Суббота огней праздник

Актовая речь, произнесенная 9 октября 1949г.

Ваше Высокопреосвященство, Ваше Преосвященство, глубокоуважаемые коллеги и дорогие гости!

Совет Ленинградской Духовной Академии, в соответствии с существующей в русских Духовных Академиях многолетней традицией отмечать годичный акт докладом научно-богословского значения, в заседании своем 31 августа с.г. поручил мне сделать таковой доклад в настоящем торжественном собрании. Исполняя волю Совета Академии, имею честь доложить Высокому Ученому Собранию реферат на тему «К истории обряда святого огня, совершаемого в великую субботу в Иерусалиме».

Избранная мною и одобренная Советом Академии тема в основном касается исторических истоков священнодействия, которое известно еще как раздаяние благодатного огня от Гроба Господня.

Едва ли можно указать еще какой-либо иной христианский обряд, который создал бы вокруг себя такую обширную литературу, как иерусалимский обряд святого огня. «У всех путешественников, побывавших в Иерусалиме и имевших случай провести здесь день великой субботы, пишет проф Дмитриевский, к какому бы он вероисповеданию ни принадлежал,каких бы убеждений не держался, непременно одно из первых мест в их заметках отводится описанию религиозной церемонии этого святого дня».¹

По описанию проф. Дмитриевского² в настоящее время обряд совершается следующим образом. В конце утрени, когда архидиакон кончает евангелие и произнесет слова «Они же шедше утвердиша гроб, знаменавше камень с кустодиею», в кувуклий Св. Гроба входят кандиловжигатели которые тушат в нем огни и наливают в лампады нового масла. Главный привратник Святогробского храма запечатывает двери кувуклии четырьмя восковыми печатями на шнурах. Около 2 часов дня греческий патриарх, в сопровождении епископов и прочего клира, в торжественной обстановке шествует в Святогробский храм. Здесь он южной дверью входит в алтарь св. Воскресения. За православным патриархом в такой же торжественной обстановке вступают в храм патриарх армянский и митрополит коптский (абун), которые занимают принадлежащие им в храме места. Многочисленный греческий клир, облачившись в блестящие ризы, выходит из алтаря в преднесении креста, 12 хоругвий, рипид, два диакона несут пуки свечей «для удобнейшей передачи св. огня в народ», и сзади их шествует патриарх с посохом в правой руке. С пением стихиры «Воскресение ТвоеХристе Спасе, ангели поют на небеси и нас на земли сподоби чистим сердцем Тебе славити», они выходят из церкви Воскресения перед кувуклием Гроба Господня и трижды обходят его. Затем, остановившись перед дверями, ведущими в кувуклий, поют «Свете тихий». Окончив пение этого гимна, все духовенство возвращается в алтарь воскресного храма, а патриарх, оставшись перед кувуклием, снимает с себя митру, саккос, омофор и палицу, и остается в подризнике, епитрахили с поясом и в поручах. Патриарший драгоман (должностное лицо для официальных сношений между патриархом и турецкой правительственной администрацией) снимает с дверей кувуклия печати и впускает туда патриарха, за которым входит и армянский патриарх, также е пучками свечей. Двери кувуклия закрываются. Армянский патриарх остается в приделе Ангела, а патриарх подходит к ложу Спасителя и преклонив колена, молится о том, чтобы Бог «светом познания Своего просветил язычников пребывающих во мраке, и через Свое сошествие во ад, небесная, земная и преисподняя исполнил бы света; чтобы сей раздаваемый свет от светоносного Его Гроба верным послужил даром освещения, исцелением oт болезней, демонам ужасом, и чтобы Спаситель благословил и освятил благочестиво к Нему прикасающихся и даровал бы им ходити во свете заповедей Его как сынам света». Молитва патриарха продолжается четверть часа или 20 минут. Вдруг с колокольни Воскресенской церкви раздается оглушительный трезвон «во вся тяжкая» и из отверстий северной и южнойстен кувуклия появляются первые пуки свеч с ярко пылающим огнем. Каждый из паломников, держа в своей руке связку из 33 свечей, по числу лет жизни Спасителя, спешит зажечь их от огня клириков, стоящих снаружи северной и южной сторон кувуклия и первыми получающих огонь из Св. Гроба. Из кувуклия появляется патриарх, держащий в руках по пукy горящих свечей. Он следует в алтарь, где разоблачается и затем в сопровождении свиты отправляется в патриархию на отдых.

Казалось бы дерзостью ждать свыше огня в определенный день, час и минуты; казалось бы недостойно христианского звания из года в год искать знамения от Гроба Христа, божественное достоинство Которого засвидетельствовали своей кровью апостолы и несчетное число мучеников; наконец, кажется, было бы кощунством требовать сверхъестественного огня для лампад от Того, Который для величайшего таинства евхаристии взял естественные плоды земли – хлеб и вино; однако, среди христиан восточных исповеданий – православного, армяно-григорианского, иаковитского и коптского – весьма широко распространено верование в сверхъестественное чудесное происхождение «благодатного огня». Красной нитью через всю паломническую литературу от паломника второй половины IX века Бернарда и до XX столетия проходит мысль о чудесном появлении Св. огня, причем одни паломники лишь констатируют самый факт изнесения патриархом огня из часовни Гроба Господня, а другие указывают и образ его появления, кто – в виде голубя, кто – в виде молнии, так что еще игумен Даниил должен был сказать: «Мнози бостранници неправо глаголють о схождении света святаго; ин бо глаголеть, яко Святый Дух голубем сходит ко гробу Господню; а друзии глаголють: молнии сходить с небесе и тако вжигаются кандила над гробом Господним. И то есть лжа и не правда: ничтоже бо есть не видети тогда, ни голубя, ни молнии, но тако невидимо сходит с небеси благодатию Божиею и вжигает кандила в гробе Господни».³ Заметим, что игумен Даниил путешествовал ко Гробу Господню в 1106–1107 гг. Однако и после него в письмах наших паломников встречаются подобные заявления о тех образах, в каких появляется Св. огонь, заявления, противоречащие самим сeбe, где этот огонь представляется и сходящим «аки солнце» и распространяющимся по доске Гроба Господня «аки молния», воочию для всех молящихся. Так, например, в «Пути» иеромонахов Макария и Селивестра, паломничествовавших в 1704 году, читаем: «В великую субботу о девятом часе огнь сходит с неба невидимо в кадилы, и уже сам огнь загорится и тотчас внидет в знамение Божие, с небеси приидет огнь аки солнце над гроб Божий, и от той лучи загорится кадило; и узревши вси людие Божии сошедшую с небеси благодать над Гробом Господним во огненне образе, огню ходящу по Гробу Господню по досце мраморной всякими цветы с небеси что молния, и видевшее вси людие, возрадуются великою радостию зело о таковом человеколюбии Божием».⁴Подобные паломнические сообщения, противоречивые в самих себе об образах исхождения огня свыше, и утверждающие очевидность этого исхождения для всех молящихся, скорее говорят о религиозной экзальтации авторов и окружавшей их во время обряда Св. огня толпы, нежели о величии самого обряда. Отсюда же теряется их научная ценность в вопросе исследования обряда. Короче говоря, литература об обряде Св. огня, весьма богатая количественно, не дает нам истории его происхождения. Она только наделяет святой огонь сверхъестественным происхождением, о котором ничего не говорит голос вселенской церкви. Как известно, ни соборные постановления вселенского или поместного значения, ни святоотеческая литература не знают чудесного огня. Молчит о нем и святитель иерусалимский Кирилл, оглашая просвещаемых тайнам веры. Доказывая им воскресение мертвых законами постоянно возрождающейся жизни в природе, вращения небесных тел, и даже используя с этой целью легенду о чудесной птице Фениксе (сл. 18), он ни слова не говорит о чудесно происходящем огне, в то время как самую речь держит, ввиду приближения Пасхи, в том самом иерусалимском храме, где совершается обряд Святого огня, когда, кажется, это сообщение было бы более уместным и более убедительным, чем те, которые приводит св. отец. Более того. Святитель говорит и о великосубботней службе: И вскоре услышите чтение, в котором изрекается благая весть: светися, светися, новыйИерусалиме, прииде бо твой свет». Где, как не здесь, должно было прозвучать слово и о чудесном свете? Но Кирилл молчит. Ни наличие Гроба Господня, где он проповедует, ни мысли о службе великой субботы, ни самые слова «прииде бо Твой свет…» не вызывают в нем видимой ассоциации со святым огнем. Факт знаменательный для истории обряда святого огня!

