дала передышку от дневного жара, но вот сейчас, ещё до восхода, над бесцветным морем уже несется горячий ветер. Рыцарь Антоний Блок лежит распростертый на гладком песке, на расстеленных хвойных ветках. Глаза у него широко раскрыты и красны от многих бессонных ночей.

    Неподалеку громко храпит его оруженосец Йонс. Где он рухнул, там и сморил его сон — на самой опушке леса, подле пихт, покореженных бурей. Рот зияет навстречу заре, из горла рвутся несусветные трели.

    Порыв ветра всполошил коней, они жадно тянут шеи к морю, к воде. Вид у них такой же замученный, как у хозяев.

    Рыцарь поднялся, зашел в мелкую воду, ополоснуть опаленное солнцем лицо и запекшийся рот.

    Йонс перекатывается на другой бок, и теперь он лежит лицом к лесу и тьме. Он во сне стонет и скребет свою бритую голову. От правого виска к самому темени идет шрам и ярко белеет на буром фоне.

    Рыцарь снова выходит на сушу, опускается на колени. Закрыв глаза, наморщив лоб, творит он утренние молитвы. Руки сжаты, губы беззвучно шевелятся. Лицо суровое, скорбное. Вот он открыл глаза и глядит прямо на солнце — оно выкатывается из отуманенных вод как подыхающая, жиром исходящая рыба. Серое небо давит свинцовой крышкой. На западе, над горизонтом висит немая туча. В вышине, видная едва, чайка парит на недвижных крыльях. И кричит тревожно и жутко.

    Большой серый конь Рыцаря задрал морду и ржёт. Антоний Блок оборачивается.

    За его спиной стоит некто в чёрном. Стоит неподвижно. Лицо очень бледное, руки спрятаны в широких складках плаща.

    Рыцарь:Кто ты?

    Смерть:Тот, имя которому Смерть.

    Рыцарь:За мной?

    Смерть:Я давно уже следую за тобой по пятам.

    Рыцарь:Знаю.

    Смерть:Ты готов?

    Рыцарь:Телу страшно, но сам я не боюсь.

    Смерть:Стыдиться тут нечего.

    Рыцарь поднялся на ноги. Он дрожит. Смерть откидывает полу плаща, чтоб окутать плечи Рыцаря.

    Рыцарь:Погоди минутку.

    Смерть:Вот, и все так говорят. Я не даю отсрочек.

    Рыцарь:Ты ведь играешь в шахматы, правда?

    В глазах у Смерти мелькает искра интереса.

    Смерть:Откуда ты знаешь?

    Рыцарь:Об этом поётся в песнях, и картины я видел.

    Смерть:В самом деле, я недурно играю.

    Рыцарь:Да уж не лучше меня, наверно.

    Рыцарь роется в большой черной сумке, которая лежит с ним рядом, вынимает оттуда шахматы. Осторожно раскладывает на песке доску и начинает расставлять фигуры.

    Смерть:Отчего тебе вздумалось играть со мною в шахматы?

    Рыцарь:У меня на то свои причины.

    Смерть:Что ж, дело твое.

    Рыцарь:Условия такие: я буду жить, пока тебе не проиграю. Если выиграю — ты отпускаешь меня. Решено?

    Рыцарь протягивает Смерти два сжатых кулака. Вдруг Смерть улыбается; тычет пальцем в один кулак; там оказывается черная пешка.

    Рыцарь:Тебе играть черными!

    Смерть:Весьма уместно. Не правда ли?

    Смерть и Рыцарь склоняются над доской. После недолгих раздумий Антоний Блок делает ход королевской пешкой. С королевской же пешки идет и Смерть.

    Улегся утренний ветер. Море успокоилось, вода молчит. Солнце выступает из дымки, накаляется добела. Чайки застыли в пустоте под черной тучей. Снова палит зной.

    Оруженосец Йонс разбужен пинком в зад. Он открывает глаза, хрюкает, как свинья, широко зевает. Вскакивает, садится на коня, втаскивает тяжелый вьюк на седло.

    Конь Рыцаря медленно ступает прочь от моря, в прибрежный лес, потом вверх, к дороге. Рыцарь делает вид, будто не слышит утренних молитв своего оруженосца. Скоро Йонс его догоняет.

    Йонс (поёт):

    Лежать у шлюхи промеж ног

    Всю жизнь, похоже, я бы мог

    Он останавливается, глядит на хозяина, но Рыцарь не слышал его песни, либо прикинулся, что не слышал. Йонс, раздраженный жарой, ещё пуще надсаживается.

    Йонс (поет):

    Всевышний бог, сдается мне,

    Меня не слышит в вышине.

    А братца-сатану я сам

    Встречал не раз и там и сям

    Йонс наконец привлек внимание Рыцаря. Он умолкает. Рыцарь, конь Рыцаря, конь Йонса и сам Йонс все эти песни наизусть знают. На долгих пыльных дорогах из Святой земли лучше они не сделались.

    Скачут по широкой, во весь окоем, вересковой пустоши. Ниже в белом блеске утра искрится море.

    Йонс:Во Фэрьестаде всё о дурных знаменьях толкуют и ужасах всяких. Ночью два коня взаимно сожрали друг друга, на кладбище могилы разверзлись и повсюду валяются бренные останки. А вчера вечером в небе сразу светило четыре солнца.

    Рыцарь не отвечает.

    Совсем близко скулит тощий пес, он на брюхе подползает к хозяину; тот сидя спит под палящим солнцем. Черной тучей висят у него над плечами и головой мухи. Несчастный пес скулит без передышки и, лежа на брюхе, виляет хвостом.

    Йонс спешивается, идет к спящему. Йонс окликает его учтиво. Не получив ответа, он подходит к нему, чтоб растолкать, тянется к его плечу, но тотчас отдергивает руку. Незнакомец валится навзничь, и Йонс видит лицо. Это мертвец. Пустые глазницы, белый оскал.

    Йонс снова вскакивает в седло, догоняет хозяина. Прикладывается к бурдюку, потом протягивает его хозяину.

    Рыцарь:Ну что, показал он тебе дорогу?

    Йонс:Не то, чтобы показал.

    Рыцарь:Что же он сказал тебе?

    Йонс:Ничего.

    Рыцарь:Он что — немой?

    Йонс:Нет, хозяин, немым я его не назвал бы. Он, напротив, того, очень даже красноречив.

    Рыцарь:О?

    Йонс:Ещё как красноречив. Только вот беда, ужпро очень грустные дела он мне поведал.

    Йонс (поёт):

    Сегодня бодр и всем хорош,

    Ты завтра кормишь червячков,

    Судьбы-злодейки закон таков,

    И от нее ты не уйдешь.

    Рыцарь:Тебе непременно надо петь?

    Йонс:Нет.

    Рыцарь протягивает своему оруженосцу кусок хлеба и таким образом на время добивается его молчанья. Солнце печет нещадно, по лицам обоих стекает пот. Вокруг лошадиных копыт столбом стоит пыль.

    Скачут мимо бухты, мимо зеленеющих рощ. Вот в тени раскидистых деревьев стоит крытый пестрой мешковиной фургон. Где-то неподалеку ржет лошадь, и конь Рыцаря ей отвечает ржаньем. Двое наших странников не останавливаются отдохнуть под тенью деревьев, но продолжают путь, пока не исчезают за поворотом дороги.

    Юф-фигляр сквозь сон слышит голос своей лошадки и ответное ржанье. Он бы и дальше спал, но в фургоне душно. Солнечные лучи, пробивая мешковину, набрасывают световую штриховку на лицо его жены. Миа безмятежно и крепко спит, как и годовалый их сынок Микаэль. Рядом громко храпит мужчина в возрасте, — Юнас Скат.

    Юф вылезает из фургона. Под раскидистыми деревьями ещё лежит спасительная заплатка тени. Юф набирает в рот воды, полощет горло, потягивается и заводит беседу со своей тощей клячей.

    Юф:С добрым утречком. Позавтракала? Сам-то я траву есть не привычен, вот беда. А то б научила, а? Дела у нас неважные. Здешний народ, видно, мало понимает в искусстве.

    Вот он поднял с земли шары и начинает медленно их подбрасывать. Потом становится на голову, кудахчет курицей. Вдруг он осекся. Сел с совершенно потрясенным лицом. Ветер чуть колышет деревья. Листья дрожат, по ним идет тихий шорох. Нежно клонятся цветы и трава, где-то долгой трелью зашлась птица.

    Лицо Юфа расплывается в улыбке, на глазах у него слёзы. Он сидит, ошалелый, а кругом тихо шелестит трава, и пчелы и бабочки жужжат над его головой. Поёт и поёт невидимая птица.

    И вдруг ветер улегся, птица умолкла. Улыбка сошла у Юфа с лица, цветы поникли от зноя. Снова тихо переступает, пощипывает траву старая кляча Юфа и хвостом отгоняет мух.

    Юф приходит в себя. Бросается в фургон, расталкивает жену.

    Юф:Миа, проснись. Проснись! Миа, что я видел! Что я тебе расскажу!

    Миа просыпается, в испуге садится. — Что такое? Что случилось?

    Юф:Послушай, Миа. Мне было виденье. Нет, даже не виденье. Все было на самом деле, ей-богу.

    Миа:Ах, опять тебе было виденье?

    В голосе у нее ласковая насмешка. Юф трясет головой и хватает жену за плечи.

    Юф:Но я же видел её!

    Миа:Кого? Кого ты видел?

    Юф:Пречистую Деву Марию.

    Волнение Юфа наконец передается жене. Она понижает голос.

    Миа:Ты её правда видел?

    Юф:Да, она была совсем рядом, дотронуться можно. В золотой короне и в синем платье с золотыми цветами. Босая, а руки маленькие, смуглые, и она держала младенца и учила его ходить. А потом увидела, что я на нее смотрю, и улыбнулась мне. Тут у меня на глазах выступили слёзы, а когда я их утер, она уже исчезла. И так сделалось тихо на земле и на небе. Ты понимаешь…

    Миа:Ну и мастер ты сочинять!

    Юф:Вот, ты мне не веришь! Но всё это было, было на самом деле, в жизни, не так как всегда в жизни бывает — иначе.

    Миа:Может, это так же было в жизни, как в тот раз, когда Дьявол на твоих глазах красил в красный цвет наши колеса и работал хвостом вместо кисточки?

    Юф (смутившись):Ну, чего ты всё про то поминаешь.

    Миа:А потом у тебя под ногтями оказалась красная краска.

    Юф:Ну, тогда-то я, может, и выдумал. (С жаром.)Я тогда это всё нарочно рассказал, чтобы вы в другие мои виденья  поверили. Которые настоящие. Которые я не выдумал.

    Миа (строго):Ты бы поосторожней со своими виденьями. А то люди ещё подумают, будто ты полоумный. И ведь зря. Пока, во всяком случае, я за тобой ничего такого не замечала. Хотя — кто тебя знает.

    Юф (сердится):Я не просил, чтоб мне были видения. Не моя вина, если я слышу голоса, если мне является Пресвятая Дева, если черти и ангелы ценят мою компанию.

    Скат (садится):Сказано вам или нет, чтоб давали мне выспаться по утрам? Добром просил, Христом-богом молил — всё без толку! Слышите вы, наконец, — заткнитесь!

    Он яростно вращает глазами, но переворачивается на другой бок и тотчас продолжает свой храп с того самого места, на котором прервал его. Миа и Юф почитают за благо вылезти из фургона. Они садятся на большой ящик. Микаэль, совершенно голый, отчаянно вертится у матери на руках. Юф жмется к жене. Он притих, и вид у него снова ошеломленный. С моря дует ветер — горячий, сухой.

    Миа:Дождика бы. Все иссохло. Зимой нам есть нечего будет.

    Юф (зевая):Выживем.

    Он произнес это с улыбкой, небрежно. Потягивается и улыбается, довольный.

    Миа:Я хочу, чтоб у Микаэля жизнь была лучше, чем у нас.

    Юф:Микаэль будет великим акробатом. Или жонглером, которому удастся единственный невозможный трюк.

    Миа:Интересно, что за трюк?

    Юф:Чтоб один мяч неподвижно повис в воздухе.

    Миа:Но это же невозможно!

    Юф:Для нас невозможно — да только не для него.

    Миа:Опять ты со своими мечтаньями.

    Она зевает. Припекает солнце, снова её клонит в сон, и она вытягивается на травке. Юф устраивается рядом и обнимает жену за плечи.

    Юф:А я песенку сочинил. Ночью, пока не спал. Хочешь — спою?

    Миа:Спой. Очень интересно.

    Юф:Только я сперва сяду.

    Садится по-турецки, театрально взмахивает руками и громко поёт.

    Юф:

    В сирени птица-красота

    Сладкою песнею

    Славит господа Христа

    На всю поднебесную.

    Прекращает пенье, с тем, чтобы выслушать восторги своей жены.

    Юф:Миа! Ты спишь?

    Миа:Чудесная песенка.

    Юф:Да я же ещё не кончил.

    Миа:Я заметила. Но я, наверное, ещё чуть-чуть посплю. Конец ты мне споешь отдельно.

    Юф:Только и знаешь спать.

    Юф слегка обижен. Он переводит взгляд на сына, но Микаэль, сунув в рот палец, тоже безмятежно спит на травке. Из фургона вылезает Юнас Скат. Он зевает, он безумно утомлен, он не в духе. В руке у него — грубая маска Смерти.

    Скат:И это — маска для артиста? Не расщедрись так святые-отцы — я бы им сказал — нет уж, слуга покорный.

    Юф:Ты будешь Смерть играть?

    Скат:Подумать только — эдакой дрянью стращать честной народ до помрачения ума.

    Юф:А когда нам выступать?

    Скат:В Эльсиноре, на престольный праздник. Прямо на паперти играть будем. Ей-богу.

    Юф:Может, лучше бы что неприличное показать? И людям радости больше, и самим веселее.

    Скат:Болван. Говорят, в стране какая-то страшная болезнь, и попы перед неминучей скорой,смертью толкуют про разные духовные муки.

    Миа проснулась, она нежится, лежа на спине, сосет былинку и с улыбкой глядит на мужа.

    Юф:А у меня роль какая?

    Скат:Тебе, как ты есть дурак, положено играть Душу Человеческую.

    Юф:Ну, это неинтересная роль.

    Скат:Кто у нас роли раздает? Кто у нас главный в труппе? Можно спросить?

    Скат, осклабясь, держит перед собой маску и торжественно декламирует: «Запомни, несчастный. Жизнь твоя висит на волоске. Дни твои сочтены». (Своим обычным голосом.)Ну как, понравлюсь я в таком снаряженье красоткам? Успех обеспечен? Нет, нет и нет! Ведь я уже мертвый.

    Мрачно бормочет что-то, бросается в фургон. Юф сидит, подавшись вперёд. Миа лежит на траве с ним рядом.

    Миа:Юф!

    Юф:Что такое?

    Миа:Нет, ты сиди тихо. Не шевелись.

    Юф:Да что такое?

    Миа:Ни слова.

    Юф:Я нем, как могила.

    Миа:Ш-ш! Я тебя люблю.

    Зной окутал серый каменный храм странной белой дымкой. Рыцарь спешивается, входит. Йонс, стреножив коней, медленно идет за ним следом. Взойдя на паперть, он останавливается как вкопанный. Направо от входа — большая, ещё не законченная фреска. На грубо сколоченной лестнице сидит Богомаз в испятнанной красками одежде и красном колпаке. Одна кисть у него во рту, другой он выводит среди многих других лиц маленькое перепуганное человеческое лицо.

    Йонс:И что это должно означать?

    Богомаз:Пляску Смерти.

    Йонс:Вот этот и есть Смерть?

    Богомаз:Да. Пляшет со всеми вместе.

    Йонс:И охота тебе эдакую чушь малевать?

    Богомаз:Хочу людям напомнить про то, что им умирать придется.

    Йонс:Ну, счастливей они от этого не станут.

    Богомаз:А к чему вечно хлопотать, чтоб они стали счастливее? Иной раз их и постращать невредно.

    Йонс:А они закроют глаза, да и смотреть не будут на твое художество.

    Богомаз:Ещё как будут смотреть, уж ты мне поверь. Череп, поди, даже бабы голой приманчивей.

    Йонс:Но если ты их напугаешь…

    Богомаз:Они призадумаются.

    Йонс:А если они призадумаются…

    Богомаз:Так ещё больше напугаются.

    Йонс:И прямиком — к попам в лапы.

    Богомаз:А это уж не моя забота.

    Йонс:Ну да, твое дело нарисовать Пляску Смерти.

    Богомаз:Моё дело нарисовать всё как есть. А потом все пускай что хотят, то и делают.

    Йонс:А ведь как кое-кто будет тебя честить.

    Богомаз:Да уж не без того. А я им тогда что-нибудь веселенькое изображу. Пить-есть тоже надо — пока чума не подцепит.

    Йонс:Чума! Вот ужас!

    Богомаз:Ты бы поглядел на язвы у тех в глотке, кто заболел. И тело всё иссыхает, и ноги — будто их дергает сумасшедший кукольник, вот вроде как у этого, которого я нарисовал.

    Он показывает кистью. Йонс видит: маленький человечек — в корчах на траве; вверх устремлен обезумевший взор, полный боли и страха.

    Йонс:Какая мерзость!

    Богомаз:Ещё бы не мерзость. Он язвы расковыривает, руки кусает, жилы себе ногтями раздирает, кричит на всю округу. Страшно тебе, поди?

    Йонс:Мне? Страшно? Да ты меня не знаешь. А это ещё что за пакость ты тут изобразил?

    Богомаз:Всего чудней, что эти бедняги считают свои муки наказанием божьим. Целые толпы этого народа, себя называя рабами греха, бродят по земле и бичуют себя и других во славу Господню.

    Йонс:Да что ты? Сами себя секут?

    Богомаз:Да, жуткое зрелище. Я уж в канаву лезу, как их завижу.

    Йонс:У тебя горячительного не найдется ли? Весь день одну воду хлещу, изжаждался, как верблюд в пустыне.

    Богомаз:Ага, всё же я тебя напугал!

    Йонс садится рядом с Богомазом, тот протягивает ему чарку.

    Рыцарь опустился на пол перед малым алтарем. Вокруг темно и тихо. Здесь прохладно и пахнет сыростью. Каменные глаза святых смотрят на него со стен. Лицо Христа запрокинуто, рот раскрыт, будто в мучительном вопле. Намалеванный на парусном своде мерзкий бес жадно охотится за жалкой душой. Рыцарь слышит шорох в исповедальне и приближается к ней. На секунду за решеткой, не видное Рыцарю, мелькнуло лицо Смерти.

    Рыцарь:Я хотел бы открыть всё без утайки, но у меня так пусто на душе.

    Смерть не отвечает.

    Рыцарь:Эта пустота зеркалом стоит перед моим лицом. В нём я вижу себя, и сердце во мне переворачивается от омерзенья и страха.

    Смерть не отвечает.

    Рыцарь:Безразличие моё к людям отделило меня от их среды. Я живу в мире призраков. Я в плену своих фантазий и снов.

    Смерть:Умирать, однако, не хочешь.

    Рыцарь:Нет, хочу.

    Смерть:Чего же ты ждешь?

    Рыцарь:Я хочу знания.

    Смерть:Гарантий захотел?

    Рыцарь:Назови как угодно. Отчего бог так жестоко непостижим нашим чувствам? Отчего надо ему скрываться за дымкой невнятных посулов и невидимых чудес?

    Смерть не отвечает.

    Рыцарь:Как поверить верующим, когда и себе-то не веришь? Что будет с нами, с теми, кто хочет верить, но не может? И что будет с теми, кто и не хочет и не умеет веровать?

    Рыцарь умолкает и ждет ответа, но никто не говорит, никто не отвечает. Совершенное молчание.

    Рыцарь:Отчего я не в силах убить в себе бога? Отчего он больно, унизительно продолжает жить во мне, хоть я его кляну, хочу вырвать его из своего сердца? Отчего вопреки всем вероятиям он издевательски существует и я не могу от него избавиться? Ты меня

    слышишь?

    Смерть:Да, я слышу тебя.

    Рыцарь:Я хочу знания, — не веры, не допущения, но знания. Я хочу, чтобы бог протянул мне свою руку, открыл мне своё лицо, заговорил со мною.

    Смерть:Но он молчит.

    Рыцарь:Я взываю к нему во тьме, но часто мне кажется, будто там и нет никого.

    Смерть:Возможно, там никого и нет.

    Рыцарь:Но тогда вся наша жизнь — один бессмысленный ужас. Нельзя жить перед лицом смерти, сознавая, что всё на свете — ничто.

    Смерть:Большинство живет, не задумываясь ни о смерти, ни о бренности существования.

    Рыцарь:Но в один прекрасный день им придется дойти до края и заглянуть во тьму.

    Смерть:О, в тот день…

    Рыцарь:Мы создаем образ собственного страха, и кумир этот мы нарекаем богом.

    Смерть:Ты, однако, мучишься…

    Рыцарь:Нынче утром я видел Смерть. Мы начали шахматную партию. Она отложена. Отсрочка мне нужна для одного дела.

    Смерть:Какого же?

    Рыцарь:Вся моя жизнь до сих пор была погоней за тщетой, слепым блужданьем, пустозвонством. Я признаюсь в этом без горечи. Точно такою жизнью живут многие. Но отсрочку свою я хочу употребить на осмысленный и важный поступок.

    Смерть:И для этого ты играешь в шахматы со Смертью?

    Рыцарь:Мой противник — испытанный игрок, но я не потерял пока ни одной пешки.

    Смерть:И как же ты надеешься его обыграть?

    Рыцарь:У меня готова одна комбинация коня и слона, которой он пока не распознал. Следующим ходом я разбиваю его фланг.

    Смерть:Запомним.

    На миг лицо Смерти показывается за решеткой исповедальни и тотчас исчезает.

    Рыцарь:Обман, предательство! Но мы ещё повстречаемся, я найду новый выход!

    Голос Смерти:Мы повстречаемся на постоялом дворе. Там мы продолжим игру.

    Рыцарь поднимает руку и разглядывает в солнечном луче, льющемся сквозь крошечное оконце.

    Рыцарь:Вот моя рука. Вот я ею двигаю, слышу, как в ней бьется кровь. Солнце стоит в вышине, а я, Антоний Блок, играю со Смертью в шахматы.

    Сжимает кулак и подносит к виску.

    Йонс и Богомаз тем временем напились и приятно беседуют.

    Йонс:Мы с хозяином были в чужих краях и вот только вернулись. Тебе это понятно, художник от слова худо?

    Богомаз:Крестовый, значит, поход.

    Йонс (он пьян):Именно. Десять лет мы торчали в Святой земле, и змеи нас жалили, звери жрали, поганые кромсали, вино нас губило, бабы нас награждали вшами, вши нас ели, нас трясла лихорадка — и всё это мы терпели во славу Господню. Крестовый поход — такая чушь, до какой только и мог додуматься самый отъявленный идеалист. А вот про чуму ты страшно рассказывал.

    Богомаз:Да, уж куда страшней.

    Йонс:Эх ты, господи. Как ни поворотись, задница всегда сзади. Глубокая истина.

    Богомаз:Задница всегда сзади, задница сзади — да, святая, истинная правда.

    Йонс рисует фигурку, которая должна изображать его самого.

    Йонс:Вот вам оруженосец Йонс. Смерти он не боится, бога не стыдится, над собой потешается, на девок зарится. И живет он в своем собственном мире, и это мир Йонса-оруженосца, и никому его не понять, кроме Йонса, и всем он кажется глупым, да и Йонсу самому тоже, и богу на него чихать, а дьяволу плевать.

    Мимо идет Рыцарь, он окликает своего оруженосца и выходит на солнечный свет. Йонс не без труда спускается по ступеням.

    У стены храма четверо солдат и монах заняты тем, что сажают в колодки женщину. У нее бледное, почти детское лицо, голова недавно обрита, костяшки пальцев разбиты в кровь. Глаза у нее широко раскрыты, но вряд ли она что-нибудь видит.

    Йонс и Рыцарь останавливаются и молча наблюдают эту сцену. Солдаты работают быстро и споро, но, видимо, со страхом и отвращением. Монах по требнику что-то бубнит. Потом один солдат берет деревянную бадью и начинает размазывать кровавое месиво по стене храма и вокруг колодницы. Йонс зажимает нос.

    Йонс:Ну и смердит твое варево. Это ещё зачем?

    Солдат:Она была в плотских сношениях с Нечистым.

    Он шепчет это Йонсу, размазывая липкую массу по стене, и в глазах у него ужас.

    Йонс:И вот она в колодках.

    Солдат:Её-то поутру сожгут на краю прихода. А нам надо отогнать Дьявола подальше.

    Йонс (зажимая нос):С помощью эдакой вони?

    Солдат:Самое верное средство: кровь и желчь большого черного пса. Дьявол этого запаха не выносит.

    Йонс:Я тоже.

    Йонс идет к своему коню. Рыцарь всё стоит и глядит на девушку. Она почти ребёнок. Медленно она переводит на него взгляд.

    Рыцарь:Ты видела Дьявола?

    Монах прерывает своё бормотанье и поднимает глаза от книги.

    Монах:Не надо с ней заговаривать.

    Рыцарь:Неужто это так опасно?

    Монах:Сам я не знаю, но говорят, она виною постигшей нас чумы.

    Рыцарь:Понимаю.

    Он кивает устало, идет прочь. Девушка начинает стонать, будто мучимая кошмаром. Долго ещё несутся следом за двумя всадниками её страшные крики.

    Солнце висит высоко в небе огненным шаром. Бурдюк опустел, и Йонс поглядывает, где бы его наполнить.

    Вот они приближаются к ряду жалких домишек на лесной опушке. Йонс стреножил коня, взвалил на спину бурдюк и направился по тропке к ближнему дому. Как всегда, он ступает легко и почти беззвучно. Дверь отворена. Йонс мешкает на пороге, но, никого не видя, входит. Тут совсем темно, и Йонс спотыкается обо что-то мягкое. Смотрит вниз. Подле белой печи ничком лежит женщина.

    Слышатся тихие, неуверенные шаги. Йонс прячется за дверью. С чердака по лестнице спускается кто-то. Плотный, кряжистый. Глаза черные, лицо бледное, отечное. Одежда добротная, но грязная и потрепанная. На плече мешок. Озирается, проходит в смежную комнату, склоняется над постелью, что-то сует в мешок, крадется, заглядывает на полки, ещё что-то нашаривает и сует в мешок.

    Потом снова выходит в комнату с печью, склоняется над мертвой и осторожно стягивает у нее с пальца кольцо. В дверях появляется молодая женщина. Остановилась, смотрит на незнакомца.

    Равал:Ну, и что ты на меня так уставилась? Да, я мародерствую. Прибыльное дело по нынешним временам.

    Девушка хочет убежать.

    Равал:В деревню бежишь? Донести? Ничего у тебя не выйдет. Теперь каждый — спасай свою шкуру. Вот так.

    Девушка:Не трогай меня.

    Равал:И не вздумай кричать. Никто тебя тут не услышит, ни бог, ни человек. Ничего удивительного.

    Медленно закрывает за нею дверь. В душной комнате стало почти совсем темно. Зато отчетливо выступает фигура Йонса.

    Йонс:Узнаю тебя, хоть и давненько мы не видались. Тебя зовут Равал, ты учился богословию в Роскильде, Doctor Mirabilis, Coelestis et Diabilis.

    Равал смущенно усмехается и озирается.

    Йонс:Ведь я не обознался?

    Девушка замерла.

    Йонс:Ведь это ты десять лет назад втравил моего хозяина в наш прелестный крестовый поход во Святую землю?

    Равал озирается.

    Йонс:Что-то вид у тебя неважный. Или живот схватило?

    Равал тревожно усмехается.

    Йонс:Вот гляжу я на тебя и начинаю понимать, за что нам достались эти жуткие десять лет. Жизнь у нас чересчур хорошая была, чересчур мы были, видишь ли, собой довольны. Вот господу и вздумалось нас наказать. И наслал он на нас тебя, чтоб ты выблевал свою благочестивую отраву на моего бедного хозяина.

    Равал:Я поступал по чистой совести.

    Йонс:Ну, а теперь-то ты образумился? А? Я вижу, вором стал. Это ремесло мерзавцу куда больше к лицу, да оно и прибыльней. Так, что ли?

    Ловко вышибает нож из руки у Равала, даёт ему пинка, тот валится на пол. Йонс собирается его прикончить. Вдруг Девушка кричит. Йонс распрямляется. Он делает рукой великодушный, широкий жест.

    Йонс:Ради бога. Я не кровожадный.

    Склоняется над Равалом.

    Равал:Не надо меня бить.

    Йонс:Да разве же, доктор, я посмею тебя тронуть. Но запомни: в другой раз мне не попадайся — лицо клеймом разукрашу, как вору и положено. (Распрямляется.)А ведь пришел-то я бурдюк наполнить.

    Девушка:Колодец у нас глубокий, там прохладная, свежая вода. Пойдем, я покажу.

    Выходят вместе за порог. Равал ещё лежит несколько минут, потом медленно встает и озирается. Никого не увидев, берет мешок и крадется прочь.

    Йонс наполняет бурдюк. Девушка ему помогает.

    Йонс: Агде мать с отцом?

    Девушка:Из нашей деревни все ушли. Кто не умер — все сбежали. Брат ещё с войны не вернулся. А как тебя зовут?

    Йонс:Имя моё — Йонс. Малый я добрый и поговорить не дурак, все помышления мои чисты, поступки благородны.

    Девушка:Ой, какие у тебя глаза!

    Йонс:А уж особенно я добр с молодыми женщинами и девицами. С ними-то моей доброте прямо удержу нет.

    Облапил её, пытается поцеловать, она вырывается. Мгновенно он теряет к ней всякий интерес, вскидывает на плечо бурдюк, треплет её по щечке.

    Йонс:До свиданья, девочка. Я б тебя ссильничал в два счета, да, между нами говоря, надоела мне такая любовь. Она как-то быстро приедается.

    Добродушно смеется и уходит от нее прочь. Немного отойдя, оборачивается. Девушка всё ещё тут.

    Йонс.А ведь мне, между прочим, не помешает домоправительница. Стряпать умеешь? (Девушка кивает.)Насколько мне известно, я пока ещё женат, но, судя по положению вещей, есть основания надеяться, что жена моя уже умерла. Так что мне требуется домоправительница. (Девушка не отвечает, но поднимается на ноги.)Э, к дьяволу! Пошли со мной. Я тебе жизнь спас, так что за тобой должок.

    Она идет к нему, опустив голову. Не дожидаясь её, он идет к Рыцарю, который терпеливо ждет своего оруженосца.

    Трактир расположен в восточной части провинции. Ползущая вдоль берега чума сюда покуда не добралась.

    Актеры поставили свой фургон под деревом на дворе трактира. Они пестро разряжены и разыгрывают фарс.

    Зрители шумно обсуждают представление. Тут и купцы с жирными глянцевыми физиономиями, и портняжки, и мастеровые, и батраки, и работницы. На деревьях вокруг фургона сидит детвора.

    Рыцарь с оруженосцем сели в тени возле трактира. Они попивают пиво, и глаза у них слипаются от полуденного зноя. Девушка из заброшенной деревни спит, устроясь рядом с Йонсом. Скат бьёт в барабан, Юф играет на флейте, Миа танцует веселый танец. Все потеют под раскаленным солнцем. Вот танец кончился. Скат выходит вперёд и кланяется.

    Скат:Благородные дамы и господа, благодарствуйте за внимание. А теперь, будьте так любезны, ещё постойте, либо на землю присядьте, потому что дальше мы вам покажем трагедию про жену неверную, мужа ревнивого и раскрасавца-любовника, а раскрасавец — это я.

    Миа и Юф быстро переоделись и снова явились на подмостках. Раскланиваются перед публикой.

    Скат:Это вот муж. А это жена. А теперь помолчите, господа хорошие, наша трагедия того стоит. Как я уже сказал, лично я — раскрасавец-любовник, и меня ещё нет на сцене. Так что я покуда пойду спрячусь за занавесом. (Утирает пот со лба.)Жарища адская. Видно, гроза будет.

    Делает движение ногой, как бы подставляя Юфу подножку, приподнимает юбку его жены, своим видом дает понять, что увидел под нею сразу все блага мира, и исчезает за пестро разукрашенным занавесом.

    Скат смотрится в блестящий таз, и, право же, он сейчас великолепен: голова в крутых кудрях, пышные, роскошные брови, серьги блеском соперничают со сверканием зубов, щеки пылают румянцем.

    Он сидит в глубине фургона, раскачивает ногами и насвистывает.

    Юф и Миа меж тем разыгрывают свою трагедию, встречающую, надо сказать, у зрителей довольно вялый прием.

    Вдруг Скат, наслаждаясь созерцанием своего образа в тазу, замечает, что на него смотрят. Это — женщина, впечатляющая и осанкой и формами.

    Скат хмурится, поигрывает кинжальчиком и порой бросает на прелестницу шельмовской, но пылкий взор. Вдруг она обнаруживает неполадки с одной из своих туфелек. Она наклоняется её поправить и выпускает из засады чету обильных грудей, ровно в той мере, в какой позволяют честь и стыдливость, но в достаточной всё же, чтобы мигом посулить богатые награды испытанному чутью артиста.

    Затем она приближается, опускается на колени и раскрывает мешок, полный яств, и бурдюк с красным вином. Юнас Скат ухитряется не свалиться с фургона. Изогнувшись на ступеньках, он опирается о ствол дерева и, скрестив ноги, отвешивает поклон незнакомке. Она невозмутимо вгрызается в каплющую жиром куриную ножку, и в то же время посылает артисту взор, полный здоровой неги и жизнерадостности.

    Завидя этот взор, Скат принимает быстрое решение, соскакивает с фургона и падает на колени перед зардевшейся красоткой.

    От его близости она млеет, смотрит на него остекленелыми глазами и тяжко дышит. Скат, разумеется, печатает поцелуи на пухлых маленьких ручках. Ярко светит солнце, и в кустах чирикают птички.

    Ей приходится сесть; ноги её не держат больше. Затуманенная, она вынимает из большого мешка с провизией ещё одну куриную ножку и протягивает Скату с нежной и ликующей улыбкой — так, словно дарит ему свою невинность. На секунду Скат дрогнул, но — он опытный стратег. Куриная ножка падает в траву. Скат же что-то нашептывает в розовое ушко.

    Его слова имеют успех. Незнакомка обвивает шею артиста и прижимает его к себе столь мощно, что оба теряют равновесие и валятся в мягкую мураву. Пищат и спархивают с кустов перепуганные птички.

    Юф стоит под ослепительным солнцем с мерцающим фонарем в руке. Миа как бы спит на скамье, выдвинутой на авансцену.

    Юф:

    Сияет на небе луна,

    И сладко спит моя жена.

    Голос из публики:А она храпит?

    Юф:Позвольте вам напомнить, это у нас трагедия, а в трагедиях никто никогда не храпит.

    Голос из публики:А по мне, должна храпеть.

    Эта идея развеселила зрителей. Юф смущён, растерян, но Миа невозмутимо принимается храпеть.

    Юф:

    Сияет на небе луна,

    Сладко храпит…— то есть спит — моя жена.

    Теперь я знаю, что верна

    Любовнику — не мне — она.

    Я знаю: скоро он к жене

    Придёт — рога наставить мне.

    Измены я не потерплю,

    Мерзавца тотчас истреблю.

    Злодей мелькнул в луче луны.

    Сейчас столкнуться мы должны.

    Как мышь, я затаюсь пока

    И буду молча ждать врага.

    Юф прячется. Миа мгновенно перестает храпеть, садится и смотрит налево.

    Миа:

    Мой друг мелькнул в луче луны,

    Мне наслажденья суждены.

    Она умолкла и широко раскрытыми глазами смотрит прямо перед собой.

    До сих пор, несмотря на жару, на дворе трактира царило оживление.

    Сейчас всё вдруг переменилось. Вдруг стихли голоса и смех. Все побледнели под загаром. Дети сразу угомонились и застыли со страхом в глазах. Юф стоит перед занавесом. На его размалеванном лице — ужас. Миа встала и взяла на руки Микаэля. Многие женщины рухнули на колени, иные закрывают лица руками, кое-кто шепчет полузабытые молитвы.

    Все неотрывно смотрят на белую опаленную дорогу. Вот уже слышно пронзительное пение. Безумное — почти вой. Над гребнем горы качается распятый Христос.

    Потом стали видны и те, кто несет распятье. Это монахи-доминиканцы; клобуки сползают им на глаза. Вот они идут, идут, их много, их всё больше, несут на носилках тяжелые гробы, несут святые мощи, судорожно стискивают кулаки. Вокруг черных ряс вихрится пыль; качаются кадильницы, вьется густой, бледный, терпко и тяжко пахнущий дым.

    За монахами следует ещё процессия. Мужчины, мальчики, старики, женщины, девушки, дети. В руках они держат бичи с железными наконечниками и, хлеща себя и друг друга, безудержно вопят. Корчатся от боли, глаза вылезают из орбит, губы искусаны в кровь, и с них падает пена. Они охвачены безумием, кусают себе руки, хлещут друг друга с какой-то зловещей ритмичностью. И пронзительно, надрывно поют. Многие шатаются, падают, снова поднимаются, цепляются друг за друга и всё истовей хлещут, хлещут бичами.

    Вот они остановились у развилки перед трактиром. Монахи повергаются на колени, судорожно закрывая руками лица. И поют, поют. Христос на своем деревянном кресте вознесен над головами толпы. Не торжествующий бог, но страждущий Иисус — раны, гвозди, кровь, лицо, сведенное мукой. Сын божий, пригвожденный ко древу, преданный на поругание.

    Кающиеся простираются в дорожной пыли. Падают, как подкошенные, как заколаемый скот. Мешаясь с пеньем монахов, сквозь тяжелые волны ладана, вверх к белому полыханию солнца летит их вой.

    Монах, большой, дородный, поднимается с колен. Лицо его обгорело на солнце. В глазах синий холодный блеск. Он говорит, как бы с трудом одолевая бессильное презрение.

    Монах:Господь нас всех обрек наказанию. Все страшной смертию погибнем. Вы стоите, как скот несмысленный, вы погрязли в тупом довольстве. Или не знаете, что вот он, вот настает ваш последний час? Смерть у вас за плечами. Вижу, вижу Смерть. Венец Смерти горит на солнце. Блестит занесенная над вашими головами коса. Чей черед? Кто первый падет под ударом? Эй ты, там, что стоишь и пялишься как козел? Погоди, как бы ещё до темноты твой рот не исказился последним удушьем. А ты, женщина, что пышешь радостью и довольством, — не ты ли побледнеешь и загаснешь, не дождавшись первого утреннего луча? А ты там — с толстым носом, с дурацкой ухмылкой, — доколе тебе ещё бременить землю и марать её своими нечистотами? Знаете ли, безумцы, что не сегодня завтра умрёте — ибо все вы обречены? Слышите вы меня? Слышите слово? Обречены! Обречены!

    Монах умолк, он озирается гневливо и гордо. Потом стискивает руки и, широко расставив ноги, запрокидывает голову.

    Монах:Помилуй нас, боже, по великой милости твоей. Не отврати лица твоего от нас, но буди милостив к нам, недостойным, во имя сына твоего единородного Иисуса Христа.

    Осеняет толпу крестом и зычным голосом снова заводит песню. Остальные монахи встают и подтягивают. Словно движимые сверхчеловеческой силой, снова хлещут себя и друг друга, стенают и вопят кающиеся.

    Процессия двинулась дальше. Она обросла новыми людьми. Некоторые,

    обессилев, остались лежать, рыдая, в дорожной пыли.

    Оруженосец Йонс попивает пиво.

    Йонс:И не стыдно надсаживаться. «Обречены». Разве такая пища подходит для современного разума? Неужели они рассчитывают, что мы их примем всерьез?

    Рыцарь усмехается устало.

    Йонс:Ты вот всё смеешься надо мной. Но позволь тебе заметить — я-то чуть не всё эти ужасы — либо по книгам, либо по слухам — знаю давно, а то и на своей шкуре испытал.

    Рыцарь (зевает):Да, конечно.

    Йонс:Даже страшные сказки про Бога-Отца, ангелов, Иисуса Христа и Святого Духа меня не очень пронимают.

    Нагибается к девушке, которая примостилась у его ног, и треплет её по голове. Рыцарь молча пьет пиво.

    Йонс (довольный):Брюхо — вот мой земной оплот, башка—вот моя вечность, а мои две руки — два дивных солнца. Быстрые ноги — мой маятник, а грязные пятки — две прелестные опоры моей философии. А всё это вместе не стоит выеденного яйца, потому что выеденное яйцо, ей-богу, куда интересней.

    Пиво допито. Йонс, вздохнув, встает на ноги. Девушка следует за ним как тень.

    Во дворе он встречает крупного малого с закопченным и мрачным лицом. Тот бросается к нему с ревом.

    Йонс:Ты чего орешь?

    Плуг:Я Плуг, кузнец, а ты оруженосец Йонс.

    Йонс:Весьма возможно.

    Плуг:Ты не видал мою жену?

    Йонс:Нет, не видал. Но если б я её и видал, а она похожа на тебя, я бы поскорей постарался забыть, что её видал.

    Плуг:Значит, ты её не видал.

    Йонс:Может, она сбежала.

    Плуг:Ты что-то знаешь?

    Йонс:Я очень много знаю, да всё не про твою жену. Пойди

    в трактир. Может, там про нее разведаешь.

    Кузнец печально вздыхает и входит в дверь.

    Трактир невелик и плотно набит людьми, которые едят и пьют, чтобы забыть про вечность, которой их только что стращали. В открытом очаге поворачивается на вертеле свиная туша. В створчатое окно падают острые солнечные лучи и рассекают сумрак, густой от дыханья и чада.

    Купец:И то сказать. Чума по западному берегу ползет. Люди мрут как мухи. Всегда в эту пору самая торговля, а нынче при мне весь товар непроданный.

    Женщина:Одно слово — Судный день. Разные знамения жуткие. Намедни из старухи из одной змеи полезли, руки отрубленные и всякая нечисть, а ещё женщина младенчика с телячьей головой выродила.

    Старик:Судный день. Ох ты, господи.

    Крестьянин:Месяц целый дождя не было. Все посохнет.

    Купец:И люди-то с ума посходили. С родных мест бегут, всюду чуму разносят.

    Старик:Судный день. Подумать, подумать.

    Крестьянин:Ведь это если всё, как они говорят, так — по мне — лучше следи за своим хозяйством да пользуйся жизнью, покуда цел.

    Женщина:И ещё есть одно. Ведь и не скажешь. (Шепчет.)И выговорить-то срам, а только святые отцы, они говорят — раз женщина, мол, это промеж ног таскает, то должна, стало быть, очиститься.

    Старик:Судный день. Всадники из Апокалипсиса ждут у поворота на деревню. Вот завечереет, а на закате тут они и будут.

    Женщина:Много кто огнем очистился, и все померли, а святые отцы толкуют — мол, лучше чистым помереть, чем жить и дожидать ада.

    Купец:Конец, конец, последние времена. Вслух-то про это не говорится, да ведь известно — конец. И люди от страха с ума посходили.

    Крестьянин:Тебе и самому боязно.

    Купец:Как не боязно.

    Старик:Падет ночь после Судного дня, и на землю спустятся ангелы, и разверзнутся гробы. Страшное дело.

    Все шепчутся, наклоняясь друг к другу.

    Плуг-кузнец протискивается к месту рядом с Юфом. Тот всё ещё в шутовском наряде. Напротив Юфа, слегка подавшись вперёд, сидит совершенно мокрый от пота Равал. Равал катает по столу браслет.

    Равал:Хочешь браслетку? Дёшево отдам.

    Юф:Мне она не по карману.

    Равал:Чистое серебро.

    Юф:Красивая вещица. Но небось чересчур для меня дорогая.

    Плуг:Прошу прощенья, тут никто не видал мою жену?

    Юф:А она что — пропала?

    Плуг:Да вот, сбежала, говорят.

    Юф:Бросила тебя?

    Плуг:С артистом.

    Юф:С артистом! Раз у нее такой плохой вкус, так — по мне — пусть бы и сбежала.

    Плуг:Твоя правда. Но я сразу решил, что её убью.

    Юф:Ах. Ты задумал её наказать. Тогда дело другое.

    Плуг:И артиста накажу.

    Юф:Артиста?

    Плуг:Ну, который её сманил.

    Юф:Он-то чем не угодил тебе?

    Плуг:Ты что, совсем идиот?

    Юф:Артиста! Ах, ну да. Понял. Чересчур много поразвелось ихнего брата, так что виноват не виноват, а надо его прикончить, это я согласен.

    Плуг:Знаешь, моя жена всегда была на представления падка.

    Юф:В том-то и была её беда.

    Плуг:Её беда, да не моя, ведь кто отродясь бедует, тому одной бедой меньше, одной больше — какая разница? Само собой понятно.

    Равал наконец-то вмешивается в разговор. Он пьяноват, и голос у него злой и противный.

    Равал:Эй, ты! Ты зачем морочишь кузнеца?

    Юф:Я? Морочу?

    Равал:Ты и сам артист. И не иначе как твой приятель похитил жену кузнеца.

    Плуг:Ты? Артист?

    Юф:Артист? Я? Ну, я бы так про себя не сказал!

    Равал:Придется нам тебя убить — логически рассуждая.

    Юф (смеется):Ну, насмешил.

    Равал:Однако странно — ты побледнел. А ну, выкладывай — что у тебя на совести!

    Юф:Насмешил. Правда? (Плугу.)Нет, ты так не думаешь.

    Равал:Возможно, мы тебя только слегка ножом пометим, как положено метить мелких мерзавцев.

    Плуг стучит кулаком по столу так, что пляшет посуда. Он встает.

    Плуг (кричит):Что ты сделал с моей женой?

    В комнате стало тихо. Юф озирается, но выхода нет, спасенья нет. Он кладет руки на стол. В воздухе вдруг мелькает нож и вонзается в столешницу у него между пальцами.

    Юф отрывает руки от стола, поднимает голову. Вид у него ошеломленный,

    словно вот сейчас только ему открылась истина.

    Юф:Вы, правда, хотите меня обидеть? Зачем? Разве я кого задел, кому повредил? Лучше я сейчас уйду и больше никогда не вернусь, а?

    Юф переводит взгляд с одного лица на другое, но, кажется, никто не намерен прийти ему на выручку.

    Равал:Встань, тебя не слышно. И говори громче.

    Юф, дрожа, поднимается из-за стола. Открывает рот, хочет что-то сказать, но слова застревают в горле.

    Равал:Встань-ка на голову, артист, а мы полюбуемся на твое искусство.

    Юф влезает на стол и становится на голову. Чья-то рука толкает его сзади, он валится на пол. Плуг вскакивает и одной рукой ставит его на ноги.

    Плуг (орет):Что ты сделал с моей женой?

    Плуг наотмашь бьёт его с такой силой, что Юф летит через стол. Над ним склоняется Равал.

    Равал:Нечего выть. А ну вставай, танцуй!

    Юф:Я не хочу. Я не могу.

    Равал:Представь-ка нам медведя.

    Юф:Я не умею играть медведя.

    Равал: Аэто мы сами решим — умеешь ты или нет.

    Равал легонько колет Юфа ножом. Юф встает. По лбу и по щекам у него катит холодный пот. Юф перепуган до смерти. Он начинает скакать между столами, корячась, корча рожи. Кое-кто смеется, но большинство сидит молча. Юф хватает ртом воздух, кашляет, будто вот-вот задохнется. Потом падает на колени. Кто-то выплескивает на него своё пиво.

    Равал:А ну встать, тебе говорят! Что же это за медведь!

    Юф:Я никому ничего не сделал. Не могу я больше играть медведя.

    Тут дверь отворяется и входит Йонс. Юф, улучив момент, убегает. Равал устремился было за ним, но тотчас застыл как вкопанный. Йонс и Равал смотрят друг на друга.

    Йонс:Ты помнишь, что я обещал с тобой сделать, если ещё раз повстречаю?

    Равал пятится молча.

    Йонс:Я не из тех, кто бросает слова на ветер.

    Йонс поднимает нож и рассекает лицо Равала ото лба к щеке. Тот сползает по стене.

    Жаркий день клонится к вечеру. С постоялого двора несутся пенье и вой. Подле леса, в лощине, ещё медлит последний свет. По кустам прячутся соловьи. Их трели звонко отдаются в душном, недвижном воздухе.

    Фургон стоит в овраге, неподалеку лошадка пощипывает сухую траву. Миа сидит с сыном на руках. Они играют и заливаются веселым смехом.

    Зыбкое сияние обтянуло вершины холмов — прощальный отсвет красных облаков над морем.

    Неподалеку от фургона согнулся над шахматной доской Рыцарь. Вот он поднял голову.

    Закатный свет озаряет тяжелые колеса, женщину, ребёнка.

    Рыцарь встает.

    Миа видит его и улыбается. Она подбрасывает брыкающегося малыша, словно для того, чтобы позабавить Рыцаря.

    Рыцарь:Как его имя?

    Миа:Микаэль.

    Рыцарь:Сколько ему лет?

    Миа:О, ему скоро, два годика.

    Рыцарь:Крупный для своего возраста.

    Миа:Правда? Да, пожалуй, и вправду он крупный.

    Ставит малыша на землю, приподнимается, одергивает подол своего красного платья. Потом снова садится, и Рыцарь подходит поближе.

    Рыцарь:Вы нынче разыгрывали представление?

    Миа:Ужасно было, да?

    Рыцарь:Ты красивей сейчас, когда у тебя не размалевано лицо, да и платье это тебе больше пристало.

    Миа:Ох, а Юнас Скат сбежал, нас бросил, так что теперь нам туго придется.

    Рыцарь:Это твой муж?

    Миа (смеется):Юнас? Нет, мой муж совсем другой. Юф его звать.

    Рыцарь:А-а.

    Миа:Вот мы с ним и остались одни. Придется опять кувыркаться, такая морока.

    Рыцарь:Вы и кувыркаться умеете?

    Миа:Представь себе. И ещё Юф замечательный жонглер.

    Рыцарь:Микаэль тоже будет акробатом?

    Миа:Юфу так хочется.

    Рыцарь:А тебе — нет.

    Миа:Даже сама не знаю. (Улыбается.)Может, онрыцарем станет.

    Рыцарь:Поверь, это тоже не так уж забавно.

    Миа:Да, вид у тебя невеселый.

    Рыцарь:Верно.

    Миа:Утомился?

    Рыцарь:Да.

    Миа:Отчего?

    Рыцарь:От скучного общества.

    Миа:Это ты про оруженосца своего?

    Рыцарь:Речь не о нем.

    Миа:О ком же?

    Рыцарь:Обо мне.

    Миа:Понимаю.

    Рыцарь:Ты правда понимаешь?

    Миа:Ещё как. Я и то думаю, и зачем это люди вечно себя мучают. Верно ведь?

    Она истово кивает, и Рыцарь задумчиво улыбается. Вдруг громче делается шум, несущийся с постоялого двора. Черные фигуры мелькают на холме. Кто-то падает, встает, снова бежит. Это Юф. Миа простирает руки и принимает его в свои объятья. Он прячет лицо в ладонях, плачет как дитя, качается из стороны в сторону. Потом опускается на колени. Миа прижимает его к себе и часто сыплет тревожными вопросами: «Что ты натворил? Что с тобой? Что это? Тебе больно? Что же делать? Тебя избили?»

    Она бежит за тряпкой, мочит её в воде и бережно отирает грязное окровавленное лицо мужа.

    В конце концов обнаруживается весьма печальное зрелище. Кровь хлещет из ссадины на лбу, из носа, шатается один зуб, но в остальном Юф, кажется, невредим.

    Юф:Ох, больно.

    Миа:И что тебя туда понесло! Опять небось нализался.

    Тревожный тон сменился легкой насмешкой. Миа трет Юфа тряпкой с чуть большим нажимом, чем того требует необходимость.

    Юф:Ох! Я ни капли не выпил.

    Миа:Ну, значит, хвастал про то, как с ангелами да с чертями хороводишься? Никому не нравится, когда у человека столько фантазий.

    Юф:Хочешь, побожусь — ни словом ангелов не помянул.

    Миа:Ну, значит, плясал и пел! Ни на минуту не можешь забыть про своё искусство. Тоже это людям не нравится, сам знаешь.

    Не отвечая, Юф вынимает браслет. С оскорбленным выражением лица протягивает его жене.

    Юф:Смотри лучше, что я тебе купил.

    Миа:Ну да, тебе такое не по карману.

    Юф (обиженно):Но ведь купил же!

    Браслет нежно поблескивает в сумерках. Миа его надевает. Оба молча смотрят на браслет, и у них проясняются лица. Смотрят друг на друга, берутся за руки. Юф кладет голову жене на плечо и вздыхает.

    Юф:Ох, как они меня били.

    Миа:Отчего же ты им сдачи не дал?

    Юф:Просто я испугался и вскипел. И мне не удалось дать им сдачи. Ты же знаешь, как я могу вскипеть. Я ревел, как лев.

    Миа:Очень они тебя испугались?

    Юф:Нет, они хохотали.

    К ним подполз их сын Микаэль. Юф ложится на траву и сажает сына к себе на грудь. Миа опускается на четвереньки и, дурачась, обнюхивает сына.

    Миа:Замечаешь, как от него хорошо пахнет?

    Юф:А какой он плотненький на ощупь. Ух, крепыш. Настоящий акробат.

    Поднимает Микаэля, держит за ножки. Вдруг Миа вспоминает про Рыцаря и смотрит на него.

    Миа:Да, вот он Юф — мой муж.

    Юф:Добрый вечер.

    Рыцарь:Добрый вечер.

    Юф несколько смущен. Он встает. Все трое молча смотрят друг на друга.

    Рыцарь:Я как раз говорил твоей жене, что у вас великолепный сын. Он принесет вам много радости.

    Снова молчание.

    Юф:Есть у нас чем попотчевать Рыцаря, Миа?

    Рыцарь:Благодарствуйте, я сыт.

    Миа (домовито):Я нынче набрала полное лукошко земляники. И у нас есть парное молоко, только что от коровки…

    Юф:…которую нам позволили подоить. Если Рыцарь разделит с нами нашу скромную трапезу, это будет для нас большая честь.

    Миа:Располагайтесь, пожалуйста, а я пойду ужин принесу.

    Мужчины садятся. Миа исчезает с Микаэлем.

    Рыцарь:Куда же вы теперь?

    Юф:На престольный праздник в Эльсинор.

    Рыцарь:Я бы не советовал туда отправляться.

    Юф:А почему, если можно спросить?

    Рыцарь:Чума добралась туда, следуя к югу вдоль берега. Говорят, люди там гибнут тысячами.

    Юф:Ох ты господи! Да, трудная штука — наша жизнь.

    Рыцарь:Могу ли я предложить… (Юф смотрит на него с удивлением)…чтоб вы последовали за мной через этот лес и остановились у меня в доме. Или отправились вдоль восточного берега. Там, быть может, вы будете в большей безопасности.

    Миа вернулась, принесла миски с молоком и с земляникой, ставит между ними, дает каждому по ложке.

    Юф:Угощайся.

    Рыцарь:Покорно благодарю.

    Миа:Земляника вон из того леса. Я в жизни такой крупной не видывала. На горке растет. А пахнет — вы только понюхайте!

    Показывает на землянику ложкой, улыбается. Рыцарь кивает, погруженный в глубокую задумчивость. Юф с удовольствием ест.

    Юф:Твое предложение хорошее, но всё же мне надо поразмыслить.

    Миа:Через этот лес страшно одним пробираться. Говорят, там тролли водятся, и духи, и разбойники. Так я слыхала.

    Юф (твердо):Вот я и говорю, хорошее предложение, но мне надо подумать. Скат нас бросил, и теперь я отвечаю за труппу. В конце концов, я теперь тут главный.

    Миа (передразнивает):В конце концов, я теперь тут главный.

    Йонс медленно бредёт вниз, с холма, за ним по пятам следует Девушка. Миа сует ему ложку.

    Миа:Земляники хочешь?

    Юф:Этот человек спас мне жизнь. Садитесь, друзья, вместе повечеряем.

    Миа (потягиваясь):Ох, хорошо.

    Рыцарь:Да, редко так бывает.

    Миа:Да почти всегда. День за днем катится. И ничего удивительного. Летом, конечно, лучше, чем зимой, летом мерзнуть не надо. А всего лучше, понятно, весной.

    Юф:Я стих про весну сочинил. Может, хотите послушать? Я только сбегаю, лютню принесу. (Бежит к фургону.)

    Миа:Может, не надо, Юф. Может, нашим гостям твои песни ни к чему.

    Йонс (любезно):Отчего же. Лично я тоже песенки сочиняю. Я, кстати, знаю очень милую песенку про одну несерьезную личность, которой вы, конечно, ещё не слыхали.

    Рыцарь бросает на него быстрый взгляд.

    Йонс:Но вам её и не придется послушать. Среди нас есть кое-кто, кому не по нутру моё искусство, а я никого не хочу расстраивать. Такой я человек.

    Юф принес лютню, сел на грубо сколоченный ящик, пощипывает струны, тихо напевает, подбирает мелодию. Йонс зевает и растягивается на траве.

    Рыцарь:Вечно мы горюем и суетимся.

    Миа:Вдвоем всё легче. У тебя никого нет?

    Рыцарь:Думаю, что есть.

    Миа:И где же она теперь?

    Рыцарь:Не знаю.

    Миа:О, какое у тебя сразу стало лицо! Это твоя невеста?

    Рыцарь:Мы только что поженились и вместе играли. Мы всё время смеялись. Я воспевал в песнях её глаза, её нос, её несравненные маленькие уши. Мы вместе охотились, и по вечерам мы с ней танцевали. В доме кипела жизнь.

    Миа:Ещё земляники хочешь?

    Рыцарь (качает головой):Вера — это мученье. Ты не знала? Будто любишь кого-то, кто прячется во тьме, и как ни кричи — его не докличешься.

    Миа:Как странно ты говоришь.

    Рыцарь:Все, что я говорю, делается бессмысленно и пусто, когда я сижу тут с тобой и твоим мужем. Все это делается вдруг неважно.

    Берет миску с молоком и отпивает несколько глотков. Потом бережно ставит миску и улыбается.

    Миа:Ну вот, теперь у тебя лицо не такое серьезное.