Проф. Олесницкий объясняет происхождение обряда св. огня чудом Св. Нарцисса. «По своему началу новозаветный праздник огня, пишет он, восходит к первым векам христианства. По свидетельству историка Евсевия, поводом к его установлению послужило чудо, совершившееся при патриархе Нарциссе, когда при недостатке масла, налитая в лампады силоамская вода была зажжена сошедшим с неба чудесным огнем и горела как елей во все продолжение пасхальной службы».⁵ Это объяснение проф. Олесницкого приводит нас в недоумение. Дело в том, что Евсевий не говорит ничего подобного тому, что пишет о чудесном возжении лампад, ссылаясь на него, проф. Олесницкий. У Евсевия мы читаем: «Некогда в Пасху, во время великого всенощного бдения у диаконов, говорят, недостало елея. Так как все собрание было сильно огорчено этим, то Нарцисс велел приготовляющим светильники почерпнуть в близ находившемся колодце воды и принести к нему. Когда приказание было исполнено, то, помолившись над принесенной водой, он с искренней верой в Господа велел влить ее в лампады. Как скорои это сделали, вода сверхъестественным образом, дивной и божественной силой, приняла свойства елея. Многие из братий весьма долго, даже до настоящего времени, сохранили часть этого елея, как свидетельство тогдашнего чуда».⁶ Как видим, Евсевий говорит только о чуде претворения силоамской воды в елей и не делает никакого даже намека на схождение с неба чудесного огня и возжение от него лампад.

Свет на интересующий нас вопрос проливают открытые и обнародованные на рубеже XIX и XX столетий литургические памятники. Это так назыв. Латальская рукопись Иерусалимского канонаря, начала IХв., Кальская рукопись того же канонаря конца X или начала ХIв.⁷ и Святогробский типикон в ркп 1122 г.⁸

В этих рукописях, в плане уставного изложения богослужебных чинопоследований излагается интересующий нас обряд св.огня. В самом позднем из этих памятников, в Святогробском типиконе 1122 г., по мнению проф. Дмитриевского отражающем в основном богослужебную практику иерусалимского храма Воскресения в том виде, в каком она имела местов IХ-Х в.,⁹ обряд святого огня описывается следующим образом. «Во втором часу святаго сего дня приходят мироносицы и начинают мыть кандила, приготовляют их и ставят внутри гроба, в присутствии патриарха, архидиакона, втораго священника, паромонаря, трех диаконов и псалта. Во время этого занятия мироносиц, т.е. когда они моют эти кандила, совершается в кратком виде последование и канон часов. Когда же они окончат мыть кандила и приготовлять их, поется слава глас 6: «Днешний день тайно». Диакон произносит ектенью и совершает отпуст. Тогда патриарх запирает Святой Гроб, берет ключи с собою, и тушатся тогда все кандила храма. Патриарх удаляется в катихумены и поет свои часы. В девятом часу клеплят била, патриарх с клиром, одетый в белые одежды, спускается в храм Воскресения без свеч и кадила, и становятся сзади Святаго Гроба и начинается вечерня».¹⁰ Далее в типиконе следует изложение вечерни, немногим отличающейся от современного чина. После указания о чтении 15 паремий устав говорит: «Патриарх входит во святой алтарь и раздает фимиам митрополитам, епископам, пресвитерам и сам с ними кадит храм, совне гроб святой, обходя его троекратно, так как он заперт, равным образом обходят трижды и храм, потом выходят и поднимаются на Святую Голгофу, по каждении внизу, потом во святой сад, в святую базилику Константина, во святую темницу и оттуда идут в дверь святаго храма Воскресения, которая называется дверью мироносиц; тогда иподиаконы принимают кадильницы и входят все во святой алтарь. Итак, патриарх начинает: «Господи помилуй», и весь народ взывает: «Господи помилуй» протяжно и беспрерывно. Патриарх выходит из алтаря сам, а также архидиакон и протонотарий: которые поддерживают под руки патриарха с той и другой стороны. Впереди предшествует сакеларий, сзади его следуют паромонарь и кастрисий. Патриарх тогда падает ниц пред святым алтарем на пол и молится со слезами о людских невежествиях, простирая руки свои горе, делая таким образом трижды, равным образом то же делают и окружающие его. Народ непрерывным голосом взывает: «Господи помилуй». Потом патриарх с его окружающими входит во Святой Гроб, падает трижды ниц и молится и просит (Бога) о себе и о людях. Тогда возжигает от святаго света и дает архидиакону, а архидиакон народу. Затем патриарх, архидиакон и остальные с ним выходят и, с пением стихиры, глас 1, совершают литию во святую базилику Константина».¹¹

Так излагается обряд св. огня в Святогробском типиконе 1122 г. Сопоставляя его с современным обрядом хотя бы в описании проф. Дмитриевского, нельзя не заметить существенной разницы между тем и другим. Во-первых, если современный обряд не связан с обычным храмовым богослужением и, по выражению проф. Дмитриевского, превратился в «простой религиозный обряд или, вернее, в специальную святогробскую литанию», то по Типикину 1122 г. он входил в чин вечерни великой субботы и отправлялся после чтения обычных 15 паремий этого дня.

Во-вторых, если в настоящее время двери кувуклия запечатывает привратник храма, а этому действию его предшествует гашение лампад и наливание в них нового масла, то, как видно из Святогробского типикона, в эпоху действия его обряду св. огня предшествовал обряд омовения и приготовления кандил на гробе Господнем, совершаемый в присутствии патриарха входившими в состав святогробского клира мироносицами, после чего сам патриарх запирал Св. Гроб и брал ключи с собой.

Наконец, третью и весьма существенную особенность обряда по Святогробскому типикону 1122 г. составляет вход в кувуклий за св. огнем не одного патриарха, но и нескольких из сослужащих ему лиц. Тот мрак таинственности, которым облекается обряд св. огня уже в описании его игуменом Даниилом, здесь не имеет места. Если по игумену Даниилу епископ с диаконом дважды подходили к кувуклию в надежде увидеть «сквозе крестец дверей тех» благодатный свет, и не видели его, и этот свет появился много позднее после усиленней молитвы, когда над Св. Гробом прошел дождь, то по Типикону патриарх и сослужащие с ним клирики идут в кувуклий в определенный момент богослужения без всяких предварительных наблюдений за ним, и выносят оттуда освященный огонь. Короче говоря, в типиконе 1122 г. обряд представляется в таком духе, в каком излагаются и все вообще церковные чинопоследования и само величайшее таинство евхаристии, без всякого оттенка чудесности.