    Рыцарь:Я буду помнить эту минуту. Тишь, сумерки, и миски с молоком и земляникой, и ваши лица. И сонного Микаэля, и Юфа с лютней. Я постараюсь запомнить и то, о чем мы говорили с тобой. Я унесу своё воспоминание в ладонях так бережно, будто это чаша, до краев налитая парным молоком (Отворачивается и смотрит на море, на линялое серое небо.)И это будет мне верным знаком и великой наградой.

    Встаёт, кивает остальным и направляется в сторону леса. Юф продолжает играть на лютне. Миа растягивается на траве.

    Рыцарь берет свои шахматы и несет к берегу. Там пусто и тихо; море спокойно.

    Смерть:Я давно тебя дожидаюсь.

    Рыцарь:Прости. Я немного запоздал. Я выдал тебе свой план и теперь отвожу фигуру. Твой ход.

    Смерть:Чем это ты так доволен?

    Рыцарь:Это ужмоя тайна.

    Смерть:Разумеется. Значит, я беру твоего слона.

    Рыцарь:И правильно делаешь.

    Смерть:Ты меня обманул?

    Рыцарь:Разумеется. Ты попался. Шах!

    Смерть:Ты почему смеешься?

    Рыцарь:Мой смех — не твоя забота. Ты лучше спасай своего короля.

    Смерть:Что-то ты чересчур расхрабрился.

    Рыцарь:Меня забавляет игра.

    Смерть:Твой ход. Скорей. Мне некогда.

    Рыцарь:Понимаю, у тебя пропасть работы, но игру нашу ты бросить не можешь. А тут нужно время.

    Смерть хочет ответить, но вместо этого молча склоняется над доской. Рыцарь улыбается.

    Смерть:Ты вздумал провожать скомороха с женой через лес? Их ведь зовут Юф и Миа, и у них маленький сын, не так ли?

    Рыцарь:Отчего ты спрашиваешь?

    Смерть:О, просто так.

    Вдруг Рыцарь перестал улыбаться. Смерть презрительно смотрит на него.

    Тотчас после заката на гостином дворе собралась небольшая компания. Тут Рыцарь, Йонс, Девушка, Юф и Миа с фургоном. Их сын Микаэль уже уснул. Юнаса Ската нет как нет. Йонс идет в трактир — запастись провизией и выпить на посошок. В трактире теперь пусто и тихо, только несколько работников и работниц вечеряют в уголке.

    Кто-то одиноко ссутулился у оконца над винной чаркой. Время от времени его сотрясают тяжкие рыдания. Это Плуг-кузнец, он сидит и плачет.

    Йонс:Господи, да никак это Плуг-кузнец?

    Плуг:Добрый вечер.

    Йонс:Слезу пускаешь в одиночку?

    Плуг:Да, да, гляньте на кузнеца. Сидит и хнычет, как кролик, который в дерьмо вляпался.

    Йонс:И всё из-за той же супруги?

    Плуг:Да я же её ещё не нашел.

    Йонс:Будь я на твоем месте, я бы радовался, что так легко отделался от жены.

    Йонс хлопает кузнеца по спине, освежается пивом и присаживается рядом с кузнецом.

    Плуг:Сам-то ты женатый?

    Йонс:Я! Да я раз сто женился. Даже сбился со счету. Натурально, когда так много путешествуешь.

    Плуг:Поверь моему слову, одна жена — хуже сотни. Или уж мне пуще самого горького горемыки на этом жутком свете не повезло. Оно, конечно, свободно может быть.

    Йонс:И с ними гадко, и без них гадко, так что,может, умней всего в самую веселую минутку убивать этих баб, да и дело с концом.

    Плуг:Пеленки мокрые, дети орут, баба пилит, когтит ногтями, когтит словами, и тут ещё эта чертова бабушка — теща. А когда после эдакого дня спать наконец завалишься — тут новая песня — слёзы, всхлипы, стоны, да такие громкие, что мертвого разбудят.

    Йонс восхищенно кивает. Он уже пьян и говорит противным бабьим голосом.

    Йонс:Почему ты меня на ночь не поцелуешь?

    Плуг (тем же манером):Почему мне песенку не споешь?

    Йонс:Почему ты не любишь меня, как прежде?

    Плуг:Почему ты мою новенькую рубашечку не похвалишь?

    Йонс:Вечно сразу отвернёшься, и храпеть.

    Плуг:Ох! Ужас!

    Йонс:Ох, ужас. И вот — её нет. Ну и радуйся!

    Плуг (свирепо):Я по ним молотом бабахну, я по ихним башкам кувалдой пройдусь, я носы им отхвачу щипцами!

    Тут Плуг разражается громкими рыданьями, и всё его тело сотрясается под грузом непереносимого горя. Йонс с интересом за ним наблюдает.

    Йонс:Глядите-ка, опять он разнюнился.

    Плуг:Может, я её люблю.

    Йонс:Ах, может, ты её любишь! Так знай же, туша ты неразделанная, что любовь — это просто красивое слово, а означает оно похоть, похоть и ещё раз похоть, сдобренную всякой ложью, враньем, обманом, хитростью, лукавством, притворством и тому подобное.

    Плуг:А всё равно ведь от нее больно.

    Йонс:Ясное дело. Любовь — самая страшная чума, и если бы от нее умирали, в ней хоть какой-то был бы толк. Да ведь она почти всегда проходит.

    Плуг:Нет, нет, у меня не пройдет!

    Йонс:И у тебя тоже. Редко-редко какие двое идиотов умирают от любви. Любовь — она заразная, как насморк. И она уносит твое здоровье, твою силу, твой покой, а также моральные устои, если, конечно, они у тебя имеются. И всё-то несовершенно в нашем несовершенном мире, а уж любовь — само совершенство в своем совершенном несовершенстве.

    Плуг:Счастливчик, так красно говорить умеешь, и главное — сам веришь в свою околесину.

    Йонс:Верю! Кто сказал, что я в это верю? Просто, я каждому рад помочь добрым советом. Попроси у меня совета, и за те же деньги получишь два, на то я и образованный человек.

    Йонс встает из-за стола и трет лицо руками. Плуг ужасно расстроен и хватает его за пояс.

    Плуг:Слышь-ка, Йонс. Можно, и я с вами через лес? Тяжко мне, а домой неохота, засмеют они меня.

    Йонс:Только чур не хныкать! А то сразу от тебя разбежимся.

    Плуг встал и облапил Йонса. Слегка пошатываясь, новые друзья направляются к двери.

    Они выходят во двор, и Юф, тотчас их заметив, сердится и кричит.

    Юф:Йонс! Ты поосторожней. Этот всё в драку лезет. Он немного не того.

    Йонс:Да что ты, наоборот, он всё хнычет.

    Плуг делает шаг к Юфу, тот от страха бледнеет. Плуг протягивает ему руку.

    Плуг:Ты прости, друг, если чем обидел. Уж больно нрав у меня горячий. Давай руку.

    Юф не без осторожности протягивает трепетную руку и сносит мощное кузнецово пожатье. Пока Юф пытается расправить пальцы, Плуг, охваченный благородным порывом, распростирает объятья.

    Плуг:Дай-ка, братишка, я тебя обниму.

    Юф:Спасибо, лучше как-нибудь в другой раз. Сейчас нам, ей-богу, некогда. Спасибо, спасибо.

    Юф поскорей залезает на козлы, садится и цокает своей лошадке.

    Наша небольшая компания пробирается сквозь лес, сквозь ночь.

    Темно в лесу.

    Впереди — Рыцарь на могучем скакуне. За ним следуют в своем фургоне Юф и Миа, тесно прижавшись друг к другу. Миа держит сына на руках.

    Далее Йонс ведет тяжело навьюченную лошадь. На буксире у него Плуг.

    Девушка сидит на лошади поверх поклажи, съежилась и как будто дремлет.

    Шаги. Тяжкий стук копыт на рыхлой тропе, трудное дыхание. И больше ни звука.

    Вот выплыл из-за туч месяц. Вдруг ожили лесные ночные духи. Сквозь густую листву буков пролилась ясная белизна, играют, дрожат тени.

    Путники останавливаются. Глаза у них потемнели от тревоги и дурных предчувствий. Лица — бледные, странные в зыбком свете. Все тихо.

    Плуг:Месяц из-за туч вышел.

    Йонс:Вот и хорошо. Дорогу лучше видно.

    Миа:Не нравится мне нынче месяц.

    Юф:И деревья как мертвые.

    Йонс:Это потому, что ветра нет.

    Плуг:Он, наверно, хочет сказать — что-то чересчур они притихли.

    Юф:Совсем мертвые.

    Йонс:Услышать бы хоть, как лисица тявкает.

    Юф:Или как сова кычет.

    Йонс:Или как человек голос подает.

    Девушка:Говорят, опасно стоять на лунном свету.

    Вдруг из безмолвия, из смутного, затопившего дорогу света, выплывает призрачная телега.

    Это Ведьму везут на костер. Устало бредут по обе стороны телеги восемь солдат. На плечах у них копья. Девушка сидит в телеге, закованная в железные цепи. И неотрывно глядит на луну.

    С ней рядом в телеге — черная фигура, священник или монах в сползшем на глаза капюшоне.

    Йонс:Куда путь держите?

    Солдат:К месту казни.

    Йонс:Ага, вижу, та девчонка, которая этим самым занималась с Нечистым. Ведьма, что ли?

    Солдат угрюмо кивает. Путники неуверенно приближаются к процессии. Рыцарь ведет коня рядом с телегой. Ведьма, кажется, в полузабытьи, но глаза у нее широко раскрыты.

    Рыцарь:Я вижу, руки у тебя изранены.

    Бледное, детское лицо Ведьмы теперь обращено к Рыцарю. Она качает головой.

    Рыцарь:Я дам тебе одно снадобье, и боль твоя утихнет.

    Снова она качает головой.

    Йонс:Зачем её ночью-то жечь? В эдакую пору? Ведь у людей теперь так мало развлечений.

    Солдат:Ради всех святых, замолчи ты. Говорят, где бы она ни была, Дьявол тут как тут.

    Йонс:Да, то-то выходит, все вы храбрецы.

    Солдат:Нам за это деньги плочены. Доброхотно нанялись.

    Он говорит шепотом и со страхом озирается на Ведьму.

    Рыцарь (Ведьме):Как твое имя?

    Тиан:Меня зовут Тиан, господин хороший.

    Рыцарь:Сколько тебе лет?

    Тиан:Четырнадцать лет, господин хороший.

    Рыцарь:И это правда, что ты спозналась с Дьяволом?

    Тиан спокойно кивает и отводит взгляд. Тем временем они достигли границы прихода. У подножия ближней горы — пересеченье дорог. Посреди лесной прогалины уже разложен костер. Путники стоят в нерешительности.

    Солдаты стреножили лошадь и принесли два длинных деревянных шеста. Прибили к шестам перекладины, так, что получилось нечто вроде стремянки. Тиан распластают на ней, как растягивают на распорах кожу угря, которого собираются вялить.

    Стук топора эхом разносится по лесу. Рыцарь спешился и подошел к телеге. Снова он пытается поймать взгляд Тиан. Он легонько дотрагивается до нее, словно хочет разбудить. Медленно поворачивает она к нему лицо.

    Рыцарь:Говорят, ты спозналась с Дьяволом?

    Тиан:А тебе на что знать?

    Рыцарь:Я спрашиваю не любопытства ради. Для меня это важно. Я сам хотел бы встретиться с ним.

    Тиан:Зачем?

    Рыцарь:Чтобы выспросить про бога. Уж он-то про него знает. Кто же ещё.

    Тиан:Ты и сам можешь его увидеть.

    Рыцарь:Каким же образом?

    Тиан:Только сделай, как я скажу.

    Рыцарь так вцепился в деревянный борт телеги, что у него побелели суставы. Тиан наклонилась к нему и ловит его взгляд.

    Тиан:Глянь мне в глаза.

    Рыцарь смотрит ей в глаза. Долго смотрят они друг на друга.

    Тиан:Ну что — видишь? Видишь его?

    Рыцарь:В твоих глазах я вижу страх, немой пустойстрах. И ничего больше.

    Он умолк. Солдаты хлопочут у костра. Удары топора эхом отдаются в лесу.

    Тиан:Никого — ничего — никого?

    Рыцарь (качает головой):Никого.

    Тиан:И за спиной у себя не видишь?

    Рыцарь (озирается):Нет, и тут никого.

    Тиан:Но он повсюду со мной. Протяну руку — и вон она тут, его рука. И теперь он со мной. Мне не будет больно на костре. Он охранит меня от всякого зла.

    Рыцарь:Так он тебе сказал?

    Тиан:Я сама знаю.

    Рыцарь:Сказал он тебе?

    Тиан:Я сама знаю, я сама знаю. Погоди, ты ещё увидишь. Ты его увидишь. Попы вот его видят. И солдаты. Так его боятся, даже до меня не смеют дотронуться.

    Замирает стук топора. Солдаты стоят как черные, выросшие из мха тени. Возятся с цепью, дергают за железный ошейник. Тиан слабо постанывает, будто из дальней дали.

    Рыцарь:Зачем вы изранили ей руки?

    Солдат (хмуро):Ничего мы её не изранили.

    Рыцарь:Так кто же это сделал?

    Солдат:Вон, монаха спроси.

    Солдаты дергают цепь. Качается, сияя в лунном свете, обритая голова Тиан. Почерневший рот раскрылся, будто в крике, но из него не вылетает ни звука.

    Её стаскивают с телеги, волокут к лестнице, на костер. Рыцарь поворачивается к монаху, который остался сидеть в телеге.

    Рыцарь:Что сделали вы с этим ребёнком?

    К Рыцарю оборачивается и глядит, на него — Смерть.

    Смерть:Когда тебе надоест задавать вопросы?

    Рыцарь:Никогда не надоест.

    Смерть:Но ответа ты не получишь.

    Рыцарь:Часто мне кажется, что задать вопрос даже важнее.

    Солдаты привязывают Тиан к стремянке. Она покоряется тихо, только слабо скулит, как зверек, и пытается распрямиться.

    Вот её привязали, и осталось зажечь погребальный костер. Рыцарь подходит к Тиан, склоняется над ней.

    Йонс:Хотел я перебить всех солдат, да что толку-то, она уже всё равно что мертвая.

    Подходит один солдат. Густой дым поднимается от костра, заволакивает недвижные тени под горою, на перекрестке.

    Солдат:Сказано — с ней поосторожней. Не подходить.

    Рыцарь не слышит его предостережений. Он льет в горсть воду из бурдюка и подносит к губам Тиан. Потом дает ей своё снадобье.

    Рыцарь:На, возьми, тебе не будет больно.

    Их окутывает дым. Они кашляют. Солдаты прислоняют стремянку к ближней пихте. Тиан висит неподвижно. Глаза у нее широко раскрыты.

    Рыцарь распрямился и застыл. Йонс стоит у него за спиной. Голос у него пресекается от гнева.

    Йонс:И что она видит? Можешь ты мне сказать?

    Рыцарь (качает головой):Она уже не чувствует боли.

    Йонс:Это не ответ на мой «вопрос. Кто примет этого ребёнка? Ангелы? Или Бог? Или Дьявол? Или одна пустота? Пустота, хозяин!

    Рыцарь:Быть не может.

    Йонс:Загляни ей в глаза, хозяин. Её бедному умишке кое-что открылось. Пустота под луною.

    Рыцарь:Нет.

    Йонс:Мы стоим бессильно, у нас опустились руки, и видим мы то нее, что видит она, и нам точно так же страшно. (Взорвался.)Бедный ребёнок. Нет, не могу я больше. Не могу…

    У него срывается голос. Он резко поворачивается, идет прочь. Рыцарь вскакивает на коня. Путники покидают перекресток. Наконец Тиан закрыла глаза.

    Теперь очень темно в лесу. Тропа вьется меж стволов. Фургон скрипит и погромыхивает на камнях и корнях. Вдруг кричит птица.

    Юф поднял голову, он проснулся. Он спал в обнимку с женой. Четко чернеется на фоне стволов Рыцарь. Его немая фигура кажется почти призрачной.

    Йонс и Плуг в легком подпитье, бредут, поддерживая друг друга. Ни с того ни с сего Плуг плюхается наземь. Закрыл лицо руками, жалобно взвыл.

    Плуг:Ох, опять нашло!

    Йонс:Уймись. Что на тебя нашло?

    Плуг:Да, ясное дело, жена моя, будь она неладна. До чего же она у меня раскрасавица. Такая раскрасавица, что без лютни и не описать.

    Йонс:Ну, пошло-поехало.

    Плуг:Улыбка у нее как вино. Глазки — как смородинки.

    Плугу не хватает красивых слов. Он пытается их нашарить ручищами в воздухе.

    Йонс:Вставай, боров слезливый. Ещё от наших отстанем.

    Плуг:Нет, правда. Нос у нее — как розовенькая такая картошечка, задница у нее — как сочная груша, а все вместе — как земляничная поляна. Так и стоит передо мной — и ручки такие лакомые, как два огурчика.

    Йонс:Ради всего святого, заткнись! Поэт из тебя не вышел, невзирая на тот факт, что ты нализался. Меня жуткая тоска берет от твоего огорода.

    Идут луговиной. Тут немного светлей. Лунный бок поблескивает из-за тучки. Вдруг Плуг тычет огромным пальцем в сторону зарослей.

    Плуг:Глянь.

    Йонс:И что ты увидел?

    Плуг:Туда, туда!

    Йонс:Ничего не вижу.

    Плуг:Ну, держитесь за что-нибудь, друзья мои хорошие. Сейчас кое-что увидите! Кто это там сидит под деревцем, если не моя супружница со своим привеском-актеришкой!

    Парочка заметила Плуга, но слишком поздно. Пути к отступлению нет. Скат тотчас пускается наутек. Плуг кидается за ним, размахивает кувалдой, ревёт как медведь. Несколько неприятных минут: оба натыкаются на кусты, спотыкаются о камни в сером лесном сумраке. Дуэль, впрочем, представляется мало вероятной, ибо соперники перепуганы в равной

    мере.

    Путники молча наблюдают нелепое представление.

    Лиза время от времени повизгивает, но больше для очистки совести, чем от души.

    Скат (задыхаясь):Отродье нечесаное семи пархатых сук, да я на твоем бы месте с таким голосом, запахом, ручищами, ножищами, с такой тушей — я бы со стыда сгорел и добровольно бы освободил матушку-природу от эдакого подарка.

    Плуг (свирепо):Полегче, ты, хлыщ раздушенный, а то как поддам — сразу отсюда в пекло полетишь, для актеров особое, и будешь там свои монологи наяривать, пока у Дьявола уши не отсохнут.

    Тут Лиза бросается к мужу на шею.

    Лиза:Ой, прости меня, муженёк, я больше не буду. Ой, прости меня, ты даже не знаешь, как этот идол меня обманул.

    Плуг:Я его убью.

    Лиза:Да, убей его, убей. Он и не человек вовсе.

    Йонс:Какого черта, он же артист!

    Лиза:Фальшивая борода, фальшивые зубы, фальшивые улыбки, фальшивый голос — вот он и весь, и больше ничего — как пустой бочонок. Убей его, убей.

    Лиза истово, горько рыдает. Плуг озирается, несколько растерянный. Скат пользуется моментом. Вытаскивает кинжал и приставляет к своей груди.

    Скат:Да, верно она говорит. Убей меня. Если вы думали, что я стану оправдываться и расписывать, какой я неподдельный, вы жестоко просчитались.

    Лиза:Смотри-ка, вот противный. Вечно дурачится, вечно сцены представляет. Плуг, ну, миленький, ну убей ты его.

    Скат:Друзья мои хорошие, одно движение — и вот из фальшивого существа я сразу превращусь в кое-что неподдельное. В самый что ни на есть неподдельный труп, без обмана.

    Лиза:Что же ты? Убей его.

    Плуг (в смущении):Пускай дерется, а то как я его убивать стану.

    Скат:Запомни, несчастный. Жизнь твоя висит на волоске. Дни твои сочтены.

    Плуг:Ну, подразни меня, подразни, а то я что-то и не разъярюсь хорошенько.

    Скат окидывает всех скорбным взором, потом возводит глаза к ночному небу.

    Скат:Я всех прощаю. Молитесь обо мне.

    Вонзает кинжал себе в грудь и медленно валится наземь. Все растеряны. Плуг бросается к Скату, тянет за руки.

    Плуг:Ох, господи, господи! Я не хотел! Смотрите — умер! А ведь он мне было даже понравился, и Лиза моя, честно говоря, чересчур уж злая.

    Юф склоняется над приятелем.

    Юф:Он мёртвый — совершенно, до жути мёртвый, я в жизни не видывал такого мёртвого артиста.

    Лиза:Ладно. Хватит убиваться. Сам виноват, и больше никто.

    Плуг:И с этой бабой мне жить!

    Йонс:Идемте, нам пора.

    Скат лежит на траве с глубоко засаженным в грудь кинжалом. Путники уходят и скоро исчезают в темном лесу по другую сторону луговины. Убедившись, что его никто не видит, Скат садится и вытаскивает из груди кинжал. Кинжал — бутафорский, с выдвижным лезвием. Скат хохочет.

    Скат:Да, недурно разыграно. Я и впрямь недурной артист. Почему себя и не похвалить, собственно. Но куда теперь податься? Подождём, пока рассветёт, а там найдем какую-нибудь тропку и выберемся. А пока на дерево залезем, чтоб медведи, волки или духи нас не зацапали.

    Скоро он нашёл подходящее дерево и забрался под густую крону. Устроился поудобнее, достал мешок с провизией.

    Скат (зевает):Завтра Юфа найду, и поедем мы все вместе на престольный праздник в Эльсинор. Там деньжат огребём… (Зевает.)Спою-ка я покамест песенку.

    Я певчая лихая птаха,

    Знать не хочу ночного страха!

    В опасности, на самом деле,

    Лишь веселее мои трели.

    Скат (говорит):А тошно в лесу одному-то.

    Скат (поёт):Я ночи мрачной не страшусь…

    Осекся, прислушался. Тишину нарушает мерный визг пилы.

    Скат:Лес пилят. Тут люди. Хорошо! (Поёт.)Я ночи мрачной не страшусь… Эй, какого чёрта… Они же моёдерево пилят.

    Высовывается из листвы. Под деревом стоит некто в чёрном и усердно пилит ствол. Скат испуган и сердит.

    Скат:Эй, ты. Ты меня слышишь, вредоносный ты ублюдок? Что ты с моим деревом делаешь?

    Смерть распрямляется и снизу бросает на него сощуренный взгляд. Скат в ужасе орет.

    Смерть:Я пилю твое дерево, потому что твое время истекло.

    Скат:Нет, так дело не пойдет. У меня времени нет.

    Смерть:Ах, у тебя времени нет?

    Скат:Да, у меня представление.

    Смерть:Оно отменяется по причине смерти.

    Скат:Но ведь контракт…

    Смерть:Контракт расторгнут.

    Скат:Семья, дети…

    Смерть:И не стыдно тебе, Скат?

    Скат:Да, да, мне стыдно.

    Смерть снова пилит. Ствол трещит.

    Скат:Неужели нет никаких скидок? Никаких льгот для артистов?

    Смерть:В данном случае — нет.

    Скат:Никакой лазейки, никаких исключений?

    Смерть пилит.

    Скат:А нельзя тебя подмаслить?

    Смерть пилит.

    Скат:Помогите!

    Смерть пилит.

    Скат:Помогите! Помогите!

    Дерево упало. И снова стало тихо в лесу.

    Ночь. Потом рассвет.

    Путники выбрались на прогалину и все растянулись на мху. Лежат молча, прислушиваясь к собственному дыханию, биению сердца да к шепоту ветра в листве. Лес тут дремучий, непролазный. Огромные валуны высовываются из земли, словно головы черных гигантов. Рухнувшее дерево лежит могучим барьером меж светом и тьмой.

    Миа, Юф и Микаэль сидят в сторонке. Они смотрят на луну, уже не стылую и мертвую, но таинственную и зыбкую.

    Рыцарь склонился над шахматной доской. Лиза тихонько плачет у кузнеца за спиною. Йонс лежит на земле и смотрит в небо.

    Йонс:Вот скоро и рассветёт, и снова нас как периной накроет эта жарища.

    Лиза:Мне страшно.

    Плуг:Чувствуется, вот-вот с нами что-то стрясётся, а мы не знаем — что.

    Йонс:Может, это Судный день.

    Плуг:Судный день…

    Что-то шевелится за рухнувшим деревом. Что-то шуршит, и раздается стон, будто воет раненый зверь. Повернувшись на звук, все напряженно вслушиваются.

    Из тьмы — голос.

    Равал:Воды у вас нет?

    Вот мелькнуло бледное, потное лицо Равала, и сразу он исчез во тьме. Но голос его слышится снова.

    Равал:Дали бы мне напиться. (Пауза.)У меня чума.

    Йонс:Не подходи. Горло перережу. Держись по ту сторону дерева.

    Равал:Мне страшно умирать.

    Никто не отвечает. Молчание. Равал дышит с присвистом. У него под ногами шуршит сухая листва.

    Равал:Не хочу! Не хочу умирать!

    Никто не отвечает. Вздыхают деревья. Равал плачет.

    Равал:Я умираю. Я. Я. Я! Что будет со мною! Неужели никто не утешит меня! Неужели в вас нет ни капли жалости? Неужели вы не понимаете, что я…

    Голос прерывается хрипом. Равал исчезает во тьме за рухнувшим деревом. Несколько мгновений всё тихо.

    Равал (шепчет):Неужели никто… Хоть глоток воды.

    Вдруг Девушка вскакивает, хватает бурдюк Йонса, делает шаг. Йонсу удается её удержать.

    Йонс:Незачем. Незачем. Я знаю — незачем. Без толку. Вовсе без толку. Без толку, тебе говорят. Слышишь ты, как я тебя утешаю!

    Лиза берет за руку кузнеца. Оба испуганно, изумленно смотрят на Йонса.

    Равал:Помогите! Помогите!

    Никто не отвечает, не двигается. Равал судорожно всхлипывает, как перепуганный ребёнок. Потом вдруг вопит, и вопль обрывается.

    И опять тишина.

    Девушка съёжилась, закрыла лицо руками. Йонс обнимает её за плечи.

    Рыцарь уже не один. К нему подходит Смерть. Рыцарь поднимает голову.

    Смерть:Доиграем нашу партию?

    Рыцарь:Твой ход!

    Смерть протягивает руку и хватает белого ферзя. Антоний Блок смотрит в лицо Смерти.

    Смерть:Я беру твоего ферзя.

    Рыцарь:Я не заметил.

    Рыцарь склоняется над доской. Лунный свет скользит по фигурам, и они от этого словно оживают.

    Юф было вздремнул. Вдруг он просыпается. Видит Рыцаря со Смертью. Ужасно испугался, будит жену.

    Юф:Миа!

    Миа:Ну что?

    Юф:Я что-то такое страшное вижу! Даже сказать не могу!

    Миа:Что же это ты видишь?

    Юф:Там Рыцарь сидит над шахматной доской.

    Миа:Ну да, я и сама вижу, и ничего тут, по-моему, страшного нет.

    Юф:Да ты не видишь разве, с кем он играет?

    Миа:Сам с собой. И нечего — слышишь? — меня пугать.

    Юф:Нет, нет, он не сам с собой играет.

    Миа:А с кем же?

    Юф:Со Смертью. Сидит и играет в шахматы со Смертью.

    Миа:Не смей так говорить.

    Юф:Попробуем, убежим от Смерти.

    Миа:Но это ведь невозможно.

    Юф:Надо попробовать. Они так увлеклись игрой, что, если только совсем не шуметь, они нас не заметят.

    Юф осторожно встает и исчезает во тьме за деревьями. Миа стоит, будто оцепенев от страха. Она неотрывно смотрит на шахматную доску и прижимает сына к груди.

    Вот вернулся Юф.

    Юф:Запряг. Фургон на взгорке, под большим деревом. Сперва ты иди, а я потом, с поклажей. Смотри, как бы Микаэль не проснулся.

    Миа делает всё, как сказал ей Юф. И тут Рыцарь поднимает глаза от доски.

    Смерть:Твой ход, Антоний Блок.

    Рыцарь не отвечает. Он видит, как Миа в лунном свете идет к фургону. Юф наклоняется, поднимает вьюк и на расстоянии следует за ней.

    Смерть:Тебе что, играть надоело?

    В глазах у Рыцаря мелькнула тревога. Пристально вглядывается в него Смерть.

    Рыцарь:Надоело? Напротив.

    Смерть:Ты чем-то встревожен. Что-то скрываешь?

    Рыцарь:От тебя ничто не ускользнет. Верно?

    Смерть:Ничто от меня не ускользнет. Никто от меня не ускользнет.

    Рыцарь:Да, мне, в самом деле, страшно.

    Будто бы по нечаянности смахивает фигуры краем плаща. Смотрит на Смерть.

    Смерть:Тебе страшно.

    Рыцарь:Я позабыл, где что стояло.

    Смерть (смеется удовлетворенно):Я зато помню. Так легко ты меня не проведёшь.

    Смерть склоняется над доской, расставляет фигуры. Рыцарь глядит  мимо, на дорогу. Вот Миа залезла в фургон. Юф берет лошадь под уздцы  и ведет по дороге. Смерть сосредоточенно расставляет фигуры и ничего  не замечает.

    Смерть:Я вижу кое-что интересненькое.

    Рыцарь:Что ты видишь?

    Смерть:Следующим ходом — я объявляю тебе мат, Антоний Блок.

    Рыцарь:Верно.

    Смерть:Ну как, хорошо попользовался своей отсрочкой?

    Рыцарь:Да.

    Смерть:Приятно слышать. Теперь я оставлю тебя. В следующий раз, когда мы встретимся, тебе и твоим спутникам настанет срок.

    Рыцарь:И ты разгласишь свои тайны.

    Смерть:У меня нет тайн.

    Рыцарь:Значит, ты ничего не знаешь.

    Смерть:Да, мне нечего рассказать.

    Рыцарь порывается ответить, но Смерти уже нет рядом.

    Шуршат кроны. Сквозь листву просачивается утро, безжизненный, зыбкий свет, и лес стал недобрым, страшным. Юф едет по извилистой дороге. Рядом — Миа.

    Миа:Замечаешь, какой странный свет.

    Юф:Вот совсем развидняется, и гроза, небось, ударит.

    Миа:Нет, не то. Тут что-то страшное. Слышишь, как ревет лес?

    Юф:Дождь, наверное.

    Миа:Нет, не дождь. Смерть за нами гонится. Нам не убежать. Догонит.

    Юф:Нет ещё, Миа. Пока ещё нет.

    Миа:Мне страшно. Мне страшно.

    Фургон громыхает на камнях и корнях; скрипит, качается. Вдруг лошадь стала, насторожив уши. Лес вздыхает, лес ходит ходуном.

    Юф:Миа, залезай в фургон. Скорей. Ляжем и Микаэля посерёдке положим.

    Забираются в фургон и съеживаются рядом со спящим ребёнком.

    Юф:Это Ангел Смерти над нами пролетает, Миа. Ангел Смерти, и он очень большой.

    Миа:Чувствуешь, как холодно. Я озябла. Я вся закоченела.

    Дрожит как в лихорадке. Они натягивают на себя одеяло, жмутся друг к дружке. Стучит, колотится на ветру покрывающая фургон парусина. Лес ревёт, как огромный зверь.

    Огромным черным валуном выступает из рассветной мглы замок. Буря бушует и здесь, бьется об торцы и стены. Небо сумрачное, почти как ночью.

    Антоний Блок привел в замок своих спутников. Но замок, кажется, покинут. Они бродят по покоям. Все пусто, гулко отдаются в тишине шаги. Снаружи ревет

    Вдруг Рыцарь оказался лицом к лицу со своей женой. Они тихо смотрят друг на друга.

    Карин:Те, кто вернулся из Святой земли, рассказывали, что и ты собрался домой. Я осталась тебя дожидаться. А все бежали от чумы.

    Рыцарь молчит. Смотрит на нее.

    Карин:Или ты меня не узнаешь?

    Он молчит, кивает.

    Карин:Ты и сам переменился.

    Она подходит ближе, испытующе в него вглядывается. Потом легонько касается его руки. В глазах у нее теплится улыбка.

    Карин:Да, теперь я вижу, это ты. Что-то хоть таится и прячется, но осталось в лице, в глазах, от того мальчика, с которым я когда-то прощалась.

    Рыцарь:Со всем тем покончено, я немного устал.

    Карин:Да, я вижу — ты устал.

    Рыцарь:Там со мной мои друзья.

    Карин:Пригласи их, пусть войдут. Пусть разделят нашу утреннюю трапезу.

    Все сидят вокруг стола в зале, по стенам освещенном факелами. Молча едят черствый хлеб, темную солонину. Карин сидит во главе стола и читает вслух по толстой книге.

    Карин:«И когда Агнец снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса. И я видел семь Ангелов, которые стояли пред Богом; и дано им семь труб. И пришел иной…»

    Трижды раздается мощный стук у входа. Карин перестает читать, поднимает глаза от книги. Йонс вскакивает, идет открывать.

    Карин:«Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела».

    Дождь перестал. И вдруг безмерная, страшная тишина заполнила большой, сумрачный зал. Неверные тени факелов дрожат на стенах, на потолке. Все напряжённо слушают тишину.

    Карин:«Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью…»

    Слышны шаги на ступенях. Йонс возвращается, садится на своё место, но больше не прикасается к еде.

    Рыцарь:Там кто-то был?

    Йонс:Нет, мой господин. Я никого не видел.

    Карин подняла было голову, но тотчас снова склонилась над большой книгой.

    Карин:«Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»…»

    Все поднимают головы. И видя, кто приближается к ним сквозь сумрак зала, они встают из-за стола, тесно прижимаясь друг к другу.

    Рыцарь: Сдобрым утром, Повелитель.

    Карин:Я — Карин, жена Рыцаря. Милости прошу ко мне в замок.

    Плуг:Я — по кузнечному делу и работу свою, я так скажу, справляю неплохо. А это жена моя Лиза — Лиза, поклонись благородному господину. Иной раз с ней сладу нет, ну и пошумим когда, да ведь с кем не бывает.

    Рыцарь закрывает лицо руками.

    Рыцарь:Из тьмы взываем к тебе, Господи. Помилуй нас, ибо мы слабы, мы боимся, мы ничего не знаем.

    Йонс (с горечью):Из тьмы, где ты, оказывается, пребываешь, где мы, стало быть, все пребываем… В этой тьме никто тебя не услышит, не разжалобится твоими страданиями. Утри слёзы, и любуйся на свою бесчувственность, как перед зеркалом.

    Рыцарь:Господи, — где бы ты ни был, ведь есть же ты где-то, Господи, — помилуй нас.

    Йонс:Эх, дал бы я тебе слабительного, чтоб тебя прочистило от твоих забот касаемо вечности, да, видно, уж поздно. Ладно, понаслаждайся хоть последней минуткой, пока ещё можешь глаза поворачивать да пальцами шевелить.

    Карин:Молчи, молчи.

    Йонс:Умолкаю, хоть и не по своей воле.

    Девушка (на коленях):Это конец.

    Юф и Миа лежат, прильнув друг к другу, и слушают, как дождь барабанит по парусине, хлещет, стучит, тише, тише, и вот уже падают только редкие капли.

    Оба выбираются из укрытия. Фургон стоит на горе, под раскидистым деревом. Они смотрят вдаль, через горные гряды, леса, долины и море, сверкающее под солнечными лучами, выбившимися из-за туч.

    Юф потягивается. Миа вытирает козлы и присаживается рядом с мужем Микаэль карабкается к Юфу на колени.

    Одинокая птаха пробует после бури голос. Каплет с кустов и деревьев. С моря веет крепким, терпким ветром.

    Юф показывает рукой на темные тучи, прошитые блестящими нитями молний.

    Юф:Миа! Я их вижу! Вижу! Там, в бурном, грозном небе. Они там все вместе. Кузнец, и Лиза, и Рыцарь, и Равал, и Йонс, и Скат. И грозный Повелитель — Смерть — их приглашает на танец. Всем велит взяться за руки и вместе танцевать. И первым идет сам Повелитель с косой и песочными часами, а Скат упирается, он позади со своею лютней. Они танцуют, танцуют и уходят прочь от восхода в тёмную страну, и дождь умывает им лица и стирает соленые слёзы со щек.

    Он умолк. И опустил руку.

    Сын его Микаэль выслушал его речь, а теперь он тянется к матери и забирается к ней на колени.

    Миа (улыбается):Ой, ну вечно ты со своими видениями!

    Источник
    The Seventh Seal
    Seventhsealposter.jpg

    Theatrical release poster
    Directed by Ingmar Bergman
    Screenplay by Ingmar Bergman
    Based on Trämålning
    by Ingmar Bergman (play)
    Produced by Allan Ekelund
    Starring
    • Gunnar Björnstrand
    • Bengt Ekerot
    • Nils Poppe
    • Max von Sydow
    • Bibi Andersson
    • Inga Landgré
    • Åke Fridell
    Cinematography Gunnar Fischer
    Edited by Lennart Wallén
    Music by Erik Nordgren
    Distributed by AB Svensk Filmindustri

    Release date
    • 16 February 1957

    Running time

    		 96 minutes[1]
    Country Sweden
    Languages
    • Swedish
    • Latin
    Budget $150,000[2]

    The Seventh Seal (Swedish: Det sjunde inseglet) is a 1957 Swedish historical fantasy film written and directed by Ingmar Bergman. Set in Sweden[3][4] during the Black Death, it tells of the journey of a medieval knight (Max von Sydow) and a game of chess he plays with the personification of Death (Bengt Ekerot), who has come to take his life. Bergman developed the film from his own play Wood Painting. The title refers to a passage from the Book of Revelation, used both at the very start of the film, and again towards the end, beginning with the words «And when the Lamb had opened the seventh seal, there was silence in heaven about the space of half an hour».[Rev. 8:1] Here, the motif of silence refers to the «silence of God», which is a major theme of the film.[5][6]

    The Seventh Seal is considered a classic of world cinema, as well as one of the greatest movies of all time. It established Bergman as a world-renowned director, containing scenes which have become iconic through homages, critical analysis, and parodies.

    Plot[edit]

    Disillusioned knight Antonius Block and his cynical squire Jöns return from the Crusades to find the country ravaged by the plague. The knight encounters Death, whom he challenges to a chess match, believing he can survive as long as the game continues. The game they start continues throughout the story.

    Death and Antonius Block choose sides for the chess game

    The knight and his squire pass a caravan of actors: Jof and his wife Mia, with their infant son Mikael and actor-manager Jonas Skat. Waking early, Jof has a vision of Mary leading the infant Jesus, which he relates to a smilingly-disbelieving Mia.

    Block and Jöns visit a church where a fresco of the Danse Macabre is being painted, and the squire chides the artist for colluding in the ideological fervor that led to the crusade. In the confessional, Block tells the priest he wants to perform «one meaningful deed» after what he now sees as a pointless life. Upon revealing to him the chess tactic that will save his life, the knight discovers that it is actually Death with whom he has been speaking. Leaving the church, Block speaks to a young woman condemned to be burned at the stake for consorting with the devil. He believes she will tell him about life beyond death, only to find that she is insane.

    In a deserted village, Jöns saves a mute servant girl from being raped by Raval, a theologian who ten years earlier persuaded the knight to join the Crusades and is now a thief. Jöns vows to destroy his face if they meet again. Jöns kidnaps the servant girl and they go into town, where the actors are performing. There, Skat is enticed away for a tryst by Lisa, wife of the blacksmith Plog. The stage show is interrupted by a procession of flagellants led by a preacher who harangues the townspeople.

    At the town’s inn, Raval manipulates Plog and other customers into intimidating Jof. The bullying is broken up by Jöns, who slashes Raval’s face. The knight and squire are joined by Jof’s family and a repentant Plog. Block enjoys a picnic of milk and wild strawberries that Mia has gathered and declares, «I’ll carry this memory between my hands as if it were a bowl filled to the brim with fresh milk… And it will be an adequate sign — it will be enough for me.»

    Block now invites Plog and the actors to shelter from the plague in his castle. When they encounter Skat and Lisa in the forest, she returns to Plog, while Skat fakes a remorseful suicide. As the group moves on, Skat climbs a tree to spend the night, but Death appears beneath and cuts down the tree.

    Meeting the condemned woman being drawn to execution, Block asks her to summon Satan so he can question him about God. The girl claims she has done so, but the knight only sees her terror and gives her herbs to take away her pain as she is placed on the pyre.

    They encounter Raval, stricken by the plague. Jöns stops the servant girl from uselessly bringing him water, and Raval dies alone. Jof tells his wife that he can see the knight playing chess with Death and decides to flee with his family, while Block knowingly keeps Death occupied.

    As Death states «No one escapes me», Block knocks the chess pieces over but Death restores them to their place. On the next move, Death wins the game and announces that when they meet again, it will be the last time for all. Death then asks Block if he achieved the «meaningful deed» he wished to accomplish and the knight replies that he has.

    Block is reunited with his wife and the party shares a final supper, interrupted by Death’s arrival. The rest of the party then introduce themselves, and the mute servant girl greets him with «It is finished.»

    Jof and his family have sheltered in their caravan from a storm, which he interprets as the Angel of Death passing by. In the morning, Jof’s second sight allows him to see the knight and his companions being led away over the hillside in a wild Dance of Death.

    Cast[edit]

    • Gunnar Björnstrand – Jöns, squire
    • Bengt Ekerot – Death
    • Nils Poppe – Jof
    • Max von Sydow – Antonius Block, knight
    • Bibi Andersson – Mia, Jof’s wife
    • Inga Landgré – Karin, Block’s wife
    • Åke Fridell – Blacksmith Plog
    • Inga Gill – Lisa, blacksmith’s wife
    • Erik Strandmark – Jonas Skat
    • Bertil Anderberg – Raval, the thief
    • Gunnel Lindblom – Mute girl
    • Maud Hansson – Witch
    • Gunnar Olsson – Albertus Pictor, church painter
    • Anders Ek – The Monk
    • Benkt-Åke Benktsson – Merchant
    • Gudrun Brost – Maid
    • Lars Lind – Young monk
    • Tor Borong – Farmer
    • Harry Asklund – Inn keeper
    • Ulf Johanson – Jack’s leader (uncredited)

    Production[edit]

    Ingmar Bergman originally wrote the play Trämålning (Wood Painting) in 1953 / 1954 for the acting students of Malmö City Theatre. Its first public performance, which he directed, was on radio in 1954. He also directed it on stage in Malmö the next spring, and in the autumn it was staged in Stockholm, directed by Bengt Ekerot, who would later play the character Death in the film version.[7]

    In his autobiography, The Magic Lantern, Bergman wrote that «Wood Painting gradually became The Seventh Seal, an uneven film which lies close to my heart, because it was made under difficult circumstances in a surge of vitality and delight.»[8] The script for The Seventh Seal was commenced while Bergman was in the Karolinska Hospital in Stockholm recovering from a stomach complaint.[9] It was at first rejected[10] by Carl-Anders Dymling, head of Svensk Filmindustri and Bergman was given the go-ahead for the project from Carl-Anders Dymling only after the success at Cannes of Smiles of a Summer Night.[11] Bergman rewrote the script five times and was given a schedule of only thirty-five days and a budget of $150,000.[2] It was to be the seventeenth film he had directed.[12]

    All scenes except two were shot in or around the Filmstaden studios in Solna. The exceptions were the famous opening scene with Death and the Knight playing chess by the sea, and the ending with the dance of death, which were both shot at Hovs Hallar, a rocky, precipitous beach area in north-western Scania.[13]

    In the Magic Lantern autobiography Bergman writes of the film’s iconic penultimate shot: «The image of the Dance of Death beneath the dark cloud was achieved at hectic speed because most of the actors had finished for the day. Assistants, electricians, and a make-up man and about two summer visitors, who never knew what it was all about, had to dress up in the costumes of those condemned to death. A camera with no sound was set up and the picture shot before the cloud dissolved.»[14]

    Portrait of the Middle Ages[edit]

    Medieval Sweden as portrayed in this movie includes creative anachronisms. The flagellant movement was foreign to Sweden, and large-scale witch persecutions only began in the 15th century.[15] In addition, the main period of the Crusades is well before this era; they took place in a more optimistic period.[16]

    With regard to the relevancy of historical accuracy to a film that is heavily metaphorical and allegorical, John Aberth, writing in A Knight at the Movies, holds

    the film only partially succeeds in conveying the period atmosphere and thought world of the fourteenth century. Bergman would probably counter that it was never his intention to make an historical or period film. As it was written in a program note that accompanied the movie’s premier «It is a modern poem presented with medieval material that has been very freely handled… The script in particular—embodies a mid-twentieth century existentialist angst… Still, to be fair to Bergman, one must allow him his artistic license, and the script’s modernisms may be justified as giving the movie’s medieval theme a compelling and urgent contemporary relevance… Yet the film succeeds to a large degree because it is set in the Middle Ages, a time that can seem both very remote and very immediate to us living in the modern world… Ultimately The Seventh Seal should be judged as a historical film by how well it combines the medieval and the modern.»[17]

    Similarly defending it as an allegory, Aleksander Kwiatkowski in the book Swedish Film Classics, writes

    The international response to the film which among other awards won the jury’s special prize at Cannes in 1957 reconfirmed the author’s high rank and proved that The Seventh Seal regardless of its degree of accuracy in reproducing medieval scenery may be considered as a universal, timeless allegory.[18]

    Much of the film’s imagery is derived from medieval art. For example, Bergman has stated that the image of a man playing chess with a skeletal Death was inspired by a medieval church painting from the 1480s in Täby kyrka, Täby, north of Stockholm, painted by Albertus Pictor.[19]

    Generally speaking, historians Johan Huizinga, Friedrich Heer and Barbara Tuchman have all argued that the late Middle Ages of the 14th century was a period of «doom and gloom» similar to what is reflected in this film, characterized by a feeling of pessimism, an increase in a penitential style of piety that was slightly masochistic, all aggravated by various disasters such as the Black Death, famine, the Hundred Years’ War between France and England, and the Papal schism.[16] This is sometimes called the crisis of the Late Middle Ages, and Tuchman regards the 14th century as «a distant mirror» of the 20th century in a way that echoes Bergman’s sensibilities.

    Major themes[edit]

    The title refers to a passage about the end of the world from the Book of Revelation, used both at the very start of the film, and again towards the end, beginning with the words «And when the Lamb had opened the seventh seal, there was silence in heaven about the space of half an hour» (Revelation 8:1). Thus, in the confessional scene the knight states: «Is it so cruelly inconceivable to grasp God with the senses? Why should He hide himself in a mist of half-spoken promises and unseen miracles?…What is going to happen to those of us who want to believe but aren’t able to?»[20] Death, impersonating the confessional priest, refuses to reply. Similarly, later, as he eats the strawberries with the family of actors, Antonius Block states: «Faith is a torment – did you know that? It is like loving someone who is out there in the darkness but never appears, no matter how loudly you call.»[21] Melvyn Bragg notes that the concept of the «Silence of God» in the face of evil, or the pleas of believers or would-be-believers, may be influenced by the punishments of silence meted out by Bergman’s father, a chaplain in the State Lutheran Church.[22] In Bergman’s original radio play sometimes translated as A Painting on Wood, the figure of Death in a Dance of Death is represented not by an actor, but by silence, «mere nothingness, mere absence…terrifying…the void.»[23]

    Some of the powerful influences on the film were Picasso’s picture of the two acrobats, Carl Orff’s Carmina Burana, Strindberg’s dramas Folkungasagan («The Saga of the Folkung Kings») and The Road to Damascus,[24] the frescoes at Härkeberga church, and a painting by Albertus Pictor in Täby church.[2] Just prior to shooting, Bergman directed for radio the play Everyman by Hugo von Hofmannsthal.[2] By this time he had also directed plays by Shakespeare, Strindberg, Camus, Chesterton, Anouilh, Tennessee Williams, Pirandello, Lehár, Molière and Ostrovsky.[25] The actors Bibi Andersson (with whom Bergman was in a relationship from 1955 to 1959) who played the juggler’s wife Mia, and Max von Sydow, whose role as the knight was the first of many star parts he would bring to Bergman’s films and whose rugged Nordic dignity became a vital resource within Bergman’s «troupe» of key actors,[26] both made a strong impact on the mood and style of the film.

    Bergman grew up in a home infused with an intense Christianity, his father being a charismatic rector (this may have explained Bergman’s adolescent infatuation with Hitler, which later deeply tormented him).[27] As a six-year-old child, Bergman used to help the gardener carry corpses from the Royal Hospital Sophiahemmet (where his father was chaplain) to the mortuary.[28] When as a boy he saw the film Black Beauty, the fire scene excited him so much he stayed in bed for three days with a temperature.[28] Despite living a Bohemian lifestyle in partial rebellion against his upbringing, Bergman often signed his scripts with the initials «S.D.G» (Soli Deo Gloria) — «To God Alone the Glory» — just as J. S. Bach did at the end of every musical composition.[29]

    Gerald Mast writes:

    «Like the gravedigger in Hamlet, the Squire […] treats death as a bitter and hopeless joke. Since we all play chess with death, and since we all must suffer through that hopeless joke, the only question about the game is how long it will last and how well we will play it. To play it well, to live, is to love and not to hate the body and the mortal as the Church urges in Bergman’s metaphor.»[30]

    Melvyn Bragg writes:

    «[I]t is constructed like an argument. It is a story told as a sermon might be delivered: an allegory…each scene is at once so simple and so charged and layered that it catches us again and again…Somehow all of Bergman’s own past, that of his father, that of his reading and doing and seeing, that of his Swedish culture, of his political burning and religious melancholy, poured into a series of pictures which carry that swell of contributions and contradictions so effortlessly that you could tell the story to a child, publish it as a storybook of photographs and yet know that the deepest questions of religion and the most mysterious revelation of simply being alive are both addressed.»[31]

    The Jesuit publication America identifies it as having begun «a series of seven films that explored the possibility of faith in a post-Holocaust, nuclear age».[32] Likewise, film historians Thomas W. Bohn and Richard L. Stromgren identify this film as beginning «his cycle of films dealing with the conundrum of religious faith».[33]

    Reception[edit]

    Upon its original Swedish release, The Seventh Seal was met with a somewhat divided critical response; its cinematography was widely praised, while «Bergman the scriptwriter [was] lambasted.»[34] The film won the Nastro d’Argento for Best Non-Italian Film in 1961.[citation needed] Swedish journalist and critic Nils Beyer, writing for Morgon-tidningen, compared it to Carl Theodor Dreyer’s The Passion of Joan of Arc and Day of Wrath. While finding Dreyer’s films to be superior, he still noted that «it isn’t just any director that you feel like comparing to the old Danish master.» He also praised the usage of the cast, in particular Max von Sydow, whose character he described as «a pale, serious Don Quixote character with a face as if sculpted in wood», and «Bibi Andersson, who appears as if painted in faded watercolours but still can emit small delicious glimpses of female warmth.» Hanserik Hjertén for Arbetaren started his review by praising the cinematography, but soon went on to describe the film as «a horror film for children» and said that beyond the superficial, it is mostly reminiscent of Bergman’s «sophomoric films from the 40s.»[7]

    Bergman’s international reputation, on the other hand, was largely cemented by The Seventh Seal.[34] The film ranked 2nd on Cahiers du Cinéma’s Top 10 Films of the Year List in 1958.[35] Bosley Crowther had only positive things to say in his 1958 review for The New York Times, and praised how the themes were elevated by the cinematography and performances: «the profundities of the ideas are lightened and made flexible by glowing pictorial presentation of action that is interesting and strong. Mr. Bergman uses his camera and actors for sharp, realistic effects.»[36] Film critic Pauline Kael called it «A magically powerful film.»[37][38]

    The film is now regarded as a masterpiece of cinema.[39] The Village Voice ranked The Seventh Seal at number 33 in its Top 250 «Best Films of the Century» list in 1999, based on a poll of critics.[40] The film was included in «The New York Times Guide to the Best 1,000 Movies Ever Made» in 2002.[41] Empire magazine, in 2010, ranked it the eighth-greatest film of world cinema.[42] In a poll held by the same magazine, it was voted 335th ‘Greatest Movie of All Time’ from a list of 500.[43] In addition, on the 100th anniversary of cinema in 1995, the Vatican included The Seventh Seal in its list of its 45 «great films» for its thematic values.[44] The film was included in film critic Roger Ebert’s list of «The Great Movies» in 2000.[45] Entertainment Weekly voted it at No. 45 on their list of 100 Greatest Movies of All Time.[46] In 2007, the film was ranked at No. 13 by The Guardian’s readers poll on the list of «40 greatest foreign films of all time».[47] Indian film maker Adoor Gopalakrishnan praised the film saying «One can watch ‘Seventh Seal’ even without subtitles as it is most appealing to the eye.»[48] In January 2002, the film was voted at No. 82 on the list of the «Top 100 Essential Films of All Time» by the National Society of Film Critics.[49][50] In 2012, the film ranked 93rd on critic’s poll and 75th on director’s poll in Sight & Sound magazine’s 100 greatest films of all time list. In the earlier 2002 version of the list the film ranked 35th in critic’s poll[51] and 31st in director’s poll.[52] In 2022 edition of Sight & Sound’s Greatest films of all time list the film ranked 72nd in the director’s poll.[53] In 2012 it was voted one of the 25 best Swedish films of all time by a poll of 50 film critics and academics conducted by film magazine FLM.[54] In 2018 the film was ranked 30th in BBC’s list of The 100 greatest foreign language films.[55] In 2021 the film was ranked at No. 43 on Time Out magazine’s list of The 100 best movies of all time.[56]

    The film was selected as the Swedish entry for the Best Foreign Language Film at the 30th Academy Awards, but was not nominated.[57][58]

    On Rotten Tomatoes, the film holds an approval rating of 93% based on 67 reviews, with an average rating of 9.20/10. The website’s critical consensus reads: «Narratively bold and visually striking, The Seventh Seal brought Ingmar Bergman to the world stage – and remains every bit as compelling today».[59] On Metacritic, the film has a rating of 88/100 based on 15 reviews, indicating «universal acclaim».[60]

    Influence[edit]

    The Seventh Seal significantly helped Bergman in gaining his position as a world-class director. When the film won the Special Jury Prize at the 1957 Cannes Film Festival,[61] the attention generated by it (along with the previous year’s Smiles of a Summer Night) made Bergman and his stars Max von Sydow and Bibi Andersson well known to the European film community, and the critics and readers of Cahiers du Cinéma, among others, discovered him with this movie. Within five years of this, he had established himself as the first real auteur of Swedish cinema. With its images and reflections upon death and the meaning of life, The Seventh Seal had a symbolism that was «immediately apprehensible to people trained in literary culture who were just beginning to discover the ‘art’ of film, and it quickly became a staple of high school and college literature courses… Unlike Hollywood ‘movies,’ The Seventh Seal clearly was aware of elite artistic culture and thus was readily appreciated by intellectual audiences.»[62]

    Film and television[edit]

    The representation of Death as a white-faced man who wears a dark cape and plays chess with mortals has been a popular object of parody in other films and television.