Естественный характер обряда св. огня в Святогробском типиконе вполне очевиден, но несколько неясно его выражение «тогда возжигает от святаго света и дает архидиакону» (kai. to,te avptei evk tou» àgi,ou fwto.j(kai. di,dwsi tw
avrcidia,konw
). Что подразумевается здесь под «святым светом» – зажженная ли сейчас лампада или что иное? Эту неясность разъясняют Латальская и Кальская рукописи, по мнению прот. Кекелидзе отражающие более раннюю богослужебную практику Иерусалимского храма Воскресения, практику времен патриарха Софрония (634–644 г.).¹²

В Латальской рукописи читаем: «В великую субботу вечером в десять часов звонят к вечерне и входят в церковь епископ, священники и диаконы; народ остается во дворе и двери церковные затворяются. Зажигают свечи, произносят ектению и молитву; епископ, священники и диаконы берут кадильницы и, говоря псалом: «Тебе подобает песнь, Боже», обходят кругом церкви. Произносят ектению и молитву и, говоря псалом: «Хвали, Иерусалиме, Господа», обходят церковь и приходят ко входу в алтарь. Произносят ектению и молитву и, говоря псалом «Воспойте Господеви песнь нову», обходят церковь третий раз. Епископ говорит прокимен, гл. 3: «Ныне воскресну, глаголет Господь», стих: «Воспойте Господеви песнь нову». Все служители церкви лобызают друг друга. Затем благословляют свечи, зажигают лампады, растворяют двери и вводят в церковь кающихся. Поют «Господи воззвах» со стихирою «Светися, светися, Иерусалиме, прииде бо». После «Свете тихий» говорят антифонно по праздничному: «Хвали, Иерусалиме, Господа». Епископ садится на кафедру и говорит прокимен, гл. З: «Воскресни, Господи, суди земли», стих: «Бог ста в сонме богов», и читают двенадцать чтений».¹³

По Кальской рукописи: «В великую субботу вечером, когда солнце заходит, епископ, священники и диаконы входят во святой Анастасис и затворяют за собою двери. Заготовляют три кадильницы и произносят ектению и молитву; епископ влагает в кадильницу фимиам и своими руками совершает каждение. Впереди идет епископ, за ним следуют священники и диаконы и, с пением псалма «Воспойте Господеви песнь нову, пойте Господеви вся земля», обходят кругом церкви. Придя ко входу в алтарь, произносят ектению и молитву с коленопреклонением, причем епископ говорит прокимен: «Ныне воскресну, глаголет Господь, ныне прославлюсь, ныне вознесусь»; стих: «Воспойте Господеви песнь нову». Обходят церковь и поют вторично прокимен: «Буди имя Господне благословенно»; стих: «Хвалите раби Господа, хвалите имя Господне». Придя у входа в алтарь, произносят ектению и молитву и, поя псалом: «Воспойте Господеви песнь нову, хвала Его», обходят третий раз церковь. Возвратившись туда же, у входа в алтарь, произносят ектению и молитву. Епископ воздает лобзание священникам и диаконам, благословляют свечи и зажигают лампады. Епископ поет «Господи воззвах» со стихирою, гл. 8: «Светися, светися Иерусалиме». После «Свете тихий» говорят прокимен: «Хвали, Иерусалиме, Господа». Входят в алтарь и поют псалом: «Воскресни, Боже, суди»; стих: «Бог ста в сонме богов». Вводят в церковь оглашенных и читают чтения».¹⁴

Сопоставляя обряд св. огня по Латальской и Кальской рукописям, мы должны сказать, что эти два памятника в изложении рассматриваемого чинопоследования в целом, весьма незначительно отличаются один от другого и это отличие сводится к деталям чина, т.е. к подбору псалмов и времени произношения прокимна (по Латальской ркп он положен после молитвы 3-го обхождения, а по Кальской – после 1-го). Зато между этими ркп и Святогробским типиконом 1122 г. есть много различия. Так, если по Святогробскому типикону обряд св. огня совершался в центре вечерни, после чтения паремий, то по Латальской и Кальской ркп до начала вечерни. Второе. По Святогробскому типикону обряду св. огня предшествовал обряд омовения лампад и приготовления их; ни Латальская, ни Кальская ркп такого отдельного обряда не знают. По Латальской ркп клирики, придя в храм при закрытых его дверях, «зажигают свечи», а по Кальской «заготовляют три кадильницы». И это приготовление к чину таким образом непосредственно примыкает к последнему. Третье – по Святогробскому типикону все три каждения совершаются молча, и самый обряд получения св. огня сопровождается тайной молитвой патриарха, с тремя поклонами, под многократное пение «Господи помилуй». По Латальской и Кальской ркп обхождение сопровождается пением псалма, ектенией и чтением молитвы. Четвертое. По Святогробскому типикону во время обряда в храме присутствует народ, и для принятия св. огня патриарх и клир уходят внутрь кувуклия, а по Латальской и Кальской ркп обряд совершается в отсутствие народа и патриарх не входит за св. огнем в кувуклий, а в самом храме «благословляют свечи и зажигают лампады». Простой и ясный ответ на недоуменные слова Святогробского типикона «тогда возжигает от св. света!».

Итак, обряд св. огня, который теперь совершается отдельно от суточных служб великой субботы, в период действия Святогробского типикона совершался в средине чина вечерни, куда он перешел с первоначального места, которое указывают ему Латальская и Кальская ркп. Это перенесение обряда уже в Святогробском типиконе лишило его пения при каждениях нарочитых псалмов. От ектений же и гласных молитв епископа здесь остались многократное «Господи помилуй» и тайная молитва патриарха с воздетыми горе руками и тремя поклонами «о людских невежествиях». Будучи, таким образом, переносим с одного времени на другое, обряд св. огня сменил и место своего отправления и обстановку. При патриархе Софронии он совершался в самом храме, при патриархе Николае I (932–947 г.),¹⁵ когда действовал Святогробский типикон, уже в кувуклии, но еще в присутствии всего клира, а в бытность в Иерусалиме французского паломника Фульхерия де-Шартры (1101 г.) – в кувуклии, куда входил только один патриарх.¹⁶

Более ранних литургических свидетельств об обряде св. огня мы не имеем, однако некоторые намеки на его возникновение мы находим в описании иерусалимского богослужения паломницы IV века Сильвии Аквитанки. Она о службе великой субботы пишет следующее: «На другой день в субботу правится по обычаю на третьем часе; также и на шестом; на девятом же в субботу не правится, но приготовляется пасхальное бдение в большой церкви, т.е. в мартириуме. Пасхальное же бдение совершается так же, как у нас, только здесь прибавляется еще следующее: дети, воспринявшие крещение, одетые так, как они вышли из купели, ведутся вместе с епископом прежде всего в Воскресение. Епископ идет за преграду Воскресения, поется одна песнь, затем епископ произносит молитву за них и потом идет с ними в большую церковь, где по обычаю бодрствует весь народ. Там совершается то, что обыкновенно бывает и у нас, и по совершении литургии бывает отпуст».¹⁷ Сильвия, как видно, еще не знает того обряда св. огня, который изложен в Латальской и Кальской ркп. Иначе эта наблюдательная и эрудированная в вопросах иерусалимского богослужения паломница упомянула бы о нем. Но у нее есть важное для нас замечание. Она говорит, что в эту субботу в храме Воскресения служба девятого часа не правится, так как в это время происходит приготовление церкви Воскресения к пасхальному бдению и народ в это время бодрствует в большой церкви (так паломница называет церковь, расположенную за Голгофой, двери которой выходили на площадь).¹⁸ Эти сведения, получаемые нами у Сильвии, разъясняют нам – почему Латальская и Кальская ркп указывают совершение обряда св. огня до вечерни и при закрытых дверях храма, а равно и то, где находился в это время народ. Очевидно, обряд св. огня возник из того приготовления храма к пасхальному бдению, которое совершалось в Иерусалиме при Сильвии, в то время как народ находился в соседнем храме за Голгофой, ожидая начала бдения. Это приготовление храма при Сильвии еще не носило значения богослужебного чинопоследования, напротив, молящиеся не допускались в это время в храм, очевидно, дабы не мешать приготовляющим храм лицам. Однако само по себе приготовление величайших христианских святынь к празднику, и в такой великий день, когда церковь наставляет «Да молчит всякая плоть человека и да стоит со страхом и трепетом и ничто же земное в себе да помышляет», не могло не сопровождаться молитвой, молитва же служила к облечению самого приготовления храма в священнодействие, которое мы и видим в вполне сформировавшемся виде в Кальской и Латальской рукописях.

Этому же обстоятельству послужила существовавшая у христиан традиция зажигать вечерние светильники с молитвой благодарения Богу.

На этот обычай указывает св.Василий Великий, когда в слове «о Св. Духе» говорит: «Отцы наши не хотели в молчании принимать благодать вечернего света; но как скоро он наступал, приносили благодарение. Хотя мы не можем утвердительно сказать, кто был творцом этих изречений светильничного благодарения, впрочем народ повторяет древний голос, когда произносит: «Поем Отца, Сына и Святаго Духа».

Еще ранее об этом обычае говорят Египетские церковные постановления (III в.),¹⁹ где дана и самая молитва благодарения за вечерний свет и изложен обряд его внесения, обозначенный как «Правило о принесений светильника в собрании». Здесь читаем: «Когда наступит вечер, диакон вносит светильник. Епископ приветствует собрание: «Господь со всеми вами».

Народ отвечает: «И со духом твоим».

Епископ: «Возблагодарим Господа».

Народ: «Достойно и праведно, – величие и слава Ему» (но он не должен говорить – «Горе ваши сердца», – это говорится лишь при приношении, т.е. при евхаристии).

Епископ: «Мы благодарим Тебя, Боже, чрез Сына Твоего, Господа нашего Иисуса Христа за то, что Ты просветил нас откровением невещественного Света. Кончив долготу дня и достигнув начала ночи, насытившись дневным светом, сотворенным Тобой для нашего довольства, мы теперь не имеем недостатка, и в вечернем свете по Твоей милости, – святим и славим Тебя через Единого Твоего Сына Господа нашего Иисуса Христа, чрез Него Тебе с Ним слава, сила и честь ныне и т.д.

Народ: «Аминь».²⁰

Во II-м веке об этом обряде упоминает Тертуллиан, писавший около 199 г.: «Когда умоют руки и зажгут свечи, каждому предлагается выйти и пропеть что-либо во славу Божию из Священного ли Писания или что может от себя».²¹ В духе практики, описываемой Тертуллианом, излагается обряд внесения светильника в молитвенное собрание в «Завещании Господа нашего Иисуса Христа» – «Диакон вносит в храм светильник и говорит: «Благодать Господа нашего со всеми вами». И весь народ отвечает: «И со Духом твоим». Дети поют духовные псалмы и песни на внесение светильника, и весь народ согласно отвечает: «Аллилуиа».²² Если согласиться с Рамани, относящем «Завещание» ко II веку²³, а с нашей точки зрения он имеет к этому основание,²⁴ то мы имеем от II века два сообщения об этом обряде, причем «Завещание» указывает на его отправление в связи с пасхальным бдением.

Насколько благоговейно было отношение христиан к обряду внесения в молитвенное собрание вечернего огня, можно судить по сообщению Григория Нисского о кончине св. Макрины: «Наступил вечер, в комнату внесли огонь. Она широко раскрыла глаза и, смотря на свет, как было видно, старалась прочесть светильничное благодарение, но так как голос у нее уже пропал, то она выполнила молитву лишь в уме, да движением руки и губ. Когда она кончила благодарение и занесла руку на лицо чтобы перекреститься, вдруг сильно и глубоко вздохнула. Вместе с молитвой кончилась и ее жизнь».²⁵ Из этого сообщения св. Григория видно, с каким благоговением относились христиане к вечернему свету, который был для них неким вещественным напоминанием о Спасителе, называвшем Себя Светом миру, и пришедшем в этот мир на конец веков; вместе с тем, как широко был распространен среди христиан самый обычай возносить молитву благодарения при виде вечернего света. Умирающая женщина, изнемогающая в предсмертной агонии, при виде этого света напрягает свои последние силы и с едва заметным движением губ читает светильничное благодарение, и с этой молитвой умирает.

Был этот обряд и в Иерусалиме при той же Сильвии. Так можно судить потому, что паломница, сказав об обилии освещения за вечерним богослужением, тут же замечает: «А огонь не приносится извне, но подается из внутренности пещеры, где денно и нощно горит неугасимая лампада, т.е. внутри преграды».²⁶ Едва ли требовалось бы подобное замечание, если бы здесь не имелся в виду какой-то обряд. По-видимому, Сильвия здесь отмечает местную иерусалимскую особенность известного всей церкви обряда внесения светильника, особенность, заключавшуюся в том, что здесь светильник вносился не извне, как это указывают Египетские церковные постановления и «Завещание», а из самого центра храма – пещеры Гроба Господня.

Намек на этот обряд можно видеть и в том случае, когда Сильвия, описывая пасхальные литании, совершавшиеся в Иерусалиме, говорит, что епископ с принявшими крещение детьми, аскетами и всем народом, возвращается в храм Воскресения с песнопениями «во время возжения свечей».²⁷ Едва ли Сильвия имела здесь в виду всем знакомую процедуру предбогослужебного зажигания лампад церковными сторожами. Всюду и везде епископ вступает в храм не во время приготовления его сторожами, а когда этот храм уже приготовлен и создана подобающая его сану торжественная обстановка. Эту встречу имеет в виду и Сильвия, торжество которой дополнялось обрядом внесения вечернего света.

Как обставлялся в Иерусалиме обряд ежедневного внесения светильников, хотя бы во время Сильвии, мы не знаем. Однако его торжественную обстановку в какой-то степени можно представить по тому, как совершался этот обряд в храме св. Софии Константинопольской, устав которого создавался под непосредственным влиянием иерусалимских порядков.²⁸ Здесь, т.е. в Константинополе, когда наступало время возжения в храме светильников, архидиакон с кадилом в руках, второй диакон, еще 12 диаконов шли из алтаря в притвор храма. Диаконы брали здесь приготовленные подсвечники и, предводимые архидиаконом, возвращались в храм. Архидиакон, держа кадило, возглашал: «Свет Христов просвещает всех» и с прочими диаконами шел на амвон. В это же время в алтаре клирик, которого устав называет «начальником светов», подходил к патриарху со светильником в руках и говорил: «Благослови Владыко». Патриарх давал возглас: «Яко Ты еси освящение наше, Христе Боже, всегда ныне и во веки». «Начальник светов» зажигал все лампады в алтаре; то же самое делали по всему храму иподиаконы и пономари, а стоявшие на амвоне с подсвечниками диаконы, по благословении их патриархом и после слов архидиакона: «Премудрость, прости», шли с амвона в алтарь.²⁹

Описанный обряд в Дрезденском списке соединяется с чином литургии преждеосвященных. Однако тот факт, что тот же Дрезденский список указывает совершение этого обряда в Благовещение, когда положена литургия Златоуста,³⁰ свидетельствует об этом обряде как не составлявшем принадлежности только великопостного богослужения.

Когда исчез в церкви обряд возжения вечернего света иди, что то же, светильничного благодарения, неизвестно. Указывающий его совершение Дрезденский список относится к первой половине XI века. По Евхологиону Синайской библ. №971, ХIII-ХIV в., на преждеосвященной литургии: «Выходит диакон с двумя свечами позади амвона и говорит: «Премудрость. Свет Христов просвещает всех. Вонмем». И кадит народ и входит снова в алтарь и говорит иерею: «Благослови Владыко свет». Иерей же читает: «Благословен еси светяй и освящаяй».³¹ Здесь, как видим, есть молитва освящения света, но о возжигании светильников в храме ничего не сказано. Большинство же памятников этого времени уже не имеют и молитвы света, но только возглас: «Свет Христов просвещает всех». Возможно, что в начале XI века этот обряд сохранялся еще в таких храмах, как храм св. Софии, значения же повсеместного уже не имел.