    Several films and comedy sketches portray Death as playing games other than or in addition to chess. In the final scene of the 1968 film De Düva (mock Swedish for «The Dove»), a 15-minute pastiche of Bergman’s work generally and his Wild Strawberries in particular, the protagonist plays badminton against Death, and wins when the droppings of a passing dove strike Death in the eye. The photography imitates throughout the style of Bergman’s cinematographers Sven Nykvist and Gunnar Fischer.[63]

    Popular music[edit]

    The film is referred to in several songs. The plot is recapitulated in Scott Walker’s «The Seventh Seal» from his album Scott 4.[64] There is a passing reference in Bruce Cockburn’s song «How I Spent My Fall Vacation», from his album Humans, in which the song’s narrative is bracketed by two young men watching the film in a cinema.[65] On Iron Maiden’s album Dance of Death (2003), the title track was inspired by the final scene of The Seventh Seal where, according to guitarist Janick Gers, «these figures on the horizon start doing a little jig, which is the dance of death.»[66]

    Opera[edit]

    In 2016, composer João MacDowell premiered in New York City at Scandinavia House the music for the first act of The Seventh Seal, a work in progress under contract with the Ingmar Bergman Foundation, sung in Swedish. The work was under production by the International Brazilian Opera (IBOC) as part of the celebrations for the Ingmar Bergman centenary in 2018.[67][68][69][70]

    The posters for the opera with photography by Athena Azevedo and design by Toshiaki Ide and Hisa Ide, featuring dancer Eliana Carneiro, in a collaboration work by the International Brazilian Opera (IBOC) and IF Studio LLC, have won multiple prizes in the Graphis Inc. International Competition, including double Platinum in the Poster and Design categories.[71][72]

    See also[edit]

    • A Matter of Life and Death (1946 film) § Chess
    • Knight of faith
    • Middle Ages in film
    • Death (personification)
    • List of historical drama films
    • List of submissions to the 30th Academy Awards for Best Foreign Language Film
    • List of Swedish submissions for the Academy Award for Best Foreign Language Film

    References[edit]

    1. ^ «THE SEVENTH SEAL». British Board of Film Classification. Retrieved 29 June 2013.
    2. ^ a b c d Bragg 1998, p. 49.
    3. ^ Raw, Laurence (2009). The Ridley Scott Encyclopedia. The Rowman & Littlefield Publishing Group, Inc. p. 284. ISBN 9780810869523.
    4. ^ Litch, Mary M. (2010). Philosophy Through Film. Routledge. p. 193. ISBN 9780203863329.
    5. ^ Bragg 1998, p. 45.
    6. ^ Giddins, Gary (15 June 2009). «The Seventh Seal: There Go the Clowns». The Criterion Collection. Retrieved 7 April 2015.
    7. ^ a b Det sjunde inseglet – Pressreaktion & Kommentar Svensk Filmografi (in Swedish). Swedish Film Institute. Retrieved on 17 August 2009.
    8. ^ Ingmar Bergman (1988). The Magic Lantern. Penguin Books. London. p. 274.
    9. ^ Bragg 1998, p. 27.
    10. ^ Ingmar Bergman (1990). Images: My Life in Film. Arcade Publishing, Inc. New-York. p. 234.
    11. ^ Bragg 1998, p. 48.
    12. ^ Bragg 1998, p. 46.
    13. ^ Ingmar Bergman Face to Face – Shooting the film The Seventh Seal Archived 23 August 2010 at the Wayback Machine
    14. ^ Ingmar Bergman (1988). The Magic Lantern. Penguin Books. London. pp. 274–275.
    15. ^ Said by Swedish historian Dick Harrison in an introduction to the movie on Sveriges Television, 2005. Reiterated in his book Gud vill det! ISBN 91-7037-119-9
    16. ^ a b Barbara Tuchman (1978). A Distant Mirror: The Calamitous 14th Century. New York: Alfred A. Knopf. ISBN 0-394-40026-7
    17. ^ John Aberth (2003). A Knight at the Movies. Routledge. pp. 217–218.
    18. ^ Swedish Film Classics by Aleksander Kwiatkowski, Svenska filminstitutet p. 93
    19. ^ Stated in Marie Nyreröd’s interview series (the first part named Bergman och filmen) aired on Sveriges Television Easter 2004.
    20. ^ Bergman 1960, pp. 145–146.
    21. ^ Bergman 1960, p. 172.
    22. ^ Bragg 1998, pp. 40, 45.
    23. ^ Martin Esslin. Mediations: Essays on Brecht, Beckett and the Media. Abacus. London. 1980. p. 181.
    24. ^ Egil Törnqvist (2003). Bergman’s Muses: Æsthetic Versatility in Film, Theatre, Television and Radio. McFarland & Company, Inc. p. 218. ISBN 9780786482023.
    25. ^ Bragg 1998, p. 29.
    26. ^ Höök, Marianne, Ingmar Bergman, Wahlström & Widstrand, Stockholm, 1962 p.115f
    27. ^ Bragg 1998, p. 44.
    28. ^ a b Bragg 1998, p. 43.
    29. ^ Bragg 1998, p. 28.
    30. ^ Gerald Mast A Short History of the Movies. p. 405.
    31. ^ Bragg 1998, pp. 64–65.
    32. ^ Richard A. Blake (27 August 2007). «Ingmar Bergman, Theologian?». America magazine. Retrieved 14 December 2010.
    33. ^ Bohn, Thomas; Richard L. Stromgren (1987). Light and shadows: a history of motion pictures. Mayfield Pub. Co. p. 269. ISBN 978-0-87484-702-4.
    34. ^ a b Steene, Birgitta (2005). Ingmar Bergman: A Reference Guide. Amsterdam University Press. p. 224. ISBN 978-9053564066.
    35. ^ Johnson, Eric C. «Cahiers du Cinema: Top Ten Lists 1951-2009». alumnus.caltech.edu. Archived from the original on 27 March 2012. Retrieved 17 December 2017.
    36. ^ Crowther, Bosley (14 October 1954). «Seventh Seal; Swedish Allegory Has Premiere at Paris». The New York Times. Retrieved 21 March 2018.
    37. ^ «Pauline Kael Review: The Seventh Seal». Heavy.
    38. ^ «The Seventh Seal». BAMPFA.
    39. ^ Ebert, Roger (16 April 2000). «The Seventh Seal». RogerEbert.com. Ebert Digital LLC. Retrieved 18 August 2007.
    40. ^ «Take One: The First Annual Village Voice Film Critics’ Poll». The Village Voice. 1999. Archived from the original on 26 August 2007. Retrieved 27 July 2006.
    41. ^ «The Best 1,000 Movies Ever Made». The New York Times. 2002. Archived from the original on 11 December 2013. Retrieved 7 December 2013.
    42. ^ «The 100 Best Films of World Cinema — 8. The Seventh Seal». Empire. 11 June 2010.
    43. ^ «Empire’s 500 greatest movies of all time». Empire. Archived from the original on 19 October 2012. Retrieved 2 September 2017.
    44. ^ «Vatican Best Films List». Catholic News Service Media Review Office. Archived from the original on 22 April 2012. Retrieved 18 December 2012.
    45. ^ «The Seventh Seal movie review (1957)». rogerebert.com. 16 April 2000.
    46. ^ «Entertainment Weekly’s 100 Greatest Movies of All Time». Filmsite.org. Archived from the original on 31 March 2014. Retrieved 19 January 2009.
    47. ^ «As chosen by you…the greatest foreign films of all time». The Guardian. 11 May 2007.
    48. ^ «Kerala grieves for Ingmar Bergman». DNA India. 2 August 2007.
    49. ^ Carr, Jay (2002). The A List: The National Society of Film Critics’ 100 Essential Films. Da Capo Press. p. 81. ISBN 978-0-306-81096-1. Retrieved 27 July 2012.
    50. ^ «100 Essential Films by The National Society of Film Critics». filmsite.org.
    51. ^ «The Sight & Sound Top Ten Poll 2002 The Rest of Critic’s List». old.bfi.org.uk. Archived from the original on 13 August 2016. Retrieved 28 April 2021.
    52. ^ «Sight & Sound Top Ten Poll 2002 The Rest of Director’s List». old.bfi.org.uk. Archived from the original on 1 February 2017. Retrieved 28 April 2021.
    53. ^ «Directors’ 100 Greatest Films of All Time». bfi.org.
    54. ^ «De 25 bästa svenska filmerna genom tiderna». Flm (in Swedish). 30 August 2012. Retrieved 30 August 2012.
    55. ^ «The 100 Greatest Foreign Language Films». bbc. 29 October 2018. Retrieved 10 January 2021.
    56. ^ «The 100 best movies of all time». 8 April 2021.
    57. ^ «Sweden submissions to the Academy Award for Best Foreign Language Film». IMDb. 22 April 2018. Retrieved 9 November 2019.
    58. ^ «Swedish Film and the Oscars». Swedish Film Institute (in Swedish). Archived from the original on 23 February 2007. Retrieved 9 November 2019.
    59. ^ «The Seventh Seal (1957)». Rotten Tomatoes. Fandango Media. Archived from the original on July 25, 2017. Retrieved August 18, 2022.
    60. ^ «The Seventh Seal». Metacritic.
    61. ^ «Festival de Cannes: The Seventh Seal». festival-cannes.com. Retrieved 8 February 2009.
    62. ^ Monaco, James (2000). How To Read a Film. Oxford University Press. pp. 311–312. ISBN 978-0-19-513981-5.
    63. ^ Remembering De Düva (The Dove), a 30 July 2007 Slate article
    64. ^ Genius.com
    65. ^ «Bruce Cockburn — Songs — How I Spent My Fall Vacation». The Cockburn Project. Retrieved 16 September 2018.
    66. ^ Wall, Mick (2004). Iron Maiden: Run to the Hills, the Authorised Biography (3rd ed.). Sanctuary Publishing. p. 373. ISBN 978-1-86074-542-3.
    67. ^ Thiago Mattos e Danielle Villela (10 November 2016). «Brasileiro transforma ‘O Sétimo Selo’ em ópera». Estadao. Retrieved 2 September 2017.
    68. ^ «Maestro brasileiro apresenta opera em New York». Radar VIP. 10 November 2016. Retrieved 2 September 2017.
    69. ^ Por Debora Ghivelder (7 November 2016). «Brasileiro João MacDowell monta em Nova York sua ópera ‘O Sétimo Selo’«. Tuttie. Retrieved 2 September 2017.
    70. ^ Plotkin, Fred (17 August 2016). «From Sayão to Saudade: Brazil’s Contributions to Opera». WQXR. Retrieved 2 September 2017.
    71. ^ «Poster Annual 2017». Graphis. 2017. Retrieved 2 September 2017.
    72. ^ «The Seventh Seal Poster 1». Graphis. 2017. Retrieved 2 September 2017.

    Further reading[edit]

    • Bergman, Ingmar (1960). The Seventh Seal. Touchstone.
    • Bragg, Melvyn (1998). The Seventh Seal (Det Sjunde Inseglet). BFI Publishing. ISBN 978-0-85170-391-6.
    • Litch, Mary M. (2010) [1st ed. 2002]. «8. THE PROBLEM OF EVIL – The Seventh Seal (1957) and The Rapture (1991) [pp. 188-208]». Philosophy Through Film (2nd ed.). London: Routledge. ISBN 978-0415938754.
    • Litch, Mary M. (2010) [1st ed. 2002]. «9. EXISTENTIALISM — The Seventh Seal (1957), Crimes and Misdemeanors (1988), and Leaving Las Vegas (1995) [pp. 209-226]». Philosophy Through Film (2nd ed.). ISBN 9780203863329.
    • Livingston, Paisley (1982). Ingmar Bergman and the Rituals of Art. Cornell University Press. ISBN 0-8014-1452-0

    External links[edit]

    • The Seventh Seal at IMDb
    • The Seventh Seal at AllMovie
    • The Seventh Seal at the Swedish Film Institute Database
    • The Seventh Seal at the TCM Movie Database
    • The Seventh Seal an essay by Peter Cowie at The Criterion Collection
    • The Seventh Seal PDF
    • [1] The Seventh Seal Opera
    Источник
    The Seventh Seal
    Seventhsealposter.jpg

    Theatrical release poster
    Directed by Ingmar Bergman
    Screenplay by Ingmar Bergman
    Based on Trämålning
    by Ingmar Bergman (play)
    Produced by Allan Ekelund
    Starring
    • Gunnar Björnstrand
    • Bengt Ekerot
    • Nils Poppe
    • Max von Sydow
    • Bibi Andersson
    • Inga Landgré
    • Åke Fridell
    Cinematography Gunnar Fischer
    Edited by Lennart Wallén
    Music by Erik Nordgren
    Distributed by AB Svensk Filmindustri

    Release date
    • 16 February 1957

    Running time

    		 96 minutes[1]
    Country Sweden
    Languages
    • Swedish
    • Latin
    Budget $150,000[2]

    The Seventh Seal (Swedish: Det sjunde inseglet) is a 1957 Swedish historical fantasy film written and directed by Ingmar Bergman. Set in Sweden[3][4] during the Black Death, it tells of the journey of a medieval knight (Max von Sydow) and a game of chess he plays with the personification of Death (Bengt Ekerot), who has come to take his life. Bergman developed the film from his own play Wood Painting. The title refers to a passage from the Book of Revelation, used both at the very start of the film, and again towards the end, beginning with the words «And when the Lamb had opened the seventh seal, there was silence in heaven about the space of half an hour».[Rev. 8:1] Here, the motif of silence refers to the «silence of God», which is a major theme of the film.[5][6]

    The Seventh Seal is considered a classic of world cinema, as well as one of the greatest movies of all time. It established Bergman as a world-renowned director, containing scenes which have become iconic through homages, critical analysis, and parodies.

    Plot[edit]

    Disillusioned knight Antonius Block and his cynical squire Jöns return from the Crusades to find the country ravaged by the plague. The knight encounters Death, whom he challenges to a chess match, believing he can survive as long as the game continues. The game they start continues throughout the story.

    Death and Antonius Block choose sides for the chess game

    The knight and his squire pass a caravan of actors: Jof and his wife Mia, with their infant son Mikael and actor-manager Jonas Skat. Waking early, Jof has a vision of Mary leading the infant Jesus, which he relates to a smilingly-disbelieving Mia.

    Block and Jöns visit a church where a fresco of the Danse Macabre is being painted, and the squire chides the artist for colluding in the ideological fervor that led to the crusade. In the confessional, Block tells the priest he wants to perform «one meaningful deed» after what he now sees as a pointless life. Upon revealing to him the chess tactic that will save his life, the knight discovers that it is actually Death with whom he has been speaking. Leaving the church, Block speaks to a young woman condemned to be burned at the stake for consorting with the devil. He believes she will tell him about life beyond death, only to find that she is insane.

    In a deserted village, Jöns saves a mute servant girl from being raped by Raval, a theologian who ten years earlier persuaded the knight to join the Crusades and is now a thief. Jöns vows to destroy his face if they meet again. Jöns kidnaps the servant girl and they go into town, where the actors are performing. There, Skat is enticed away for a tryst by Lisa, wife of the blacksmith Plog. The stage show is interrupted by a procession of flagellants led by a preacher who harangues the townspeople.

    At the town’s inn, Raval manipulates Plog and other customers into intimidating Jof. The bullying is broken up by Jöns, who slashes Raval’s face. The knight and squire are joined by Jof’s family and a repentant Plog. Block enjoys a picnic of milk and wild strawberries that Mia has gathered and declares, «I’ll carry this memory between my hands as if it were a bowl filled to the brim with fresh milk… And it will be an adequate sign — it will be enough for me.»

    Block now invites Plog and the actors to shelter from the plague in his castle. When they encounter Skat and Lisa in the forest, she returns to Plog, while Skat fakes a remorseful suicide. As the group moves on, Skat climbs a tree to spend the night, but Death appears beneath and cuts down the tree.

    Meeting the condemned woman being drawn to execution, Block asks her to summon Satan so he can question him about God. The girl claims she has done so, but the knight only sees her terror and gives her herbs to take away her pain as she is placed on the pyre.

    They encounter Raval, stricken by the plague. Jöns stops the servant girl from uselessly bringing him water, and Raval dies alone. Jof tells his wife that he can see the knight playing chess with Death and decides to flee with his family, while Block knowingly keeps Death occupied.

    As Death states «No one escapes me», Block knocks the chess pieces over but Death restores them to their place. On the next move, Death wins the game and announces that when they meet again, it will be the last time for all. Death then asks Block if he achieved the «meaningful deed» he wished to accomplish and the knight replies that he has.

    Block is reunited with his wife and the party shares a final supper, interrupted by Death’s arrival. The rest of the party then introduce themselves, and the mute servant girl greets him with «It is finished.»

    Jof and his family have sheltered in their caravan from a storm, which he interprets as the Angel of Death passing by. In the morning, Jof’s second sight allows him to see the knight and his companions being led away over the hillside in a wild Dance of Death.

    Cast[edit]

    • Gunnar Björnstrand – Jöns, squire
    • Bengt Ekerot – Death
    • Nils Poppe – Jof
    • Max von Sydow – Antonius Block, knight
    • Bibi Andersson – Mia, Jof’s wife
    • Inga Landgré – Karin, Block’s wife
    • Åke Fridell – Blacksmith Plog
    • Inga Gill – Lisa, blacksmith’s wife
    • Erik Strandmark – Jonas Skat
    • Bertil Anderberg – Raval, the thief
    • Gunnel Lindblom – Mute girl
    • Maud Hansson – Witch
    • Gunnar Olsson – Albertus Pictor, church painter
    • Anders Ek – The Monk
    • Benkt-Åke Benktsson – Merchant
    • Gudrun Brost – Maid
    • Lars Lind – Young monk
    • Tor Borong – Farmer
    • Harry Asklund – Inn keeper
    • Ulf Johanson – Jack’s leader (uncredited)

    Production[edit]

    Ingmar Bergman originally wrote the play Trämålning (Wood Painting) in 1953 / 1954 for the acting students of Malmö City Theatre. Its first public performance, which he directed, was on radio in 1954. He also directed it on stage in Malmö the next spring, and in the autumn it was staged in Stockholm, directed by Bengt Ekerot, who would later play the character Death in the film version.[7]

    In his autobiography, The Magic Lantern, Bergman wrote that «Wood Painting gradually became The Seventh Seal, an uneven film which lies close to my heart, because it was made under difficult circumstances in a surge of vitality and delight.»[8] The script for The Seventh Seal was commenced while Bergman was in the Karolinska Hospital in Stockholm recovering from a stomach complaint.[9] It was at first rejected[10] by Carl-Anders Dymling, head of Svensk Filmindustri and Bergman was given the go-ahead for the project from Carl-Anders Dymling only after the success at Cannes of Smiles of a Summer Night.[11] Bergman rewrote the script five times and was given a schedule of only thirty-five days and a budget of $150,000.[2] It was to be the seventeenth film he had directed.[12]

    All scenes except two were shot in or around the Filmstaden studios in Solna. The exceptions were the famous opening scene with Death and the Knight playing chess by the sea, and the ending with the dance of death, which were both shot at Hovs Hallar, a rocky, precipitous beach area in north-western Scania.[13]

    In the Magic Lantern autobiography Bergman writes of the film’s iconic penultimate shot: «The image of the Dance of Death beneath the dark cloud was achieved at hectic speed because most of the actors had finished for the day. Assistants, electricians, and a make-up man and about two summer visitors, who never knew what it was all about, had to dress up in the costumes of those condemned to death. A camera with no sound was set up and the picture shot before the cloud dissolved.»[14]

    Portrait of the Middle Ages[edit]

    Medieval Sweden as portrayed in this movie includes creative anachronisms. The flagellant movement was foreign to Sweden, and large-scale witch persecutions only began in the 15th century.[15] In addition, the main period of the Crusades is well before this era; they took place in a more optimistic period.[16]

    With regard to the relevancy of historical accuracy to a film that is heavily metaphorical and allegorical, John Aberth, writing in A Knight at the Movies, holds

    the film only partially succeeds in conveying the period atmosphere and thought world of the fourteenth century. Bergman would probably counter that it was never his intention to make an historical or period film. As it was written in a program note that accompanied the movie’s premier «It is a modern poem presented with medieval material that has been very freely handled… The script in particular—embodies a mid-twentieth century existentialist angst… Still, to be fair to Bergman, one must allow him his artistic license, and the script’s modernisms may be justified as giving the movie’s medieval theme a compelling and urgent contemporary relevance… Yet the film succeeds to a large degree because it is set in the Middle Ages, a time that can seem both very remote and very immediate to us living in the modern world… Ultimately The Seventh Seal should be judged as a historical film by how well it combines the medieval and the modern.»[17]

    Similarly defending it as an allegory, Aleksander Kwiatkowski in the book Swedish Film Classics, writes

    The international response to the film which among other awards won the jury’s special prize at Cannes in 1957 reconfirmed the author’s high rank and proved that The Seventh Seal regardless of its degree of accuracy in reproducing medieval scenery may be considered as a universal, timeless allegory.[18]

    Much of the film’s imagery is derived from medieval art. For example, Bergman has stated that the image of a man playing chess with a skeletal Death was inspired by a medieval church painting from the 1480s in Täby kyrka, Täby, north of Stockholm, painted by Albertus Pictor.[19]

    Generally speaking, historians Johan Huizinga, Friedrich Heer and Barbara Tuchman have all argued that the late Middle Ages of the 14th century was a period of «doom and gloom» similar to what is reflected in this film, characterized by a feeling of pessimism, an increase in a penitential style of piety that was slightly masochistic, all aggravated by various disasters such as the Black Death, famine, the Hundred Years’ War between France and England, and the Papal schism.[16] This is sometimes called the crisis of the Late Middle Ages, and Tuchman regards the 14th century as «a distant mirror» of the 20th century in a way that echoes Bergman’s sensibilities.

    Major themes[edit]

    The title refers to a passage about the end of the world from the Book of Revelation, used both at the very start of the film, and again towards the end, beginning with the words «And when the Lamb had opened the seventh seal, there was silence in heaven about the space of half an hour» (Revelation 8:1). Thus, in the confessional scene the knight states: «Is it so cruelly inconceivable to grasp God with the senses? Why should He hide himself in a mist of half-spoken promises and unseen miracles?…What is going to happen to those of us who want to believe but aren’t able to?»[20] Death, impersonating the confessional priest, refuses to reply. Similarly, later, as he eats the strawberries with the family of actors, Antonius Block states: «Faith is a torment – did you know that? It is like loving someone who is out there in the darkness but never appears, no matter how loudly you call.»[21] Melvyn Bragg notes that the concept of the «Silence of God» in the face of evil, or the pleas of believers or would-be-believers, may be influenced by the punishments of silence meted out by Bergman’s father, a chaplain in the State Lutheran Church.[22] In Bergman’s original radio play sometimes translated as A Painting on Wood, the figure of Death in a Dance of Death is represented not by an actor, but by silence, «mere nothingness, mere absence…terrifying…the void.»[23]

    Some of the powerful influences on the film were Picasso’s picture of the two acrobats, Carl Orff’s Carmina Burana, Strindberg’s dramas Folkungasagan («The Saga of the Folkung Kings») and The Road to Damascus,[24] the frescoes at Härkeberga church, and a painting by Albertus Pictor in Täby church.[2] Just prior to shooting, Bergman directed for radio the play Everyman by Hugo von Hofmannsthal.[2] By this time he had also directed plays by Shakespeare, Strindberg, Camus, Chesterton, Anouilh, Tennessee Williams, Pirandello, Lehár, Molière and Ostrovsky.[25] The actors Bibi Andersson (with whom Bergman was in a relationship from 1955 to 1959) who played the juggler’s wife Mia, and Max von Sydow, whose role as the knight was the first of many star parts he would bring to Bergman’s films and whose rugged Nordic dignity became a vital resource within Bergman’s «troupe» of key actors,[26] both made a strong impact on the mood and style of the film.

    Bergman grew up in a home infused with an intense Christianity, his father being a charismatic rector (this may have explained Bergman’s adolescent infatuation with Hitler, which later deeply tormented him).[27] As a six-year-old child, Bergman used to help the gardener carry corpses from the Royal Hospital Sophiahemmet (where his father was chaplain) to the mortuary.[28] When as a boy he saw the film Black Beauty, the fire scene excited him so much he stayed in bed for three days with a temperature.[28] Despite living a Bohemian lifestyle in partial rebellion against his upbringing, Bergman often signed his scripts with the initials «S.D.G» (Soli Deo Gloria) — «To God Alone the Glory» — just as J. S. Bach did at the end of every musical composition.[29]

    Gerald Mast writes:

    «Like the gravedigger in Hamlet, the Squire […] treats death as a bitter and hopeless joke. Since we all play chess with death, and since we all must suffer through that hopeless joke, the only question about the game is how long it will last and how well we will play it. To play it well, to live, is to love and not to hate the body and the mortal as the Church urges in Bergman’s metaphor.»[30]

    Melvyn Bragg writes:

    «[I]t is constructed like an argument. It is a story told as a sermon might be delivered: an allegory…each scene is at once so simple and so charged and layered that it catches us again and again…Somehow all of Bergman’s own past, that of his father, that of his reading and doing and seeing, that of his Swedish culture, of his political burning and religious melancholy, poured into a series of pictures which carry that swell of contributions and contradictions so effortlessly that you could tell the story to a child, publish it as a storybook of photographs and yet know that the deepest questions of religion and the most mysterious revelation of simply being alive are both addressed.»[31]

    The Jesuit publication America identifies it as having begun «a series of seven films that explored the possibility of faith in a post-Holocaust, nuclear age».[32] Likewise, film historians Thomas W. Bohn and Richard L. Stromgren identify this film as beginning «his cycle of films dealing with the conundrum of religious faith».[33]

    Reception[edit]

    Upon its original Swedish release, The Seventh Seal was met with a somewhat divided critical response; its cinematography was widely praised, while «Bergman the scriptwriter [was] lambasted.»[34] The film won the Nastro d’Argento for Best Non-Italian Film in 1961.[citation needed] Swedish journalist and critic Nils Beyer, writing for Morgon-tidningen, compared it to Carl Theodor Dreyer’s The Passion of Joan of Arc and Day of Wrath. While finding Dreyer’s films to be superior, he still noted that «it isn’t just any director that you feel like comparing to the old Danish master.» He also praised the usage of the cast, in particular Max von Sydow, whose character he described as «a pale, serious Don Quixote character with a face as if sculpted in wood», and «Bibi Andersson, who appears as if painted in faded watercolours but still can emit small delicious glimpses of female warmth.» Hanserik Hjertén for Arbetaren started his review by praising the cinematography, but soon went on to describe the film as «a horror film for children» and said that beyond the superficial, it is mostly reminiscent of Bergman’s «sophomoric films from the 40s.»[7]

    Bergman’s international reputation, on the other hand, was largely cemented by The Seventh Seal.[34] The film ranked 2nd on Cahiers du Cinéma’s Top 10 Films of the Year List in 1958.[35] Bosley Crowther had only positive things to say in his 1958 review for The New York Times, and praised how the themes were elevated by the cinematography and performances: «the profundities of the ideas are lightened and made flexible by glowing pictorial presentation of action that is interesting and strong. Mr. Bergman uses his camera and actors for sharp, realistic effects.»[36] Film critic Pauline Kael called it «A magically powerful film.»[37][38]

    The film is now regarded as a masterpiece of cinema.[39] The Village Voice ranked The Seventh Seal at number 33 in its Top 250 «Best Films of the Century» list in 1999, based on a poll of critics.[40] The film was included in «The New York Times Guide to the Best 1,000 Movies Ever Made» in 2002.[41] Empire magazine, in 2010, ranked it the eighth-greatest film of world cinema.[42] In a poll held by the same magazine, it was voted 335th ‘Greatest Movie of All Time’ from a list of 500.[43] In addition, on the 100th anniversary of cinema in 1995, the Vatican included The Seventh Seal in its list of its 45 «great films» for its thematic values.[44] The film was included in film critic Roger Ebert’s list of «The Great Movies» in 2000.[45] Entertainment Weekly voted it at No. 45 on their list of 100 Greatest Movies of All Time.[46] In 2007, the film was ranked at No. 13 by The Guardian’s readers poll on the list of «40 greatest foreign films of all time».[47] Indian film maker Adoor Gopalakrishnan praised the film saying «One can watch ‘Seventh Seal’ even without subtitles as it is most appealing to the eye.»[48] In January 2002, the film was voted at No. 82 on the list of the «Top 100 Essential Films of All Time» by the National Society of Film Critics.[49][50] In 2012, the film ranked 93rd on critic’s poll and 75th on director’s poll in Sight & Sound magazine’s 100 greatest films of all time list. In the earlier 2002 version of the list the film ranked 35th in critic’s poll[51] and 31st in director’s poll.[52] In 2022 edition of Sight & Sound’s Greatest films of all time list the film ranked 72nd in the director’s poll.[53] In 2012 it was voted one of the 25 best Swedish films of all time by a poll of 50 film critics and academics conducted by film magazine FLM.[54] In 2018 the film was ranked 30th in BBC’s list of The 100 greatest foreign language films.[55] In 2021 the film was ranked at No. 43 on Time Out magazine’s list of The 100 best movies of all time.[56]

    The film was selected as the Swedish entry for the Best Foreign Language Film at the 30th Academy Awards, but was not nominated.[57][58]

    On Rotten Tomatoes, the film holds an approval rating of 93% based on 67 reviews, with an average rating of 9.20/10. The website’s critical consensus reads: «Narratively bold and visually striking, The Seventh Seal brought Ingmar Bergman to the world stage – and remains every bit as compelling today».[59] On Metacritic, the film has a rating of 88/100 based on 15 reviews, indicating «universal acclaim».[60]

    Influence[edit]

    The Seventh Seal significantly helped Bergman in gaining his position as a world-class director. When the film won the Special Jury Prize at the 1957 Cannes Film Festival,[61] the attention generated by it (along with the previous year’s Smiles of a Summer Night) made Bergman and his stars Max von Sydow and Bibi Andersson well known to the European film community, and the critics and readers of Cahiers du Cinéma, among others, discovered him with this movie. Within five years of this, he had established himself as the first real auteur of Swedish cinema. With its images and reflections upon death and the meaning of life, The Seventh Seal had a symbolism that was «immediately apprehensible to people trained in literary culture who were just beginning to discover the ‘art’ of film, and it quickly became a staple of high school and college literature courses… Unlike Hollywood ‘movies,’ The Seventh Seal clearly was aware of elite artistic culture and thus was readily appreciated by intellectual audiences.»[62]

    Film and television[edit]

    The representation of Death as a white-faced man who wears a dark cape and plays chess with mortals has been a popular object of parody in other films and television.