Относительно возникновения этого обряда проф. Карабинов высказывает мысль, что в основе его «лежит древнехристианский обычай, перенесенный из еврейства, – вечером при зажжении светильника благодарить Бога за созданный Им для освещения ночного мрака огонь».³² С мнением проф. Карабинова нельзя не согласиться. Христианская церковь, возникшая из недр ветхозаветного иудейства, на первых порах своего существования не порывала связи ни с храмом, ни с синагогой, следовательно, ни с иудейской обрядностью в целом.³³ «Некоторые апостолы, пишет Фаррар, все еще держались притворов синагоги. Для них новое вино царствия небесного еще не разорвало старых мехов. Доселе они считались лишь главами иудейской секты».³⁴ В этих условиях заимствование обычая сопровождать возжение светильников молитвой благодарения Богу, было вполне естественным. Нужно было лишь новое его идейное значение, но и оно было указано в самом евангелии. «Свет пришел в мир» (Ин. 3:19), говорил о Себе Христос. «Я свет миру» (Ин. 8:12). Иоанн «не был светом, но был послан, чтобы свидетельствовать о свете. Был свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир» (Ин. 1:8–9), говорится о Христе в пасхальном евангелии.

Итак, ветхозаветный обычай вошел в новозаветную церковь и получил новое идейное значение. Тихий свет вечерней лампады стал для христиан напоминанием о Том, кто называл Себя Светом мира. Само возжение светильников напоминало им о духовном присутствии Его с ними и потому стало сопровождаться прославлением Сына Божия. Так создалась христианская священная традиция вечернего светильничного благодарения. На основе этой традиции, которая в IV веке имела значение повсеместной, в Иерусалиме в связи с приготовлением храма Воскресения к пасхальному бдению, создается обряд св. огня. Во всей своей уставной слаженности мы видим его, при патриархе Софронии, совершаемым перед вечерней при закрытых вратах храма и состоящим из каждений храма с пением псалмов и чтением молитв, благословения свечей и зажигания огня.

Сама связь обряда с величайшим праздником Пасхи придала ему особую торжественность. Иначе быть не могло, потому что Каноны Ипполита (III в.) уже заповедуют о пасхальной ночи: «Весь народ пусть будет в свете, ибо в эту ночь Спаситель снискал свободу для всей твари».³⁵ Уже Константин Великий, по словам Евсевия, «проводимую в бодрствовании священную ночь превращал он в дневной свет, ибо назначенные к тому люди по всему городу зажигали высокие восковые столбы, как бы огненные лампады, озарявшие всякое место, так что эта таинственная ночь становилась светлее самого светлого дня»³⁶, а по словам Григория Нисского в эту ночь «свет лившийся от свечей носился подобно облаку во мраке ночном» и «блеск от лампад соединялся с ранними лучами солнца так, что производил впечатление одного непрерывного дня, не разделенного промежутком ночи».³⁷

Отсюда обряд св. огня приобретает значение собственно пасхального священнодействия, вытесняя в христианском сознании первоначальную его основу – традицию вечернего благодарения. Иначе говоря, эта традиция переосмысливается, сохраняясь в некоторых церквах как собственно пасхальная. Так, в римской церкви в великую субботу священник пред вечерним богослужением высекает огонь из камня и им зажигает дерево, от которого уже зажигается пасхальная свеча.³⁸ У несториан до сего времени великая суббота называется «субботой света».³⁹

Армяне и теперь имеют обычай первые 5 паремий великой субботы читать во мраке, когда в алтаре горит одна небольшая лампадка и после песни Моисеевой в храме зажигаются все светильники, при свете которых читается паремия «Светися, светися, новый Иерусалиме».⁴⁰ В других церквах эта традиция принимала форму, напоминающую иерусалимский обряд св. огня. Так, современный греческий типикон предписывает перед началом пасхальной утрени раздачу молящимся огня от лампады, горящей за престолом. Архиерей, облаченный в светлые ризы, становится в святых вратах и, держа горящую свечу, поет: «Приидите, приимите свет от Невечернего Света», после чего верующие зажигают от него свои свечи».⁴¹ Такой обряд совершают на востоке и священники.⁴² По словам нашего паломника ХII века, архиепископа новгородского Антония, в его время в Константинополе в воскресенской церкви было особое место «идеже свеща возжигаются на великий день».⁴³ «Из этих слов паломника, замечает Савваитов, видно, что и в цареградском храме Воскресения Господня «на великий день» совершался особенный обряд возжения огня».⁴⁴

Какое-то подражание этому обряду было и в русской церкви. Так можно полагать на основании слов митрополита московского Зосимы (1490–1494 гг), который в своем «сказании о отреченных книгах» писал: «а еже безумнии попы печатали с народом двери царские в вечер субботы великиа, уже позде суще, подобяся жидом, сего не подобает творити».⁴⁵

Судя по циркулярному значению «Сказания» митрополита Зосимы, в русской церкви, где древнехристианская традиция вечернего светильничного благодарения исторически не могла иметь места, существовал в известной степени распространенный обряд печатания святых дверей в великую субботу вечером. По мнению канониста проф. Павлова, Зосима приписывает происхождение этого обряда еретикам жидовствующим.⁴⁶ («Подобяся жидом»). Но сам то Зосима, по словам преосвященного митрополита Макария «самый недостойный из всех русских первосвятителей и единственный между ними не только еретик, но и вероотступник»,⁴⁷ был лидером жидовствующих. Гнусную роль, какую играл этот митрополит на Московском Соборе 1490 г., проклиная «мелких» еретиков и прикрывая лидеров ереси, дает нам основание толковать приведенные выше слова его в том смысле, что он выступал против обряда, исторически обязанного святыне Гроба Господня и идейно связанного с догматом Воскресения Христова, и в то же время прикрывал свое выступление мотивом борьбы с ересью, тайным лидером которой сам состоял.

Вне сомнения, что порицаемый Зосимой обряд был принесен к нам из Иерусалима, как и другие пасхальные обряды, например вынос креста в великую пятницу после чтения 5-го евангелия, обхождение вокруг престола с каждением и пением «Воскресение Твое Христе Спасе» в начале пасхальной утрени, неизвестные нашему уставу.⁴⁸ Перед нами стоит еще вопрос: когда появляются сказания о чудесном происхождении св. огня и что было причиной к их возникновению?

В литературе первым о чуде св. огня говорит Бернард (около 870 г.). Он пишет: «Во святую субботу накануне Пасхи утром начинается служение в этой церкви и по совершении служения поется Ku,rie evle,hson до тех пор, пока по явлении ангела, не зажжется свет в лампадах, которые висят над упомянутым гробом».⁴⁹

Но разговоры о чудесном огне существовали еще до него. Так можно полагать на основании слов арабского мусульманского писателя Ал-Джахиза, умершего в 860 году который в своей «Книге животных» пишет: «Ты ведь знаешь про соблазн для слабых и неразумных среди христиан, благодаря светильникам в церкви Воскресения».⁵⁰ Что это за соблазн Ал-Джахиз поясняет в другом месте своей книги, когда в разделе о различных огнях пишет: «Хранители храмов не переставали устраивать для народа разные хитрости вроде хитрости монахов со светильниками церкви Воскресения в Иерусалиме, утверждающих, что масло в лампадах зажигается у них без огня в один праздник».⁵¹

Такое объяснение обряда св. огня в устах Ал-Джахиза вполне понятно. Как мусульманин, он не знает древнехристианской традиции вечернего светильничного благодарения и поэтому истоки этого обряда он видит в священных огнях языческих религий, естественное возжение которых представлялось массам чудесным.