    Several films and comedy sketches portray Death as playing games other than or in addition to chess. In the final scene of the 1968 film De Düva (mock Swedish for «The Dove»), a 15-minute pastiche of Bergman’s work generally and his Wild Strawberries in particular, the protagonist plays badminton against Death, and wins when the droppings of a passing dove strike Death in the eye. The photography imitates throughout the style of Bergman’s cinematographers Sven Nykvist and Gunnar Fischer.[63]

    Popular music[edit]

    The film is referred to in several songs. The plot is recapitulated in Scott Walker’s «The Seventh Seal» from his album Scott 4.[64] There is a passing reference in Bruce Cockburn’s song «How I Spent My Fall Vacation», from his album Humans, in which the song’s narrative is bracketed by two young men watching the film in a cinema.[65] On Iron Maiden’s album Dance of Death (2003), the title track was inspired by the final scene of The Seventh Seal where, according to guitarist Janick Gers, «these figures on the horizon start doing a little jig, which is the dance of death.»[66]

    Opera[edit]

    In 2016, composer João MacDowell premiered in New York City at Scandinavia House the music for the first act of The Seventh Seal, a work in progress under contract with the Ingmar Bergman Foundation, sung in Swedish. The work was under production by the International Brazilian Opera (IBOC) as part of the celebrations for the Ingmar Bergman centenary in 2018.[67][68][69][70]

    The posters for the opera with photography by Athena Azevedo and design by Toshiaki Ide and Hisa Ide, featuring dancer Eliana Carneiro, in a collaboration work by the International Brazilian Opera (IBOC) and IF Studio LLC, have won multiple prizes in the Graphis Inc. International Competition, including double Platinum in the Poster and Design categories.[71][72]

    See also[edit]

    • A Matter of Life and Death (1946 film) § Chess
    • Knight of faith
    • Middle Ages in film
    • Death (personification)
    • List of historical drama films
    • List of submissions to the 30th Academy Awards for Best Foreign Language Film
    • List of Swedish submissions for the Academy Award for Best Foreign Language Film

    References[edit]

    1. ^ «THE SEVENTH SEAL». British Board of Film Classification. Retrieved 29 June 2013.
    2. ^ a b c d Bragg 1998, p. 49.
    3. ^ Raw, Laurence (2009). The Ridley Scott Encyclopedia. The Rowman & Littlefield Publishing Group, Inc. p. 284. ISBN 9780810869523.
    4. ^ Litch, Mary M. (2010). Philosophy Through Film. Routledge. p. 193. ISBN 9780203863329.
    5. ^ Bragg 1998, p. 45.
    6. ^ Giddins, Gary (15 June 2009). «The Seventh Seal: There Go the Clowns». The Criterion Collection. Retrieved 7 April 2015.
    7. ^ a b Det sjunde inseglet – Pressreaktion & Kommentar Svensk Filmografi (in Swedish). Swedish Film Institute. Retrieved on 17 August 2009.
    8. ^ Ingmar Bergman (1988). The Magic Lantern. Penguin Books. London. p. 274.
    9. ^ Bragg 1998, p. 27.
    10. ^ Ingmar Bergman (1990). Images: My Life in Film. Arcade Publishing, Inc. New-York. p. 234.
    11. ^ Bragg 1998, p. 48.
    12. ^ Bragg 1998, p. 46.
    13. ^ Ingmar Bergman Face to Face – Shooting the film The Seventh Seal Archived 23 August 2010 at the Wayback Machine
    14. ^ Ingmar Bergman (1988). The Magic Lantern. Penguin Books. London. pp. 274–275.
    15. ^ Said by Swedish historian Dick Harrison in an introduction to the movie on Sveriges Television, 2005. Reiterated in his book Gud vill det! ISBN 91-7037-119-9
    16. ^ a b Barbara Tuchman (1978). A Distant Mirror: The Calamitous 14th Century. New York: Alfred A. Knopf. ISBN 0-394-40026-7
    17. ^ John Aberth (2003). A Knight at the Movies. Routledge. pp. 217–218.
    18. ^ Swedish Film Classics by Aleksander Kwiatkowski, Svenska filminstitutet p. 93
    19. ^ Stated in Marie Nyreröd’s interview series (the first part named Bergman och filmen) aired on Sveriges Television Easter 2004.
    20. ^ Bergman 1960, pp. 145–146.
    21. ^ Bergman 1960, p. 172.
    22. ^ Bragg 1998, pp. 40, 45.
    23. ^ Martin Esslin. Mediations: Essays on Brecht, Beckett and the Media. Abacus. London. 1980. p. 181.
    24. ^ Egil Törnqvist (2003). Bergman’s Muses: Æsthetic Versatility in Film, Theatre, Television and Radio. McFarland & Company, Inc. p. 218. ISBN 9780786482023.
    25. ^ Bragg 1998, p. 29.
    26. ^ Höök, Marianne, Ingmar Bergman, Wahlström & Widstrand, Stockholm, 1962 p.115f
    27. ^ Bragg 1998, p. 44.
    28. ^ a b Bragg 1998, p. 43.
    29. ^ Bragg 1998, p. 28.
    30. ^ Gerald Mast A Short History of the Movies. p. 405.
    31. ^ Bragg 1998, pp. 64–65.
    32. ^ Richard A. Blake (27 August 2007). «Ingmar Bergman, Theologian?». America magazine. Retrieved 14 December 2010.
    33. ^ Bohn, Thomas; Richard L. Stromgren (1987). Light and shadows: a history of motion pictures. Mayfield Pub. Co. p. 269. ISBN 978-0-87484-702-4.
    34. ^ a b Steene, Birgitta (2005). Ingmar Bergman: A Reference Guide. Amsterdam University Press. p. 224. ISBN 978-9053564066.
    35. ^ Johnson, Eric C. «Cahiers du Cinema: Top Ten Lists 1951-2009». alumnus.caltech.edu. Archived from the original on 27 March 2012. Retrieved 17 December 2017.
    36. ^ Crowther, Bosley (14 October 1954). «Seventh Seal; Swedish Allegory Has Premiere at Paris». The New York Times. Retrieved 21 March 2018.
    37. ^ «Pauline Kael Review: The Seventh Seal». Heavy.
    38. ^ «The Seventh Seal». BAMPFA.
    39. ^ Ebert, Roger (16 April 2000). «The Seventh Seal». RogerEbert.com. Ebert Digital LLC. Retrieved 18 August 2007.
    40. ^ «Take One: The First Annual Village Voice Film Critics’ Poll». The Village Voice. 1999. Archived from the original on 26 August 2007. Retrieved 27 July 2006.
    41. ^ «The Best 1,000 Movies Ever Made». The New York Times. 2002. Archived from the original on 11 December 2013. Retrieved 7 December 2013.
    42. ^ «The 100 Best Films of World Cinema — 8. The Seventh Seal». Empire. 11 June 2010.
    43. ^ «Empire’s 500 greatest movies of all time». Empire. Archived from the original on 19 October 2012. Retrieved 2 September 2017.
    44. ^ «Vatican Best Films List». Catholic News Service Media Review Office. Archived from the original on 22 April 2012. Retrieved 18 December 2012.
    45. ^ «The Seventh Seal movie review (1957)». rogerebert.com. 16 April 2000.
    46. ^ «Entertainment Weekly’s 100 Greatest Movies of All Time». Filmsite.org. Archived from the original on 31 March 2014. Retrieved 19 January 2009.
    47. ^ «As chosen by you…the greatest foreign films of all time». The Guardian. 11 May 2007.
    48. ^ «Kerala grieves for Ingmar Bergman». DNA India. 2 August 2007.
    49. ^ Carr, Jay (2002). The A List: The National Society of Film Critics’ 100 Essential Films. Da Capo Press. p. 81. ISBN 978-0-306-81096-1. Retrieved 27 July 2012.
    50. ^ «100 Essential Films by The National Society of Film Critics». filmsite.org.
    51. ^ «The Sight & Sound Top Ten Poll 2002 The Rest of Critic’s List». old.bfi.org.uk. Archived from the original on 13 August 2016. Retrieved 28 April 2021.
    52. ^ «Sight & Sound Top Ten Poll 2002 The Rest of Director’s List». old.bfi.org.uk. Archived from the original on 1 February 2017. Retrieved 28 April 2021.
    53. ^ «Directors’ 100 Greatest Films of All Time». bfi.org.
    54. ^ «De 25 bästa svenska filmerna genom tiderna». Flm (in Swedish). 30 August 2012. Retrieved 30 August 2012.
    55. ^ «The 100 Greatest Foreign Language Films». bbc. 29 October 2018. Retrieved 10 January 2021.
    56. ^ «The 100 best movies of all time». 8 April 2021.
    57. ^ «Sweden submissions to the Academy Award for Best Foreign Language Film». IMDb. 22 April 2018. Retrieved 9 November 2019.
    58. ^ «Swedish Film and the Oscars». Swedish Film Institute (in Swedish). Archived from the original on 23 February 2007. Retrieved 9 November 2019.
    59. ^ «The Seventh Seal (1957)». Rotten Tomatoes. Fandango Media. Archived from the original on July 25, 2017. Retrieved August 18, 2022.
    60. ^ «The Seventh Seal». Metacritic.
    61. ^ «Festival de Cannes: The Seventh Seal». festival-cannes.com. Retrieved 8 February 2009.
    62. ^ Monaco, James (2000). How To Read a Film. Oxford University Press. pp. 311–312. ISBN 978-0-19-513981-5.
    63. ^ Remembering De Düva (The Dove), a 30 July 2007 Slate article
    64. ^ Genius.com
    65. ^ «Bruce Cockburn — Songs — How I Spent My Fall Vacation». The Cockburn Project. Retrieved 16 September 2018.
    66. ^ Wall, Mick (2004). Iron Maiden: Run to the Hills, the Authorised Biography (3rd ed.). Sanctuary Publishing. p. 373. ISBN 978-1-86074-542-3.
    67. ^ Thiago Mattos e Danielle Villela (10 November 2016). «Brasileiro transforma ‘O Sétimo Selo’ em ópera». Estadao. Retrieved 2 September 2017.
    68. ^ «Maestro brasileiro apresenta opera em New York». Radar VIP. 10 November 2016. Retrieved 2 September 2017.
    69. ^ Por Debora Ghivelder (7 November 2016). «Brasileiro João MacDowell monta em Nova York sua ópera ‘O Sétimo Selo’«. Tuttie. Retrieved 2 September 2017.
    70. ^ Plotkin, Fred (17 August 2016). «From Sayão to Saudade: Brazil’s Contributions to Opera». WQXR. Retrieved 2 September 2017.
    71. ^ «Poster Annual 2017». Graphis. 2017. Retrieved 2 September 2017.
    72. ^ «The Seventh Seal Poster 1». Graphis. 2017. Retrieved 2 September 2017.

    Further reading[edit]

    • Bergman, Ingmar (1960). The Seventh Seal. Touchstone.
    • Bragg, Melvyn (1998). The Seventh Seal (Det Sjunde Inseglet). BFI Publishing. ISBN 978-0-85170-391-6.
    • Litch, Mary M. (2010) [1st ed. 2002]. «8. THE PROBLEM OF EVIL – The Seventh Seal (1957) and The Rapture (1991) [pp. 188-208]». Philosophy Through Film (2nd ed.). London: Routledge. ISBN 978-0415938754.
    • Litch, Mary M. (2010) [1st ed. 2002]. «9. EXISTENTIALISM — The Seventh Seal (1957), Crimes and Misdemeanors (1988), and Leaving Las Vegas (1995) [pp. 209-226]». Philosophy Through Film (2nd ed.). ISBN 9780203863329.
    • Livingston, Paisley (1982). Ingmar Bergman and the Rituals of Art. Cornell University Press. ISBN 0-8014-1452-0

    External links[edit]

    • The Seventh Seal at IMDb
    • The Seventh Seal at AllMovie
    • The Seventh Seal at the Swedish Film Institute Database
    • The Seventh Seal at the TCM Movie Database
    • The Seventh Seal an essay by Peter Cowie at The Criterion Collection
    • The Seventh Seal PDF
    • [1] The Seventh Seal Opera
    Источник

    СЕДЬМАЯ ПЕЧАТЬ
    Сценарий воспроизводится по изданию: Бергман о Бергмане. Ингмар Бергман о театре и кино. М.: Радуга, 1985.
    («Det sjunde inseglet», 1956)

    Ночь дала передышку от дневного жара, но вот сейчас, ещё до восхода, над бесцветным морем уже несется горячий ветер. Рыцарь Антоний Блок лежит распростертый на гладком песке, на расстеленных хвойных ветках. Глаза у него широко раскрыты и красны от многих бессонных ночей.

    Неподалеку громко храпит его оруженосец Йонс. Где он рухнул, там и сморил его сон — на самой опушке леса, подле пихт, покореженных бурей. Рот зияет навстречу заре, из горла рвутся несусветные трели.

    Порыв ветра всполошил коней, они жадно тянут шеи к морю, к воде. Вид у них такой же замученный, как у хозяев.

    Рыцарь поднялся, зашел в мелкую воду, ополоснуть опаленное солнцем лицо и запекшийся рот.

    Йонс перекатывается на другой бок, и теперь он лежит лицом к лесу и тьме. Он во сне стонет и скребет свою бритую голову. От правого виска к самому темени идет шрам и ярко белеет на буром фоне.

    Рыцарь снова выходит на сушу, опускается на колени. Закрыв глаза, наморщив лоб, творит он утренние молитвы. Руки сжаты, губы беззвучно шевелятся. Лицо суровое, скорбное. Вот он открыл глаза и глядит прямо на солнце — оно выкатывается из отуманенных вод как подыхающая, жиром исходящая рыба. Серое небо давит свинцовой крышкой. На западе, над горизонтом висит немая туча. В вышине, видная едва, чайка парит на недвижных крыльях. И кричит тревожно и жутко.

    Большой серый конь Рыцаря задрал морду и ржёт. Антоний Блок оборачивается.

    За его спиной стоит некто в чёрном. Стоит неподвижно. Лицо очень бледное, руки спрятаны в широких складках плаща.

    Рыцарь: Кто ты?

    Смерть: Тот, имя которому Смерть.

    Рыцарь: За мной?

    Смерть: Я давно уже следую за тобой по пятам.

    Рыцарь: Знаю.

    Смерть: Ты готов?

    Рыцарь: Телу страшно, но сам я не боюсь.

    Смерть: Стыдиться тут нечего.

    Рыцарь поднялся на ноги. Он дрожит. Смерть откидывает полу плаща, чтоб окутать плечи Рыцаря.

    Рыцарь: Погоди минутку.

    Смерть: Вот, и все так говорят. Я не даю отсрочек.

    Рыцарь: Ты ведь играешь в шахматы, правда?

    В глазах у Смерти мелькает искра интереса.

    Смерть: Откуда ты знаешь?

    Рыцарь: Об этом поётся в песнях, и картины я видел.

    Смерть: В самом деле, я недурно играю.

    Рыцарь: Да уж не лучше меня, наверно.

    Рыцарь роется в большой черной сумке, которая лежит с ним рядом, вынимает оттуда шахматы. Осторожно раскладывает на песке доску и начинает расставлять фигуры.

    Смерть: Отчего тебе вздумалось играть со мною в шахматы?

    Рыцарь: У меня на то свои причины.

    Смерть: Что ж, дело твое.

    Рыцарь: Условия такие: я буду жить, пока тебе не проиграю. Если выиграю — ты отпускаешь меня. Решено?

    Рыцарь протягивает Смерти два сжатых кулака. Вдруг Смерть улыбается; тычет пальцем в один кулак; там оказывается черная пешка.

    Рыцарь: Тебе играть черными!

    Смерть: Весьма уместно. Не правда ли?

    Смерть и Рыцарь склоняются над доской. После недолгих раздумий Антоний Блок делает ход королевской пешкой. С королевской же пешки идет и Смерть.

    Улегся утренний ветер. Море успокоилось, вода молчит. Солнце выступает из дымки, накаляется добела. Чайки застыли в пустоте под черной тучей. Снова палит зной.

    Оруженосец Йонс разбужен пинком в зад. Он открывает глаза, хрюкает, как свинья, широко зевает. Вскакивает, садится на коня, втаскивает тяжелый вьюк на седло.

    Конь Рыцаря медленно ступает прочь от моря, в прибрежный лес, потом вверх, к дороге. Рыцарь делает вид, будто не слышит утренних молитв своего оруженосца. Скоро Йонс его догоняет.

    Йонс (поёт):

    Лежать у шлюхи промеж ног

    Всю жизнь, похоже, я бы мог

    Он останавливается, глядит на хозяина, но Рыцарь не слышал его песни, либо прикинулся, что не слышал. Йонс, раздраженный жарой, ещё пуще надсаживается.

    Йонс (поет):

    Всевышний бог, сдается мне,

    Меня не слышит в вышине.

    А братца-сатану я сам

    Встречал не раз и там и сям

    Йонс наконец привлек внимание Рыцаря. Он умолкает. Рыцарь, конь Рыцаря, конь Йонса и сам Йонс все эти песни наизусть знают. На долгих пыльных дорогах из Святой земли лучше они не сделались.

    Скачут по широкой, во весь окоем, вересковой пустоши. Ниже в белом блеске утра искрится море.

    Йонс: Во Фэрьестаде всё о дурных знаменьях толкуют и ужасах всяких. Ночью два коня взаимно сожрали друг друга, на кладбище могилы разверзлись и повсюду валяются бренные останки. А вчера вечером в небе сразу светило четыре солнца.

    Рыцарь не отвечает.

    Совсем близко скулит тощий пес, он на брюхе подползает к хозяину; тот сидя спит под палящим солнцем. Черной тучей висят у него над плечами и головой мухи. Несчастный пес скулит без передышки и, лежа на брюхе, виляет хвостом.

    Йонс спешивается, идет к спящему. Йонс окликает его учтиво. Не получив ответа, он подходит к нему, чтоб растолкать, тянется к его плечу, но тотчас отдергивает руку. Незнакомец валится навзничь, и Йонс видит лицо. Это мертвец. Пустые глазницы, белый оскал.

    Йонс снова вскакивает в седло, догоняет хозяина. Прикладывается к бурдюку, потом протягивает его хозяину.

    Рыцарь: Ну что, показал он тебе дорогу?

    Йонс: Не то, чтобы показал.

    Рыцарь: Что же он сказал тебе?

    Йонс: Ничего.

    Рыцарь: Он что — немой?

    Йонс: Нет, хозяин, немым я его не назвал бы. Он, напротив, того, очень даже красноречив.

    Рыцарь: О?

    Йонс: Ещё как красноречив. Только вот беда, уж про очень грустные дела он мне поведал.

    Йонс (поёт):

    Сегодня бодр и всем хорош,

    Ты завтра кормишь червячков,

    Судьбы-злодейки закон таков,

    И от нее ты не уйдешь.

    Рыцарь: Тебе непременно надо петь?

    Йонс: Нет.

    Рыцарь протягивает своему оруженосцу кусок хлеба и таким образом на время добивается его молчанья. Солнце печет нещадно, по лицам обоих стекает пот. Вокруг лошадиных копыт столбом стоит пыль.

    Скачут мимо бухты, мимо зеленеющих рощ. Вот в тени раскидистых деревьев стоит крытый пестрой мешковиной фургон. Где-то неподалеку ржет лошадь, и конь Рыцаря ей отвечает ржаньем. Двое наших странников не останавливаются отдохнуть под тенью деревьев, но продолжают путь, пока не исчезают за поворотом дороги.

    Юф-фигляр сквозь сон слышит голос своей лошадки и ответное ржанье. Он бы и дальше спал, но в фургоне душно. Солнечные лучи, пробивая мешковину, набрасывают световую штриховку на лицо его жены. Миа безмятежно и крепко спит, как и годовалый их сынок Микаэль. Рядом громко храпит мужчина в возрасте, — Юнас Скат.

    Юф вылезает из фургона. Под раскидистыми деревьями ещё лежит спасительная заплатка тени. Юф набирает в рот воды, полощет горло, потягивается и заводит беседу со своей тощей клячей.

    Юф: С добрым утречком. Позавтракала? Сам-то я траву есть не привычен, вот беда. А то б научила, а? Дела у нас неважные. Здешний народ, видно, мало понимает в искусстве.

    Вот он поднял с земли шары и начинает медленно их подбрасывать. Потом становится на голову, кудахчет курицей. Вдруг он осекся. Сел с совершенно потрясенным лицом. Ветер чуть колышет деревья. Листья дрожат, по ним идет тихий шорох. Нежно клонятся цветы и трава, где-то долгой трелью зашлась птица.

    Лицо Юфа расплывается в улыбке, на глазах у него слёзы. Он сидит, ошалелый, а кругом тихо шелестит трава, и пчелы и бабочки жужжат над его головой. Поёт и поёт невидимая птица.

    И вдруг ветер улегся, птица умолкла. Улыбка сошла у Юфа с лица, цветы поникли от зноя. Снова тихо переступает, пощипывает траву старая кляча Юфа и хвостом отгоняет мух.

    Юф приходит в себя. Бросается в фургон, расталкивает жену.

    Юф: Миа, проснись. Проснись! Миа, что я видел! Что я тебе расскажу!

    Миа просыпается, в испуге садится. — Что такое? Что случилось?

    Юф: Послушай, Миа. Мне было виденье. Нет, даже не виденье. Все было на самом деле, ей-богу.

    Миа: Ах, опять тебе было виденье?

    В голосе у нее ласковая насмешка. Юф трясет головой и хватает жену за плечи.

    Юф: Но я же видел её!

    Миа: Кого? Кого ты видел?

    Юф: Пречистую Деву Марию.

    Волнение Юфа наконец передается жене. Она понижает голос.

    Миа: Ты её правда видел?

    Юф: Да, она была совсем рядом, дотронуться можно. В золотой короне и в синем платье с золотыми цветами. Босая, а руки маленькие, смуглые, и она держала младенца и учила его ходить. А потом увидела, что я на нее смотрю, и улыбнулась мне. Тут у меня на глазах выступили слёзы, а когда я их утер, она уже исчезла. И так сделалось тихо на земле и на небе. Ты понимаешь…

    Миа: Ну и мастер ты сочинять!

    Юф: Вот, ты мне не веришь! Но всё это было, было на самом деле, в жизни, не так как всегда в жизни бывает — иначе.

    Миа: Может, это так же было в жизни, как в тот раз, когда Дьявол на твоих глазах красил в красный цвет наши колеса и работал хвостом вместо кисточки?

    Юф (смутившись): Ну, чего ты всё про то поминаешь.

    Миа: А потом у тебя под ногтями оказалась красная краска.

    Юф: Ну, тогда-то я, может, и выдумал. (С жаром.) Я тогда это всё нарочно рассказал, чтобы вы в другие мои виденья  поверили. Которые настоящие. Которые я не выдумал.

    Миа (строго): Ты бы поосторожней со своими виденьями. А то люди ещё подумают, будто ты полоумный. И ведь зря. Пока, во всяком случае, я за тобой ничего такого не замечала. Хотя — кто тебя знает.

    Юф (сердится): Я не просил, чтоб мне были видения. Не моя вина, если я слышу голоса, если мне является Пресвятая Дева, если черти и ангелы ценят мою компанию.

    Скат (садится): Сказано вам или нет, чтоб давали мне выспаться по утрам? Добром просил, Христом-богом молил — всё без толку! Слышите вы, наконец, — заткнитесь!

    Он яростно вращает глазами, но переворачивается на другой бок и тотчас продолжает свой храп с того самого места, на котором прервал его. Миа и Юф почитают за благо вылезти из фургона. Они садятся на большой ящик. Микаэль, совершенно голый, отчаянно вертится у матери на руках. Юф жмется к жене. Он притих, и вид у него снова ошеломленный. С моря дует ветер — горячий, сухой.

    Миа: Дождика бы. Все иссохло. Зимой нам есть нечего будет.

    Юф (зевая): Выживем.

    Он произнес это с улыбкой, небрежно. Потягивается и улыбается, довольный.

    Миа: Я хочу, чтоб у Микаэля жизнь была лучше, чем у нас.

    Юф: Микаэль будет великим акробатом. Или жонглером, которому удастся единственный невозможный трюк.

    Миа: Интересно, что за трюк?

    Юф: Чтоб один мяч неподвижно повис в воздухе.

    Миа: Но это же невозможно!

    Юф: Для нас невозможно — да только не для него.

    Миа: Опять ты со своими мечтаньями.

    Она зевает. Припекает солнце, снова её клонит в сон, и она вытягивается на травке. Юф устраивается рядом и обнимает жену за плечи.

    Юф: А я песенку сочинил. Ночью, пока не спал. Хочешь — спою?

    Миа: Спой. Очень интересно.

    Юф: Только я сперва сяду.

    Садится по-турецки, театрально взмахивает руками и громко поёт.

    Юф:

    В сирени птица-красота

    Сладкою песнею

    Славит господа Христа

    На всю поднебесную.

    Прекращает пенье, с тем, чтобы выслушать восторги своей жены.

    Юф: Миа! Ты спишь?

    Миа: Чудесная песенка.

    Юф: Да я же ещё не кончил.

    Миа: Я заметила. Но я, наверное, ещё чуть-чуть посплю. Конец ты мне споешь отдельно.

    Юф: Только и знаешь спать.

    Юф слегка обижен. Он переводит взгляд на сына, но Микаэль, сунув в рот палец, тоже безмятежно спит на травке. Из фургона вылезает Юнас Скат. Он зевает, он безумно утомлен, он не в духе. В руке у него — грубая маска Смерти.

    Скат: И это — маска для артиста? Не расщедрись так святые-отцы — я бы им сказал — нет уж, слуга покорный.

    Юф: Ты будешь Смерть играть?

    Скат: Подумать только — эдакой дрянью стращать честной народ до помрачения ума.

    Юф: А когда нам выступать?

    Скат: В Эльсиноре, на престольный праздник. Прямо на паперти играть будем. Ей-богу.

    Юф: Может, лучше бы что неприличное показать? И людям радости больше, и самим веселее.

    Скат: Болван. Говорят, в стране какая-то страшная болезнь, и попы перед неминучей скорой, смертью толкуют про разные духовные муки.

    Миа проснулась, она нежится, лежа на спине, сосет былинку и с улыбкой глядит на мужа.

    Юф: А у меня роль какая?

    Скат: Тебе, как ты есть дурак, положено играть Душу Человеческую.

    Юф: Ну, это неинтересная роль.

    Скат: Кто у нас роли раздает? Кто у нас главный в труппе? Можно спросить?

    Скат, осклабясь, держит перед собой маску и торжественно декламирует: «Запомни, несчастный. Жизнь твоя висит на волоске. Дни твои сочтены». (Своим обычным голосом.) Ну как, понравлюсь я в таком снаряженье красоткам? Успех обеспечен? Нет, нет и нет! Ведь я уже мертвый.

    Мрачно бормочет что-то, бросается в фургон. Юф сидит, подавшись вперёд. Миа лежит на траве с ним рядом.

    Миа: Юф!

    Юф: Что такое?

    Миа: Нет, ты сиди тихо. Не шевелись.

    Юф: Да что такое?

    Миа: Ни слова.

    Юф: Я нем, как могила.

    Миа: Ш-ш! Я тебя люблю.

    Зной окутал серый каменный храм странной белой дымкой. Рыцарь спешивается, входит. Йонс, стреножив коней, медленно идет за ним следом. Взойдя на паперть, он останавливается как вкопанный. Направо от входа — большая, ещё не законченная фреска. На грубо сколоченной лестнице сидит Богомаз в испятнанной красками одежде и красном колпаке. Одна кисть у него во рту, другой он выводит среди многих других лиц маленькое перепуганное человеческое лицо.

    Йонс: И что это должно означать?

    Богомаз: Пляску Смерти.

    Йонс: Вот этот и есть Смерть?

    Богомаз: Да. Пляшет со всеми вместе.

    Йонс: И охота тебе эдакую чушь малевать?

    Богомаз: Хочу людям напомнить про то, что им умирать придется.

    Йонс: Ну, счастливей они от этого не станут.

    Богомаз: А к чему вечно хлопотать, чтоб они стали счастливее? Иной раз их и постращать невредно.

    Йонс: А они закроют глаза, да и смотреть не будут на твое художество.

    Богомаз: Ещё как будут смотреть, уж ты мне поверь. Череп, поди, даже бабы голой приманчивей.

    Йонс: Но если ты их напугаешь…

    Богомаз: Они призадумаются.

    Йонс: А если они призадумаются…

    Богомаз: Так ещё больше напугаются.

    Йонс: И прямиком — к попам в лапы.

    Богомаз: А это уж не моя забота.

    Йонс: Ну да, твое дело нарисовать Пляску Смерти.

    Богомаз: Моё дело нарисовать всё как есть. А потом все пускай что хотят, то и делают.

    Йонс: А ведь как кое-кто будет тебя честить.

    Богомаз: Да уж не без того. А я им тогда что-нибудь веселенькое изображу. Пить-есть тоже надо — пока чума не подцепит.

    Йонс: Чума! Вот ужас!

    Богомаз: Ты бы поглядел на язвы у тех в глотке, кто заболел. И тело всё иссыхает, и ноги — будто их дергает сумасшедший кукольник, вот вроде как у этого, которого я нарисовал.

    Он показывает кистью. Йонс видит: маленький человечек — в корчах на траве; вверх устремлен обезумевший взор, полный боли и страха.

    Йонс: Какая мерзость!

    Богомаз: Ещё бы не мерзость. Он язвы расковыривает, руки кусает, жилы себе ногтями раздирает, кричит на всю округу. Страшно тебе, поди?

    Йонс: Мне? Страшно? Да ты меня не знаешь. А это ещё что за пакость ты тут изобразил?

    Богомаз: Всего чудней, что эти бедняги считают свои муки наказанием божьим. Целые толпы этого народа, себя называя рабами греха, бродят по земле и бичуют себя и других во славу Господню.

    Йонс: Да что ты? Сами себя секут?

    Богомаз: Да, жуткое зрелище. Я уж в канаву лезу, как их завижу.

    Йонс: У тебя горячительного не найдется ли? Весь день одну воду хлещу, изжаждался, как верблюд в пустыне.

    Богомаз: Ага, всё же я тебя напугал!

    Йонс садится рядом с Богомазом, тот протягивает ему чарку.

    Рыцарь опустился на пол перед малым алтарем. Вокруг темно и тихо. Здесь прохладно и пахнет сыростью. Каменные глаза святых смотрят на него со стен. Лицо Христа запрокинуто, рот раскрыт, будто в мучительном вопле. Намалеванный на парусном своде мерзкий бес жадно охотится за жалкой душой. Рыцарь слышит шорох в исповедальне и приближается к ней. На секунду за решеткой, не видное Рыцарю, мелькнуло лицо Смерти.

    Рыцарь: Я хотел бы открыть всё без утайки, но у меня так пусто на душе.

    Смерть не отвечает.

    Рыцарь: Эта пустота зеркалом стоит перед моим лицом. В нём я вижу себя, и сердце во мне переворачивается от омерзенья и страха.

    Смерть не отвечает.

    Рыцарь: Безразличие моё к людям отделило меня от их среды. Я живу в мире призраков. Я в плену своих фантазий и снов.

    Смерть: Умирать, однако, не хочешь.

    Рыцарь: Нет, хочу.

    Смерть: Чего же ты ждешь?

    Рыцарь: Я хочу знания.

    Смерть: Гарантий захотел?

    Рыцарь: Назови как угодно. Отчего бог так жестоко непостижим нашим чувствам? Отчего надо ему скрываться за дымкой невнятных посулов и невидимых чудес?

    Смерть не отвечает.

    Рыцарь: Как поверить верующим, когда и себе-то не веришь? Что будет с нами, с теми, кто хочет верить, но не может? И что будет с теми, кто и не хочет и не умеет веровать?

    Рыцарь умолкает и ждет ответа, но никто не говорит, никто не отвечает. Совершенное молчание.

    Рыцарь: Отчего я не в силах убить в себе бога? Отчего он больно, унизительно продолжает жить во мне, хоть я его кляну, хочу вырвать его из своего сердца? Отчего вопреки всем вероятиям он издевательски существует и я не могу от него избавиться? Ты меня
    слышишь?

    Смерть: Да, я слышу тебя.

    Рыцарь: Я хочу знания, — не веры, не допущения, но знания. Я хочу, чтобы бог протянул мне свою руку, открыл мне своё лицо, заговорил со мною.

    Смерть: Но он молчит.

    Рыцарь: Я взываю к нему во тьме, но часто мне кажется, будто там и нет никого.

    Смерть: Возможно, там никого и нет.

    Рыцарь: Но тогда вся наша жизнь — один бессмысленный ужас. Нельзя жить перед лицом смерти, сознавая, что всё на свете — ничто.

    Смерть: Большинство живет, не задумываясь ни о смерти, ни о бренности существования.

    Рыцарь: Но в один прекрасный день им придется дойти до края и заглянуть во тьму.

    Смерть: О, в тот день…

    Рыцарь: Мы создаем образ собственного страха, и кумир этот мы нарекаем богом.

    Смерть: Ты, однако, мучишься…

    Рыцарь: Нынче утром я видел Смерть. Мы начали шахматную партию. Она отложена. Отсрочка мне нужна для одного дела.

    Смерть: Какого же?

    Рыцарь: Вся моя жизнь до сих пор была погоней за тщетой, слепым блужданьем, пустозвонством. Я признаюсь в этом без горечи. Точно такою жизнью живут многие. Но отсрочку свою я хочу употребить на осмысленный и важный поступок.

    Смерть: И для этого ты играешь в шахматы со Смертью?

    Рыцарь: Мой противник — испытанный игрок, но я не потерял пока ни одной пешки.

    Смерть: И как же ты надеешься его обыграть?

    Рыцарь: У меня готова одна комбинация коня и слона, которой он пока не распознал. Следующим ходом я разбиваю его фланг.

    Смерть: Запомним.

    На миг лицо Смерти показывается за решеткой исповедальни и тотчас исчезает.

    Рыцарь: Обман, предательство! Но мы ещё повстречаемся, я найду новый выход!

    Голос Смерти: Мы повстречаемся на постоялом дворе. Там мы продолжим игру.

    Рыцарь поднимает руку и разглядывает в солнечном луче, льющемся сквозь крошечное оконце.

    Рыцарь: Вот моя рука. Вот я ею двигаю, слышу, как в ней бьется кровь. Солнце стоит в вышине, а я, Антоний Блок, играю со Смертью в шахматы.

    Сжимает кулак и подносит к виску.

    Йонс и Богомаз тем временем напились и приятно беседуют.

    Йонс: Мы с хозяином были в чужих краях и вот только вернулись. Тебе это понятно, художник от слова худо?

    Богомаз: Крестовый, значит, поход.

    Йонс (он пьян): Именно. Десять лет мы торчали в Святой земле, и змеи нас жалили, звери жрали, поганые кромсали, вино нас губило, бабы нас награждали вшами, вши нас ели, нас трясла лихорадка — и всё это мы терпели во славу Господню. Крестовый поход — такая чушь, до какой только и мог додуматься самый отъявленный идеалист. А вот про чуму ты страшно рассказывал.

    Богомаз: Да, уж куда страшней.

    Йонс: Эх ты, господи. Как ни поворотись, задница всегда сзади. Глубокая истина.

    Богомаз: Задница всегда сзади, задница сзади — да, святая, истинная правда.

    Йонс рисует фигурку, которая должна изображать его самого.

    Йонс: Вот вам оруженосец Йонс. Смерти он не боится, бога не стыдится, над собой потешается, на девок зарится. И живет он в своем собственном мире, и это мир Йонса-оруженосца, и никому его не понять, кроме Йонса, и всем он кажется глупым, да и Йонсу самому тоже, и богу на него чихать, а дьяволу плевать.

    Мимо идет Рыцарь, он окликает своего оруженосца и выходит на солнечный свет. Йонс не без труда спускается по ступеням.

    У стены храма четверо солдат и монах заняты тем, что сажают в колодки женщину. У нее бледное, почти детское лицо, голова недавно обрита, костяшки пальцев разбиты в кровь. Глаза у нее широко раскрыты, но вряд ли она что-нибудь видит.

    Йонс и Рыцарь останавливаются и молча наблюдают эту сцену. Солдаты работают быстро и споро, но, видимо, со страхом и отвращением. Монах по требнику что-то бубнит. Потом один солдат берет деревянную бадью и начинает размазывать кровавое месиво по стене храма и вокруг колодницы. Йонс зажимает нос.

    Йонс: Ну и смердит твое варево. Это ещё зачем?

    Солдат: Она была в плотских сношениях с Нечистым.

    Он шепчет это Йонсу, размазывая липкую массу по стене, и в глазах у него ужас.

    Йонс: И вот она в колодках.

    Солдат: Её-то поутру сожгут на краю прихода. А нам надо отогнать Дьявола подальше.

    Йонс (зажимая нос): С помощью эдакой вони?

    Солдат: Самое верное средство: кровь и желчь большого черного пса. Дьявол этого запаха не выносит.

    Йонс: Я тоже.

    Йонс идет к своему коню. Рыцарь всё стоит и глядит на девушку. Она почти ребёнок. Медленно она переводит на него взгляд.

    Рыцарь: Ты видела Дьявола?

    Монах прерывает своё бормотанье и поднимает глаза от книги.

    Монах: Не надо с ней заговаривать.

    Рыцарь: Неужто это так опасно?

    Монах: Сам я не знаю, но говорят, она виною постигшей нас чумы.

    Рыцарь: Понимаю.

    Он кивает устало, идет прочь. Девушка начинает стонать, будто мучимая кошмаром. Долго ещё несутся следом за двумя всадниками её страшные крики.

    Солнце висит высоко в небе огненным шаром. Бурдюк опустел, и Йонс поглядывает, где бы его наполнить.

    Вот они приближаются к ряду жалких домишек на лесной опушке. Йонс стреножил коня, взвалил на спину бурдюк и направился по тропке к ближнему дому. Как всегда, он ступает легко и почти беззвучно. Дверь отворена. Йонс мешкает на пороге, но, никого не видя, входит. Тут совсем темно, и Йонс спотыкается обо что-то мягкое. Смотрит вниз. Подле белой печи ничком лежит женщина.

    Слышатся тихие, неуверенные шаги. Йонс прячется за дверью. С чердака по лестнице спускается кто-то. Плотный, кряжистый. Глаза черные, лицо бледное, отечное. Одежда добротная, но грязная и потрепанная. На плече мешок. Озирается, проходит в смежную комнату, склоняется над постелью, что-то сует в мешок, крадется, заглядывает на полки, ещё что-то нашаривает и сует в мешок.

    Потом снова выходит в комнату с печью, склоняется над мертвой и осторожно стягивает у нее с пальца кольцо. В дверях появляется молодая женщина. Остановилась, смотрит на незнакомца.

    Равал: Ну, и что ты на меня так уставилась? Да, я мародерствую. Прибыльное дело по нынешним временам.

    Девушка хочет убежать.

    Равал: В деревню бежишь? Донести? Ничего у тебя не выйдет. Теперь каждый — спасай свою шкуру. Вот так.

    Девушка: Не трогай меня.

    Равал: И не вздумай кричать. Никто тебя тут не услышит, ни бог, ни человек. Ничего удивительного.

    Медленно закрывает за нею дверь. В душной комнате стало почти совсем темно. Зато отчетливо выступает фигура Йонса.

    Йонс: Узнаю тебя, хоть и давненько мы не видались. Тебя зовут Равал, ты учился богословию в Роскильде, Doctor Mirabilis, Coelestis et Diabilis.

    Равал смущенно усмехается и озирается.

    Йонс: Ведь я не обознался?

    Девушка замерла.

    Йонс: Ведь это ты десять лет назад втравил моего хозяина в наш прелестный крестовый поход во Святую землю?

    Равал озирается.

    Йонс: Что-то вид у тебя неважный. Или живот схватило?

    Равал тревожно усмехается.

    Йонс: Вот гляжу я на тебя и начинаю понимать, за что нам достались эти жуткие десять лет. Жизнь у нас чересчур хорошая была, чересчур мы были, видишь ли, собой довольны. Вот господу и вздумалось нас наказать. И наслал он на нас тебя, чтоб ты выблевал свою благочестивую отраву на моего бедного хозяина.

    Равал: Я поступал по чистой совести.

    Йонс: Ну, а теперь-то ты образумился? А? Я вижу, вором стал. Это ремесло мерзавцу куда больше к лицу, да оно и прибыльней. Так, что ли?

    Ловко вышибает нож из руки у Равала, даёт ему пинка, тот валится на пол. Йонс собирается его прикончить. Вдруг Девушка кричит. Йонс распрямляется. Он делает рукой великодушный, широкий жест.

    Йонс: Ради бога. Я не кровожадный.

    Склоняется над Равалом.

    Равал: Не надо меня бить.

    Йонс: Да разве же, доктор, я посмею тебя тронуть. Но запомни: в другой раз мне не попадайся — лицо клеймом разукрашу, как вору и положено. (Распрямляется.) А ведь пришел-то я бурдюк наполнить.

    Девушка: Колодец у нас глубокий, там прохладная, свежая вода. Пойдем, я покажу.

    Выходят вместе за порог. Равал ещё лежит несколько минут, потом медленно встает и озирается. Никого не увидев, берет мешок и крадется прочь.

    Йонс наполняет бурдюк. Девушка ему помогает.

    Йонс: А где мать с отцом?

    Девушка: Из нашей деревни все ушли. Кто не умер — все сбежали. Брат ещё с войны не вернулся. А как тебя зовут?

    Йонс: Имя моё — Йонс. Малый я добрый и поговорить не дурак, все помышления мои чисты, поступки благородны.

    Девушка: Ой, какие у тебя глаза!

    Йонс: А уж особенно я добр с молодыми женщинами и девицами. С ними-то моей доброте прямо удержу нет.

    Облапил её, пытается поцеловать, она вырывается. Мгновенно он теряет к ней всякий интерес, вскидывает на плечо бурдюк, треплет её по щечке.

    Йонс: До свиданья, девочка. Я б тебя ссильничал в два счета, да, между нами говоря, надоела мне такая любовь. Она как-то быстро приедается.

    Добродушно смеется и уходит от нее прочь. Немного отойдя, оборачивается. Девушка всё ещё тут.

    Йонс. А ведь мне, между прочим, не помешает домоправительница. Стряпать умеешь? (Девушка кивает.) Насколько мне известно, я пока ещё женат, но, судя по положению вещей, есть основания надеяться, что жена моя уже умерла. Так что мне требуется домоправительница. (Девушка не отвечает, но поднимается на ноги.) Э, к дьяволу! Пошли со мной. Я тебе жизнь спас, так что за тобой должок.

    Она идет к нему, опустив голову. Не дожидаясь её, он идет к Рыцарю, который терпеливо ждет своего оруженосца.

    Трактир расположен в восточной части провинции. Ползущая вдоль берега чума сюда покуда не добралась.

    Актеры поставили свой фургон под деревом на дворе трактира. Они пестро разряжены и разыгрывают фарс.

    Зрители шумно обсуждают представление. Тут и купцы с жирными глянцевыми физиономиями, и портняжки, и мастеровые, и батраки, и работницы. На деревьях вокруг фургона сидит детвора.

    Рыцарь с оруженосцем сели в тени возле трактира. Они попивают пиво, и глаза у них слипаются от полуденного зноя. Девушка из заброшенной деревни спит, устроясь рядом с Йонсом. Скат бьёт в барабан, Юф играет на флейте, Миа танцует веселый танец. Все потеют под раскаленным солнцем. Вот танец кончился. Скат выходит вперёд и кланяется.

    Скат: Благородные дамы и господа, благодарствуйте за внимание. А теперь, будьте так любезны, ещё постойте, либо на землю присядьте, потому что дальше мы вам покажем трагедию про жену неверную, мужа ревнивого и раскрасавца-любовника, а раскрасавец — это я.

    Миа и Юф быстро переоделись и снова явились на подмостках. Раскланиваются перед публикой.

    Скат: Это вот муж. А это жена. А теперь помолчите, господа хорошие, наша трагедия того стоит. Как я уже сказал, лично я — раскрасавец-любовник, и меня ещё нет на сцене. Так что я покуда пойду спрячусь за занавесом. (Утирает пот со лба.) Жарища адская. Видно, гроза будет.

    Делает движение ногой, как бы подставляя Юфу подножку, приподнимает юбку его жены, своим видом дает понять, что увидел под нею сразу все блага мира, и исчезает за пестро разукрашенным занавесом.

    Скат смотрится в блестящий таз, и, право же, он сейчас великолепен: голова в крутых кудрях, пышные, роскошные брови, серьги блеском соперничают со сверканием зубов, щеки пылают румянцем.

    Он сидит в глубине фургона, раскачивает ногами и насвистывает.

    Метки: Бергман, Канны, Седьмая печать

    Источник
    Седьмая печать
    Det Sjunde Inseglet
    Файл:Седьмая печать.jpg
    Жанр притча, артхаус
    Режиссёр Ингмар Бергман
    Продюсер Аллан Экелюнд
    Автор
    сценария    		 Ингмар Бергман
    В главных
    ролях    		 Макс фон Сюдов
    Гуннар Бьёрнстранд
    Биби Андерссон
    Оператор Гуннар Фишер
    Композитор Эрик Нурдгрен
    Кинокомпания Svensk Filmindustri (SF)
    Длительность 96 мин.
    Страна  Швеция
    Язык шведский
    Год 1957

    «Седьмая печать» (швед. Det Sjunde Inseglet) — чёрно-белый авторский фильм шведского режиссёра Ингмара Бергмана, снятый в 1957 году в жанре философской притчи. В основу положена одноактная пьеса режиссёра «Роспись по дереву»[1]. Фильм пронизан религиозным символизмом и повествует о природе бытия и месте человека в мире, о поисках смысла жизни и Бога.

    Фильм считается классикой мирового кинематографа, а также одним из величайших фильмов всех времён[2][3], а сам Бергман благодаря ему стал всемирно известным режиссёром. Главные роли исполнили Макс фон Сюдов, Гуннар Бьёрнстранд (которые впоследствии станут постоянными актёрами в фильмах Бергмана) и Биби Андерссон, состоявшая в отношениях с режиссёром с 1955 по 1959 год.

    Сюжет

    «И когда Он [Агнец] снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе. Как бы на полчаса. И семь ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить»
    Откровение, 8:1

    Действие фильма происходит в XIV веке в средневековой Швеции, в самый разгар чумы. Рыцарь Антониус Блок и его оруженосец Йонс возвращаются на родину из крестового похода спустя десять лет отсутствия в родных краях. На пустынном берегу Рыцарю является Смерть в облике мужчины в чёрном. Рыцарь, терзаемый сомнениями в существовании Бога и Дьявола, предлагает Смерти сыграть с ним Игру — партию в шахматы. В случае выигрыша Смерть должна забрать Рыцаря, а в случае поражения — оставить. После пробуждения оруженосца Йонса они прерывают партию (но периодически возвращаются к ней на протяжении всего повествования). Рыцарь и оруженосец продолжают свой путь вглубь страны, по пути оруженосец находит чумной труп.

    Антониус заходит исповедаться в храм и рассказывает исповеднику свою стратегию, которая поможет выиграть ему в шахматной Игре. Однако он слишком поздно замечает, что его исповедником была сама Смерть. В это время Йонс беседует с художником (богомазом), наносящим фрески на стены храма. Они обсуждают сюжет одной из фресок «Танец со Смертью» (отсылка к росписям церкви Тэбю и к финалу фильма).

    По мере продвижения по стране герои встречают вымершие от чумы деревни. Йонс спасает девушку от насильника и забирает её с собой в качестве служанки. Он знаком с насильником Равалом — тот был семинаристом, который уговорил его хозяина отправиться в крестовый поход. Йонс оставляет его в живых и предупреждает, чтобы тот не попадался ему больше. В городе он и Рыцарь встречает семью странствующих артистов, Юфа и Миа с маленьким сыном. Простодушный Юф часто видит видения различных чудес (Деву Марию с маленьким Христом), а его жена с иронией относится к рассказам супруга. Семья артистов направляется в столицу на праздник. Рыцарь предупреждает, что в столице свирепствует чума, и предлагает переждать эпидемию в его замке. К ним присоединяется кузнец Плуг, у которого жена Лиза сбежала с другом Юфа и Мии, актёром Йонасом Скатом. Позднее в лесу группа путешественников встречает беглецов, после комичной борьбы любящий поесть и выпить кузнец мирится с блудной женой и продолжает путь через лес в замок Блока, а актёр Йонас инсценирует своё самоубийство, но вскоре попадает в руки настоящей Смерти.

    По пути рыцарь и оруженосец встречают юную девушку, которую обвиняют в связях с Дьяволом, начале чумной эпидемии и должны сжечь как ведьму. Антониус Блок беседует с ней. Он мучается вопросами бытия, и разговор идёт об этом. Он хочет знать, существует ли Сатана, ведь тогда существует и Бог, и значит, всё сущее не тщетно. Но Антониус видит в её глазах лишь страх, пустоту и ничего больше. Во время сожжения верный оруженосец Йонс спрашивает, кто примет её — Бог, Дьявол или пустота? Рыцарь отказывается верить в пустоту.

    Во время привала в лесу путники видят умирающего от чумы Равала. Спустя время к Рыцарю наведается Смерть, продолжить игру. Юф, которому открыт духовный мир, видит, как Рыцарь играет со Смертью в шахматы, и понимает, что их всех ждёт. Партия подходит к концу и Смерть выигрывает её, предупреждая, что при следующей встрече заберёт Рыцаря и его спутников. Во время партии Рыцарь отвлекает Смерть, позволяя Юфу и его семье сбежать. В этом и обретает смысл вся жизнь Блока, в спасении жизней молодой и добродушной семьи.

    Антониус Блок со спутниками добирается до своего рыцарского замка, где его встречает жена Карин. Утром, во время чтения Откровения Иоанна Богослова, в замок приходит Смерть. Антониус и Карин, Йонс и его служанка, Плуг и Лиза, все видят Смерть, но реагируют на предстоящее по-разному: кузнец с женой с почтением; Йонс с непоколебимым протестом, Антониус с молитвами, а служанка оруженосца проговаривает лишь одно слово — «свершилось».

    Тем же утром проснувшийся Юф видит на холме на фоне безмолвного неба танцующих со Смертью рыцаря Блока, оруженосца Йонса, кузнеца Плуга и его жену, Равала, а также актёра Ската, играющего на лютне.

    Создатели фильма

    Съемочная группа

    • Автор сценария — Ингмар Бергман
    • Режиссёр — Ингмар Бергман
    • Продюсер — Аллан Экелунд
    • Оператор — Гуннар Фишер
    • Композитор — Эрик Нурдгрен
    • Художник — П.-А. Лундгрен
    • Монтаж — Леннарт Валлен
    • Костюмы — Манне Линдхольм
    • Грим — Нильс Ниттель

    В ролях

    • Макс фон Сюдов — Антониус Блок, рыцарь
    • Гуннар Бьёрнстранд — Йонс, оруженосец
    • Нильс Поппе — Юф, актёр
    • Биби Андерсон — Миа, жена Юфа
    • Бенгт Экерут — Смерть, рассказчик
    • Оке Фриделль — Плуг, кузнец
    • Инга Гилль — Лиза, жена кузнеца
    • Эрик Страндмарк — Йонас Скат, актёр
    • Бертиль Андерберг — Равал
    • Гуннель Линдблум — девушка, служанка оруженосца
    • Мод Ханссон — ведьма
    • Инга Ландгре — Карин, жена Блока
    • Гуннар Ульсон — богомаз
    • Андерс Эк — монах

    История создания

    В основу сценария фильма положена одноактная пьеса Trämålning («Роспись по дереву»), написанная Бергманом для первого выпуска театральной школы в Мальмё, в которой он преподавал. Эта пьеса-упражнение состояла из монологов, а количество ролей соответствовало числу студентов-выпускников. Сценарий фильма был начат, когда Бергман лечился от болезни желудка в Каролинской больнице в Стокгольме. Бергман переписывал сценарий пять раз, и ему был дан бюджет в 150 000 долларов и всего тридцать пять дней на съёмки, само производство фильма проходило на июль-август 1956 года. По большей части фильм снимался на студии «Киногород» в Стокгольме, а немногие натуральные съёмки проходили в Ховс Халлар на юге Швеции.

    По легенде, последние две минуты фильма были сняты случайно. Актёры уже отыграли всю финальную сцену и ушли, когда Бергман заметил на небе облако необычной формы. Он велел вновь надеть костюмы, для чего пришлось задействовать членов съёмочной группы, и снял новый вариант заключительной сцены с одного дубля. При этом сама финальная сцена Танца со Смертью является визуализацией сюжета свеженарисованной богомазом фрески в храме, в которой Рыцарь случайно исповедался Смерти.

    Большая часть образов в фильме заимствована из средневекового искусства. Например, Бергман заявил, что образ человека, играющего со Смертью в шахматы, был вдохновлён средневековой церковной фреской Альбертуса Пиктора 1480-х годов, находящийся в Церкви Тебю. Также для вдохновения послужила «Кармина Бурана», основанная на средневековых песнях бродячих музыкантов и поэтов-вагантов, исполнявшихся на церковных праздниках и ярмарках. Стилизованные тексты песен артистов написал сам Бергман.

    Однако средневековая Швеция, изображённая в этом фильме, содержит творческие анахронизмы. Движение флагеллантов было чуждым для Швеции, и широкомасштабные преследования ведьм начались позднее, в 15 веке.

    Влияние

    «Седьмая печать» является семнадцатым фильмом Бергмана, но после выхода этой кинокартины он стал мастером артхаусного и философского кино, также одним из лучших режиссёров Швеции. Фильм сделал из Макса фон Сюдова и Биби Андерсон мировых знаменитостей, которые также продолжили сниматься у Бергмана: «Лицо», «Земляничная поляна», «Персона», «Страсть» и т. д. А Смерть в исполнении Бенгта Экерута, стала одним из самых запоминающихся образов в мировом кино.

    Кинокартина повлияла на режиссёра Ридли Скотта: его эпический фильм «Царство небесное», повествующий о третьем крестовом походе, полон цитат и аллюзий на фильм Бергмана[4].

    Режиссёр Алексей Герман в интервью МТРК «Мир» сказал, что через фильм «Седьмая печать» он пришёл в церковь[5].

    Также фильм попадает во многие списки и рейтинги лучших фильмов в истории: 13-е место в 100 лучших фильмов по версии журнала Image[6]; 28-е место Ватиканского списка лучших фильмов[7]; 33-е место 100 лучших фильмов 20-го века по версии Village Voice[8]; 81-е место 100 лучших фильмов всех времён по версии сайта Total Film[9]; 94-е в 250 лучших фильмов по версии сайта Letterboxd[10]; 163-е место 250 лучших фильмов по версии IMDB[11] и т. д.

    Факты

    • Название взято из Откровения Иоанна Богослова.
    • Бергман признал, что благодаря этой работе он навсегда избавился от страха смерти[12].
    • В 2009 году шахматные фигуры из фильма были проданы на аукционе за 145 тысяч долларов[13].
    • Каждый из героев фильма является архетипом, олицетворяющее определённое мировоззрение: рыцарь Антониус — сомневающийся идеалист, а оруженосец Йонс — скептик и рационалист и т. д.
    • Образ игры со смертью пародируется в фильме «Новые приключения Билла и Теда», роль Смерти исполняет Уильям Сэдлер.
    • В фильме «Последний киногерой» во время ретроспективы «Седьмой печати» в кинотеатрах, Смерть, в исполнении Иэна Маккеллена, проникает в реальный мир.
    • Фильм эпизодически показан в 15 серии телесериала «Бригада» (Артур Лапшин в квартире Каверина смотрит начало фильма по телевизору).

    Музыка

    • Hållas mellan rona. Композитор — Э. Нурдгрен (1957), текст — И. Бергман (1957). Исполняет Г. Бьёрнстранд.
    • Det sitter en duva. Композитор — Э. Нурдгрен (1957), текст — И. Бергман (1957). Исполняет Н. Поппе.
    • Ödet är en rackare. Композитор — Э. Нурдгрен (1957), текст — И. Бергман (1957). Исполняет Г. Бьёрнстранд.
    • Hästen sitter i trädet. Композитор — Э. Нурдгрен (1957), текст — И. Бергман (1957). Исполняют Н. Поппе, Б. Андерссон
    • Dies iræ, dies illa (Vredens stora dag är nära). Текст — Томмазо да Челано (латинский), Северин Каваллин (шведский, 1882). Аранжировка — Йохан Бергман (аранжировка шведского текста, 1920), Натаниэль Бесков (аранжировка шведского текста, 1920).
    • Skats sång (Jag är en liten fågel lätt …). Композитор — Э. Нурдгрен (1957), текст — И. Бергман (1957). Исполняет Э. Стандмарк

    Технические данные

    • Производство: Svensk Filmindustri.
    • Художественный фильм, чёрно-белый.
    • Первый показ в кинотеатре: 16.02.1956 (к/т «Реда Кварн»).

    Награды

    • 1957
      • Приз (Jury Special Prize) Каннского кинофестиваля.
      • Номинант на «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля.
    • 1961
      • Приз «Серебряная лента» Национального Синдиката Итальянских Киножурналистов (Sindacato Nazionale Giornalisti Cinematografici Italiani) лучшему режиссёру.
    • 1962
      • Призы Circulo de Escritores Cinematográficos (Испания): лучшему зарубежному режиссёру и за лучший зарубежный фильм.
      • Приз Fotogramas de Plata (Испания) лучшему зарубежному исполнителю (Макс фон Сюдов).
      • Призы Sant Jordi (Испания): лучшему зарубежному режиссёру и за лучший фильм года

    Примечания

    1. ↑ Cinema: The Whole Story / Ph. Kemp, ed.. — London: Thames & Hudson, 2011. — P. 208. — ISBN 978-0-500-28947-1.
    2. ↑ Лучшие фильмы по версии главных режиссеров современности – списки лучших фильмов и сериалов. КиноПоиск. Дата обращения: 9 января 2022.
    3. ↑ The 100 Best Films Of World Cinema. Empire. Дата обращения: 9 января 2022. Архивировано 23 ноября 2015 года.
    4. ↑ «Я хочу знать, а не верить!»: разбираем фильм «Седьмая печать» (англ.) ?. futurist.ru. Дата обращения: 3 октября 2020. Архивировано 19 сентября 2020 года.
    5. ↑ Ушел из жизни кинорежиссер Алексей Герман-старший. интернет-портал «МИР24» (21 февраля 2013). — Некролог. Дата обращения: 5 февраля 2019. Архивировано 29 марта 2014 года.
    6. ↑ 100 лучших фильмов по версии журнала Image – списки лучших фильмов и сериалов. КиноПоиск. Дата обращения: 3 октября 2020.
    7. ↑ КиноПоиск. www.kinopoisk.ru. Дата обращения: 3 октября 2020.
    8. ↑ КиноПоиск. www.kinopoisk.ru. Дата обращения: 3 октября 2020.
    9. ↑ 100 лучших фильмов всех времен по версии сайта Total Film – списки лучших фильмов и сериалов. КиноПоиск. Дата обращения: 5 октября 2020.
    10. ↑ Official Top 250 Narrative Feature Films (англ.). letterboxd.com. Дата обращения: 9 января 2022. Архивировано 17 июля 2021 года.
    11. ↑ IMDb Users. IMDb Top Rated Movies. IMDb. Дата обращения: 1 октября 2020. Архивировано 1 июня 2012 года.
    12. ↑ «Седьмая печать» (1957) — смотреть фильм онлайн без регистрации. Дата обращения: 27 августа 2020. Архивировано 8 июня 2017 года.
    13. ↑ «Седьмая печать» (1957) — смотреть фильм онлайн без регистрации. Дата обращения: 30 сентября 2020. Архивировано 8 июня 2017 года.

    Литература

    • Бергман И. Картины / Перевод со шведского А. Афиногеновой. — М.- Таллин: Музей кино, Aleksandra, 1997. — 440 с. — ISBN 9985-827-27-9.
    • Бергман И. Седьмая печать. Сценарий // Бергман о Бергмане. Ингмар Бергман в театре и кино. — М.: Радуга, 1985. — С. 272—318.