В свете тех научных данных, которыми мы располагаем в изложении истории обряда св. огня, объяснение его Ал-Джахизом нельзя признать удовлетворительным. К тому же христианское сознание не может допустить чудесности появления огня в определенный день, час и минуту, ибо такое положение низводило бы самую христианскую религию на уровень так называемых естественных религий. С точки зрения научной богословской мысли здесь может идти речь о тех социальных явлениях, которые овеяли христианский обряд тайной чудесности. Причины этого нужно искать в исторических судьбах Палестины и, в частности, Иерусалима и его святынь. Едва ли найдется на земле еще одна страна и город, страницы истории которых были бы так испещрены описанием социальных потрясений, варварских набегов, войн и всякого рода междоусобиц и кровавых расправ, как страницы истории Св. Земли. Золотая пора ее существования кончается в 614 году. Именно в этом году персидский царь Хозрой подверг Палестину и Иерусалим варварски жестокому разрушению, когда жилища городов были ограблены, 300 монастырей Палестины разрушены, а знаменитые храмы сожжены. Жутко пострадал тогда и храм Воскресения. Двенадцать драгоценных колонн алтарной апсиды Св. Гроба были разбиты в куски, была сорвана крыша с кувуклия Гроба Господня, были разграблены святыни, хранившийся и ризнице, а святыня Древа Господня увезена в Персию. Много жителей было убито и немало угнано в плен. После этого тяжелого потрясения Иерусалим едва стал поправляться, как в 636 году, т. е. через 22 года после погрома Хозроя, его вновь постигает беда. Город захватили арабы. Отсюда начинается пора их владычества, полная религиозных притеснений и насилий, принимавших порой характер новых погромов. Так, в 937 году арабы сожгли южные двери базилики Константина, ворвались в храм, разломали алтарь, вошли на Голгофу и в ротонду Воскресения и здесь расхитили и истребили все, что только было возможно. В 966 г. опять они нападают на Святогробский храм и учиняют такой погром, что купол Воскресения обрушился. При этом погроме много клириков и мирян пало от меча полудиких потомков Измаила в самом храме, в том числе и сам патриарх, труп которого был выволочен на церковный двор и там сожжен. Еще более страшный погром произвел в 1009 году калиф Хакем, когда были разрушены не только основные сооружения Святогробского храма, но и стены кувуклия, а Гроб Господень разбит. В 1046 году была восстановлена церковь Воскресения; христианам было разрешено отмечать Пасху крестными ходами. Церковная жизнь начала налаживаться, как в 1076 году город захватили турки-сельджуки. Отсюда начинается ряд крестовых походов, о которых проф. Кондаков говорит: «Можно сказать без преувеличений, что христианское завоевание Палестины более повредило ей, чем все преследования Ислама со времени его вторжения. Это на Православном Востоке образует насильственный перерыв, производит видимый хаос в людях, делах и самих вещах. Вплоть до последнего короля, история Иерусалимского Королевства есть повесть бесполезных походов, нелепых предприятий, всякого рода рыцарских авантюр, закончившихся новым движением Ислама».⁵²

2 октября 1187 года в Иерусалим, после месячной осады его, вошел Саладин. Скоро все церкви города, кроме храма Воскресения были обращены в мечети. Отсюда возникает ряд новых крестовых походов, по существу представлявших собой англо-французскую военную авантюру, ухудшавшую положение вещей в Палестине. Последний из этих походов – седьмой, по словам проф. Кондакова, «вместо того, чтобы освободить Иерусалим, только усилил тягости ига над ним»,⁵³ ибо Святая Земля стала теперь ареной кровавой вражды между самими крестоносцами: тамплиерами и госпитальерами, приведшей страну в 1265 году к новому разгрому. В 1290 году пала цитадель крестоносцев в Палестине Птолемаида (Сен-Жан-д’Арк) и Св. Земля окончательно подпадает под власть Ислама. С этого времени начинается холодная война христианских государств между собой за обладание Палестиной и ее святынями, война, сводящаяся к дипломатическим интригам перед султанами, путем которых эти государства покупают или получают в пользование то или иное святое место. В самой же Палестине эта «холодная» война подогревается национальной рознью между потомственными владельцами Палестины – евреями и арабами, а также религиозными распрями между греками и латинянами.

В этом более чем тысячелетнем кошмаре военно-хищнических авантюр, фанатизма и нетерпимости к чужим религиозным убеждениям, кошмара, имя которому «кровь и огонь», естественны были мольбы к Небу и вопли о помощи свыше, и чем дольше тянулся этот кошмар, чем ужаснее было насилие, тем, естественно, больше обращалось молитвенных взоров и воздыханий сердечных ко Гробy Господню. У него искали утешения, от него ждали чуда, понимая это чудо по-разному одни – как ниспослание благодатной силы, укрепляющей в страданиях и путеводящей в испытаниях, другие – как знамение, посрамляющее неверных и внушающее им страх перед святыней. Ожидание второго, т. е. чуда как знамения, будучи свойственно психологии большинства вообще, в условиях накаленной атмосферы постоянных погромов, убийств, всякого рода насилий и святотатства, когда изнуренные ужасами люди теряют самую способность рассуждать и вникать в суть явлений, легко воспринимается массами как свершившийся факт. Нет нужды останавливаться на природе этого явления, относящегося к области психологии. История человечества полна всякого рода сказаниями о знамениях, которые являлись постоянными спутниками социальных бедствий вне зависимости от исповедуемой религии. Поэтому не случайно первые сообщения о чудесном огне в Иерусалиме появляются не в золотую пору его церковной и общественной жизни, а в лихолетье. В это время обряд становится знамением, устрашающим диких завоевателей и ободряющим угнетенных. Такое значение его прекрасно отмечено французским паломником Фульхерием де-Шартрой, посетившим Иерусалим в 1101 году, т. е. в пору владычества в нем крестоносцев. Описывая обряд святого огня, он говорит: «Все мы громко восклицая Ku,rie evle,hson, также молились Господу и ожидали, что патриарх, вышедши из часовни Гроба Господня, проявит нам обретенный там свет, а так как и после стольких молений Господь не благоволил услышать нас, то мы начали думать, а многие мудрейшие стали даже говорить, что может быть по определению промысла Божия уже никогда более не будет сходить огонь, потому что в прежние годы, при малочисленности здешних христиан, т. е. греков и сириян, было необходимо, чтобы этот огонь сходил по обыкновению ежегодно, иначе, если бы в каком-нибудь году он не сошел, то язычники, наблюдавшие и следившие за этим, немедленно умертвили бы всех; а теперь, так как все мы здесь при помощи Божией совершенно безопасны, то, если огонь и не сойдет, мы не боимся быть умерщвленными. Теперь же мы являемся здесь преемниками, если можно так выразиться, того самого огня, потому что при помощи Божией мы защищаем от язычников как найденных здесь христиан, так и вместе с ними самих себя; и если бы Бог видимым образом не утешал их, то мы не нашли бы здесь в живых ни одного из них. Поэтому какая же теперь надобность в том, чтобы сходил св. огонь?»⁵⁴

Итак, по Фульхерию чудесный огонь нужен был как средство, устрашающее диких завоевателей от новых погромов. В условиях же, когда в Иерусалиме водворились крестоносцы, надобность в этом чуде миновала, так как сами крестоносцы являются защитниками его святынь, и в этом смысле «преемниками того самого огня», который защищал эти святыни ранее. Однако не всем суждено рассуждать так, как рассуждал Фульхерий, немногим свойственно присутствие духа, да и сами времена с падением в Палестине власти крестоносцев для христиан не изменились в лучшую сторону. Как уже было сказано выше, обстановка в Палестине после крестовых походов ухудшилась. К погромам, насилию и диким расправам мусульман прибавились вероисповедные распри, тоже часто доходившие до кровопролитий. Отсюда св. огонь приобретает значение знамения, не столько устрашающего неверных, сколько обличающего еретиков. Такое апологетическое значение придает ему уже игумен Даниил, посетивший Иерусалим во время владычества им крестоносцев, когда он говорит: «Фряжьскаа каньдила повешена бяху горе, а от тех ни едино же взгореся».⁵⁵ Позднее другой наш паломник пишет: «Сниде огнь из гроба Господня яко молния на патриарши руки, и свещи зараз загорятся в патриаршеских руках предо всеми людьми; тут же и на Гробе христианское кадило загорится, а от иных вер, что ни есть, кадило не загорится никогда ни едино».⁵⁶

Не без влияния дипломатических интриг перед султанами и тех же религиозных распрей появляется легенда о том, как армяне откупили у турок право получать св. огонь на Гробе Господнем, лишив этого права греческого патриарха, и как тогда «на посрамление и на постыдение треклятым арменом» огонь сошел не на Гроб Господень, а на ту колонну, под которой сидел и плакал греческий патриарх.⁵⁷

Заметим, что религиозные и национальные распри в Палестине, в силу которых св. огонь в глазах уже игумена Даниила принимает значение обличительного знамения свыше, не прекращались до последнего столетия. Если общая культура человечества на рубеже двух тысячелетий христианской эры сделала, сравнительно с культурой средневековья, гигантские шаги вперед, то фанатизм и нетерпимость к чужим религиозным убеждениям на святых местах не уменьшились. По сообщению проф. Кондакова в 1810 году латиняне, после того, как им удалось восстановить через суд свои права на участие в храме Воскресения, отнятые у них благодаря проискам греков перед турецкими властями, свое водворение в храме начали с того, что «вошли во святой кувуклий и выбросили из него греческие иконы, кресты, подсвечники, лампады; иконы были закрыты, к кувуклию поставлен был сторож… На месте обретения св. креста алтарь был разобран, мраморные плиты кувуклия выломаны… Рукопашные схватки и новые хождения по мукам повторялись в 1811, 1815, 1817 и последующих годах».⁵⁸

В дневниках преосв. Порфирия Успенского под 8 марта, 1853 года читаем: «Воскресение. В Святогробском храме после обедни подрались сперва сирияне и армяне, а потом армяне и православные. Поводом к драке послужило разладье армян и сириян за одну келью в ротонде Гроба Господня, которой требовали сирияне от армян, как своей давней собственности, а эти не хотели возвратить ее. Когда началась драка между ними, тогда православные поклонники загородили собой жен своих, стоявших у часовни Гроба Господня. Но армяне, не разобрав, кто чей, ударили 2–3 наших и оттого драка стала общая. Никто не был убит. Армянские монахи принимали участие в общей свалке. Один из них ринул скамью на православных сверху ротонды. Но, к счастью, они заметили ее и расступились. Она упала на пол. Ее тотчас изломали в куски и ими начали бить армян. Наместник нашего патриарха Мелетий разнимал дравшихся и не обошелся без толчков. Наконец пришли турецкие солдаты с ружьями и восстановили порядок».⁵⁹

В «Записках паломника 1869 г.» читаем: «Перед вечером в великую пятницу в храме Гроба Господня произошла страшная драка между армянами и греками. Греческий монах заправлял лампаду в ротонде Гроба Господня на границе храма между православными и армянами; лестница стояла на армянской половине; ее из под монаха выдернули, и он упал без чувств на пол; бывшие тут греки и арабы за него вступились, и началась драка; у армян, по всей вероятности умышленно ее затеявших, нашлись палки и даже камни, которыми бросали в греков, и прибегало на помощь много армян из ближайших монастырей.

Первый явился для восстановления порядка владыко Мелетий, известный всем поклонникам по личным своим достоинствам. Он смело вошел в самую середину неистовой и разъяренной толпы и начал убеждать, чтобы обратили внимание на место, где находится (дрались у самого почти входа в кувуклий Св. Гроба между его и храмом Воскресения); говорил, что сегодня великая пятница, и чтоб вспомнили, что они все христиане. Величественный вид старца, взгляд полный огня и еще более оживленный положением, произвел минутное действие; противные стороны разделились при страшных криках и ругательствах; но скоро опять обратились бы к драке, если бы в это время не подоспели консулы, турецкое войско и сам паша. Драка завязалась между народом и солдатами, которые выгоняли сразившихся из храма и брали под арест… Пришел, наконец, армянский патриарх и начал унимать своих. Кто-то из армян, убежавших в ближайший монастырь за помощью, сказал там, что греки убили их патриарха, и огромная толпа вооруженных армян бросилась в храм. Драка могла бы окончиться страшным кровопролитием, но турецкое войско, заняв калитку, ведущую к площадке перед храмом и двери храма, остановило неистовых. Владыко Мелетий не удалялся, продолжал действовать к прекращению беспорядка; он строго прикрикнул на греков, чтоб не смели противиться войску, чтоб все взошли в храм Воскресения, где и приказал их запереть. Этим прекратилась драка, к счастью не имевшая следствием смертоубийства, но многих окровавленных вынесли замертво из храма».⁶⁰

Мы остановились на этих печальных для христианского звания эпизодах, как вскрывающих всю накаленность атмосферы, царящей столетиями во взаимоотношениях христианских поклонников у Св. Гроба, их беспредельный фанатизм, в котором утопает всякая здоровая религиозная мысль. Эти фанатики, для которых по существу является святым только то, что приходится им по нраву, считают себя ревнителями о Боге, подобными ветхозаветному Илии. Они ждут свыше обличающего огня, забыв, что в этом огне было отказано уже апостолам (Лк. 9:54–56), они требуют этого огня, чтоб использовать его для большего разжигания страстей. Дм многих из этих фанатиков, преимущественно арабов, приходящих из гор Палестины или из-за Иордана и Мертвого моря, по словам А. Н. Муравьева, только «сохраняющих имя христиан»,⁶¹ святой огонь имеет значение средства для гадания. Как говорит проф. Олесницкий, эти христиане «в обстоятельствах, сопровождающих освящение огня, его цвете, яркости и проч. видят признаки счастливого или несчастного лета, плодородия или голода, войны или мира», и жаждут «лично прочитать свою судьбу, начертанную на скрижали Св. Гроба».⁶²

Дождавшись св. огня, одни из них начинают шуметь недостойно святыне храма, хлопать от радости в ладоши и водить хороводы, восхваляя свою веру и посылая далеко не лестные отзывы по адресу иноверцев: «Наша вера православная, наша вера лучшая, армяне неверные, франки неверные…»⁶³ «О евреи, о евреи, ваш праздник, праздник беса, а наш праздник, праздник Христа».⁶⁴ Другие, по словам проф. Дмитриевского, «наиболее экзальтированные и возбужденные, «св. огнем» опаляют себе лоб, голову, руки, грудь, берут его в рот и даже тушат пуки свеч у себя на груди».⁶⁵ Эта картина скорее языческого, чем христианского, отношения к священному обряду наводит христиански настроенного паломника на раздумье. «Никогда не мог я узнать истинного начала церемонии св. огня, которой празднование в Иерусалимской церкви теряется в глубокой древности», писал А. Н. Муравьев. Но христиане, ныне стекающиеся искать огня вещественного на Великой могиле, как бы недовольные тем божественным светом, который так ярко излился для них в Писаниях, нарушают святость древнего обряда грубым неблагочинием самого торжества, и невольно напоминают слова Спасителя, что настало время, когда истинные поклонники поклонятся Богу не в одном Иерусалиме, но в духе и истине.

Сколь велика и священна в православном отечестве молва о возжении св. огня, столь тягостно для взоров и сердца самое зрелище оного в Иерусалиме».⁶⁶

Нам могут задать вопрос: что же смотрят палестинские иерархи и сам иерусалимский патриарх? На этот вопрос мы находим ответ в упомянутых выше дневниках преосв. епископа Порфирия. Приведя свой разговор с патриаршим наместником, филадельфийским епископом Дионисием (позднее митрополит Вифлеемский), где последний говорил о способе зажигания св. огня, преосв. Порфирий пишет: «Рассказавши все это, митрополит домолвил, что от одного Бога ожидается прекращение благочестивой лжи. Как он ведает и может, так и вразумит и успокоит народы, верующие теперь в огненное чудо великой субботы. А нам и начать нельзя сего переворота в умах, нас растерзают у самой часовни Св. Гроба».⁶⁷

Очевидно, когда-то, не дав своевременно энергичного разъяснения своей пастве о истинном смысле обряда св. огня в дальнейшем они оказались не в силах поднять этот голос перед все возраставшим в силу объективных условий фанатизмом темных масс. Если это не было сделано своевременно, то позднее стало невозможным делом, без риска за личное благополучие и, пожалуй, целость самих святынь. Им осталось – совершать обряд и молчать, утешая себя тем, что Бог «как ведает и может, так и вразумит и успокоит народы».