    Ссылки

    • The Seventh Seal (англ.) (недоступная ссылка). Ingmar Bergman Face to Face. Ingmar Bergman Foundation. Дата обращения: 29 августа 2009. Архивировано 5 февраля 2012 года.
    Источник

    «Позднее Смерть убьет котят»: Записки Бергмана о «Седьмой печати»

    К 100-летию со дня рождения Ингмара Бергмана журнал «Искусство кино» и книжный магазин «Подписные издания» при поддержке Генерального консульства Швеции в Санкт-Петербурге перевели и издали сборник сценарных заметок и дневниковых записей Ингмара Бергмана — «Рабочие тетради. 1955–1974». За период с 1938 по 2001 годы в бергмановском архиве сохранилось около шестидесяти «тетрадей» — маленьких блокнотов на пружине, в которых он вел как рабочие, так и личные записи. Настоящая книга охватывает жизнь режиссера в его самые активные годы. Записи отражают развитие бергмановского стиля и киноязыка, позволяя заглянуть в работу над такими фильмами, как «Девичий источник», «Персона» и «Земляничная поляна».

    Публикуем главу, посвященную 1956 году, когда Бергман активно работал над «Седьмой печатью». Книгу вы сможете купить в книжном магазине «Искусство кино» в Москве и в «Подписных изданиях» в Санкт-Петербурге. Также 10 декабря пройдет презентация книги и показ документального фильма «Бергман».

    1956

    Ингмар Бергман по-прежнему живет с Биби Андерссон в Мальме. Для него это невероятно плодотворное время. Только для Радиотеатра он ставит за этот год четыре пьесы, а на сцене Городского театра Мальмё среди прочих спектаклей идет «Эрик XIV» Августа Стриндберга и только что написанная «Кошка на раскаленной крыше» Теннесси Уильямса.

    Записи этого времени носят отрывочный характер, Бергман пишет в минуты коротких передышек. Все заметки этого года датируются весенними месяцами. В большинстве случаев это размышления о «Седьмой печати». В основу этого фильма легла учебная пьеса, которую Ингмар Бергман написал для студентов Городского театра Мальме — «Роспись по дереву». Сценарий был написан очень быстро, фильм снимали летом, премьера намечена на январь следующего года. В пьесе «Роспись по дереву» Смерть не является одним из персонажей драмы, тогда как в «Седьмой печати» образ смерти уже становится полноправным участником событий. Эта рабочая тетрадь отчасти дает ответ на вопрос, почему так получилось. Здесь же мы находим сомнения в собственном творчестве, например, когда режиссер размышляет о том, почему предыдущий фильм «Улыбки летней ночи» подвергся столь сокрушительной критике. (Картину действительно приняли плохо. Критическая заметка, на которую жалуется Бергман, это статья Стига Альгрена, в которой тот описывает картину как «пивной юмор, но в бутылке из-под шампанского».)

    Одна из тетрадей Ингмара Бергмана © The Ingmar Bergman Foundation

    5.4.56

    Раз Рыцарь узнает, что он умрет на следующий день, точнее, как только Смерть обыграет его в шахматы, это говорит только об одном. Смерть ищет контакта с людьми. Смерть дает ему убийственную характеристику, и теперь он делает, что может. Общаться с ним приходится Йонсу, Йофу и прежде всего Мие. На пути перед ним беспрерывно мелькает лицо смерти, это пугает и манит его.

    Смерть обращается к Рыцарю: Моя власть абсолютна. Ты видишь, как я забираю людей и задуваю их, как горящие свечи. Никому не уйти, видишь — я здесь, чтобы убивать.

    Рыцарь: Отец, позволь мне исповедаться, я хочу быть с тобой откровенным, но сердце мое пусто и объято страхом. Возможно, мне не хватит слов, ведь я не привык вести разговор о подобных вещах.

    Смерть: Говори, сын мой, я выслушаю тебя и, может быть, смогу дать тебе совет.

    Рыцарь: Ты знаешь, что я боюсь пустоты, безутешности и неподвижности. Мне невыносима тишина и одиночество.

    Смерть: Пустота — это зеркало, обращенное в твою сторону. Ты видишь себя, тебе становится противно. Это естественно.

    Рыцарь: Раньше я был довольно равнодушен к людям и их бедам. Теперь все изменилось. Но я не могу ничего с этим поделать. Из-за моего эгоизма и невероятного безразличия я оказался вытеснен из их общества. Я живу в своем мире, в котором есть место лишь моим разгоряченным мыслям и фантазиям. Когда долго так живешь, начинаешь чувствовать себя изнуренным.

    Смерть: Я знаю. Время от времени тебя посещают мысли о самоубийстве, но ты так и не захотел или не решился.

    Рыцарь: На самом деле решился. Один раз. Мы ехали верхом по горной дороге, и я вдруг направил коня в сторону,к обрыву. Он встал на дыбы и рухнул, я свалился и угодил в заросли кактусов, а мой оруженосец ехидно усмехался.

    Смерть: Скорее всего, ты не хотел умереть.

    Рыцарь: Хотел. Мне всегда казалось, что Смерть освободит и спасет меня от насмешек жизни.

    Смерть: Ты лукавишь. Жизнь для тебя — неиссякаемый источник удивления, новых открытий.

    Рыцарь: Как этот крестовый поход.

    Смерть: Да, это печальная история.

    Рыцарь: Мы только что вернулись со Святой Земли, где провели десять невыносимых лет. Я думал, Бог создал меня для чего-то великого или удивительного.

    Смерть: У людей всегда столько мнений по поводу того, чего хочет Бог.

    Рыцарь: Да, все это так сложно. Но как нам быть, если он не дает нам явных знаков. Все его послания так неопределенны и размыты.

    Смерть (откашливается и замолкает).

    Рыцарь: Ну вот, ты не отвечаешь, и правильно делаешь.

    Смерть: Чего ты требуешь от меня?

    Рыцарь: Ясности. Ответа. Мне нужно знать. Разве это так уж невероятно — увидеть Бога своими глазами, познать его при помощи своих чувств. К чему скрываться за облаком полунамеков, расплывчатых обещаний и не зримых никем чудес? Как нам поверить в верующих, если мы не верим сами? Что станет с нами, с теми, кто желает поверить, но не может? И что будет с тем, кто не хочет и не может верить. И ответь мне еще вот на какой вопрос — почему я не могу убить Бога внутри себя. Почему он продолжает жить и причинять мне боль, как бы я ни проклинал его, как бы ни пытался вытеснить его из моих мыслей. Почему он остается дразнящей и ускользающей действительностью, от которой мне не избавиться.

    Можешь ли ты дать мне ответ. Вся эта расползающаяся неясность, вся эта невероятность и необъяснимость. Я требую знания. Не веры. Не предположений, а ясных слов с четким значением. Я хочу, чтобы Бог протянул мне руку, открыл свое лицо, заговорил со мной.

    Смерть: Но он молчит.

    Рыцарь: Он не просто молчит. Он отвернулся от меня. Я зову его в темноте, но кажется, что никого там нет.

    Смерть: Возможно, там действительно никого нет.

    Рыцарь: Тогда как жить. Ни один человек не сможет жить, видя впереди Смерть и зная, что все тщетно.

    Смерть: Тогда есть только один путь.

    Рыцарь: Какой.

    Смерть: Сделать страх своим идолом. Потом ты будешь падать ниц и поклоняться ему, называя его Богом, воскресением или бессмертием души. Другого выхода я не вижу.

    Рыцарь: Сегодня утром меня посетила Смерть. Я получил отсрочку в несколько часов, играю в шахматы со Смертью. В этот срок я могу успеть выполнить какое-нибудь важное дело.

    Смерть: Что можно успеть?

    Рыцарь: Не знаю. В этом весь ужас. Вся моя жизнь была одной сплошной бессмыслицей, погоней, перемещением в пространстве, словами без связи и значения. Теперь я это вижу. Поэтому я хочу совершить хотя бы один поступок, в котором есть, по крайней мере, какой-нибудь смысл, будь то знак божий, его улыбка или одобряющий кивок в мою сторону.

    Смерть: И поэтому ты играешь в шахматы со Смертью.

    Рыцарь: И сдерживаю соперника, используя все известные мне уловки и трюки. Он ужасно силен, но пока не вынудил меня отдать ни одной фигуры.

    Смерть: Недурно.

    Рыцарь: Возможно, Смерть победит, я знаю. Но у меня есть несколько часов.

    Смерть: Разве можно перехитрить Смерть.

    Рыцарь: Я выстраиваю комбинацию из слонов и коней. Соперник не замечает, что следующим ходом я разорву его левый фланг. Он лишится трех пешек.

    Смерть: Интересно было узнать, я постараюсь запомнить.

    Внезапно за решеткой исповедальни мелькает лицо. Это лик Смерти, череп с пустыми глазницами, выражающий насмешку.

    Рыцарь жутко напуган, но и взбешен. Он хватается за прутья решетки и трясет ее.

    Рыцарь: Обманщик, тебе удалось меня провести, но я все равно найду выход.

    Лик Смерти исчезает в темноте…

    Так Рыцарь общается со Смертью на протяжении всего фильма, они играют друг с другом в шахматы.

    Фотопринт. Съемки фильма «Седьмая печать» © The Ingmar Bergman Foundation

    Думаю, еще нужна Ведьма. По-моему, это очень важно.

    Вся эта история вписывается в канву «Росписи по дереву». Наша пьеса изображена на стене одной церкви в Южном Смоланде.

    Ночь не принесла прохлады, а на рассвете солнце возвестило свой приход жарким дуновением ветра над бесцветным морем.

    Рыцарь Антониус Блок лежит ничком на еловых ветках, расстеленных на мелком песке. Глаза его полузакрыты от недостатка сна.

    А Йонс спит крепким сном оруженосца, громко храпя. Где упал, там и уснул: на лесной опушке среди гальки и жиденьких сосенок, рот его открыт навстречу рассвету,страшный храп напоминает звуки нижних кругов ада. Лошади просыпаются от резкого порыва ветра. Тянут измученные жаждой морды к морю. Они худы и измождены, как и их хозяева.

    Рыцарь проснулся и зашел в море там, где мелко, ополоснуть обожженное солнцем лицо и смочить потрескавшиеся губы.

    Йонс оборачивается в сторону леса, в темноту, стонет во сне, с силой рвет на себе коротко подстриженные волосы. Сквозь грязь на его голове виден шрам, идущий наискосок вверх к черепу от правого глаза.

    Рыцарь возвращается и падает на колени. С закрытыми глазами, наморщив лоб, совершает он свою привычную утреннюю молитву. Ладони крепко сжаты, губы шепчут не различимые на слух слова. Он открывает глаза и смотрит прямо на солнце — зловещий кроваво-красный шар, вываливающийся из глубокой дымки, словно распухшая умирающая рыба.

    Небо серо и неподвижно, как свинцовый колпак. Молчаливое темное облако у горизонта на западе.

    Высоко-высоко, так что и не разглядеть, парит морская чайка на неподвижных крыльях. Ее крик звучит враждебно и тревожно.

    Крупный серый конь Рыцаря поднимает голову и ржет. Рыцарь оборачивается.

    За его спиной стоит мужчина в черном, лицо его бледно,руки спрятаны в широких складках плаща.

    Рыцарь: Кто ты?

    Смерть: Смерть.

    Рыцарь: Ты пришел за мной. Я не хочу умирать. Только не сейчас.

    Смерть: Я давно уже следую за тобой по пятам, с интересом наблюдаю за тобой.

    Рыцарь: Я знаю.

    Смерть: Ты готов.

    Рыцарь: Нет, не готов.

    Рыцарь с ужасом смотрит на Смерть. Слышен беспокойный крик чайки.

    Смерть: Тот, кто ощущает лишь безразличие и внутреннюю пустоту, не должен бояться умереть.

    Рыцарь: Это телу моему страшно, а сам я не боюсь.

    Смерть: Чепуха. Я вижу, что ты боишься. И стыдиться тут нечего.

    Важно! Если Рыцарь вот-вот умрет и знает, что это его последние часы, за которые к тому же придется побороться, он должен внезапно открыть для себя непередаваемую красоту жизни — ту красоту, которой поделилась с ним Миа во время их пасторальной сцены. Я думаю, Йоф тоже должен там присутствовать, чтобы они разделили с ним хлеб и вино. Чтобы они были все вместе, чтобы Йоф видел их.

    Это — главное и непоколебимое убеждение. Жизнь — богатство.

    Жизнь — это богатство! Что за бездонная банальность! Что ж, тогда придумай что-нибудь получше. Если сможешь. Попытайся написать сценарий к этому фильму таким образом, чтобы он согласовывался с твоим опытом, но при этом — с новыми мерзостями. Попробуй!

    Правки Бергмана в сценарии «Седьмой печати» © The Ingmar Bergman Foundation

    8.4.56

    Сегодня я попытался отдохнуть, отбросив на время тот тяжкий груз, который взвалил на себя, и отчасти это мне удалось, хотя, по правде говоря, не полностью. Пока еще сцены не перетекают плавно одна в другую, много непонятного и запутанного (да почти всё!). Однако моя решимость осуществить этот проект, несмотря ни на что, крепнет с каждым днем. Вероятно, потому, что именно этого от меня и ожидают, но также потому, что я сам ожидаю этого от себя. Должен признать, через не могу, черт побери.

    Что добавилось:

    Пасторальная сцена: Йоф выходит утром на лужайку и упражняется в своем мастерстве, не важно, в каком именно. Тут он замечает что-то, чего мы не видим, но слышен шелест листьев, и лицо Йофа озаряется радостью, он падает на землю, но это неважно, птица поет так необычайно красиво, что у него выступают слезы на глазах, он говорит что-то, но так тихо и невнятно, что не разобрать, и тут озарение гаснет, он бросается внутрь, будит Мию, свою жену, она беззлобно ворчит на него. Скат начинает ругаться, и они выходят позавтракать на полянку. Он хочет прочесть ей стихотворение, но она засыпает, и сын тоже. Скат жалуется на роли, что достались ему в спектакле, который они собираются показать. Надевает маску Смерти, пока они обсуждают спектакль. А когда успокаиваются, Мия говорит, что любит его,что ей тепло, мягко и уютно, что все хорошо. Что лучше жизни не придумать. В сумерках, в ходе беседы с Рыцарем, они едят землянику на длинных стебельках, с ними два котенка.

    Позднее Смерть убьет котят, так как Рыцарь начнет сомневаться в том, что перед ним действительно Смерть!

    Разговор между Рыцарем — Йофом — Мией (а Йонс слушает, лежа на спине): Рыцарь рассказывает о чудесном дне, который он провел со своей женой. Лучший день в их жизни. Это Рыцарь отвлечет Смерть и даст тем самым возможность Йофу и Мие спастись. Смерть говорит: Я удаляюсь, но на рассвете мы встретимся вновь, и тогда ты не узнаешь меня.

    9.4.56

    С каждым днем картина все больше проясняется. Во всяком случае, главные муки с сюжетом позади, и это прекрасно.

    Насчет Раваля. Его порежет ножом Йонс, когда Раваль начнет мучить Йофа в трактире. Йонс вырежет ему крест на лице, чтобы узнать его потом.

    Вот бы сделать полновесную сильную сцену в трактире. По-настоящему средневековую. Которая контрастировала бы со вселенским спокойствием моря в следующей красивой сцене с Йофом — Мией — Антониусом, ее я буду изо всех сил стараться сделать настолько прекрасной, насколько это возможно!

    Трактир. Вот что происходит в трактире. Кузнец жалуется Йофу, а потом говорит, какая же у него все-таки красивая жена.

    Он мечтает о ней. Йофа замечают, и ему приходится танцевать. Раваль втыкает нож в стол прямо перед Йофом, а тот делает чрезвычайно удивленное лицо, когда понимает, что все это всерьез. Его заставляют служить «черную мессу». Все это выглядит омерзительно. Плача, он опускается на колени. Ему приходится читать «Отче наш» задом наперед. Петь литанию. Его слегка подпалили…

    Когда Йоф выходит из трактира, Раваль расправляется с Йонсом, нанося ему порезы на лице.

    Раваль в лесу.

    Раваль заразился чумой. Он озлоблен и разъярен, ему страшно умирать. Мы становимся свидетелями его смерти, практически видим, как за ним приходит дьявол и забирает его. Он боится, молит о помощи. Его голос доносится из темноты. Он бредет за ними всю дорогу. Просит о милости. Они просыпаются. Его голос все время слышно сквозь бурелом. Иногда показывается его фигура. Все это ужасно. Он пропадает из виду. Просит воды, молит, чтобы его убили, чтобы не оставляли одного.

    (Все это время Смерть играет в шахматы с Рыцарем, тайком переставляет фигуры).

    Можно начать с Рыцаря и Смерти. Смерть произносит: Сейчас увидишь. Узри мое творение, но сохраняй спокойствие.

    После этой сцены можно пустить Песнь Марии — это будет очень кстати сейчас, когда все сидят поникшие и подавленные. Смерть говорит Рыцарю: Эти трое спасутся. Вели им пойти другой дорогой, через лес и холмы. В следующий раз, когда мы встретимся, я предстану Ангелом смерти — ты не узнаешь меня тогда — и я буду ужасен.

    Грядет Судный день.

    11.4.56

    Смерть произносит: Да будет тебе известно, я не разглашаю своих тайн. Просто выпотрошу тебя, и делу конец.

    Рыцарь: Значит, есть нечто большее.

    Смерть: Я этого не говорил. И мне это неведомо. Я всего лишь чистильщик.

    Рыцарь: Ты ничего не знаешь.

    Смерть: Если бы я что-то знал, не звался бы Смертью.

    Рыцарь, обращаясь к Йофу и Мие: Я буду помнить эту минуту. Тишь, сумерки, землянику на длинном стебельке,и ваши лица в вечернем свете, и спящего на коленях у Мии Микаэля. Я постараюсь запомнить и то, о чем мы говорили. Я буду вспоминать об этом снова и снова. И пронесу свое воспоминание в ладонях так бережно, будто это маленькая свеча на ветру, которая ни в коем случае не должна погаснуть. И возможно, когда-нибудь я пойму, что эта свечка зажглась от другой свечи, большой и необычайно яркой. И это будет мне верным знаком, надеждой и утешением.

    Он встает и отходит.

    Все продвигается довольно складно и получается неплохо, но я не могу допустить, чтобы хоть какая-нибудь деталь оказалась не выверена до конца. На данный момент мне кажется, что разговор между Рыцарем и Смертью пока не доведен до совершенства, но со временем все само разрешится, как это обычно бывает.

    Пасторальная сцена

    Рыцарь: И не страшно вам, неужели вы не находите свое положение безнадежным.

    Йоф: Я вас не понимаю. Разумеется, бывает, впроголодь живем, и для таких людей, как мы, многое кажется затруднительным, но мы принимаем жизнь такой, какой она дана.

    Рыцарь: Такой, какой она дана.

    Йоф: Видите ли, все люди изначально добры. Но они боятся, и из страха ожесточаются и мучают друг друга.

    Рыцарь: Так всегда говорят.

    Миа: День за днем катится, и каждый новый день похож напредыдущий. В этом нет ничего удивительного. Летом, конечно, лучше, чем зимой, летом мерзнуть не приходится. А всего лучше, понятно, весна. Весна — это пора больших надежд.

    Йоф: Я стих про весну сочинил. Хотите послушать?

    Миа: Не надо, Йоф, нашим гостям твои стихи ни к чему.

    Йоф: Если ударишься, то плачешь, так уж жизнь устроена.

    Миа: Ты слишком много тревожишься. Разве нельзя просто успокоиться и дать событиям развиваться своим чередом? Тебе стало бы легче самому.

    Йоф: Но, знаешь ли, надо уметь посмеяться над собой.

    Миа: О, тебя в этом деле мастером не назовешь.

    Йоф: Можем посмеяться вместе.

    Миа: Да, вдвоем все легче, что и не говори. А у вас никого нет?

    Рыцарь: Была.

    Миа: Жена?

    Рыцарь: Да.

    Миа: Почему вы оставили ее.

    Рыцарь: Крестовый поход.

    Миа: А я бы так никогда… простите.

    Рыцарь: Я думал, этого хочет Бог.

    Миа: И где теперь ваша жена.

    Рыцарь: Не знаю.

    Миа: А вы тоскуете по ней.

    Рыцарь: Да. Все последнее время я думаю о ней каждую минуту. Мне так нужно вернуться домой, и…

    Миа: Вы так серьезно все это говорите, что не по себе становится. Вы любили ее?

    Рыцарь: Да. Мы вместе веселились и много смеялись. Я воспевал ее глаза, ее нос, ее несравненные маленькие ушки. Мы вместе охотились, а по вечерам пировали и танцевали.

    Миа: Ох, лучше бы вы оставались с ней.

    Йоф: Кто сказал, что мы непременно должны терзать себя упреками и бесплотными стремлениями, которые ни к чему не ведут.

    Миа: Мне этого не понять.

    Рыцарь: Знаю. Вы считаете меня безумцем.

    Миа (участливо): Еще земляники хотите?

    Рыцарь: Вот объясните мне, почему я должен делать то, чего не хочу. Почему лучше принуждать себя, жертвовать собой, и почему необходимо к этому стремиться.

    Миа: Это вы о несчастных самобичевателях. И об Иисусе на кресте.

    Рыцарь: Почему мы должны всегда страдать. Плакать, разлучаться, причинять себе боль?

    Миа: Лучше быть деревом или животным.

    Рыцарь: Да, у нас столько вопросов.

    Миа: Думаете, мы получим ответ?

    Рыцарь: Думаю, нет.

    Миа: Тогда незачем и спрашивать.

    (Вот так. Иногда, перечитывая сценарий и оказавшись лицом к лицу с сюжетом в его первоначальном варианте и словесном обличии, я застываю, охваченный отвращением. И смущением. Все это так неуклюже, так по-детски. Как будто я пытаюсь нарисовать дом, и получается примитивный домик, как рисуют дети. Как же я ненавижу этот сюжет, почти физически ненавижу, каким же смешными бессмысленным он мне кажется: ни красоты, ни глубины).

    Рыцарь: Все, что я говорю, делается вдруг бессмысленно и пусто, когда я сижу тут с вами, согреваясь вашим теплом. Все это становится неважно. Быть может, только перед лицом смерти… Нет, постойте. Смерти мне не избежать. Не избежать ее и вам. И никому. Но мысль о смерти обостряет наше восприятие жизни, делает все вокруг красивее, лучше, больше. Это старая истина.

    Миа: А я вот не желаю думать о том, что умру, и это не мешает мне испытывать радость.

    Именная табличка на двери бывшего кабинета Бергмана в театре «Драматен». Фото Никиты Карцева.

    13.4.56

    Сегодня откладываю работу. Не успеваю даже подумать, хочется ли мне продолжать. Пасторальная сцена.

    SF (Svensk Filmindustri — шведская кинокомпания (прим. пер.) всего боится. Х. М. пытается подорвать мое доверие к Nordisk Tonefilm. Это у него плохо получается. Но определенными ресурсами и ловкостью в том, чтобы внушить чувство омерзения, они определенно обладают.

    16.4.56

    Сегодня вечером сижу в своей квартире в Мальмё. Хорошо. Время принятия решений и радости от работы.

    Думаю, мне следует дописать то, что я задумал, несмотря на страх и прочие обстоятельства. (Чем сильнее усталость, тем больше внешних обстоятельств, которые необходимо принять во внимание, в конце концов, просто не знаешь, куда податься)!

    Девушка и Ведьма могут быть одним и тем же персонажем, потрясающая комбинация — но тогда в начале ей лучше молчать, а потом проявить себя в какой-нибудь драматичный момент. Это будет естественно.

    Из глубины взываю к тебе, Господи. Господи, услышь голос мой, да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих.

    Господи, сердце мое не стремится к высокому, и глаза мои не видят возвышенного, я не касаюсь сложных и тонких материй, они слишком сложны для меня.

    Нет, я успокоил и смирил душу мою, подобную отлученному от груди ребенку, покоящемуся в объятьях матери, да, моя душа во мне — как отлученное от груди дитя.

    24.4.56

    Я вновь попытался приблизиться к концу этой истории, это было чертовски тяжело. Вчера последние куски мозаики легли на свои места, посмотрим, что получится.

    25.4.56

    Раздумья. Собираюсь в Канны с «Улыбками летней ночи», чувствую себя подавленным, очень волнуюсь. Сегодня прочел статью Стига Альгрена в Vecko-Journalen, где он просто разгромил меня. Иногда я ощущаю страшную усталость и ничего не понимаю. Неужели я такой никудышный писатель. Чего мне не хватает. Я знаю, что у меня трудности с сюжетом, ничто не дается мне даром, но что я делаю не так, чем заслужил такую жестокую критику. Ведь все, что я пишу, является основой для фильма или спектакля, у меня никогда и в мыслях не было издать это в виде книги (ну ладно, иногда я все же мечтаю об этом!). Знаю, для этого у меня нет никаких способностей, моя сила — в сценическом диалоге, точно так же, как сила поэта — в его особом даровании. Все это я знаю и понимаю. Многое из того, что я делаю, кажется мне нескладным, неверным и уводящим в сторону от задуманного смысла, но я всегда ищу жизнь, сценарий должен быть живым в каждую секунду, а когда я сталкиваюсь с такой критикой, на меня накатывает страшная усталость и неуверенность.

    Я не жалею себя (ну, может быть чуть-чуть!), но мне становится на удивление стыдно и не по себе: я начинаю задаваться вопросом, что я на самом деле делаю такого, что вызывает у этих людей такой гнев.

    Я знаю, что мне не хватает ясности, и понимаю, насколько пренебрежительно отношусь к своим взглядам и к своей вере, которая, по сути, существует, лишь когда я о ней говорю. Душе моей присуща некая ранимость, некая неуспокоенность, с которой мне приходится постоянно бороться и которая безумно раздражает меня. Мне бы хотелось стать настоящим профессионалом, мастером своего дела, добиться признания (ну, это не обязательно), я хотел бы сесть, успокоиться и подумать: Каковы мои взгляды. Во что я верю. Чего мне на самом деле надо. Куда мне двигаться дальше. Мне не помогают похвалы (которыми я жадно упиваюсь), но не поможет мне и вся эта отвратительная критика, парализующая и утомляющая меня.

    Если бы я только мог махнуть на все рукой (на самом деле я так и делаю, или нет!), если бы мне удалось научиться ощущать безоблачную радость от того, чем я занимаюсь, от созидания, а также от того, что работа спорится. Мне хочется найти верный тон, простой и свободный, понятный всем (Действительно ли я этого хочу!?) Побольше бы веры в себя, чтобы не впадать в такую зависимость от чужого мнения и не быть столь падким на похвалы.

    Все, хватит самоанализа. Тем более что пользы в нем особой нет. Я написал открытку Стигу Альгрену, но порвал ее. (И еще одну, Улофу Лагеркранцу, но и ту разорвал — так-то лучше). Пойду посплю, а потом придет Биби, и жизнь наладится. Завтра продолжим работу над «Росписью по дереву».

    Обобщение

    Какой будет сцена с Художником по дереву. Треугольник можно с тем же успехом сократить. Сватовство Ската к Лизе — хорошо бы добавить реплик. Конец неплохой, но, по-моему, получилось несколько сжато. Песнь Марии попробуем перенести в Пасторальную сцену.

    Если бы только у меня было с кем поговорить, посоветоваться. Теперь я понимаю, в чем проблема: я воспринимаю все в образах и ситуациях, которые я пытаюсь перенести в сценарий, выразить словами, чтобы затем вновь воссоздать в фильме.

    20.5.56

    Прошло немало времени. Я съездил в Канны, отдал сценарий Дюмлингу, который, в свою очередь, дал его почитать разным людям, и благодаря им текст вновь обрел собственную, неповторимую жизнь, это так удивительно — или каждый читающий вдохнул в него свою жизнь? — во всяком случае, он уже не кажется мне таким безнадежно мертвым,как на момент окончания работы в начале месяца.

    Приятное ощущение.

    Все те, кто прочитал сценарий, оценили его, и это, безусловно, облегчение для меня. Если верить всем этим людям, получается, что я пророк, объединивший восток и запад, и что я настолько хорош, что это даже обсуждению не подлежит — мысль несколько пугающая, надо сказать.

    Поэтому я отдал сценарий еще двум людям, на этот раз из тех, кто никогда не упустит случая покритиковать и кто обычно не в состоянии мне помочь.

    Кстати, Дюмлинг показался мне прекрасным человеком с четкими взглядами. Мы хорошо поговорили в Каннах.

    Сам я по большому счету доволен сценарием, хотя считаю, что Ведьме необходимо придать большее правдоподобие и последовательность — иначе, черт возьми, зачем она вообще нужна в этой истории (см. ниже). Треугольник пока тоже представляется мне спорным.

    Сейчас я собираюсь на неделю в Сильянсборг, еще раз всерьез проработаю весь текст.

    Больше ничего уже с этим сделать не смогу.

    Ведьма. Они прибыли на освещенный луной перекресток. Перепутье. Появляется повозка с ведьмой, которую везут на казнь. Рыцарь видит, как она сидит на эшафоте рядом с церковью. Казнь назначена на следующий день.

    Она еще совсем ребенок.

    В лунном свете появляется повозка с палачами, надо подготовить место.

    Рыцарь заговаривает с ней. Спрашивает, действительно ли она видела Дьявола, ведь именно за это ее собираются казнить. Но она отвечает, что знает лишь одно: в мире есть муки, а у людей звериные лица. Что она и показывает Рыцарю.

    Ее отводят в сторону и привязывают к лестнице.

    Источник

    Понравилась статья? Поделить с друзьями:
  • Сегодняшняя дата праздник
  • Сегодняшний святой праздник
  • Сегодняшний профессиональный праздник
  • Сегодняшний праздник церковный 27 сентября
  • Сегодняшний праздник международный