Мы же можем согласиться с объяснением митрополита Вифлеемского Дионисия, «что огонь, зажигаемый на Гробе Господнем от скрытой лампады, все-таки есть огонь священный, получаемый с места священного»,⁶⁸ и к этим словам наместника иерусалимского патриарха добавить от себя, что для нас этот огонь есть, был и будет священным еще и потому, что в нем сохраняется древнехристианская и вселенская традиция; традиция, связанная с верой во Христа, как света истинного, просвещающего всякого человека, приходящего и мир (Иоанн 1:9); традиция, с которой христиане завершали каждый день своей жизни, а многие, как св. Макрина, переходили и в жизнь вечную; наконец, традиция, голос которой мы слышим до сего дня в словах «видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа Бога», и о которой не перестает напоминать нам церковь, всякий раз, когда священник, стоя во святых вратах с горящим светильником, возглашает нам: «Свет Христов просвещает всех».

⁴

Паломники-писатели петровского и послепетровского времени. М., 1874 г., стр. 19.

⁵

Воскр. чтение, 1879 г. № 14, стр. 153–154.

⁶

Церковная история, кн. VI, гл.9, в русск. переводе. СПб. Дух. Ак. ср. Eusebius. Kirchengeschichte herausgegeben v. Eduard Schwartz. Leipzig, 1908.

⁷

Обе описаны прот. Кекелидзе в его работе «Иерусалимский канонарь VII в.» Тифлис, 1912.

⁸

Издан в 1894 г. проф. Дмитриевским в его работе «Богослужение страстной и пасхальной седмиц во св. Иерусалиме IХ-Х века» (по списку с ркп 1804 г.) и Пападопуло-Керамевсом в его VAna,lekta VIerosolumitikhj staciologi,aj(T) B) Petropol) 1894)

⁹

Дмитриевский. Богослужение страстной и пасхальной седмиц, стр. ХV. То же самое в его работе «Древн. патр. типиконы». Киев, 1907 г., стр. 64.

¹⁰

Дмитриевский. Богослужение страстной и пасхальной седмиц во св. Иерусалиме. Казань, 1894 г., стр. 171–173.

¹¹

Дмитриевский. Богослужение страстной и пасхальной седмиц во св. Иерусалиме IХ-Х в. Казань, 1894 г., стр. 175–179.

¹²

Иерусал. канонарь VII в., Тифлис, 1912 г., стр. 24–25.

¹³

Иерус. канонарь VII в., Тифлис, 1912 г., стр. 87–90.

¹⁴

Кекелидзе. Иерус. канонарь VII в., Тифлис, 1912 г., стр. 90.

¹⁵

См. Дмитриевский. Богослужение страстной и пасхальной седмиц во св. Иерусалиме. Казань, 1894 г., стр. ХIII.

¹⁶

Дмитриевский. Древн. патр. типиконы. Киев, 1907 г., стр. 93–97.

¹⁷

Прав. пал. сб., вып. 20, СПб, 1889 г., стр. 161.

¹⁹

Скабалланович. Толковый типикон. вып. 1, стр.75.

²⁰

Карабинов. Евхаристическая молитва. СПб, 1908 г. стр. 16.

²²

Testamentum Domini nostri Yesu Christi, Moguntiae, 1899 г., кн. II, гл. II.

²⁴

См. нашу диссертацию «Чин всенощного бдения в греческой и русской церкви. Л., 1949 г., стр. 4–12.

²⁵

Vita s. Macrinae. Opera. II, 1638, p. 195.

²⁶

Прав. пал. сб., вып. 20, стр. 140.

²⁷

Прав. пал. сб., вып. 20, стр. 162.

²⁸

Дмитриевский. Древн. патр. типиконы, стр. 114–213.

²⁹

Дмитриевский. Древн. патр. типиконы, стр. 329.

³¹

Дмитриевский. Euvcolo,gia, стр. 249–250.

³²

Постная Триодь. СПб, 1910 г., стр. 59. Ср. Талмуд в переводе Переферковича, т. 1, 1899 г., стр. 29–30.

³³

Скабалланович. Толковый типикон, вып. 2, стр. 3–15; Смирнов Ф. Богослужение апостольского времени. Тр. К. Д. Ак. 1873 г. кн.1, стр. 527–530. Duchesne. Origines du culte chrétien. Paris, 1898, p. 1–11; 45–55.

³⁴

Жизнь и труды ап. Павла. СПб. 1887 г., стр. 94.

³⁶

Жизнь Константина. Кн. IV, гл. 22.

³⁷

Слово на Св. и спасительную Пасху.

³⁸

Римский миссал – служба великой субботы. Ср. E. Martene. Tractatus de antiqua Ecclesiae disciplina in divinis celebrandis officiis. Lugduni, 1706, p. 416. L. Duchesne. Origines du culte chrétien, 1903, p. 251. Очевидно, такого же происхождения существующая в православной церкви традиция зажигать во вновь освященном алтаре светильники от огня, получаемого в результате раздувания углей в кадиле.

³⁹

Maclean E. Syrian Daily offices. 274.

⁴⁰

H. Alt. Christliche Kultus, II, 280.

⁴¹

Tupiko,n thj tou» Cristou» megalh,j(ekklhsi,aj Aqh,nai(1913) sel) 367&368)

⁴²

Дмитриевский. Церковные торжества на правосл. востоке. СПб, 1909 г., ч. 1, очерк Х, стр. 5–6.

⁴³

Савваитов. Путешест. новг. архиеп. Антония в Царьград. СПб, 1872 г., стр. 151.

⁴⁵

Русск. историч. библ. т. VI, стр. 794.

⁴⁷

История русской церкви, т. VI, стр. 114.

⁴⁸

Святогробский типикон 1122 г. в последовании страстей Господа нашего Иисуса Христа, говорит: «Патриарх с архидиаконом входят в ангельское победное, сзади Святаго Краниевого места, берет честный крест оттуда и несет его привязанным на плечах своих. Архидиакон обвязывает орарем выю его и влечет его во святую темницу и остается в ней патриарх» (Дмитриевский. Богосл. страстн. и пасх. седм., стр. 145). Вот начало первому из этих обрядов. Начало второму – в троекратном обхождении кувуклия с каждением и пением нарочитых псалмов (см. выше, стр. 12 и 13), сохранившееся и в современном обряде св. огня с заменой нарочитых псалмов упомянутой стихирой (см. выше, стр. 2).

⁴⁹

Tobler. Itiner. Hierosalym. v. I, p. 315.

⁵⁰

Крачковский. Благодатный огонь по рассказу Ал-Бируни и др. мусульманских писателей Х и ХIII в. «Христианский восток». т. III, вып. 3, Петроград, 1915 г., стр. 231.

⁵²

Правосл. богосл. энциклопедия, т. VI, стр. 503.

⁵⁴

Дмитриевский. Древн. патр. типиконы, стр. 96.

⁵⁵

Прав. пал. сб., вып. 3 и 9, стр. 129.

⁵⁶

Паломники-писатели петровского и послепетровского времени. Москва, 1874, стр.19.

⁵⁸

Правосл. богосл. энцикл., т.VI, стр. 507–508.

⁵⁹

Книга бытия моего, т. IV, СПб, 1896 г., стр.406–407.

⁶¹

Дополнение к письмам о богослужении. СПб, 188З г., стр. 174.

⁶²

Воскрес. чтение, 1879 г., № 14, стр.154.

⁶³

Записки паломника, стр.174.

⁶⁴

Русский паломник, 1903 г., № 13, стр. 218.

⁶⁵

Церковные торжества на правосл. Востоке, ч. 1, оч. Х, стр. 20–21.

⁶⁶

Дополнение к письмам о богослужении, стр. 182.

⁶⁷

Книга бытия моего, ч. IV, стр. 301.

⁶⁸

Книга бытия моего, ч. IV, стр. 301.